Новогодняя аллергия

– Кума!

– Дэн. – отвечает он и кивает головой на шест, – Посмотрим, сколько отвалят за твою бицуху. Получишь больше косаря зеленых, считай, что ты отработал.

– Дай слово! – рычу я.

– Я свое слово держу, Дэн. Зажги этот блядюжник!

В моем понимании стриптиз танцуют девушки для меня. А не я. Не пойми для кого. Хотя второй раз повторять эту часть ночи я не стану даже за миллион. Кума с издевкой смотрит на мои кривляния и уворачивается от снятых вещей, которые летят строго в его наглую рожу. Цинично засовывает мне в трусы сто баксов – единственное, что я «заработал», – и машет слезать со сцены.

– Погнали дальше, братка. – кричит он, возвращая мне шмотки. – Тут твоя жопа не в почете. Видимо не докачался.

Кума показывает на соседний шест, где крутится парень лет двадцати пяти. В его трусах нет свободного места от денег. Купюры валяются прямо на сцене, скомканные сотки, двадцатки… И этот дождь не прекращается. Я зло матерюсь, ведь по всем показателям этот выпендрежник просто задохлик по сравнению со мной.

– Учись, Дэн. – Кума толкает меня в сторону выхода, – Жопой крутить тоже надо уметь.

– Заткнись!

– Мог бы и поблагодарить… Сотку только я тебе запихнул. – он замирает, словно что-то забыл, – А нет. Я был вообще единственный, кто оценил твои пируэты.

– Заглохни!

– Не переживай. Сейчас поедем туда, где ты сможешь выпустить пар и резко поднять настроение.

Кума сдает маски, забирает наши телефоны, а я ловлю себя на мысли, что у меня начинает дергаться глаз. С каждым часом его «предложения» вдавливают меня в дерьмо по самую макушку. Я начинаю считать минуты до своего освобождения пока долбаный лимузин везет нас загород.

Мне не нравится место, куда мы приехали. Самая задница города, спрятанная среди каких-то промышленных ангаров. Но Кума уверенно идет к одному из них.

– Не отставай. Будешь тянуть время и все, что было до этого, покажется тебе цветочками.

Нас встречает пара бритоголовых чуваков и Кума кивает на меня:

– Это он.

– Пошли. – провожатые открывают толстую стальную дверь и ведут нас по каким-то лабиринтам, уходящим под землю.

В нос начинает бить усиливающийся запах пота, слышно рев толпы и выкрики, усиленные микрофоном. Разобрать слова в какофонии отражающихся от стен звуков нереально. Я успеваю уловить лишь одно – «Раунд!», и нас вталкивают в небольшую комнатку. Яйцеголовые братки выдают мне шлем с решеткой напротив лица и перчатки.

– Переодевайся. – командует один, – Лайм уже готовится.

– Давай, не тяни, Дэн. – подгоняет Кума, стягивая с меня полушубок. – Сейчас отыграешься за все.

– Это что за место? – спрашиваю его я.

– Подпольные бои, брат. Сейчас выйдешь, хлебальник Лайму свернешь, парок выпустишь. Дай, кстати, пару соток. Поставлю на тебя.

Я достаю кошелек, протягиваю ему всю наличку, которая у меня есть.

– Ставь, сученок! И представляй, что на месте Лайма ты!

– Во! Правильно! Настраивайся! – подбадривает Кума, помогая застегнуть шлем и натянуть перчатки, которые мне малы.

Бритые молча смотрят на наши приготовления и деньги, брошенные на скамейку.

– Ставки принимаете? – спрашивает Кума.

– Ну… – тянет один.

– Все. На Лайма. – кивает он на купюры. – Дэн, это лишний повод, чтобы ты не филонил.

– Не на того поставил, Кума. – рычу я, накачиваясь злостью.

– Пошли.

Бритые открывают дверь, и мы снова идем. Короткий коридор, за которым огромная комната-зал. Перед нами расступаются и Кума приподнимает верхний канат.

