Затяжной конфликт. Роман

После побудки на пост заступили следующие караульные. Ополченцы остервенело расчесывали комариные укусы. Действия репеллента, которым Максим щедро поделился с другими, не столь предусмотрительными сотниками, не хватило на всю ночь. Его собственные бойцы страдали меньше других: на поле ветерок сдувал мошкару.

Максим со Славой позавтракали и пошли спать. Проспали до обеда. Поев, присоединились к работе Дружины по налаживанию водоснабжения. К ближнему озеру прорубили тропу сквозь бурелом и проложили гать через болото, настелив украденные где-то доски. Разжившись у Анны Михайловны гвоздями, сколотили мостки, ведущие в воду. На этом деятельность по благоустройству территории закончилась.

Вечером собрали хворост, разложили на поляне костер. Набросали в него сырых веток, чтобы дым отгонял комаров. Легко было представить себе, что это обычный турпоход. Только почему-то все при оружии, а на переднем крае круглосуточно дежурят караульные. Значит, вот он какой, Армагеддон. Мирный, будничный и вовсе не грозный. Во всяком случае, пока.

* * *

В ближайшие дни под командованием Максима собралось тридцать два человека, в том числе трое латиноамериканцев. Максим знал по-испански лишь no pasaran6, а по-английски немного говорил только венесуэлец, гордо носивший майку с портретом Че Гевары. Двое чилийцев никаким языком, кроме испанского, не владели. Приходилось объясняться жестами. Имя он запомнил всего одно: Хосе. Остальные тут же забыл и про себя стал всех троих называть Хосе.

Прибыл неведомо откуда Керим – молодой мусульманин с отсутствующим выражением лица, какое можно увидеть в транзитной зоне международного аэропорта или на похоронах высокопоставленного чиновника. Керим называл Черного Рыцаря Даджалем и ждал, когда солнце начнет всходить на западе, как предсказал Пророк.

Не теряя времени, Максим приступил к укреплению обороноспособности своих позиций. Опять взялись за лопаты, как пару месяцев назад, когда возводили фортификационные сооружения в степи.

Дружина тогда провела две недели в Поволжье. Была ранняя весна, погода стояла слякотная. Земляные работы удовольствия не доставляли. На первом совещании сотников воевода изложил план командования:

– Там разместит свою рать наш супротивник. – Он указал куда-то вдаль. – А мы допрежь того возведем кругом укрепления – вот неприятель и заперт! А как станет он прорываться, так на всякой куртине побиваем будет, доколе не останется у него ни первоживущих, ни воскрешенных. И наступит ему амба.

– Отличный план, – одобрил командир седьмой сотни. – А с чего Вы решили, что Антихрист высадится именно тут?

– Почему бы нет? – ответил за воеводу один из сотников. – Начальству виднее, где высаживаться неприятелю.

– На то есть лазутчики, дабы доносить обо всех приуготовлениях вражиих, – разъяснил воевода.

– Вообще-то, Армагеддон должен состояться на горе Мегидо, в Израиле, – проявил эрудицию кто-то.

Воевода недовольно отмахнулся:

– Не разумеешь иносказания. Какой такой Израиль? Антихристу Русь надобна. Чтобы было, где разгуляться, и множество простаков, коих одурачить легко. Ну, кончай баки забивать. Укрепления строить кто будет? Нестор?

От строительных работ у Максима осталось тягостное ощущение. Он предчувствовал, что всё это зря. И вот – так оно и вышло. Без толку потраченное время, бессмысленные усилия, пустые хлопоты. Укрепрайон остался в далекой степи, а враг – тут, в двух часах езды от Москвы. Лопухнулся Самозванец, понапрасну заставил Дружину вкалывать.

Зато теперь полученные навыки пригодились. По образцу весенней повинности, перед палатками выкопали ров. Вынутую землю утрамбовали, укрепили ветками – вышел неплохой оборонительный вал. Пошли в дело и битые бутылки, собранные на опушке. Осколки вмазали в гребень вала на радость тем, кто попытается схватиться за него без защитных рукавиц.

Стараясь угнаться за Федей, Максим переутомился. Руки устали, поясница болела. На будущее он решил умерить пыл. Потому что на фига? Сказано же: «Кто передвигает камни, тот может надсадить себя». Силы надо поберечь для решающей битвы. Правда, пока ничто ее не предвещало.

