Три цветка и две ели. Третий том

– А чего ты в Лодольц сразу не вошел с такой шапкой при бунте? – удивленно спросил Рагнера Эорик. – Сразу бы Зимронда казнил.

– Пробовал, – тряхнул головой Рагнер, – пробовал, Эорё, но не вышло. Шапка уж – труха, маковка одна от колпака осталась. Через каменные стены не ходит, через воду и железо тоже… Но вышло через дверь часовни. Вы только молчите! Вы поклялись, что всё сегодня – это тайна!

– Войду в рыцаря́ – тябя убию, – прогудело из шатра.

– Ха, зачем ждать! – достал Рагнер из ножен Анарим и открыл шатер.

– Пошутковал я! – сразу заявил Лорко.

– А я нет. Давай сюда свою рыжую морду – буду тебя брить. Или Адальберти эту честь доверить…

– Лучшай ты! Пожалста…

После того как Лорко омылся, надел чистую парадную одежду, а купель утащили, началась вторая часть церемонии: в часовне появились два послушника с иконами, священник с дарами стихий и восьмиконечный алтарь с золотым распятием, курительницей и двумя чашами. Весь «алтарный инструмент», кроме богатого покрывала, принадлежал Рагнеру (вернее, Аннару Стгрогору, а еще вернее – Богу) и был обнаружен в сокровищнице часовни.

Прежде всего Лорко и священник остались наедине: будущий рыцарь исповедовался и приобщился. Затем на алтаре зажгли восемь свечей, возложили на место жертвенной чаши меч без ножен (великолепный меч Бранта Хамтвира, проигравшего схватку), пригласили двух рыцарей и двух друзей посвящаемого. Далее триаду часа длился молебен – Лорко стоял перед мечом, священник обращался к Богу, вдыхая благовонный дымок из курительницы, послушники держали две иконы – с ликом Пресвятой Праматери и Божьего Сына. В окончание действа коленопреклоненный Лорко дал клятву служить Богу, не чинить урона храмам и их имуществу, не нанести вреда священнослужителям и всем людям, нашедшим укрытие на землях Святой Земли Мери́диан. Священник поднял Лорко, опоясал его чресла рыцарской цепью, объявил воином Бога, но меча взять не позволил. Ольвор и Эорик, душевно поздравив друга, подарили ему мыло и свечи в знак того, что отныне он был обязан следить за чистотой тела и духа.

Священник угостил собравшихся пилулами и вином – остатки убрал в свою дароносицу, святое распятие и курительница спрятались в сокровищнице, все, кроме рыцарей, вышли, – наступила последняя, самая-самая тайная часть церемонии. На алтаре и его богатом покрывале, лежал только меч.

В опустевшей часовне Лорко опустился на колени перед двумя рыцарями, завершавшими обряд; алтарь был за его спиной. Он зачитал клятву:

– Вступая в рыцарское братство, я обязуюсь чтить его устав и жить по его правилам, а не в угоду страстям, обязуюсь следовать справедливости, не отказать в просьбе о помощи вдовам и сиротам, не осквернить свой меч бесчестным убийством, не направить его в спину брату, другому рыцарю. Обязуюсь уважать врага, ежели он рыцарь, обращаться с его мертвым телом с почтением и, коль некому более, то позаботиться об успокоении души рыцаря, друга или недруга, о передаче его останков друзьям, побратимам или семье, а если нет таковых, то найти достойное место для могилы, установить стелу с крестом и оплатить расходы. Обязуюсь не совершать напрасных убийств своих братьев – даже на поле брани: цель моя есть – не убить брата-рыцаря. Обязуюсь, не спрашивая, прийти на помощь тем, с кем соединил руки знаком единства. Сам же не стану понапрасну тревожить братьев, с кем побратался, и обращусь за помощью в случае самой крайней потребности. Обязуюсь дать приют на ночь путникам-рыцарям в лучших покоях своего дома, пищу и свет дать им в дорогу. Обязуюсь жертвовать собой во имя правды и ради правды, не предавать, не воровать, не торговать. Сие моя клятва!