– Дамы и господа! И финальный бой сегодняшнего дня! Снегур против Лайма! – орет рефери в микрофон, и толпа начинает гудеть, словно пчелиный рой.

– Давай, Дэн, не подкачай. – улыбается Кума.

– В правом углу наш претендент, Сне-е-е-е-гу-у-ур!

– Просрал деньги в пустоту! – кричу я Куме, перелезая через канаты.

– В левом, наша чемпионка – Ла-а-айм! – рефери едва слышно через одобрительный ор и свист.

– Чемпионка? – переспрашиваю я и Кума кивает, – Я не бью женщин, Кума. Ты знаешь. Это мой принцип.

– Твой принцип против твоей свободы. – ухмыляется он в ответ и хлопает по плечу, – Иди, выпусти пар, Дэн!

Я разворачиваюсь лицом к разминающейся девушке. Половую принадлежность можно определить только по выдающимся формам груди, а остальное… Лысая черепушка и комплекция хорошего вдвшника. И судя по ее движениям, чемпионкой ее называют не зря. Но я не бью женщин… Никогда. Ни при какой ситуации. Даже если это стоит нескольких часов моей жизни.

Кума садится на единственный свободный стул в первом ряду и поднимает вверх сжатый кулак. Я отрицательно мотаю головой – ни за что! Вытерпел двадцать часов его садизма на грани фантастики – вытерплю и этот цитрусовый комок гипертрофированной агрессии. Рефери что-то вещает про запрещенные удары, но мне на них плевать. Я уже знаю, что солью бой и просчитываю сколько протяну в защите.

– Двенадцать раундов по пять минут. Перерывы по минуте. – судья смотрит мне в глаза, чтобы убедиться, что я его усышал.

– Двенадцать по пять… – повторяю я и зло шепчу, – Хер ты увидишь, как я падаю, Кума…

– Что?

– Это я себе.

– Если готов, подойди и поприветствуй противника.

Резко дергаю головой из стороны в сторону, пару раз хлопаю по шлему, проверяя, как он держится, и иду в центр ринга. Жму руку в перчатке… Гонг…

Я практически ничего не слышу, кроме своего надсадного дыхания и бухающей крови в висках. Прижав локти к ноющим ребрам и наклонившись немного вперед, отсчитываю обратное время до гонга. Лайм хреначит меня седьмой раунд так, словно она паровой молот, а не человек. Каждые ее удар, хлесткий, точно выверенный, находит малейшую брешь в моей защите, и я лично убеждаюсь в том, что она чемпионка по праву. Первые пять минут она просто проверяла меня, делала пробные атаки, быстро уходя с линии возможного контрудара. После гонга на ее лице возникло удивление и минуту перерыва она смотрит на меня из своего угла, думая, что я задумал какую-то хитрость. Второй раунд. Я снова в глухой защите, Лайм начинает давить. Осторожно, опасливо косится на мои кулаки, которыми я закрываю голову, и уходя на перерыв вижу, как она проводит ребром ладони по горлу и хищно улыбается. Кума подходит к канатам и орет, чтобы я насрал на свои принципы и навалял этой овце. Я снова мотаю головой и встаю, услышав гонг.

Ад. Это кромешный ад. Лайм поняла, какой противник ей достался, и вымещает свою злость, используя меня, как грушу в тренировочном зале. Одиночные удары, связки, снова одиночные… Что-то я успеваю заблокировать, но начинаю пропускать. Сперва один, потом второй – это путь в один конец. Но до него, как до Китая раком.

К десятому раунду все мое тело представляет одну сплошную боль. Лайм удар за ударом бьет мне в плечо. В одну и ту же точку. Раз за разом. Она бесится, что я еще стою, и эта злость для нее, как второе дыхание. Удары становятся невыносимыми, и я чувствую, что еще немного и рука, забитая до невозможности, просто упадет плетью, открывая голову. Кума уже орет во все горло, вцепившись руками в канат. Но я упорно отказываюсь сделать хотя бы один удар. Гонг… Минута… Я хочу сдохнуть…

– Дэн! Твою мать! Хотя бы по жопе! Она тебя в котлету замесит! – орет Кума, вытирая полотенцем пот с моего лица.

