Три цветка и две ели. Первый том

Огромную «Хлодию» наконец надежно поставили на прикол. В ее боку открылся люк, из погрузочного отверстия выдвинулись сходни – переносная доска с планками, и вскоре после того, как сходни закрепили веревками, по ним на пирс сошли люди в одинаковых форменных платьях бело-голубого цвета, а также фигура в красном плаще, направившаяся к набережной. Издали Маргарита отметила вьющиеся, каштановые волосы принца, сиявшие на солнце рыжеватым отливом, и его длинные, изящные ноги; вблизи ей понравилось приятное лицо Эккварта и то, что его руки были как у Рагнера – большие, угловатые, только без выступающих вен. Губы у этих двух Ранноров тоже оказались одинаковыми – большими, но не пухлыми, – на этом сходство заканчивалось. Кроме вьющихся каштановых волос Эккварт Раннор получил от матери, аттардийской принцессы, нежные темно-карие глаза с поволокой, тонкое сложение, какое его высокий рост усиливал, грациозность, мягкость нрава и при этом том тяжелый подбородок – мужественный, но неблагородный.

Поднявшись на набережную, принц увидел, что дамы и мужчины, кроме Рагнера, присели в низком поклоне. Он тоже поклонился головой и произнес на чистом орензском языке:

– О, церемонии излишни. Я от них премного утомился и вдали от королевского двора хочу побыть просто Эккё – добрым другом для друзей Рагнера.

– Скромняга! – обнял его Рагнер и начал представлять своих гостей: – Так, Ваше Высочество, письмо мое ты наверняка тоже читал… Рядом со мной две баронессы Нолаонт, а позади них – мона Монаро, воспитательница девы Енриити. Дамы – это принц Эккварт, мой двэн и, надеюсь, мой будущий король.

Принц посмотрел на скромный шаперон-чепец Маргариты, затем на разодетую Енриити – и решил, что последняя и есть избранница его двоюродного брата.

– Ваша краса достойна оды, – рассыпался он в комплиментах, обращаясь к Енриити. – Чело – белее лилий, уста – алее роз, очи – бездна волшебства. Выражаю надежду, что Лодэния вас очарует так же, как, бесспорно, вы, баронесса Нолаонт, покорите ее своей прелестью. Уже завтра мы оправимся в путь… Вам и Рагнеру я отвел одну из лучших кают на корме – ту, что с угловым балконом.

Енриити, которая миг назад вознеслась от похвалы на Небеса, буквально «грохнулась оземь» – приоткрыла ротик и в замешательстве глянула на Рагнера. Маргарита хлопала зелеными глазищами и тоже смотрела на него – он же широко улыбался, сверкая серебром зубов, да молчал. Эккварт меж тем, обратился к Маргарите:

– Имею дерзость сказать, что и ваша краса, дева Енриити, ничуть не проигрывает прелести падчерицы. Я редкий счастливчик, ведь Рагнер наказал мне опекать вас в Брослосе, что я с удовольствием буду рад исполнить. Даю слово, что окружу вас вниманием, но не посмею перейти грань учтивости. Если же мои манеры, по вашему мнению, не достигают высот Культуры, то смело корите меня за это, – я всегда рад учиться новому и познавать обычаи других земель.

Рагнер продолжал посмеиваться.

– Ваше Высочество, ваши манеры безукоризненны, – решилась ответить Маргарита. – А вот манеры моего рыцаря, Рагнера Раннора, высот немного не достигли… Прошу меня извинить, что вынуждена представить себя сама. Дама Маргарита, вдова, – это я, а со мной рядом – моя падчерица, дева Енриити – девица высоких достоинств и добродетелей, в первую очередь – смирения и скромости.

Енриити снова присела в поклоне, а Рагнер скривил лицо.

– Ну зачем ты всё испортила? Вот бы Эккварт удивился, когда б я поволок тебя в свою каюту с балконом!

Эккварт возмущенно потряс головой.