– Ты пропустил слова, – серьезно проговорил Рагнер. – Еще: обязуюсь быть щедрым и устраивать пир для братьев не реже раза в год… – улыбнулся Рагнер, когда Лорко это повторил. – И обязуюсь по первой просьбе своего наставника с радостью дать ему в краткое пользование жену или дочь…

Коленопреклоненный Лорко поднял на друга негодующие каре-зеленые глаза – искры в них горели огнем Ада.

– Ну ладно, – мерцал зубами совершенно счастливый Рагнер. – Не обижайся – ты столько подшучивал над всеми, что заслужил! Эорик баню до сих пор тебе забыть не может! Херов вор плащей-невидимок!

Адальберти Баро подошел к «рыжей навозной мухе», протянул руки и поднял Лорко на ноги, в знак своего прощения. Затем сам опустился на одно колено и застегнул на левой ноге Иринга Мавборога ремешок новенькой, блестящей, как зеркало, стальной шпоры. После встал, посмотрел своими черными глазами в мутно-зеленые – и влепил Лорко звонкую пощечину.

– Эээ, а?.. – держась за щеку, простонал обиженный рыцарь.

– Ныне ты полностью мною прощен – закрыли все счета! – заключил улыбающийся Адальберти и сделал два шага назад.

– Это такие правила таинства, Иринг, клянусь тебе, – сказал Рагнер, – не шучу. Адальберти лишь ради этой пощечины согласился прийти. Оплеуха нужна, чтобы ты хранил тайну ритуала. А теперь моя очередь. Закрой, Иринг Мавборог, глаза и ничего не бойся, ничему не удивляйся и руками не маши.

Затем Рагнер быстро шагнул к нему, обхватил его за щеки и поцеловал в губы – просто впился, как упырь. Через пару мгновений Рагнер отскочил – и он, и Лорко брезгливо вытирали рты, принц Баро широко улыбался.

– Дча ащя за дялы, а? Рагнер, да?!

– Потому-то ритуал – тайна, потому-то нужна оплеуха, ух, – перевел дух Рагнер. – Мне самому целовать тебя гадко, а что делать? Спасибо за дочь!

– Жане скажи «спасибо за дочь», – бурчал и выворачивал губы Лорко. – К гярою мою ночию лазил, цалуешься вся и цалуяшься… Гадкое ему, не ври…

– Ааа! – прорычал Рагнер. – Всё, смолкни, осталось лишь сладенькое.

Лорко пуще встревожился, а Рагнер взял с алтаря меч.

– Ты заслужил его подвигом, – сказал тот, протягивая двумя руками меч Лорко. – Можно поцеловать клинок, но лучше сперва его опробуй – этот меч, уж прости, кажется длинноватым для тебя. Поцелуешь тот меч, в какой влюбишься или от какого, взяв его за рукоять, почувствуешь силу – так и поймешь, муж твой меч или дама, друг тебе или любимая, но в любом случае меч – это отныне отражение тебя. И я лишь передаю меч – его дал тебе Бог.

Иринг Мавборог принял двумя руками меч, поглядел на него и убрал в ножны – он купил у оружейников самые длинные, но даже они оказались самую малость малы для этого клинка. Лорко и этому не расстроился, и тому, что наконечник ножен упирался в пол – сказал: «мяне така дажа нравится». В самом конце ритуала он снял с алтаря покрывало, бережно сложил его и возвратил священнику. Покрывало символизировало цветущую Гео. Так Иринг Мавборог обязался помнить о мире, не только о войне.