– Я… не… бью… женщин… – со злостью выдыхаю я, смотря ему в глаза. – Никогда.

– Только не упади, брат. Я в тебя верю. Не дай ей такого счастья. Осталось немного. – шепчет он.

И я мотаю головой.

– Ни за что. – отвечаю без особой уверенности.

Гонг…

Последний раунд. Я едва успеваю уворачиваться от ударов правой, стараясь прорваться поближе к Лайму, навалиться на нее и хотя бы немного потянуть время. Левая рука меня не слушается, я не могу даже приподнять ее и по глазам соперницы отчетливо вижу, что она поставила себе цель свалить меня любой ценой. Почти все ее удары идут в неприкрытую часть головы и мне приходится шагать им на встречу, ломая траекторию, принимая на правую, защищенную. Перед глазами давно прыгают звездочки, ноги готовы подкоситься в любой момент, но сзади орет Кума, отсчитывающий последние секунды, и это помогает.

– Пять…

Лайм делает замах правой.

– Четыре…

Я шагаю влево, немного смещая правую руку, чтобы принять ее кулак.

– Три…

Она резко переносит вес на другую сторону.

– Два…

Ее левая рука стрелой рвется к моей голове.

– Один!!!

Башка взрывается одновременно с ударом гонга. Лайм все же поймала меня, вложив в последний удар всю ненависть, всю свою агрессию. Меня клонит к земле, я мотаю головой, пытаясь избавиться от звона в ушах…

– СТОЙ!!! СТОЙ!!! ДЭН СУКА!!! СТОЙ!!! БУДЬ МУЖИКОМ ДО КОНЦА!!! – орет Кума, но я его едва слышу.

Каким-то чудом я ловлю равновесие и стою, шатаясь из стороны в сторону. Мою руку берет рефери и по реву толпы угадываю, что он только что поднял вверх руку Лайма. Мне плевать. Хочется только одного – чтобы все это побыстрее закончилось. Перед лицом возникает блестящее пятно, и я несколько раз моргаю, пробуя сфокусироваться на нем. В нос ударяет противный запах, голова дергается назад, подальше от этой вони. Моргаю в очередной раз и вижу, что Лайм стоит передо мной, сжимая комок ваты.

– Полегчало? – спрашивает она.

– Спасибо… – киваю ей в ответ.

– Хорошо держался.

Лайм хлопает меня по плечу, и оно моментально взрывается от боли.

– Держись, Дэн. Сейчас мы тебя подлечим. Молоток!

Кума подхватывает меня и тащит сперва в раздевалку, а потом в лимузин. Я практически не переставляю ноги, чувствую только как в спину упирается спинка сиденья и проваливаюсь в темноту.

Кума о чем-то весело болтает. Ему отвечает воркующий голосок, а я сдавленно хриплю, когда в руку впивается игла.

– Лежи спокойно, Дэн. Сейчас полегчает.

– Время… – шепчу я, – Сколько сейчас?

– Без пяти шесть. – отвечает Кума.

– Беги… Беги, Кума…

Я медленно поворачиваюсь и открываю глаза. Молоденькая медсестра испуганно смотрит на меня и пятится к дверям. Единственное правильное решение, когда я начинаю говорить таким тоном.

– Ты нас оставь ненадолго. Хорошо? Я тебе позвоню. – Кума провожает девушку до дверей, закрывает их изнутри и пододвигает поближе к койке, на которой я лежу, столик. – Красивая.

– Лучше беги.

– Потом. Как-нибудь потом побегаем, Дэн. – он поднимает свой мешок, развязывает его и переворачивает над столиком.

На блестящую стальную поверхность валятся стопки денег, мандарины, снова деньги. Кума распихивает это все в разные стороны и что-то ищет.

– Блядь!