– Я бы уже ничему не удивился! И что с твоими волосами? – удивленно глядел он на короткие волосы двэна, торчавшие ежиком из-под черного берета.

– Ох, Эккё, от моей дамы Маргариты одни бедствия…

Маргарита тогда промолчала, но дулась на Рагнера остаток дня за то, что он не дал посмотреть ей в подзорную трубу на принца, за то, что не представил ее по правилам Культуры, и за то, что зарекомендовал ее как ту, от которой одни беды.

________________

Маргарита сама не заметила, как рядом с Айадой уснула. Разбудил ее стук в дверь – и собака мгновенно соскочила с постели, а под ее лапами зазвенела разбросанная по полу посуда.

Открыв дверь, Маргарита увидела Рагнера в насквозь мокрой одежде, однако с зажженным фонарем в руке. Она хотела обнять любимого, как влезла Айада, нахально отпихнув Маргариту и первой положив лапы ему на грудь, – тот, рассмеявшись, передал девушке масляный фонарь из стекла в частой металлической сетке.

– Перепугалась моя девочка, моя маленькая крошечка, – нежно говорил он огромной свирепой собаке, наглаживая ее, успокаивая и усаживая на подушку в углу.

– А я тоже перепугалась, – с ревностью сказала Маргарита. – Бежать нам больше не надо?

– Нет, буря стихает… – устало произнес Рагнер, начиная раздеваться.

Он избавился от одежды за пару мгновений, бросив ее кучей на ларь, и забрался под толстое покрывало, натянув его до носа. Маргарита в это время ходила с фонарем по каюте и выискивала ложки. Открыв маленький дорожный ларчик и убедившись, что зеркальце не разбилось, она немного повеселела.

– Замечательный я фонарь купил в Орифе? – спросил из алькова Рагнер. – Не потух и не разбился даже в бурю. Сталь! А ты ворчала…

– Фонарь замечательный. Если бы ты его еще не выбирал полдня…

– Что опять не так?

– Ничего…

– Грити, – тяжело вздохнул он, – ты же знаешь: я вашего дамского языка не понимаю. Неужели сложно сказать, что тебя расстроило?

– Мне так страшно было! – плаксивым голосом заговорила девушка. – Я уже думала, что всё! Тут так всё швыряло: сам видишь… – гневно бросила она ложки в ящик и задвинула его в стол. – А ты… даже не обнял, зато намиловался с собакой, наверняка к Соолме успел зайти, а теперь про свой фонарь… Будто и он тебе любее меня… Да, не забудь сказать, что еще труба у тебя такая замечательная теперь есть!

– Какая же ты у меня дурёха, – улыбался Рагнер.

– Я не дурёха! – по-настоящему разозлилась Маргарита.

– Но ведешь себя именно так! Любимая, я весь мокрый, продрог… лежу и жду, когда ты, наконец, согреешь меня!

«Согреешь меня! О себе только думаешь!»

Девушка, ничего не отвечая, повесила фонарь на потолочную цепь, мокрую одежду – на перекладину и начала раздеваться сама. Рагнер тоже молчал, наблюдая, как она развязывает платок, освобождая золотистую лаву волос, снимает платье, чулки, трусики и остается в одной полупрозрачной сорочке с тонкими лямочками и шнуровкой спереди, какая обольстительно приподнимала ее белые и скорее по-девичьи упругие, чем пышные груди.

– Точно два сочных яблочка, – не сдержался Рагнер. – Сорочка у тебя замечательная тоже…

– А ты ворчал не меньше моего в кисейной лавке, – не улыбнувшись, ответила Маргарита, снимая и сорочку (иначе Рагнер ее измял бы).

Она нагой села на постель, расправила и задвинула синий занавес алькова, после чего залезла под одеяло.

– Ой, – невольно вздрогнула Маргарита, когда ее обняли ледяные руки. – Ты и впрямь весь продрог…

Несколько минут они молчали, неподвижно лежа и обнимаясь под покрывалом. От Рагнера пахло солью. Согревая своим теплом его грудь, руки и ноги, Маргарита мало-помалу успокаивалась, ее гнев и обида быстро таяли, – спустя четыре с половиной минуты она уже не понимала, отчего осерчала и едва не затеяла ссору.