На рассвете двадцать пятого дня Веры также приняли в рыцари принца Эккварта и десятерых оруженосцев, среди которых был Брант Хамтвир. Они провели ночь бдения и молитв в Зале Славы Ксгафё, среди доспехов героев. Рыцарями, участвовавшими в таинстве, стали Атрик Вовглор и Вив Цорлбор, бывший и нынешний первые рыцари Лодэнии. После дневного часа Смирения в Ксгафё случился «пир на весь мир», попросту говоря, веселая мужская попойка – Рагнер и Адальберти Баро повезли туда для знакомства с братством своего подопечного. Было и правда весело: конные соревнования, награждения титулами и землями за победы в недавнем турнире, другие памятные дары и высокопарные памятные слова. Лорко всех рассмешил до слез, «подло унизив» чучело с ядрами раз десять подряд! Единственным, кто ни разу не улыбнулся и сидел за столом смурым, был Брант Хамтвир – из-за своего меча. Он вознамерился бросить «рыжей ящерке» вызов в конце обеда, дабы не омрачить кровью торжество. А Лорко, заметив его гнев и узнав причину, великодушно вернул Бранту меч. Этот поступок заслужил уважение братства – Лорко стал своим. Более того, его позвали в Залу Совета и предложили там выбрать любой меч – Лорко выбрал самый длинный. Он бы удивился, узнав, что именно этот меч до того снял со стены Аргус. А еще до этого меч принадлежал Валеру Стгрогору, гордости Лодэнии. Валер не принимал участия в Священной войне, не успел стать героем и получить золотые шпоры, но он являл собой пример «рыцаря без страха и упрека»: на войне отважен, как лев, в миру скромен, будто монах. Такой меч налагал обязательства – и Лорко поклялся иметь отныне не «одёжу, а сёрасть». Прощай камзолы, что зеленее зеленой зелени, шляпы-тазы и цепи с бубенцами! Этот клинок Иринг Мавборог поцеловал и дал ему новое имя – Акилегна, имя своей любимой сердешной дочки, прочитанное наоборот.

К тому времени Рагнера уж не было в Ксгафё: убедившись, что Лорко освоился в обществе рыцарей, он поехал в ненавистную ему тюрьму Вёофрц, что стояла на островке Вёофрс.

________________

После того как рыцари не нашли Зимронда в Нолндосе, они судили его заочно – лишили рыцарского достоинства, возможности стать королем и его самого, и его наследников, освободили от долга всех рыцарей, присягнувших Зимронду на верность. Рагнер решил, что в услугах Кальсингога не нуждается – пусть «лысого свиристеля» судят, казнят, заберут всё-всё у его семьи, даже права свободных людей. А с клятвами Гонтера и Зимронда пусть тот, если успеет, делает что хочет – подумаешь, бумага, подумаешь клятва Дьяволу, – подделка!

Кальсингога поместили в прежнюю камеру Рагнера – весьма иронично, но ведь эта была одна из лучших камер в тюрьме, к тому же пустая и полностью убранная для почетного пленника. Пройдя внутрь, Рагнер огляделся – он провел здесь без малого восемнадцать суток – Кальсингог без малого тринадцать. Слева – каменное ложе у стены, на нем соломенный тюфяк, тонкая перина из овечьей шерсти и медвежье покрывало; над кроватью – зеленовато-грязный ковер, в правом от дубовой двери углу – завеса, за ней ведро для отправления нужды с плотной крышкой, какое каждый день приносили чистым, вверху – высоко-высоко, тусклый светильник; цепь от него проходила по потолку, спускали ее из коридорчика перед камерой.

Рагнер сказал удалиться всем стражам – сам остался с бывшим канцлером наедине; сел на стул, сложив руки на груди и вытянув скрещенные в лодыжках ноги. Гизель Кальсингог стоял – одетый в тот же черный, грязный плащ, длиной до пят, с капюшоном на голове. Он молчал, не улыбался, не двигался. На его сломанной переносице появилась горбинка.

– Садись, – кивнул Рагнер на кровать. – Бить больше не буду. Я пришел поговорить. Как ты, наверно, уже знаешь, Эккварта завтра коронуют – Зимронд больше не рыцарь, как все его потомки… Что до тебя… Говори мне всё, что ты знаешь об «ордене Маргаритки». Может быть, я тебе помогу.