Он снова перебирает мандариново-денежный завал, матерится, выворачивает мешок наизнанку и со злостью пинает столик.

– Что не так? – спрашиваю его, – Забыл взять лист, чтобы написать завещание?

– Коробочка! Дэн, тут была коробочка!

– Была.

– Где она? – Кума подходит к койке, – Дэн, где эта коробочка?

– Я ее отдал девчонке.

– Какой еще девчонке?

– Той. У лифта.

– Дэн, ты мудак! – Кума сокрушенно опускается на стул, – Вот ты мудак!

– А что с ней не так? – спрашиваю я.

– Это была вишенка. А теперь… Блядь!

– Давай поподробнее.

– А смысл?

– Очистить совесть.

Кума рассказывает долго. И как планировал, и зачем все это было, и что было в коробочке. Мне смешно. Двадцать четыре часа ада для меня ради одной коробочки, а я ее отдал первой встречной. Медсестричка ещё дважды меняет стекляшки с какой-то жижей в капельнице и тут же убегает, опасливо косясь на меня и постреливая глазками Куме. Долбаный ловелас уже и здесь отметился.

– Ничего такая. – одобрительно говорю я, когда жертва Куминого обаяния снова исчезает за дверью.

– Галочка. – Кума улыбается.

– И что теперь?

– По домам. Если ты еще не передумал меня убивать.

– Живи.

Я выдергиваю из вены иглу и поднимаюсь на кровати.

– Где мои шмотки?

– Сейчас все будет!

Кума достает из шкафа у дверей коробку и мой костюм в чехле.

– Сученыш, все продумал… – смеюсь я и с наслаждением надеваю рубашку.

– Дэн…

– Что еще?

– Слушай, может ты сам до дома? – спрашивает Кума, косясь на дверь.

– Не вопрос. Только не вези ее по своим любимым клубам.

– Не. Я просто поболтаю немного.

Я вызываю такси, называю свой адрес и на полпути понимаю, что не хочу домой. Единственное желание – снова почувствовать себя человеком. Шофер молча сворачивает, когда я меняю адрес, и везет меня в офис.

На этаже пусто, только горит дежурное освещение и настольная лампа во второй секции. И никого. Видимо тот, кто должен был сегодня дежурить, решил забить и свалил пораньше или не приходил вообще. Это меня злит. Мне хватило одного пожара. Я пулей проношусь по коридору, подхожу к столу, на котором горит лампа, и вижу кружку с остатками кофе, кожуру от мандаринов и книжку. На спинке стула висит пуховик, значит кто-то все же есть. Я смахиваю кожуру в мусорное ведро, беру в руки книгу с девчачьим названием «Элеонора» и иду к своему кабинету.

Открытая дверь у кабинета помощника. Кажется, кто-то решил сегодня поработать сверхурочно или… За столом сидит какая-то пигалица, увлеченно отбивающая пальцами по калькулятору. Она что-то считает, сверяется с таблицами, и совершенно меня не замечает. Мне становится смешно. Пигалица словно провалилась в свои расчеты и даже не поднимает головы. Я открываю книгу где-то посередине и решаю подождать. Мне интересно, как она отреагирует на мое появление. Минут двадцать читаю розовые сопли, разбавленные постельными сценами, поднимаю глаза – она все так же клацает калькулятором.

– И что получается? – спрашиваю я.

– Я еще не сверялась…

Пигалица отвечает на автомате и только потом до нее доходит… Она поднимает свои глаза, и я упиваюсь той волной страха, которая ее захлестывает.

Катарина

– Горе ты луковое. – вздыхает Нюта, – Вот скажи, зачем ты туда пошла?

– Я не знаю. Просто стало скучно.

– А теперь весело стало, правда?