– А увеличительная труба у меня замечательная… была… – прошептал Рагнер ей на ухо. – Нас прямо на «островки горя» несло, и если бы не она… А теперь в ней что-то сломалось, когда я свалился на нее…

– Свалился? Что ты там делал, наверху? – так же тихо спросила его Маргарита.

– Смотрел в трубу. Я не хуже нашего кормчего знаю здешние воды и, когда увидел холмы Аогдо, понял, что если не развернемся, то скоро напоремся на островки горя. Мы приподняли паруса, чтобы уйти в море… Мороки же с ними было! Нет, не годится для наших северных морей косой парус… А потом… и я до жути перепугался, – крепче обнял Маргариту Рагнер. – Я много слышал о белой волне, но думал, что это россказни… Впереди будто бы была стена из снега, клянусь тебе… Я был уверен, что нас раздавит, как щепку, но каким-то чудом стена распалась, нас подбросило на первом гребне в небо и перекинуло через второй – вот так мне всё увиделось… Хорошо, что мы с самого начала связали себя в цепи веревками, но… кажется, троих точно смыло в бездну.

– Боже… – только и ответила испуганная Маргарита. – А «Роза ветров» и «Медуза»? Как думаешь, что с ними будет?

– Боишься, что твой сундучок с серебром потонет?

– А еще мой орган! – ущипнула его за плечо Маргарита.

– Ай!

– Чтобы не говорил глупостей… Ты же знаешь, что Нестяжание – моя единственная Добродетель, зато усиленная солнцем в лунное затмение. Я за людей боюсь и лошадей тоже… За Рерду…

«Роза ветров» и «Медуза» отстали от «Хлодии» еще в Банэйском море, на пути к проливу Пера. Они направлялись к Ларгосу, куда доставляли вещи, ненужные Рагнеру и Маргарите в Брослосе, орган из Орифа и трофеи Лодэтского Дьявола, а также восемь лошадей, среди которых были Магнгро, рыцарский конь Рагнера, и Рерда – новая любимица Маргариты.

– Ольвор убежит от любой бури… Хотя было бы смешно, если бы он именно сейчас погиб.

– Смешно?

– Ольвор всё же женится на Хельхе. Если король даст дозволение, то в Брослосе ты увидишь свадьбу по нашим древним традициям. Ммм, чудесные, сладкоголосые, лодэтские традиции… К Ольвору меня не ревнуешь?

– Нет…

– А зря… Я его люблю больше фонаря и увеличительной трубы, – прошептал он и поцеловал губы Маргариты своими солеными губами. – А тебя меньше…

– Лучше сейчас помолчи… – закрывая глаза, прошептала она между поцелуями, – а то дошутишься…

Из-за качки и запаха соли, Маргарите чудилось, что она не в объятиях Рагнера, а во власти моря – и белые волны ее кружили среди пены, то поднимая на гребень, то скатывая вниз, – уносили ее куда-то по воле рока, в неизвестность. Ветер порой бился в оконца каюты и зловеще свистел у двери, заглушая отрывистые стоны из алькова. Иногда громыхал далекий гром, наверно, вспыхивали молнии. Стихии еще неистовствами, но когда Маргарита и Рагнер засыпали, небеса и море тоже утихали в своей страсти.

________________

Маргарита проснулась через пару часов, на рассвете, с чувством дурноты. Выбравшись из постели, она за миг надела на голое тело платье, волосы быстро завязала узлом на затылке. Рагнер промычал что-то невнятное, но Маргарита, зажимая рот, уже бежала на угловой балкон. Там она перешла за корму. Марлена, занимавшая вместе с Магнусом соседнюю каюту, практически жила на втором подобном балкончике, да в это утро Маргарита ее не наблюдала.