Кальсингог, к удивлению Рагнера, торговаться не стал – сел на кровать и начал говорить:

– Гонтер Раннор довольно давно заговаривал со своим двэном, крон… с Зимрондом Раннором, о жизни после смерти, об алхимии, о Дьяволе, о том, что всё иначе, чем твердят священники… Сначала вскользь, затем более откровенно. Зимронд думал, что это выльется в очередную оргию – разврат, может, опий, язычество, игра… Он подписал бумагу с клятвой и был допущен до тайной службы ордена «Четыре короля» – так орден назывался, не «орден Маргаритки» вовсе. Во время службы Зимронд испугался – то, что он увидел, игру не напоминало – никак дурманящих снадобий, даже вина не было или, кх… разврата – зато была кровь для питья, человеческая. Случилось это после того, как нашли восемь монахинь, и Зимронд обо всем догадался – он прервал службу, стал кричать на Гонтера, требовать назад свою грамоту с клятвой. Тот в ответ сказал, что у него уж нет ее, как и его собственной клятвы, и что пути назад тоже нет: могуществен и сам орден, и сила, какая им покровительствует – верховный демон, первый из первых, сын самого Дьявола… Сказал, что Зимронда даже убивать не придется – его просто-напросто сожжет молниями. Зимронд Раннор пошел к отцу, королю Ортвину, тот ко мне – приказал схватить Гонтера, силой вернуть бумагу с клятвой… Однако, когда мы прибыли в Рюдгксгафц, ваш брат исчез. Более он ни разу с весны тридцать второго года не объявлялся в Брослосе, как вы сами знаете. Путешествовал где-то, от него приходили лишь письма, вернулся для свадьбы с графиней Хильде, перед самой своей гибелью, в Ларгос… А магистром ордена «Четыре короля» был сам Арелиан Нулоа-о-Эзойн.

– Мне это имя должно что-то сказать? – хмурился Рагнер.

– Ну… имя знаменитое. Алхимик, колдун, создатель сатурномера, какой может указать любому день и час для перехода в тело его ребенка – перерождение, как у Божьего Сына, бессмертие, никакого Ада… Арелиан Нулоа-о-Эзойн – первый человек, победивший Смерть. Незадолго до своей гибели и поимки, он успел перейти в плоть своего годовалого младенца, а в возрасте Послушания вспомнил о том, кто он есть. «Четыре короля» – это из алхимической книги «Имена», путь бессмертия, какой гласит: «Черный Король из дома Белого Короля идет к Красному Королю в дом Желтого Короля».

– Еще раз, как его имя, алхимика?

– Арелиан Нулоа-о-Эзойн.

– Арелиан Нулоа-о-Эзойн… Княжество Баро?

– Имя баройское, но он из Толидо́, толидонец…

– И как к тебе попали бумаги с клятвами?

– Совершенно случайно, благодаря моему покойному отцу по жене, господину Лимаро. Некий человек оставил на хранение в его банке не золото, а ценные вещи. Оговорили срок в пять лет. Через пять с половиной лет, то есть около года назад, банк более не мог хранить вещи – они открыли сундук, чтобы посмотреть на содержимое и решить: куда далее передать ценности на хранение. Нашли какое-то старое тряпье и эти две грамоты. Текст понятен, только если отразить его в зеркале.

– И ты оставил бумаги себе?

– Конечно. История улеглась, ваш брат погиб. А король Зимронд… весьма… непредсказуемый король – я решил, что должен иметь защиту.

– Кто был тот, кто сдал сундук?

– Имя, скорее всего, поддельное. В книгах Брослоса его нет.

– И всё же.

– Некий Ольфи Леуно, старик. Наверно, предстал уж перед Богом.

– Леуно… Вроде как орензское имя. На «Леоно», на льва похоже…

– Герцог Раннор, я с вами откровенен по одной причине: я жду, что вы меня освободите и выполните все мои условия. На меньшее я не согласен: все права, всё наше состояние, безопасность для моей семьи и ее честь. Не надейтесь, что грамоты это чепуха. В них нарисован знак и написано, в какое место клеймен тот или иной человек. У Зимронда есть клеймо под волосами, у вашего старшего брата – клеймен герб. Он был Желтым Королем…

Рагнер задумался: белый змей на лазурно-голубом фоне достался Гонтеру как родовой знак. Он хотел поставить у морского змея меч или копье как у отца, но рыцарем после памятного турнира быть перехотел и влепил над грозным змеем слащавое, по мнению Рагнера, красное сердце. Когда в тридцать втором году Рагнер вернулся с Бальтина, брат уже путешествовал, а над воротами Рюдгксгафца висел вновь измененный флаг – в красном сердце появился желтый крестоцвет, желтый цветочек, как будто от невзрачной травы сурепки, засоряющей пахотные поля. Еще сурепку называли «травой Святой Варвары», травой-целительницей: она всюду росла, заживляла раны, сильване добавляли ее листья в пищу, вместо горчицы, и бед не знали с зубами…

– Желтый крестоцвет? – спросил Рагнер.