Я виновато мотаю головой и прячу зареванные глаза. Мироша даже не стал ничего спрашивать, когда я вылетела из офиса. Протянул упаковку салфеток и молча слушал мои завывания всю дорогу, а теперь ходит кругами по кухне – думает, чем можно мне помочь и как исправить эту ситуацию. Про увольнение никто ничего не говорил – всем и так ясно, как божий день, что Зверь выпнет в первый рабочий день года. За меньшие грехи увольнял, а тут и подавно. Мало того, что в чужой кабинет вломилась, так еще и в документах ползать начала. Проверяльщица. Допроверялась на свою голову.

– Нужно уже сейчас искать работу. – говорит Мирошка.

– Ага. Все кадровики так и ждут первого числа новеньких. Большей глупости не мог сказать? – Анюта укоризненно смотрит на мужа, а я снова начинаю хлюпать носом.

Почему-то всегда, стоит мне вляпаться, мои проблемы приходится расхлебывать им.

– Не реви. – Нюта обнимает меня и спрашивает, – Когда у тебя платеж по ипотеке?

– Двадцать пятого… – я размазываю слезы по щекам.

– Так. В этом месяце проплатить хватит. Расчетные тебе все равно переведут, а там и за неиспользованные отпуска и премия за год. Может даже на два платежа хватит. Я выйду, попрошу, чтобы Лидка все посчитала. – Нюта включает калькулятор в голове на полную катушку и лезет в интернет, что-то гуглит, и с каким-то облегчением выдает, – Не ной! Прорвёмся.

– Как?

– Квартиру свою сдавать будешь, сама к нам переедешь. На платеж может чуточку не хватит, но там и работу найдешь.

– Где?

– Не знаю. В ту же школу устроиться можно на первое время. – Нюта говорит это так уверенно, что даже Мироша прекращает свои забеги от стены к окну.

– А если не возьмут? – спрашиваю я.

– Возьмут! Мирон, ты-то чего молчишь?

Анька зыркает на мужа, и он начинает кивать.

– Действительно, Катарин. Поработаешь немного в школе, пока ищешь что-нибудь посерьезнее. – говорит он, – У тебя башка варит ого-го как! А там все как-нибудь рассосется.

– Я опять мешать вам буду… – неуверенно пищу я.

– И даже думать о таком не смей! Комнат у нас свободных что-ли нет? Или ты нам не родная? – Нюта выглядывает в коридор, где Оля с Бубликом затеяли забеги наперегонки, – Никому ты мешать не будешь! Олька так только рада будет, что Бублик здесь теперь живет.

– Правда? – спрашиваю я.

– А ты сама посмотри!

Я смотрю как Оля с довольным визгом проносится по коридору, а следом за ней летит Бублик, быстро перебирая своими крохотными лапками. И судя по его счастливому тявканью, собакен рад до безумия.

– Убедилась, рева? – Нюта снова пододвигает ко мне тарелку с кашей, – А теперь лопай и шуруй спать!

Я киваю и впихиваю в себя ложку каши под суровый взгляд подруги. Есть абсолютно не хочется, но спорить и пререкаться с Нюткой – себе дороже. Она все равно найдет на сто доводов больше почему сейчас мне крайне необходима овсянка. Пока я ем, Мирошка ставит чайник на плиту и наливает мне в кружку чай с мятой, когда я запихиваю в себя последнюю ложку. Нюта и тут контролирует, подсовывая вазочку с печеньем.

– Теперь моем глазки, чистим зубки и баинькать. – говорит она и я едва заметно улыбаюсь.

– Нюта, я не маленькая.

– Поспорь еще со мной… – Нютка сама улыбается.

Мне очень хочется ей верить и Нюта, словно прочитав мои мысли, ласково произносит:

– Все будет хорошо. Даже если сейчас кажется, что все совсем плохо. Спи, Луковка.

И я закрываю глаза. Это детское прозвище действует на меня, как успокоительное. Особенно, когда меня так называет Нюта. А она сидит рядом со мной на краешке дивана и никуда не уходит, только негромко шикает на Олю, влетевшую в комнату.

– Мам, давай сошьем Бублику култку! – требует она.

– Тише. Видишь тетя Катарина спит.

– Мам, ну давай сошьем култку. – переходит на шепот Оля.

