Три цветка и две ели. Третий том

Тот сокол, кстати, улетел от Гонтера именно в Ларгосе, но спустя пять лет – кажется, уже после драки на Пустоши. Более Гонтер Раннор соколов не заводил, однако… желтый крестоцвет в его гербе чем-то напоминал желтую лапу того белого кречета…

Рагнер сломал свинцовую печать, а пергамент бросил в огонь камина. «Ох, Зимронд, рыжая ты б…ь, надеюсь не узнаешь о моей доброте – сиди тихо, прячься, и дрожи… Позора семье хватает и без поклонения Дьяволу!»

Буквы исчезали в черноте, пергамент сворачивался, обугливался, затем вспыхнул. Искры взлетели вверх, к дымоходу, как и тогда, у костра… Рагнер вздохнул, взял кочергу и подвинул остатки пергамента глубже в огонь, а затем туда же бросил сломанную печать. После ему захотелось открыть окно и вдохнуть морского воздуха – он распахнул нижнюю раму решетчатого окна. Морозный ветер, как демон, тут же ворвался в теплый кабинет, погасив свечи и взметнув выше огонь в камине. Нельзя было найти более непохожий вечер, чем сегодняшний, на тот, далекий, согретый летом, последний вечер охоты в лесах у Ларгоса – тогда любовь Рагнера к Гонтеру достигла наивысших высот. Двадцать два года спустя она пала даже ниже отвращения – на самое дно гнилого болота – туда, откуда ей никогда уже не вернуться.

Рагнер стоял, глядя в темное небо и размышляя о том же, о чем думал после гибели Рернота – зловоние, ощущения, что за спиной кто-то есть, холодные прикосновения невидимой сущности, животный страх от этого касания и ужас на лице Рернота в последний его миг… Неужели и он, Рагнер Раннор, проклят точно так же, как его старший брат Гонтер?

Ночь Рагнер провел в часовне, один, как и Лорко. Однако никто там не скребся, никто его не трогал, зловония не ощущалось. С боем утреннего колокола, отругав себя, Рагнер поднялся в женскую половину дома и забрался в теплую постель к «своей сладкой соне» – Маргарита, как всегда, не проснулась; даже когда он ее поцеловал, лишь что-то промямлила и обняла его. Рядом с ней было так спокойно спать. В камине мирно потрескивали дрова…

________________

Двадцать шестого дня Веры, третьего года, сорокового цикла лет, венчался на царство Эккварт Раннор. Церемония прошла в храме Пресвятой Праматери Прекрасной, длилась она весь дневной час Любви, и полудню в Лодэнии появились новые король и королева.

Но сперва по традиции Эккварт Раннор прибыл в Ксгафё, и там ему присягнули на верность многие рыцари королевства, в том числе и Иринг Мавборог, в том числе и Рагнер Раннор.

Затем две процессии, из Лодольца и Ксгафё, выехали к дороге Славы или Позора. Маргарита была в первой процессии, вместе с королевой Маргрэтой, королем Вирьэлмом и супругой Эккварта, Геллезой. Королева Хлодия, Алайда и Ольга из-за траура церемонию пропустили, но в королевской ложе храма положили на стулья их платья – вот такая лодэтская «чудоба»!

Короновали Эккварта Раннора долго – две триады часа, его супругу – всего триаду часа, причем, став королевой, Геллеза получила лодэтское имя – Олейза. Они были на балконе, на кафедре храма, и лодэтчане видели, что крест из божьей крови исчез с чела нового монарха – сомнений в его избранности не осталось ни у кого. Эккварт, похоже, переживал – был мертвенно-бледен и по дороге из Ксгафё к храму, и в нем самом. Затем, когда церемония закончилась и началась полуденная служба, он сразу порозовел.