– Да, но желтым этот знак был только у вашего брата. Зимронду достался черный крест. Он должен был стать Черным Королем и однажды обрести бессмертие.

– Что еще знаешь? Всё мне говори!

– Мои условия, Ваша Светлость?

– Говори! Посмотрим! Если ты мне не солжешь и отдашь бумаги – да, слово Рагнера Раннора, тебя выпустят, но с запретом появляться в Брослосе, Нолндосе, при дворе короля и на глаза короля. Когда у моего братца вырос крестоцвет в гербе и почему? Зачем ему всё это понадобилось? Ордены эти черные?

– Я знаю немногое из того, что Зимронд рассказал отцу. Ваш брат Гонтер считал, что он проклят. Он сказал Зимронду, что погибнет в тридцать три года, в начале лета… так и вышло…

– Знаю! – рявкнул Рагнер. – Не устрашай тут меня!

– Я вам не лгу, Ваша Светлость. Зачем мне вас ныне гневить? Вроде бы Гонтер Раннор порой ощущал неприятный дух, мерзостную вонь, говорил, что за его душой придет сильный демон, и единственное, как можно ему помешать, – это призвать еще более сильного демона, верховного… Про монахинь мне ничего не известно, имели ли они отношение к Гонтеру Раннору – тоже неясно, может быть, и нет. Желтый крестоцвет появился у Гонтера Раннора в тридцать первом году, следовательно, в ордене он состоял не больше года – пока жил в Брослосе, а что делал в путешествиях… никто не знает. Более мне ничего не известно – дел у меня в державе и без вашего брата хватало…

Они оба замолчали на пару минут. Первым заговорил Кальсингог:

– В моем доме у Ордрё скажите госпоже Регине Ефлриг слова «Судный День» – и она передаст вам ключ. Его надо показать в банке Лимаро – принесут шкатулку, но в ней будет одна клятва – Зимронда Раннора. Клятвы вашего брата в банке нет.

– Понял тебя, – встал Рагнер на ноги, поднялся с кровати и Гизель Кальсингог. – Отсидишь, как я, все восемнадцать дней, – сказал ему Рагнер. – Потом – на волю. Сразу неси мне клятву брата. И цени мое благородство – усмирильной телеги тебе не досталось! А покрывало я у тебя заберу – я его проиграл и должен отдать семье везунчика. Тоже померзни…

На ходу сворачивая медвежье покрывало, Рагнер вышел из темницы.

________________

«Орден» – от слова «порядок», это братство со своим уставом, особыми одеждами или знаками и, конечно, с особой целью ради того или иного порядка. «Порядок» – это расположение вещей, сил, ролей своего «Я»… Орден как почетная награда гласил о порядочности мужа, о верной расстановке в его разуме ценностей, норм и низостей, что в итоге и помогло ему добиться почета. Например, выигравший турнир рыцарь явно был силен, значит, тратил время на тренировки, не на гульбу, был добродетелен, раз судьи допустили его к состязанию, был учтив с дамами, раз никто из них не потребовал его изгнания, и был благочестив, раз Бог не забрал его жизнь. И за всё это полагался памятный знак, пропуск в круг столь же «порядочных» людей. «Порядочность» в общем смысле означала чистоту разума, гармонию плоти и души, правильную иерархию своего «Я». А что есть «правильно», уже решало общество, следовательно, иерархия «Я» могла иметь любой порядок, ценности, нормы и низости менялись местами, Дьявол мог стать для человека Богом, Бог – Дьяволом.