– Зачем ему куртка?

– Чтобы он не мелз на улице.

– Он не мёрзнет. Видела какая у него шерсть?

– Ну и что. У папы тоже есть шелсть, но он носит култку.

– Где это ты видела у него шерсть? – спрашивает Нюта и я приоткрываю глаза.

– Вот тута. – девочка тычет пальцем себе на грудь, – Плавда немного, но это же тоже шелсть.

Нюта смеётся и согласно кивает.

– Хорошо. Сошьем ему куртку. Только не шуми.

– А когда?

– Сейчас тетя Катарина уснет и пойдем.

– А она ещё долго будет засыпать? – сыплет вопросами Оля.

– Уже почти уснула. – негромко отвечаю я.

– Тогда почему у тебя глаза отклыты?

– Потому что кто-то не даёт уснуть со своими вопросами. Иди попроси папу достать мою коробку. – Нюта не успевает договорить, а девочка уже срывается из комнаты с довольными криками.

– Нюта. – шепчу я.

– Что?

– Спасибо.

– Спи уже, Луковка.

– Сплю.

Я снова закрываю глаза и поудобнее устраиваю голову на подушке. Нюта аккуратно поправляет одеяло и тихонько выходит из комнаты, прикрывая за собой двери. Мне становится так тепло и уютно, что даже не замечаю, как начинаю проваливаться в дрёму.

Просыпаюсь я уже ближе к вечеру от того, что Бублик лезет ко мне на подушку и зарывается носом в волосах. Он фыркает, несколько раз чихает и это окончательно прогоняет остатки сна. Самое странное, что я вообще ничего не помню из того, что снилось. Будто кто-то щёлкнул выключателем, и я уснула, а потом включил его обратно и в волосах елозит хитрая мордашка. Бублик перескакивает на другую сторону, царапая голову коготками, тюкается мокрым носом в лицо и снова чихает. Я прячусь под одеяло, но собакен видимо считает это какой-то игрой, протискивается между моей рукой и подушкой и лезет целоваться. Его шершавый язык сперва проходится по моему носу, я отбрыкиваюсь, а Бублик уже лижет мне щеки, окончательно поверив в то, что его хозяйка придумала новое развлечение для такой царственной персоны.

– Бубля! – уже я фыркаю, отмахиваясь от наглого такса и он начинает тявкать, цапая меня за пальцы.

Бублик скачет под одеялом, игриво клацает зубами пока я не ловлю его и не прижимаю к себе. Хитрая сосиска тут же затихает, и я чувствую, как под ладошкой часто-часто бьется его крохотное сердечко.

– Ты мой хороший. – шепчу я, почесывая ему пузо и целуя в затылок.

Бублик довольно урчит, словно понимает все, что я ему говорю.

– Мой маленький и вредный защитник. – произношу я и поддавшись какой-то бесятине аккуратно прикусываю Бублику кончик уха.

Собакен ошалев от такой подлости замирает и лежит неподвижным бревнышком. Только кончик хвоста, дергающийся из стороны в сторону, и частое дыхание выдают, что он на самом деле только притворяется. Еще несколько минут мы с ним дурачимся, а потом в комнату влетает Олечка и Бублик выскальзывает из-под одеяла, чтобы целоваться уже с маленькой девочкой. Оля заливисто смеется, я сажусь на диван и негромко произношу Бублику:

– Подлый предатель.

Он на секунду поворачивается ко мне и недовольно фыркает, как будто я его обвиняю без оснований.

– Олька, иди ко мне. – зову я девочку.

И через пару секунд мы уже вдвоем прячемся от Бублика под одеялом, а он скачет по дивану, громко тявкает, когда мы не пускаем его к себе, и довольно урчит, попав в цепкие руки Оли.

– А мама сшила Бубле свител. – гордо произносит она и я прошу ее показать, что получилось.