4. Вражеская вылазка

Ночью в лагере раздался взрыв. Через пару секунд грохот повторился, теперь в сопровождении отчаянного человеческого крика. Едва одевшись и препоясавшись мечом, Максим выскочил из палатки. Стали выбегать и другие дружинники. Он крикнул:

– В лес не углубляться! Если заметите человека, высвечивайте его. Больше ничего без команды не предпринимать!

Между деревьями заметались лучи фонариков, но злоумышленников обнаружить не удавалось. Максиму почудилось, что невдалеке мелькнула харя давешнего кабана, похожего на Блинова. Наконец кто-то догадался посветить в сторону поля – и тогда стали видны фигуры двух убегавших мужчин. Один из них хромал, тяжело опираясь на другого. Догонять их не рискнули: вдруг у них есть еще одна граната?

Последним из палатки вылез полуголый Федя и громовым голосом заорал:

– Ребята, давайте поймаем и … (непечатное слово)!

Через несколько минут прибыл воевода со своим помощником, кошкой Мариной и четырьмя советниками. При свете фонариков мало что можно было разглядеть, поэтому расследование отложили до утра. Спать никто не мог. То и дело выглядывали из палатки: скоро ли рассвет? Строили догадки о том, что взорвали: дорогу к озеру? чью-нибудь машину? Зачем?

Когда рассвело, стало ясно, что бомбы взорвались метрах в пятнадцати от кромки леса. Как раз там по приказу воеводы должна была расположиться сотня Максима. Видимо, в темноте бомбисты приняли за палатки выстиранную одежду, развешенную для просушки. Значит, шли взрывать не дорогу и не машину. Шли убивать. Очередные сумасшедшие. Такие же как тот, что стрелял в лесу. И бог знает, сколько еще таких маньяков во вражеском лагере.

– Вот будет работка зашивать все эти дырки, – переживал Федя, рассматривая рубашку, иссеченную осколками.

– Радуйся, что не придется зашивать собственную шкуру, – посоветовал ему кто-то.

Самозванец, вместе с другими изучавший последствия взрывов, сокрушенно качал головой:

– Слыхал я про адскую машину, да сумлевался. А так складается, что правду бают.

Максим укорил его:

– А ты всё хотел нас сюда разместить, ругался.

– Ну прости, Бога ради. Кто ж мог знать!

Венесуэльский Хосе принимал живейшее участие в обсуждении, объясняя, какой громкий был взрыв: «Бу-у-ум!». Ему вторили чилийцы, размахивая руками и повторяя: «Бум!! Бум!!!».

– No pasaran! – провозгласил Максим, и иностранцы в ответ что-то восторженно залопотали.

Он на всякий случай повторил «No pasaran!» и пошел осматривать местность вокруг воронок, оставленных бомбами. Глазастый Сашка обнаружил неподалеку бурые пятна, похожие на засохшую кровь. Кровавые следы вели к границе леса и тянулись по полю. Выходило, что один из диверсантов стал жертвой собственного взрывного устройства – отсюда его хромота и ночной крик. За свое открытие Сашка был пожалован порцией сгущенки, от которой гордо отказался, заявив: «Что я, младенец?!».

– Тогда давайте я съем, – предложил Федя, что тут же и сделал. Сашка проводил сгущенку тоскливым взглядом.

Пошли разговоры, обсуждение причиненного ущерба. Кто-то похвастался:

– От моих штанов вовсе ничего не осталось! Одни клочья.

– Хорошо тебе: зашивать не надо, – позавидовал Лёха.

– Куртка новенькая была, джинсовая, – сетовал Серёга. – Сносу ей не было. Лет пять не снимал, а вот решил типа постирать – и на тебе!

У Анны Михайловны удалось получить несколько комплектов запасного обмундирования для тех, чья одежда пришла в полную негодность. Феде и тут не повезло: на его размер ничего не нашлось.

– А нечего было таким здоровым вырастать, – назидательно сказал Слава. – Нормального роста надо быть, как все.

Федя беззлобно послал его матом и спрятал остатки рубашки, собираясь, вероятно, заняться ее реставрацией в другой раз.

Точку в этой истории поставил воевода, объявив:

– Чтоб отныне на дозоре один воин смотрел в ночные погляделки без перерыва! – Имелся в виду прибор ночного видения. – А коли Вася проследит какое небрежение, так я нерадивца самолично плетью оприходую.