________________

Единственным человеком, с каким Рагнер мог поговорить о демонах и тайных орденах, был Магнус Махнгафасс, брат Амадей в недавнем прошлом, священник из Элладанна по прозвищу «Святой». Они уединились в кабинете Рюдгксгафца, в квадратной зеркальной зале. За окном небо уже синело, наступал вечер, близилось обеденное время.

Магнус внимательно выслушал Рагнера и, неожиданно, его огорошил:

– Тот Арелиан Нулоа-о-Эзойн – самозванец, наверняка обдувала, тянущий золото из богачей обещаниями бессмертия или вечной молодости. А знаю я это точно потому, что сын Арелиана Нулоа-о-Эзойн – это я.

– Ты?!

– Как видишь, я просто человек: едва не погиб от ранения и простуды. Во мне не течет божья кровь, я не могу исцелять или творить чудеса. Много толков ходило о моем отце, его смерти, якобы колдовстве. Но я выяснил в точности все подробности гибели родителей: ничего загадочного в их смертях нет. Отец погиб в Элладанне. Сердечный перебой – и мой батюшка, весьма преклонного возраста, почил за пару минут. Матушка тоже была весьма слабого здоровья, скончалась через год… Не хочу говорить о себе – тот Амадей Камм-Зюрро из Толидо давно оборвал все связи с приемной семьей и прошлой жизнью… Повторяю тебе – магистр ордена обычный плут, и доказательства этому то, что Зимронд отрекся от клятвы, но никакие молнии его не сожгли.

– Ладно… Значит, весь орден – это плутовство, из Гонтера и Зимронда просто тянули монеты… Но… а как же сны Маргариты, как же красные глаза? Юродивый в Ларгосе вещал о красноглазом демоне в образе человеке, какому нужно наше дитя! Правда… он говорил о человеке из-за трех морей и, вообще, Йёртр обычно бредни несет… Но слишком много совпадений! Молящиеся прелаты? Епископ, действительно, молился сутки! И кто такой Ангел Смерти?

– Мне неизвестно об Ангелах Смерти – должно быть, мне, простому брату, этих знаний не открыли. Точно могу сказать одно: ангелы служат добру, служат людям, хранят нас, – бояться их не надо. О красных глазах я тоже ничего не могу сказать. Возможно, всё же это совпадение. Алые глаза часто рисуют в книгах, изображая демонов. Признаться, красные глаза – это первое, что приходит в мою голову, когда я представляю себе злобного духа. А то, что демону нужно дитя, так давно уж боятся прихода сына Дьявола, но, слава Богу, демоны не могут жить в младенцах – демонам нужна душа, иначе бездушная плоть их погасит. У младенцев же нет души.

– Даже верховный демон не может?

– Нет. Иначе он бы уж давно жил среди нас, тебе так не кажется?

– Прелаты?

– То, что епископ закрылся в молельне – это понятно: на небе была комета, и он молился до тех пор, пока она не исчезла. То же самое делали остальные прелаты и многие священники саном попроще.

– И Маргарита их видела! Почему?

– Рагнер, я не знаю почему… – задумался Магнус. – Постараюсь узнать, и если получится, то скажу тебе. Вполне возможно, что сильный демон и впрямь приходил – комета тому знак, и, возможно, даже приходил он к твоей супруге, но, я уверен, ему была нужна ее душа, а не ваше чадо. Наверно, он ее обманывал: демоны крайне изощрены в лукавстве. Возможно также то, что прелаты молились не именно о ее гибели, не о смерти для герцогини Раннор, а о гибели той, чью душу пытался получить демон: чтобы избавить несчастную от столь ужасной участи, как одержимость.

– А как узнать, одержим ли человек?

– Просто я не объяснить. Есть ряд признаков, но все они могут оказаться ложными. Нужен гонитель демонов – он почувствует демона – их потянет друг к другу, будто два костра в поле, и демон заговорит устами человека. До того же первый признак такой: одержимый забывает что-то весьма важное, дорогое или, напротив, что-то страшное, – забывает то, что невозможно забыть. Именно в этом месте, в этом воспоминании, поселяется демон, сжигая душу огнем, а с ней и разум.