Вцепившись во влажные перила, Маргарита смотрела вниз: потревоженная, рассеченная морская гладь, вновь соединяясь, лениво сталкивалась за кораблем и пропадала пузырями в белой мгле. Мир вокруг стал молочно-белым, тихим и пустым, – казалось, что ничего за туманом более не было – не существовало ни земли, ни жизни, ни времени. Но раздался цокот когтей, и вскоре из-за угла к Маргарите вышли Рагнер и Айада.

– Необычная у тебя морская болезнь, – сказал он, вставая рядом. – Енриити и Марлена вчера умирали, а тебя ни разу не вывернуло из-за бури.

Маргарита пожала плечами, Рагнер же вздохнул.

– Я с Соолмой жил лет шесть… Словом… у тебя крови уже сколько не было? Или ты даже не догадываешься?

– Догадываюсь… – неохотно ответила Маргарита. – Я еще в Элладанне поняла…

Рагнер постоял, хмурясь, и задумчиво изрек:

– Понятно.

Айада использовала балкон как уборную и, понимая по звукам, что собака сейчас мочится за углом, Маргарита резко перегнулась через перила. Пока ее тошнило, Рагнер придерживал ее. После он подошел к угловой балясине, к какой крепилось ведро. Так ничего и не произнеся, он развязал узел веревки, бросил ведро в море и, зачерпнув воды, подтянул его за веревку вверх. Маргарита умыла рот, после чего Рагнер вылил остаток воды на пол балкона, убирая собачью лужу:

– Тебе понятно, а мне нет… – проговорила Маргарита, пока он привязывал ведро, возвращая его болтаться за балконом. – И ты можешь быть отцом, и Ортлиб, и даже тот, мразь…

– Надо было сказать раньше.

– Это мои заботы. И разбирательства между мной и Енриити: дитя будет бароном или баронессой Нолаонт.

– Нет, не будет, – обнял ее Рагнер со спины и поцеловал в висок. – Не хотел говорить до Брослоса, но… принц Баро дал мне слово, что к Сатурналию привезет в Ларгос мой развод.

Маргарита запрокинула к нему удивленное лицо.

– Успеем обвенчаться, – серьезно проговорил он. – В Брослосе сходим к астрологу – пусть рассчитает точный срок.

– Но… – уже улыбалась Маргарита, – а как же уши Ранноров и голова жены под меч? Вдруг родится мальчик без твоих родовых ушей.

– Сыном я его признать не смогу, но усыновлю: воспитаю, как родного. С девчонкой сложнее… Придется признать ее своей, а если ее сыны уродятся неушастыми – ничего не поделаешь: казню тебя при всей родне. Жалко – ты через лет четырнадцать еще красивой будешь.

– Рагнер! Хоть сейчас можешь не шутить!

– Ладно… Просто замуж дочурку отдавать не будем – пусть с нами до старости живет…

– Рагнер!! Хватит! Я лучше сперва разрешусь, и поглядим на уши.

– Ни за что, – крепче обнял он Маргариту и погладил ее живот. – А если это мой сын? Будет преступнорожденным? Восемь лет на Священной войне, чтобы получить право на венчание? Мне Сольтеля хватило и на куда как меньший срок. Словом, брось тут мне: мой сын каким-то орензским бароном не родится. Будет так, как я сказал.

Пару минут они молчали. Первой заговорила Маргарита:

– Рагнер, так ты мне предложение руки и сердца сделал? – уточнила она.

– Да… Хочешь за меня?

– Хочу… – нежно улыбалась девушка. – Так что, если дочка?

– Посмотрим. Много воды утечет до ее замужества.

Они опять немного помолчали. «Хлодия» медленно скользила в пустоте, разрезая собой ласковые волны – не верилось, что недавно это кроткое море, разбушевавшись, забрало себе три души. Гласом морского чудища прогудела труба…

– А неопасно так плыть? – спросила Маргарита. – Вдруг впереди скалы?

– Нет. Мы ныне без ветрил – оба паруса нужно менять. Нас сейчас несет теплое течение из Малой Чаши – по Хельхийскому морю прямо к Брослосу. Ничего опасного впереди нет.

– Ничего опасного впереди нет… – тихо повторила Маргарита. – Расскажи мне о своей родне, прошу. Ну хоть о своем двэне, кронпринце. Почему ты так его не любишь?

– Почему… Кратко не объяснить. Зимронд мой ровесник… Сколько себя помню, я с ним дрался, хотя в юности я вовсе не был драчлив. Впрочем, я с ним редко виделся. После гибели отца, моего старшего брата забрали в Брослос, меня оставили в Ларгосе. И мне это было по душе, – вздохнул Рагнер. – Я люблю свой замок и те места. С Зимрондом я виделся где-то раз в год. Он обзывался, доводил меня… А мой брат Гонтер с ним дружил. Он нас всегда разнимал, – снова вздохнул Рагнер. – Когда я вернулся из Сольтеля, то мне и Зимронду было по девятнадцать. Мы сцепились на набережной Брослоса. Я убил его услужников, отделал его самого и, более того, стащил с него штаны и заставил так прогуляться до королевского дворца. А он спокойно шел на глазах у горожан, даже не пытаясь прикрыть свой рыжий хер… После этого мне пришлось бежать на край мира, на Бальтин…

– Ого… А почему Зимронда не терпит его отец?

– Терпит, еще как терпит… Дядя говорит, что Зимронд болен так же, как была его мать.

– В моем учебнике Истории написано, что его матушка умерла в монастыре и имела прозвище Набожная.

– В монастырь ее упек дядя… В годы войны за лодэтский престол, чтобы привлечь на сторону нашего рода Хвитсуров, вождей острова Ула, дяде Ортвину пришлось в пятнадцать лет жениться на тридцатилетней Мальде Хвитсур или Бешеной Мальде, как ее тогда звали. Она была вдовой, причем вдовой своего родного дяди… огненно-рыжая и с буйным нравом как все Хвитсуры, – но это полбеды. У нее была особая болезнь – ненасытное сладострастие. В башню Ло́нсё, что до сих пор стоит у набережной Брослоса, ей доставляли любовников, а потом тех выбрасывали с камнем в воду. Когда мой дядя прознал об этом, то отправил нечестивую супругу в монастырь Святой Варвары, где она умерла, и поэтому вошла в Историю как Набожная… Казнить ее он не решился – такого позора – уймы измен, да жены-королевы, да с простолюдинами, да и, вообще, непонятно кем, – такого позора никакой кровью не смыть. Тебя еще удивляет, почему я о родне не люблю говорить? Сперва надо с тобой обвенчаться, а то сбежишь… – улыбнулся Рагнер.

– Жуткая история, конечно, но не дождешься… И что Зимронд? Он тоже выбрасывает любовниц с камнем в воду?

– Нет. Он просто пьяница, распутник и бесстыдник. Он дяде Ортвину столько крови отравил, что… Но Зимронд – жених санделианской принцессы Иссбеллы, какой сейчас десять. Через шесть лет она станет его супругой, нашей будущей королевой. Из-за Тридцатилетней войны дядя женился на Бешеной Мальде, потом, чтобы поправить дела нашего разоренного войной королевства, он взял в жены аттардийскую принцессу Гэнну Богатую. Зимронд и Гонтер получили по мирному договору невест еще до рождения этих дев. Вот только Гонтер умер, и мне пришлось жениться, иначе дядя не прощал мне побега в Южную Леонию. Воина с Бронтаей тоже стала следствием той войны, и Эккварт получил по мирному договору невесту… Словом, война уж двадцать шесть лет как закончилась, а до сих пор бьет. Какие только лапы не залезли с тех пор в Лодэнию. Зимронда опекает наш канцлер, ставленник санделианцев, Гизель Кальсингог… Я зову его «лысый свиристель».

– Почему?

– Потому что он лысый и свиристель… Сам руки не пачкать не любит, а любит насвистеть то одному, то другому… Мастерски свистит, и цену я этому свисту узнал после войны с Бронтаей.

– Что он тебе сделал?

– Ничего. Вернее, не успел ничего сделать. Он просто осыпал меня щедротами, льстил, сулил власть и неземные богатства. Желал узнать тайну громовых бочонков – и продать ее санделианцам.

– Знаешь, любимый, – расстроено сказала Маргарита, – я хочу побыстрее в твой Ларгос.

– Наш Ларгос, – поправил ее Рагнер, начиная улыбаться, а затем поцеловал Маргариту в губы.

– Меня же вывернуло только что, – пробурчала девушка, но тоже стала широко улыбаться.

– Всё равно ты сладкая…

Они помолчали еще пару минут. Айада, раскрыв пасть и высунув розовый язык, шумно дышала в тиши белого тумана. Маргарита посмотрела на ее ошейник – золоченую цепь с подвеской в виде лодэтского водоворота – рыцарский орден Рагнера за выигранный турнир.

– А твой дядя, король? Он какой? Ты говорил, что у вас редко бывает без ссор.

– Это так, но дядя Ортвин – очень славный. И не зря его прозвали Хитрым: он умудрился так всё перепутать, что жадные лапы санделианцев, аттардиев и бронтаянцев, лезущие в Лодэнию, застревают и царапают друг друга. Я бы так не сумел, и мой отец, стань он королем, тоже. Дядю я люблю, с ним у меня хорошие отношения. А чем реже мы видимся, тем они еще лучше.

– Разве не он выслал тебя на войну, приказав не возвращаться живым без победы?

– Так дядя дал мне возможность очистить герб от позорной метки, хотя орал, что делает это лишь потому, что я Раннор, как и он. После моей победы мы помирились, потом поругались… ну а потом вновь помирились, вроде…

– Его нынешняя супруга, королева Хлодия Синеокая, она красива?

– Да, красива… О ней я мало что могу сказать. Меня шестнадцать лет дома почти что не было. Хлодия, она… безупречна. Жуткие истории – это не про нее. Ее дочурке пять лет. Дочку, мою маленькую сужэнну, зовут Ольга.

– Ольга – это то же самое имя, что и Хельха? В честь моря, по какому мы ныне плывем?

– Хельха – это ольха, дерево. Она растет вдоль всего восточного побережья Тидии, отчего и пошло название моря. Раньше сказать даме – «ты, как ольха», считалось высокой похвалой. М-да… изящна и стройна. А Ольга – это «божественная». Хлодия – «благородная»… Так, пойдем еще поваляемся, – потянул Рагнер Маргариту за угол балкона к двери в каюту. – Я хочу целоваться и жаловаться на Ольвора. Так и знал, что этим всё кончится, – после стольких наших лет вместе, он женится на Хельхе! А я так хотел жить с ним в Ларгосе. Мастерить корабли с ним и Вьёном, а он!

– И живите…

– С Хельхой я жить по соседству не хочу. Она мне мою кухарку напоминает, Железную Олзе, – с Олзе мы росли, и она меня колотила в детстве. Я до сих пор ее немного опасаюсь…

Глава II

Брослос

«Самое северное королевство» Лодэния состояла из полуострова Тидия, соединенного с континентом Меридея перешейком, из двух великих островов – Орзении и Морамны, и из уймы островков поменьше, самыми крупными из каких были, в порядке убывания: Дёфёрс, Ула, Сиюарс и Дёронс. Тидия и Орзения омывались с запада Банэйским морем и разделялись узким проливом Пера. Крепость Мессё встала на северо-западном мысе полуострова Тидия, у входа в пролив Пера из Банэйского моря. После пролива начинался самый опасный участок морского пути – Водоворот Трех Ветров, лежащий между Хельхийским морем и Малой Чашей – океаном, приносившим вопреки законам природы теплое течение с севера. Чудо, почему Малая Чаша не замерзала за Линий Льда даже зимой, объяснить не могли ни священники, ни магистры знаний. Воды Малой Чаши омывали Орзению с востока, Морамну – с севера, далее текли в Хельхийское море – море между Тидией и Морамной. Симорзское море разъединяло южное побережье Морамны и северные берега королевства Бронтая.

Длинный остров Дёфёрс протянулся на востоке королевства, между островом Морамна и континентом Северная Варвария, разделяя два океана – Малую и Большую Чаши. По договоренности лодэтчан и северных варваров, на Дёфёрсе никто не жил и никто там не охотился. Остров Ула находился близ юга-востока Орзении, остров Сиюарс – юга Морамны, остров Дёронс – среди россыпи островков у юга-запада Морамны.

Ранее остров Морамна полностью принадлежал герцогам Хамтвирам, но затем, после их поражения в Тридцатилетней войне, лишь западная его половина осталась герцогством Морамна; восточная половина отошла в домен короля, стала герцогством Альёдц, но прежнего названия остров не утратил. Полуостров Тидия, наоборот, до Тридцатилетней войны делился с севера на юг так: на кусочек самого северного графства Аогдо у пролива Пера, на герцогство Тидия в Великой Впадине и на три графства во владении Кагрсторов, бывших королей Лодэнии, – на самый южный округ-перешеек Ормдц, на благодатный юго-восточный край Сумю́одц и на скалистую Акколу на юго-западе. Ныне весь полуостров принадлежал роду Раннор: юг и северное графство Аогдо – королю, герцогство Тидия – герцогу Раннору как вотчина, то есть родовое феодальное имение, переходящий по прямому наследованию (к старшему сыну). В домен короля отошли еще и острова Ула, Сиюарс, Дёронс, но не Орзения. Королева Маргрэта, будучи старшей дочерью и последней из рода Мёцэлр, унаследовала это бывшее королевство от своего отца – и лишь после ее смерти Орзения переходила в полное владение лодэтского короля, ее сына.

Так как сыны короля Ортвина являлись принцами, вождями первого ранга, то каждому после их возраста Послушания достались в лен земли: кронпринцу Зимронду – процветающий Сумюодц, Эккварту – намного больший по размеру, но малозаселенный и поэтому куда как менее доходный Альёдц. Крупные города, возникавшие на торговых путях, приносили золота в казну столько же, как целое герцогство. После войны на острове Дёронс король Ортвин I основал новую столицу Лодэнии – Брослос. Вторая столица, Лидорос, была напротив первой, в Морамне. По морю от одной столицы до другой можно было добраться в среднем за час-полтора. Еще одна столица, Но́лндос, располагалась в Сумюодце у обширного озера Каола́ол, на расстоянии одного дня от восточного побережья.

Лодэтчане представляли собой несколько народностей. В Орзении и на Уле жили рыжеволосые люди, но у исконных улайцев глаза были голубыми, у подлинных орзенцев – серыми или зелеными. На Морамне и на острове Сиюарс жили кареглазые брюнеты – такие же, как на востоке Бронтаи. Коренные тидианцы являлись яркими блондинами. Различия проявились также в родовых именах. На Тидии аристократы имели окончания имен на «ор», все остальные – на «ог»; на Морамне – на «ир» и «иг», на острове Ула – на «ур» и «уг», на острове Сиюарс – на «гор» и «гог» и лишь в Орзении на «элр» и «эл». Так, несмотря на то, что за последние века лодэтчане перемешались, по имени или внешности они могли определить происхождение соседа. Когда разразилась война за лодэтский престол, то эти различия подлили масла в огонь: распря знатных кланов перетекла в братоубийственную войну, длившуюся ровно тридцать лет. И до сих пор неприязнь одной народности против другой сохранилась у лодэтчан, но особенно сильна она была между тидианцами и морамнцами.

________________

Путешествие, длиной в семьдесят восемь дней, наконец завершалось. Утром шестнадцатого дня Трезвения, в нову второй триады, «Хлодия» стремительно приближалась к двум столицам Лодэнии.