* * *

Во избежание новых эксцессов, в очередной дозор Максим пошел сам, взяв в напарники Егор Егорыча – пожилого пропойцу с лицом, покрытым струпьями, как у безвинно наказанного Иова. Выбор Максима оказался удачным: россказни напарника помогали не заснуть, а от наблюдения не отвлекали, поскольку внимания к себе не требовали.

Рассказ Егор Егорыча

Я, может быть, последний русский интеллигент. Потому как все другие или не интеллигенты, или не русские. Вот, положим, Артур Артурович. Он, обязательно, очень культурный и образованный, только никакой он не Артур Артурович, а Арутюн Арамович. А мне фамилия завсегда была Поликарпов. И что я интеллигент, так это даже в моей трудовой книжке обозначено, что работал я в Главном Московском Университете. Профессора со мной за ручку прощались, а доценты говорили: «Здравствуйте, Егор Егорыч. Как поживаете, Егор Егорыч?». А я со всеми вежливо, притом, что даже никакой коррупции мне не давали.. Вот удивляюсь: всем дают, а вахтеру нет. Как будто он не человек и может прожить на свою, извините, зарплату.

И все равно, вот не поверите, а выперли меня по собственному желанию как пьющего много водки на боевом посту. Но это вранье. Я водку не уважаю. Вот ежели самогонка от Ильича – тогда другое дело.

Лагерь спал. Максим представил себе, как похрапывает во сне Георгий Победоносец и дремлют стоя кони его эскадрона. Как вздрагивает Орлеанская Дева, когда ей снятся застенок и костер. Как покоятся на облаке серафимы, прикрыв верхней парой крыл глаза и уши, средней – бестелесное тело, а нижней – срамные места. Только дозорные бодрствовали, бдительно разглядывая в бинокль поле, слабо освещенное ущербной луной. В голове сложилась первая строфа стихотворения:

В полевой бинокль мощныйЯ гляжу на мир полночный,А кому-то виден, может быть, и я.Мир устроен слишком сложно,Но понять устройство можно,Если вычислить законы бытия.

Стихотворение не желало сочиняться дальше, и он снова стал вполуха слушать треп Егор Егорыча.

Продолжение рассказа

Значит, нанялся я ночным сторожем в турфирму «Сириус». Не знаю уж, отправляли они туристов на Сириус или куда подальше, а дела у них шли неплохо. Мебель новенькая, на столах компьютеры с диагональю, а кресла здоровенные, как, извините, в зубоврачебном кабинете. И диванчик небольшой, но для спанья удобный. Ну и как-то ночью, смешно сказать, всё подчистую стибрили. Столы с креслами, компьютеры с диагоналями, сейф с деньгами – ежели, конечно, они там были – и даже диванчик. А меня, сволочи, на пол переложили.

Утром понабежали следователи, меня растолкали и объяснили, что это я грабил. А я им прямо говорю: «Я что, Шварценеггер, чтобы всё это унесть? И на кой мне столько мебели?». Так что директор устроил мне раздолбеж, а туристам рассказал, что их денежки – фьють, поэтому никакие Сириусы им не светят, и пущай сидят дома и смотрят передачу «Курорты мира» по телевизору. А себе купил трехэтажную виллу и неслабый «Лексус» с наворотами и разными цацками. Ну, да не об нем речь. А об том, что остался я опять без работы…

Егор Егорыч травил байки до конца смены, прерываясь только на закуривание новой сигареты. Никакой реакции слушателя не предполагалось, лишь время от времени звучало: «Не спишь? Ну так слушай дальше». Максим волей-неволей слушал.

* * *

После нападения бомбистов снова потянулись дни и ночи без заметных происшествий. Пару раз прошел небольшой дождь, да однажды рухнула палатка, которую в темноте случайно протаранил Федя. На него, как обычно, поворчали, но, скорее, для проформы: восстановление палатки внесло в жизнь хоть какое-то разнообразие.

В сотне Максима появилось два русскоговорящих иностранца: скрипач из Сербии Стефан Йованович (он всем сообщал, что это не отчество, а фамилия) и американо-израильский еврей Изя Мандель. Стефан учил русский язык в школе, а у Изи родители были из Одессы. Йованович каждый вечер, уйдя поглубже в лес, упражнялся в игре на скрипке. Иногда выступал и перед слушателями, хотя говорил, что эта скрипка «ни богу свечка, ни черту кочегар», и рассказывал, что дома у него осталась еще одна – старинная, работы Жана Вийома. Однако, по мнению Максима, и эта звучала прекрасно.