Оля быстро соскакивает с дивана и уносится из комнаты, следом за ней срывается Бублик, едва не перевернувшись на повороте. Он быстро-быстро перебирает своими лапками, чтобы догнать беглянку, а потом так же быстро летит обратно, запрыгивает со второго раза на диван и прячется под одеяло. И через мгновение в комнату влетает Оля с чем-то красным в руках.

– Вот! – говорит она и показывает мне не то рубашку, не то курточку. – Но Бубля не дает его наляжать.

В ее голосе слышно столько обиды и расстройства, что я выковыриваю маленького хитрюгу из-под одеяла, и мы в четыре руки одеваем таксу, которая извивается ужом и угрожающе щелкает зубами.

– Класавчик!

Олька произносит всего одно слово, а я начинаю хохотать, как припадочная. Ровно с такой же интонацией и тем же словом Нюта охарактеризовала Мирошку, когда увидела его впервые.

– Кто это тут разбушевался? – спрашивает Нютка. Она стоит у дверей, укоризненно качает указательным пальцем, лишь улыбка на лице говорит о том, что она ни капли не сердится. Просто строгая мамочка. – Давайте обе за стол. Одна завтракать, а вторая ужинать.

– Ну мама… – тянет Олька, прячась за мою спину, – Мы плосто Бублю наляжали.

– Давай без разговоров. Поужинаешь, а потом с папой сходите выгулять эту злыдню. – Нюта показывает мне пальцы, залепленные лейкопластырем, – В следующий раз сама будешь мерки с этого вурдалака снимать. Все руки разодрал. Глиста в скафандре.

Бублик громко тявкает откуда-то из глубины скомканного одеяла, но не высовывается.

– Порычи еще мне!

Из-под одеяла снова раздается что-то обиженно-гневное, но уже гораздо тише.

– Вот так-то! – Нюта разворачивается и добавляет, – А если кто-то сейчас не пойдет на кухню, то о сладком может забыть!

Ольку сдувает ветром с дивана, следом показывается мордочка Бубли и, убедившись, что ему ничего не грозит, улетает за девочкой – только уши развеваются. А я еще сижу пару минут, собираю волосы в хвост и топаю в ванную. Нюткина ночнушка на мне висит бесформенным длинным балдахином и постоянно приходится поддерживать край, чтобы не запнуться. Один раз я уже грохнулась, запутавшись в подоле, и теперь на память у меня остался крохотный шрамик под коленкой. Кажется, только я могу упасть на ровном месте, обязательно сметая все вокруг. На цыпочках пробираюсь к своему рюкзаку, достаю небольшой сверток в новогодней упаковке и, пробравшись к елке, стоящей в большой комнате, прячу его под нижними ветками.

На столе меня ждет тарелка с пюре и огромным, по моим меркам, куском мяса по-французски. Нюта считает, что я ем слишком мало, и всегда, стоит мне только попасть к ним в гости, начинает закармливать. Будто не знает, что большая половина, из того, что она наложила, все равно останется. При всем желании, съесть все у меня не получится.

– Хватит вздыхать. – говорит она, – Садись и ешь!

– Мне столько не осилить…

– Мироша…

Нюта произносит имя мужа так, что в голове проносится картинка – Мирон сейчас встанет и ложка за ложкой начнет кормить меня, как маленькую. Но он начинает смеяться, подходит к холодильнику и достает из него то, от чего у меня пропадает всякое желание пререкаться и спорить. Огромный мандарин!!!

– Получишь после того, как поешь! – говорит Нюта и рядом с моей тарелкой появляется упаковка «Супрастина» и стакан с соком. – Ольку накормить проще чем тебя.

Девочка угукает, не поднимая головы от своей тарелочки, и орудует вилкой с такой скоростью, словно только что вернулась с голодного острова. Правда всего одна вещь – шоколадка рядом с детской кружечкой – разрушает Нютино утверждение. Мне смешно от того, что она так подло манипулирует моей слабостью, но Мирошка нарочито медленно начинает чистить мандарин от кожуры, воздух наполняется горьковато-сладким ароматом и я хватаюсь за свою вилку, тайно ненавидя этих засранцев.