Аргус получил печать канцлера еще в храме. Спустившись с кафедры к подданным, король Эккварт снял с себя цепь с Большой печатью, и повесил ее на господина Аргуса Нандига, припавшего на одно колено, поцеловавшего подол царской мантии и корону на царском жезле. После этого король Эккварт передал жезл Виву Цорлбору. На улицах раздавали лепешки, пиво и рыбу.

Летописец оставил такую запись в книге Истории:

«Э́ккварт Ра́ннор, второй сын короля О́ртвина I Хитрого, урожденный от супружества лодэтского короля с Гэ́нной Богатой из рода королей Атта́рдии На́ррбато́ртт, явился в мир тридцать седьмого дня Воздержания, двадцатого года, тридцать девятого цикла лет. Год рождения был високосным, что говорит о чрезмерном влиянии случая на его звезду. Так оно и свершилось – нежданно-негаданно его старший брат, кронпринц Зи́мронд Ра́ннор, устрашившись восстания как простого люда, так и своих рыцарей, бежал в Санде́лию – спас свою голову, но потерял уж вовек право на лодэтский престол; сам бросил державу под ноги младшему брату, сам оставил ему лодэтскую корону о двенадцати бриллиантах, сам передоверил Э́ккварту Ра́ннору участь всех своих подданных и ответ за них перед Нашим Создателем.

Э́ккварт Ра́ннор с честью принял власть. Начало его царствования не омрачилось ни казнями, ни гонениями, но отметилось милованиями недругов и щедрыми пожалованиями для достойных. В возрасте восемнадцати лет, в начале своего возраста Посвящения, через день после Юпитералия, третьего года, сорокового цикла лет, Э́ккварт Ра́ннор и его супруга, принцесса Оле́йза из рода бронтаянских королей Лого́нмм, венчались на царство в Бро́слосе. Детей у младого короля и юной королевы еще ожидаемо не случилось, ведь свадьбу они сыграли менее восьмиды назад. Вся Лодэ́ния ныне ждет драгого подарка – их сына – законного наследника короля Э́ккварта I, приемника царской власти, олицетворения конечного конца смуты и братоубийственных войн.

Король Э́ккварт I, новый властитель Лодэ́нии, появился на свет при растущей луне, оттого его Пороками стали Тщеславие и Гордыня, Добродетелями – Воздержание и Кротость. Его флегматичный гумор – холодный и влажный, как слизь. В металл ему досталась сера, отец всех металлов, его счастливые цвета – все коричные оттенки. Рождение во втором лунном месяце Юноны обещает, что Э́ккварт Ра́ннор будет добрым семьянином, верным мужем, заботливым, будто мать, отцом – любящим отцом для всех своих детей-лодэтчан. Из-за заметного волнения при коронации и из-за последствия сей тревоги – белой бескровности на лике короля Э́ккварта I, простой люд незамедлительно дал ему прозвание "Бледный"».

Вот так Эккё стал королем Экквартом I Бледным. Прозвище было не самым худшим, но и не почетным. Правителю предстояло благими деяниями поменять его, если он хотел войти в Историю под другим народным именем. А он хотел, очень хотел: Эккварт сам себе поклялся стать лучшим из лодэтских королей, столь же почитаемым всеми воинами, как его отец, Ортвин Раннор, и столь же обожаемым бедняками, как его двэн Рагнер Раннор.

Гизеля Кальсингога даже не судили – новый король его помиловал за заслуги – за верное служение короне в течение долгих, непростых для Лодэнии лет, но приговорил его к изгнанию в имение за косвенное участие в подлом убиение безвинного Угультриса Годилиира. (Лонкон Кавуг, кстати, умер своей смертью, так и не оправившись после мощного кулака графини Годилиир). Вечером тридцатого дня Любви бывшего канцлера выпустили из Вёофрца, дав ему пару часов на то, чтобы покинуть Брослос. В тот же вечер канцлер принес Рагнеру Раннору новую шкатулку и ключ от нее – Рагнер, конечно, сжег и этот пергамент, теперь с клятвой родного брата, – конечный конец очередной страшной, позорной тайны рода Раннор.

Но немного до того, уходя, Гизель Кальсингог сказал Рагнеру:

– Я искренне вас благодарю, Ваша Светлость, – за то, что на этот раз послушали глас рассудка. И у меня есть ценный для вас дар. Я умолчал о неких словах Гонтера Раннора, сказанных Зимронду Раннору, ибо не желал вас обозлить. И сейчас не хочу… Если вы не причините мне вреда, я их вам поведаю.

Когда Рагнер дал слово, «лысый свиристель» ему насвистел:

– Ваш старший брат, называя точное время своей смерти, сказал, что точно такая же участь ждет и вас, что вы оба прокляты, что вы оба умрете в тридцать три года. Я дарю вам ценное знание: время до начала лета этого года – две восьмиды с небольшим – это всё время, что у вас осталось.

Глава II

Лаверна

Меридианская вера гласила, что некогда среди людей жили боги, и было их великое множество. Они научили людей земледелию, наукам, искусствам и ремеслам, воинскому мастерству и укрощению зверей, а также любви, плотской и небесной… Много благого дали боги людям, сами же начали развращаться: несправедливо карать, бессмысленно бесчинствовать, похищать дочерей у отцов, жен у мужей, сынов у матерей да мужей у жен. Люди, наблюдая за ними, стали подражать божествам: почитать Пороки, пренебрегать Добродетелями. Даже когда все боги разом исчезли, люди до конца не перестали восхищаться удалью и лихостью, силой и мраком. Древние люди ставили идолов далеко не добрым богам. К примеру, бог Меркурий первоначально был безобидным богом земледелия, богом-кормильцем, – и превратился в покровителя хитроумия да обмана. В древнем мире ему поклонялись разбойники, торговцы и плуты. Меридианцы назвали его именем самую быструю планету, что была дальше Солнца, Луны и Марса, но умудрялась быстрее их облетать Гео. Меркуриалий, празднество в честь этой планеты, посвятили искусствам (ведь бог Меркурий изобрел лиру), а еще ловкости тела. Но по-прежнему, искупая грех наживы, зрелища и угощения оплачивали для горожан торговцы.

Сатурн тоже первоначально был богом земледелия, далее – времени. Этот бог пожирал собственных детей, символом его был серп, как у Жнеца, как у Смерти. За то, что он убил и съел богов, после чего на Гео наступил Золотой век, меридианцы до сих праздновали Сатурналий – дни веселья и равенства в память о золотых временах. Богиня Диана – девственница и охотница, владычица трав и зверей, родовспомогательница и воплощение юной, непорочной, девичьей красы, вдруг однажды стала, в том числе, Тривией – трехголовой богиней перекрестков, ночного ужаса и колдовских чар.

Такая богиня, как Лаверна, «родилась» у древних людей позднее – она выходила из тени, и пряталась в нее же; ее сопровождали волк и волчица, олицетворявшие душегуба и лупу, а иногда с Лаверной ходила стая волков – воров и бандитов. Ей поклонялись все те, кто вел темные дела, кто воровал, кто грабил, кто торговал своим или чужим телом, – те, кому было, что скрывать.

Здесь же стоит пояснить понятие «душегуб» – это такой убийца, какой неподобающе обошелся с телом убиенного, например, спрятал его, лишив ритуала успокоения и превратив душу в призрак. Кроме того, это растлитель и мучитель, губитель всего светлого, чистого, невинного в душах своих жертв. Меридианцы верили, что душегубы творили свои злодеяния, поддавшись нечистой силе – бесам или даже демонам.

________________

Остаток второй триады Веры прошел тихо. Тихо, за исключением ора Ангелики – девчушка росла, крепла, креп и ее голос – если она звала маму, то, пожалуй, ее слышал весь Брослос, да и Лидорос тоже. Маргарита не знала, как бы она справилась без Таситы – охотой до еды природа явно не обделила младшую герцогиню Раннор – та требовала молока и днем, и ночью, и не менее десяти раз за сутки. Зато Рагнер стал таким заботливым, таким внимательным, – позабыв на время про свои дела и делища, он проводил большую часть дня дома, в Рюдгксгафце, – играл с душкой-Айадой, играл с дочуркой Ангеликой, играл и с «любимой Грити» – никаких больше булок и слономедведокоз! Она даже стала подозревать его в измене, за что получила обиду мужа, легкую ссору и жаркое примирение.

А затем, с третьей триады Веры, грянули торжества – да одно за другим! Сперва венчались Енриити и Лорко, и едва все отошли от семидневного застолья – новая свадьба – уже Эорика и Марили. Далее наступило празднество Перерождения Воздуха, а его в Лодэнии почитали как второе после Возрождения празднество – и снова пировали так, что трещал дубовый стол. В довершение всего в Лодольце прошла десятого дня Смирения свадьба Алорзартими Баро и принцессы Алайды, Слава богу, скромная, а то Рагнер уже не мог пить, пировать и играть в свадебного короля (да неужели!).

Вечером одиннадцатого дня Смирения «Хлодия» увезла герцога Раннора, его жену, дочку, кормилицу Таситу и ее дочку Нёяну, а также Енриити, Лорко и два десятка охранителей, из Брослоса в направлении Нолндоса. Путь туда лежал среди россыпи островков, оттого даже быстроходный парусник преодолел его за пять дней. Из-за поздней свадьбы Алорзартими и Алайды начало путешествия сильно задержалось, и Маргарите пришлось выбирать: голубое-голубое озеро Каолаол или «свинячье имение». Она выбрала свиней, Енриити тоже, вернее, она выбрала могилы родителей. Таким образом, они не попали Нолндос, до какого еще нужно было добираться по реке от портового городка Дробетоса, а прибыли в другой портовый городок – Уцомос в графстве Ормдц. От Уцомоса к побережью Банэйского моря шел широкий наезженный тракт, изобилующий постоялыми дворами. Укатали эту торговую дорогу до каменной тверди, лес вдоль нее вырубили, дабы разбойники не смогли нигде прятаться, зато летом на лугах паслись овечки.

Утром семнадцатого дня Смирения, в Уцомосе, пересели на лошадей, Маргарита и Ангелика заняли конные носилки, третьей в домике нашла приют годовалая Нёяна. Иногда к Маргарите туда забиралась Енриити, и бывшие мачеха и падчерица, весело болтали обо всем на свете – чаще всего о детях и мужьях. Легкий нрав Енриити оказался очень даже кстати в утомительном путешествии. Девятнадцатого дня ей исполнилось пятнадцать – и свой день рождения Енриити Мавборог, баронесса Нолаонт, встретила в постоялом дворе у холмов графства Ормдц, чему не ничуть не расстроилась. Снег в тех краях уж почти сошел, природа возрождалась; Лорко где-то нашел первоцветы и подарил любимой супруге трогательный букетик (Рагнулечка, я тоже хочу цветы!).

Двадцать первого дня Смирения они были в королевстве Ладикэ. Там, в портовом городе Ракодая, сели на роскошную галеру, присланную королем Иваром, и через три дня оказались в столице оного королевства, в городе со сладким названием «Ммёд».

Одно из самых малых королевств Меридеи, Ладикэ, жило за счет торговли. Все его города и городки раскинулись по побережью, за ними уже начинались холмы, за холмами – Веммельские горы, самые высокие горы континента. Города менее всего напоминали нарядные городки Сиренгидии: грязные порты, за городскими стенами – поселения ремесленников, за следующими стенами – дворцы аристократов. Ммёд, столица, лежал в устье реки Иолаики, то есть фиалки. Сам город Маргарита посмотреть не успела – галера довезла их по этой реке-фиалке прямо к королевскому замку, раскинувшемуся за Ммёдом среди живописных рощ и лугов. Замок же был больше Лодольца и походил на городок для девяти тысяч обитателей.

Гостили они у короля Ивара всего два с половиной дня. Ивар Шепелявый выехал к ним навстречу, к пристани, – высочайшая честь, какой удостаивались только короли или прелаты. Властитель Ладикэ, высокий, напоминавший лицом старого бойцового пса, недавно отметил свой шестьдесят третий год – достиг второго возраста Приобщения, и от «возраста старости» его отделяло всего два года. Зато ныне он не коверкал слова! Рагнер чуть со сходней не упал, когда тот, раздвигая ртом седую бородку, нарочито широко улыбнулся: на месте выбитых зубов выросло с десяток новых – белых и крепких.

– Одна жалость – трапезничать с ними нельзя, – пожаловался он Рагнеру. – Приходится снимать… Но какая красота! Я даже посвататься надумал – к принцессе Ольге, – с удовольствием улыбался король, словно не мог насладиться улыбкой.

– И не мечтай! Ей шести еще нет! – ревниво ответил Рагнер.

– Шучу, не пыли! Внука моего, Ореба, сватать буду. Это уже не шутка!

Рагнер промолчал. Уже позднее, ближе к ночи, когда Маргарита его спросила, почему он недоволен столь почетным сватовством, он рассказал ей про проклятье королевского рода Люцглэш: при вторых родах их жены умирали в муках, принося мертвое в утробе дитя. Так умерли три супруги короля Ивара и две жены его первого сына, тоже Ивара. А Маргарита более всего удивилась тому, что, кажется, все властители Меридеи имели то или иное проклятие: проклятье Красного Короля у Кагрсторов, проклятье вторых рождений у Люцглэшов, да и у герцогов Лиисемских будто бы было проклятие смерти имени и рода, причем от отца Ивара Шепелявого к Альбальду Бесстрашному.

– Родился почти сразу же Альдриан, и в проклятье не поверили, – заканчивала она рассказ, – но более ни сынов, ни дочерей у герцога Альбальда не удалось. И первая супруга не подарила Альдриану детей, а вторая лишь одну дочку Юнону, причем первая их дочь умерла.

– Возможно, проклятье и впрямь есть… – вновь удивил Маргариту Рагнер.

– Ты же не веришь в проклятья?

– Не то что бы… Я не верю в проклятые ценности… но некоторые проклятия, вдруг… это правда? Магнус мне сказал, что вроде как демоны их исполняют, безмолвные, не как у одержимых. Мол, если проклятый тебя проклянет, то его демон с радостью исполнит задание через тот или иной срок. Вот только одно: давая проклятие, ты и себя одновременно точно так же проклинаешь – хуже можешь проклясть. Выходит, Ивар Лысый, отец моего братца Ивара, убил и свой род тоже…

– Рагнер! – испугалась тогда Маргарита. – Я тебя не узнаю. И эти разговоры… они страшные. Даже говорить не хочу более ни о каких проклятьях!

Он же улыбнулся, поцеловал ее и «уволок на ложе», исключительно ради того, чтобы не болтать о проклятиях!

________________

Двадцать пятый день Смирения стал днем отдыха от дороги. Днем король Ивар показывал гостям свою гордость – зверинец. Они гуляли по парку, в каком находились домики для животных, иногда загоны, иногда просторные клетки, иногда рвы. Маргарита не расставалась с дочкой – несла ее на руках и показывала Ангелике диковинных тварей: клыкастых вепрей, грозных медведей, волосатых зубров, величавых рысей, крикливых обезьян, роскошного леопарда, колючего дикобраза, стреляющего во врагов иглами! Но больше всего Маргариту поразил лев – он ничуть не походил на ту милую зверюшку, какую она видела в детстве на ярмарке в Бренноданне. Лев оказался таким огромным! Он съедал целую овцу за два дня, бил хвостом точно плетью и рычал так раскатисто, словно гремел гром. Его гривы, казалось, хватило бы на ковер, если не на два. А львица, напротив, не впечатляла – кошка себе и кошка, просто чересчур огромная кошка.

Рагнер и король Ивар шли немного поодаль ото всех и что-то обсуждали. Маргариту, Енриити и Лорко развлекали беседами два сына короля и его внук. Старший сын, кронпринц Ивар, являлся в свои без малого тридцать шесть лет дважды вдовцом, имел сына Ореба, а первый его сын, тоже Ивар, погиб менее года назад от потливого недуга – горячки-потницы, сжигающей заболевшего ей всего за сутки. Ореб тоже болел потницей, но, к счастью, лекари его выходили.

Кронпринц Ивар был высок, как его отец, да столь тучен, что напоминал гору – золотисто-парчовую гору, посыпанную цветными бриллиантами. Еще Маргарите запомнились его длинные, прекрасные, рыжевато-солнечные волосы. Кронпринц Ивар излучал жизнерадостность, оглушительно и заразительно смеялся, очаровывал галантностью и пленял сердца бесподобным голосом. Вчера вечером он взял арфу и исполнил для гостей несколько песен – Маргарита и Енриити заслушались, Рагнер и Лорко взревновали.

А десятилетний Ореб, сын кронпринца Ивара и внук короля Ивара, производил весьма неоднозначное впечатление – высокий для своего возраста, хилый и нескладный, не обладавший ни слухом, ни голосом, ни какими-то иными явными талантами, не умевший очаровывать, да будто бы и не желавший нравиться вовсе. Приятным или благородным его лик точно назвать было нельзя: крупный нос, впалые щеки, тяжелый подбородок, страдальческие, как у Огю Шотно, темные глаза и сальные темные волосы. Иногда, слушая рассказы старших, принц Ореб громко восклицал, повторяя на свой манер их слова – всегда одно и те же – «Убить! Да, убить!» или «Сжечь, да всех сжечь!». При всем при том, как его отец шепнул гостям, Ореб ненавидел охоту и не убил еще даже воробья – «куда там до перепелки!». И самое поразительное: малолетний принц подражал своему кумиру – Рагнеру Раннору – носил только черную одежду и звал себя Ладикэйским Дьяволом. Рагнер же от такого отражения в восторг не пришел, более того – о многом задумался.

Второй сын короля Ивара, десятилетний Ирнальф, ровесник Ореба и уже жених орензской принцессы Милирены, внешне походил на отца: выпуклые голубоватые глаза, русые волосы, короткий нос, тонковатые губы. Кушал он как старший брат – много и увлеченно, тем не менее не толстел, поскольку днями напролет занимал себя фехтованием, верховой ездой, плаванием, бегом, – крепкий и сильный, он обещал стать доблестным воителем, достойным деда и отца.

От первого супружества у короля Ивара родилась дочь, Ариана. Она замуж выходить не захотела, а предпочла удалиться в монастырь и там отмаливать грехи своего рода. В каком монастыре она ныне пребывала, как жила и чем жила, кроме молитв, родные не знали лет уж как двадцать пять.

________________

Рагнер решал в путешествии дела семейные и державные. Король Эккварт и король Вирьэлм так поладили, что затеяли создание торгового союза, Восточного союза. По их задумке, в него должны были войти Бронтая, Лодэния, Ладикэ с кантоном Сиренгидия, королевства Южной Леонии и Оренза. Отдельно требовалось согласие герцога Лиисемского, властителя практически независимого герцогства, печатавшего свою золотую монету и имевшего многочисленные порты на юге, откуда шел товар на остров Мисзоль, затем в Сольтель. Мисзоль был тем же на юге, что Утта на севере, – островом-рынком, но с особенностями. Принадлежал он Святой Земле Мери́диан, торговали там без пошлин вовсе, охраняли в городах порядок воины-монахи, там не было женщин вообще, завоевал его, изгнав безбожников, Мисзольми Баро, дед Адальберти. Остряки прозвали Утту «Великим Лупанаром», Мисзоль – «Великим Монастырем». Однако даже самые наиразвратнейшие из развратных купцов юга устремлялись в Великий Монастырь за золотом и серебром Экклесии. Словом, Восточному союзу Лиисем был жизненно необходим в противостоянии с недавно заключенным Западным союзом, союзом сверхдержавы Санделии и островной Аттардии. Вчера вечером Рагнер передал брату-Ивару послание, сегодня днем, прогуливаясь по зверинцу, они обсуждали грандиозные замыслы двух королей.

– Санделианцы и аттардии не оставили нам выбора, – говорил Рагнер. – Аттардийский Лис прямо и, как обычно, улыбаясь, заявил Зимронду, что они в своем Западном союзе, чертовом сношении слона и единорога, уже всё решили: Аттардия продает шерсть и сталь, Санделия – сахар и роскошь, Лодэния – пушнину и жирную рыбу из Малой Чаши, то есть никаких сплавов из Бронтаи и шерсти из Лодэнии. Лодэтский король должен создать склады, обязать подданных нести только туда всю шерсть, а аттардии приплывут и всё скупят – выгодно для короля скупят, владельцев пастбищ тоже не обидят, но что будут делать наши ткачи, шерстобиты и куча кто еще? С голода должны подохнуть? А вокруг санделианскими товарами всё и без того уже завалено!

– Как я понимаю, король Эккварт не согласится на эти условия, – ответил король Ладикэ. – С чего ты тревожишься за ткачей и шерстобитов?

– Это еще не всё. С каждым из королевств их союз заключит свой договор. Они делят нашу Меридею, и я знаю, как будет дальше: потом пойдут новые условия, новые и новые требования! Они втридорога продадут нам сукна из нашей же шерсти! Будут всем заправлять, всё распределять, станут королями над королями. Без Ладикэ никак не дать им твердого отпора: лишь брыкаться. Твои порты, Утта, золото и медь Сиренгидии, – без всего этого аттардии прижмут хвосты, санделианцы спрячут бивни.

– Рагнер, пойми, я не желаю входить ни в какие союзы, принимать любую из сторон, – качал своей большой головой пожилой король. – Мое королевство процветает, благодаря торговле запада и востока, а Аттардия так опасно близко от острова Утта!

– Мы обещаем тебе защиту. Я обещаю! Аттардии не свяжутся с Лодэтским Дьяволом.

– Мои порты не желают терять ни кораблей аттардиев, ни санделианских галер. Они тогда найдут другое место для торговли, не Утту.

– Ну и пусть! Без них обойдемся. Сначала будет сложно, но затем ты только выиграешь. Никуда они не денутся – приплывут в твои порты на зов золота. Санделианцы одного хотят – чтобы Лодэния объединилась с ними против Бронтаи, после они нападут. А Лодэнию ждет новая братоубийственная война – Хамтвиры ведь союзники короля Бронтаи. Спустя цикл лет всё вернется к зачину – Тидия, Орзения, Ула и Морамна вгрызутся друг другу в глотки! У нас нет выбора! Ну а ты, чего жадничаешь? У тебя же Сиренгидия теперь есть! Оренза дань тебе выплачивает! Золота у тебя – через край!

– Это не жадность, просто золота много не бывает. Да и я должен ежегодно отдавать Лодэнии почти два таланта золота – это почти пятнадцать тысяч золотых монет! И так целых пятнадцать лет подряд! Я бы сказал, что это Лодэнии легко пережить любые трудности, Бронтаю тоже можно понять… Рагнер, ты мне как сын – я сразу отказал бы любому другому. Так давай поступим: ты договорись сперва с Орензой и Лиисемом, а затем, на твоем обратном пути, вернемся к этому разговору. Я всё хорошо обдумаю.