Изя выглядел гротескно. Рыжебородый, в черном шелковом кафтане с белой ленточкой на плече и в черной шляпе, регулярно слетающей с головы. Под ней обнаруживалась ермолка, которую Изя называл «кипа». С собой он привез огромную коробку с концентратами и пару кастрюлек, в которых сам готовил себе еду. Как он объяснял, его продукты кошерные, а те, что у Анны Михайловны, – нет, поэтому в пищу они не годятся. Кто-то спросил, можно ли ему смотреть, как другие едят некошерное, на что он серьезно ответил:

– Это ваша проблема, я за вас перед Ним не отвечаю.

Воеводе Изя понравился. В его времена примерно так одевались польские шляхтичи.

– Жиды – оне полезные, – изрек Самозванец. – Даром что пужливые, зато хитрые. Бери его к себе в сотню, не пожалеешь.

У Славки же после знакомства с Изей возникли некоторые подозрения, и он поинтересовался у Максима:

– Что это за пугало? Он совсем с глузду съехал?

Максим уверил его, что с Изей всё в порядке: религиозным евреям так положено. Слава удивленно покрутил головой, но, кажется, поверил.

– Ладно, твое дело. Тебе с ним вожжаться.

Серёга долго мучился раздумьями и в итоге поделился мудреным вопросом:

– Вот, допустим, сами-то евреи как о себе говорят? Не станет же типа народ называть себя таким дурным словом.

– Они себя иудеями обзывают, потому как происходят от Иуды, – авторитетно пояснил Егор Егорыч.

– Это который типа Христа распял? Так я бы уж лучше себя евреем называл!

Ко входу в палатку Изя прикрепил изящную бонбоньерку, объяснив, что там находится мезуза – молитва, охраняющая двери. Заходя в палатку и выходя из нее, он трогал свою мезузу, после чего целовал пальцы. По утрам и вечерам Изя молился, нацепив на себя какие-то коробочки и накрывшись полосатым покрывалом. Собственная приверженность ритуалам сочеталась у него с ясно читающимся во взгляде неодобрением тех ополченцев, которые расхаживали с крестами на груди. Он иронически посматривал и на мусульман, совершающих намаз, и на солнцепоклонников, приветствующих свое божество подъятыми к небу руками.

* * *

В один из самых скучных дней Максим решил поинтересоваться у воеводы:

– Что-то я не пойму – кто кого держит в осаде? Мы их или они нас? Отчего бы нам не взять их Малые Лохи штурмом?

– Я те так скажу: мы их держим, а оне нас. А про штурм забудь. Там у них всё приуготовлено, дабы всех наших людей уложить. Посему ждать надобно, когда оне на поле выйдут.

– Да зачем им выходить? Они так и будут сидеть, пока нас всех комары не съедят.

– Негоже им сидеть. Оне весь дольний мир воевать пришли. Не будет у них битв да побед – так вся их рать разбежится.

Итак, оставалось тупо ожидать, когда противник соблаговолит напасть, а пока – кормить комаров и общаться с многочисленными сумасшедшими.

Как-то утром к Максиму привязался странный человек без шеи, в спадающих штанах и с расцарапанным лицом. Скрюченные пальцы дергались, сминая и раздирая одежду.

– Проклятые таганроги! – жаловался он. – На кой ляд втягають меня в свои дела? Мелкие тварюки, а подлючие. Всё обличье мне покоцали. Как сцепились полурогие таганроги и полнорогие, да голорогие, да попорогие – у каких роги от попы растуть! Казна-що вытворяють! Один одного лупцують и меня не милують.

Его руки вскинулись к лицу, стали карябать кожу.

Максим сказал: «Извини, друг, спешу» и попытался ускользнуть. Однако человек без шеи последовал за ним, придерживая штаны одной рукой, продолжая скрести свою физиономию другой и горько жалуясь на бесчинства подлорогих таганрогов.