– Маргарита не может вспомнить, что ей наболтал бродяга в видениях! И имя Ангела Смерти вспомнить не может тоже!

– А еще она не может вспомнить, куда затолкала голубую рубашечку своей доченьки, – точна одержима!

– Магнус!

– Что? Рубашечка – это крайне важно для мамы! Какие там демоны – досадная мелочевка, а вот рубашечка… Ну хорошо: я всё, не гневайся, – улыбнулся Магнус. – Немного пошутил, но истина в моей шутке есть. Разве не было у тебя такого, что приснилось нечто любопытное, и ты думаешь, что не забудешь, а утром – как стерло из памяти? У меня такое было.

– Да, у меня тоже…

– Другие признаки одержимости еще более зыбки. Я не хочу тебе о них говорить и пугать тебя – не хочу, чтобы ты нашел их в Маргарите и надумал себе всякую чепуху.

– Вообще-то, – вздохнул Рагнер, – я в демонов не верю… Ладно, ты прав – чушь всё. Просто тревожусь за жену и дочь.

– То, что Маргарита призналась в общении с демоном, убеждает меня в том, что одержимости у нее нет. Демон не позволил бы ей говорить об этом с другими. Демоны твари тихие, скрытные, они не убивают носителя быстро, дают обманутому человеку срок лет в десять или немного больше, – иначе кто бы согласился впустить их в себя? Обнаруженными им быть опасно, ведь до исхода срока человеку можно помочь, можно освободить душу от нечистой силы, а демона отправить назад, в Ад, и заточить там. Я понаблюдаю… И, признаться, я более беспокоюсь о тебе. Ты куда как сильнее походишь на того, кто одержим либо проклят. Проклятья, чаще всего, тоже исполняют демоны.

Рагнер удивленно смотрел на друга, и тот пояснил:

– Ты из королевского рода – а вас часто проклинают. И потом, все твои успехи… Невольно возникает мысль, что тебе помогает высшая сила, и я не уверен, что это Бог, но не уверен также, что нет. Тебе странности не являлись? Видения? Голоса? Запахи? Может, тебя трогал некто невидимый?

– Нет, – сам не зная почему, солгал Рагнер. – Ничего такого…

– Очень хорошо. Как я и говорил, демоны твари тихие. Чаще всего одержимые – это весьма не примечательные люди, – не такие, как ты.

На этом они закончили разговор. Магнус пошел закусить перед обедом в Большую гостиную, а Рагнер открыл шкатулку ключом, какой взял у любовницы Кальсингога, поднес пергамент со свинцовой печатью к зеркалу и прочитал клятву. Да, попади эта грамота в руки Экклесии и найдись под волосами Зимронда черный крест, того бы ждал костер без всякого суда…

Рагнер смотрел на свое отражение и видел старшего брата Гонтера: тот кружил его в зеркале – девятилетний крепкий мальчишка кружил семилетнего… Затем Рагнер вспомнил, как он и брат раз летом отправились в Ларгосе на охоту – ему было одиннадцать с половиной, а Гонтер приближался к возрасту Послушания, и жалел, что не сможет часто бывать здесь, в «милой глуши»: для него начиналась взрослая жизнь, подчиненная службе у рыцаря-наставника, их дяди-короля. Гонтер собирался стать рыцарем, спасать мир на Священной войне, ежедневно творить подвиги, остаться в памяти потомков как герой… Те три дня на охоте были одними из лучших дней в жизни Рагнера. Гонтер привез белого сокола, желтоклювого и желтолапого красавца-кречета, с каким не расставался. Пока прочие охотники подстреливали птиц из арбалетов, Гонтер учил младшего брата соколиной охоте и верному обращению с этой умной, благородной птицей. А в последний вечер охоты, летний, долгий, светлый вечер, они долго сидели у костра – болтали и смеялись, выпивая вино; когда темнело, молчали, глядя на жаркие искры, уносимые ветром в сумрак. Где-то вдали слышалась квакающая трель козодоя; жаркий, влажный воздух леса одурманивал ароматами тысячи трав и мхов; сытые, счастливые собаки ластились, трогая ладони прохладными носами, норовили лизнуть от избытка любви и благости…