Вообще, количество чокнутых в Дружине явно зашкаливало. На каждом шагу попадались юноши, разговаривающие сами с собой и неопрятные личности, шарахающиеся от встречных с испугом на лице. Как-то Максим наткнулся на дервиша в белых одеяниях, безостановочно крутящегося вокруг своей оси, как огромный волчок. Правда, потом выяснилось, что это не кататония, а ритуальный танец, дарующий приближение к Богу. Встречались нервные особы, отмахивающиеся от невидимых преследователей, и проповедники с горящим взором, проклинающие всех подряд. Другого трудно было ожидать: разве нормальный человек отправится, бросив все свои дела, сражаться с антихристовой ратью? Пойдет под командование к самозванцу, умершему четыреста лет назад? Нет, нет и нет. Он будет смотреть репортажи о Последней Битве по телевизору и приговаривать: «Это ж надо, как дурят народ!».

5. Представитель президента

Около полудня, когда все дела были сделаны, необходимые распоряжения отданы, а до обеда еще оставалось порядочно времени, Максим направился к поваленному стволу, где он оборудовал себе комфортную читальню. Однако в этот раз на поляне обнаружился представительный мужчина с обрюзгшим лицом. Он неодобрительно рассматривал огромную лягушку, сидящую на пне. Она взирала на него так же брезгливо. Мужчина был в дорогом костюме с серебряной искрой и лаковых полуботинках, заляпанных грязью. Услышав шаги, он оторвался от созерцания лягушки и, не меняя выражения лица, посмотрел на Максима. Неожиданно в его глазах появился интерес: он заметил портрет на обложке книги.

– Это… э-э-э… Бомштейн? – спросил он.

Максим подтвердил.

– «Короли и императоры»?

– Да. «Цари, императоры, президенты».

– Вот-вот! – обрадовался незнакомец. – Дайте ее мне. Э‑э‑э… на полчаса или даже меньше. – И он протянул руку, явно ожидая, что Максим с поклоном вручит требуемое.

– С удовольствием, – сказал Максим. – Только на очереди еще один человек. Вот прочитаю, дам ему, потом Вам.

Мужчина удивился.

– Павел Матвеевич Хвостов-Стахов, – отрекомендовался он. – Личный представитель Президента по Клепиковскому району. Именно району.

Максим вежливо ответил:

– Очень приятно. Максим Михайлович Скворцов, программист. Именно программист.

– Пусть так, – согласился Павел Матвеевич. – Но эта книга мне нужна. Мне сообщили, э-э-э… мне стало известно, что в ней содержится важная информация. Да, информация.

– Я же сказал: дам Вам после Бориса. А если договоритесь с ним, то сразу, как прочту.

Хвостов-Стахов побагровел. Казалось, сейчас он бросится вырывать книгу, но он быстро взял себя в руки.

– Ну что ж. Скажите, когда мне подойти и где искать вашего… э-э-э… Бориса.

Максим, удовлетворенный одержанной победой, сказал:

– Да ладно, на полчаса берите. Я найду, чем пока заняться.

– Вы… э-э-э… благородный молодой человек, – похвалил Хвостов и исчез со своей добычей.

Лягушка, обиженная отсутствием внимания к своей персоне, квакнула и ускакала. Максим, чтобы время не пропадало зря, занялся гимнастикой для глаз по системе профессора Беспалько. Ему не пришлось слишком долго раскаиваться в своем великодушии. Павел Матвеевич вернулся минут через десять и с торжеством сообщил:

– Всё именно так! Никаких сомнений! – Он ногтем отчеркнул в оглавлении одно из названий и потребовал: – Прочитайте!

Максим стал читать.

Третий президент Приамурья

Дмитрий Владимирович Чжао, третий президент Приамурской Республики, правил недолго, как и его предшественники. Через полгода после инаугурации его любимый евнух устроил государственный переворот. Поутру население Республики узнало, что на внеочередных президентских выборах оно единогласно проголосовало за евнуха.

– Во дает! – сказало население и продолжило браконьерский лов рыбы в речных и морских водах страны. Оно мало интересовалось политикой.

Молодое государство не могло обеспечить своим гражданам того, что обещал каждый новый президент. Работы не было. Жизнь дорожала. Пособие по многодетности заменили налогом на детей – иначе Китай не заключал договора о военном сотрудничестве. А без этого никак: Россия, не признавшая независимости Приамурья, послала на восток войска. Они добрались до наспех оборудованной границы, постояли, поглазели на невозмутимых раскосых пограничников и отправились восвояси.

Сидя под домашним арестом, охраняемый взводом автоматчиков, экс-президент писал мемуары. Его деньги были изъяты в доход государства и тут же украдены мерзким евнухом. Лишь жалкие четыре миллиона долларов, о которых никто не знал, продолжали храниться в банке на Каймановых островах.

По средам заглядывал сотрудник Совета государственной безопасности – СГБ – и дотошно изучал все бумаги, включая выброшенные в корзину. Дважды в месяц Дмитрию Владимировичу присылали мужеподобную жрицу любви, большую мастерицу своего дела. Ее звания в СГБ он не знал, но подозревал, что это она выведала у первого президента, в каком банке на Багамах тот хранил свои скромные сбережения. Поэтому даже в самые интимные мгновения он тщательно контролировал себя, не допуская даже мысли о Каймановых островах. На всякий случай он избегал упоминаний о кайманах, аллигаторах, гавиалах и прочих крокодиловых. Оставшаяся с детства любовь к зоологии предоставляла ему множество других тем для беседы: он увлеченно рассказывал о динозаврах, текодонтах, драконах острова Комодо, галапагосских черепахах и гигантских анакондах.

Так прошло три месяца. Уже были описаны детство, юность и служба у второго президента. Предавать гласности свои деликатные обязанности на этой службе узник не стал. Народу не интересно, как он нанимал девиц по сопровождению и носил за президентом чемоданы.

Однажды он распечатал готовые главы, перечитал их… Не то! Совсем не то! Он смял листы и швырнул их на пол. Щелкнул зажигалкой, поднес ее к скомканной странице…

Бумага ярко пылала на полу. В дверь стучали охранники. Загорелась скатерть на журнальном столике. Вспыхнул паркет из бесценного фиолетового амаранта.

Когда пожар погасили, от дома оставались одни головешки. Среди них нашли обгоревший скелет и оплавившуюся вставную челюсть третьего президента. Однако год спустя обнаружился тайный подвал с подземным ходом, ведущим из сгоревшего дома к побережью. В подвале хранились мужские и женские наряды, а также скелеты обезьян, когда-то приобретенные президентом – любителем зоологии. Итак, он не сгорел, а сбежал, переодевшись до неузнаваемости и подбросив в комнату скелет гориллы или орангутана, сходных с ним по комплекции!

Недавно я побывал с экскурсией на пастбище прирученных скатов около острова Большой Кайман. Покормив рыбой нахальных скатов, я высадился на берег и неожиданно столкнулся с беззубым мужчиной в женском платье. Увидев меня, незнакомец разрыдался и под петушиное кукареканье рассказал свою историю.

– Я законный президент Приамурской Республики, – шамкал он, – а эти аллигаторы мне не верят. У меня нет документов, я всё забыл. Номер счёта, пароль, секретную фразу. Помогите мне!

Чем я мог ему помочь? Разве что дать двадцать центов. Это я и сделал.

– Дочитали? – спросил Павел Матвеевич.

– Да. Ну и что?

– Жив, каналья! Должен мне полтора лимона.

– Долларов? – уточнил Максим.

– Ну не рублей же! Сразу, как окончится эта заварушка, лечу на Большой Кайман. – Под «заварушкой» он, по-видимому, подразумевал Армагеддон. – Вытрясу из него всё до копейки. Именно до копейки.

– Так у него же ничего нет.

– Врет. Кредиторам очки втирает. Я его, э-э-э… мерзавца, хорошо знаю. Чтобы он – да забыл что-то, касающееся денег? Врет! Я подчеркиваю: врет. Получил известие о своем разоблачении – и стал ходить, соотечественникам лапшу на уши вешать. Именно на уши. Эх, жаль, я этого вовремя не прочел, ничего не знал. Ну, зато теперь знаю. Со мной его штучки не пройдут. Но учтите, э-э-э… молодой человек, информация сугубо конфиденциальная.

Он изучающее поглядел на Максима, решая, нужно ли брать с него расписку о неразглашении, и, не прощаясь, удалился.

На другой день Хвостов-Стахов разыскал Максима в расположении его сотни. Представителю президента нужен был собеседник. Точнее, слушатель.

– Не хотите ли совершить… э-э-э… небольшую сэппуку, как выражаются японцы? Я подчеркиваю: японцы.

– Сэппуку? Ритуальное самоубийство? Не хочу.

– Что Вы?! Не в этом смысле! В смысле небольшую… э-э-э… прогулку по лесу. Подальше от лишних ушей. Именно ушей.

Уединение понадобилось Павлу Матвеевичу для сообщения очередной конфиденциальной информации: