Полная версия
Три цветка и две ели. Первый том
Гигантский Бренноданн, Белый Король, второй город Меридеи по числу жителей, представлял собой четыре города и четыре кольца крепостных стен, омываемых водой. За проход из одного города в другой требовали плату, поэтому Маргарита ни разу за свое детство не побывала в центре. Крайний город назывался Портовым – по реке Лани туда заходили корабли и лодки, там ютились небогатые речники, чернорабочие, обездоленные, там торговали малоценным товаром и там же размещались лупанары. За вторыми стенами находился Хлебный город, где жили ремесленники, строители, менялы, – там размещались рынки. В третьем городе, Белом городе, располагались суды, нотариальные конторы, банки, Университет и управа, – там предпочитали селиться образованные господа. В сердце столицы, в Золотом городе, среди дворцов и парков наслаждались роскошью аристократы. Каждый город имел стражников, самоуправление, гильдии, однако патрициата, как в Элладанне, в Бренноданне не существовало – дельцы не писали законов, только подавали ходатайства градоначальникам, наместникам короля.
Маргарита знала, что сперва ее семья жила в Хлебном городе, что после смерти матушки отец продал дом и перебрался с тремя детьми в Портовый город, где снял комнату в инсуле – многоэтажном доме для бедноты. Бренноданн оттого запомнился ей мрачным и неприветливым, полным крыс, вони и ручьев из нечистот. Теперь в королевском дворце ее окружала красота: шелка, мрамор, цветущие сады… Рагнер заранее позаботился о платьях для нее и Енриити: попросил короля Ивара заказать достойные убранства, но, конечно, сам за них заплатил. В Бренноданне Маргарите принесли четыре наряда, расшитых золотом, каменьями и жемчугом, – все с черной каймой на подоле юбки, показывающей ее статус свободной вдовы. Енриити, согласно приличиям, не могла принимать подарки от Рагнера, да вот два платья ей так понравились, что она пошла на перемирие со своей мачехой и согласилась взять дары от нее. В итоге две баронессы Нолаонт поделили ценности, жалованные Ортлибу Совиннаку. Маргарита кроме трех платьев забрала украшения (жемчужное ожерелье с рубином, две жемчужные нити для волос и кулон с морионом в золоте), какие подарил ей муж и какие переходили к вдове по праву. В покоях барона Нолаонта также нашли сундук с серебряными регнами, из какого Маргарита взяла свою треть (сорок семь тысяч) – получился ларь, превышающий по весу валун в талант; эти средства Маргарита передала в распоряжение Рагнеру, так как содержанкой быть не желала, оставив себе немного серебра на мелкие расходы.
В Марсалий король Элла, король Ивар и союзник короля Ладикэ, герцог Рагнер Раннор, подписали мир, скрепив грамоты печатями и поцелуями. В знак добрососедских отношений короли еще договорились о супружестве четырехлетней принцессы Милирены и десятилетнего принца Ирнальфа, младшего сына короля Ладикэ. Рагнер в качестве единовременной дани получил от короля Орензы скакунов, пряности, вина, масла и прочую роскошь, подробно перечисленную в мирном договоре.
Затем, после пяти сумбурных дней, проведенных в Бренноданне, снова предстояло отправляться в путь. В столице Орензы Рагнера дожидались девять боевых парусников. До того, как Маргарита увидела «Хлодию», эти суда казались ей очень большими – по крайней мере, выше по реке на них было опасно идти даже по полноводной Ла́ни. Все корабли имели по одной мачте, по две палубы и по прямому парусу; вместо жилых надстроек на носу и на корме – помосты, закрытые снизу, с трех сторон, заслоном с бойницами и огороженные поверху зубчатым забором. Смотровая площадка на мачте тоже предназначалась для стрельбы, и бочку заменила квадратная платформа с тем же оборонительным забором в человеческий рост. Подобные парусники не создавались для приятных морских путешествий и не располагали удобствами. Две темные и тесные каюты с низкими потолками находились в Малом трюме под верхней палубой, а на ней перевозились лошади, поэтому ее пол устлали песком, вонявшим навозом. Оконце в каюте вовсе не имело стекол – только плотные ставни. Уборная была в Малом трюме одна-единственная, неуютная и даже жутковатая; ночью идти туда не хотелось. Словом, за восемь дней пути по Фойискому морю от Бренноданна до Орифа Маргарита измучилась. В довершение всего она, Енриити и Марлена, – все трое, едва корабли вышли в море, начали страдать от морской болезни. Правда, на Маргариту дурнота накатывала исключительно по утрам, и она подозревала, что причина ее недомогания вовсе не в качке.
Двадцать девятого дня Кротости лодэтские корабли проходили мимо руин, ранее бывших нарядными домами и крепостными стенами Реонданна, портового города в устье Лани, «Водных ворот Орензы». Лишь храмы не пострадали; они, пустые и покинутые священниками, возвышались цветными шатрами над разрухой, повествуя о былом великолепии этого берега и умножая гнет на душе. Маргарита со страхом смотрела на выжженные развалины зданий, уничтоженных таинственным громовым оружием Лодэтского Дьявола, и впервые за долгое время опять со страхом смотрела на своего возлюбленного.
– Жестоко? – усмехнулся Рагнер, догадавшись о ее мыслях.
– Да… – мрачно ответила она и отвернулась.
– Война – это не только оды о героях, – обнял ее Рагнер. – Это всегда кровь, смерть и бесчинства. Не покажи я горожанам Бренноданна, что их ждет, не испугав их, мне пришлось бы палить вашу столицу. А так мне открыли ворота, герцоги Мартинзы и Елеста заключили со мной мировою, другие города на Лани сдались, – словом, я прекрасно знал, что делаю, и ничуть не сожалею. Своей жестокостью я спас многие жизни и себе сберег время… Не тревожься, – добавил он, – скоро Реонданн отстроят заново, потомки всё позабудут и развяжут новую войну, но пока, где-то на цикл лет, Оренза вряд ли захочет еще раз помериться силами с Лодэтским Дьяволом…
________________
Мироздание вдруг дернулось, то ли вниз, то ли вверх, то ли и туда, и обратно. В темной каюте, что была на кормовой надстройке «Хлодии», девушку швырнуло по кровати к стене, а сверху на нее уронило большую собаку. Из стола выпал выдвижной ящик – оловянная посуда и серебряные ложки звонко раскатились по углам. Упал с полки, перепрыгнув через ее высокий край, и дорожный ларчик, в каком хранилось зеркальце, подарок дядюшки Жоля. Проверять, разбилось ли его стекло вновь, Маргарита даже не думала: каюту болтало во все стороны сразу, а ее сердце металось от ужаса. Когда она пришла в себя и отдышалась, то сдвинула ворчавшую Айаду, выбралась из-под нее и прислушалась: сквозь неистовый свист обезумевшего ветра доносились мужские крики из рулевой – закутка ниже верхней палубы, где находился рычаг руля. Дозорные с мачт кричали, если видели скалы, а кормчий или капитан командовал, куда поворачивать рычаг. Рагнер, перед тем как уйти из каюты, сказал Маргарите, что волны не грозят такому большому кораблю, как «Хлодия», но если их вынесет к каменистым берегам Тидии, то дно пробьет и, возможно, будет всего пара минут, чтобы пересесть на лодку.
Айада лизнула Маргариту в щеку, успокаивая ее и будто бы говоря: «Рагнер не оставит нас в беде». Девушка улыбнулась, погладила собаку и, крепче прижавшись к ней, опять легла головой на подушку.
…В Орифе, главном городе Сиренгидии, Маргарита оказалась тридцать шестого дня Кротости, спустя пятьдесят два дня как покинула Элладанн. Пополнив там запасы воды и снеди, семь парусников отправились до графства Ормдц – до узкого перешейка между континентом Меридея и полуостровом Тидия, за какой некогда случилась война между Лодэнией и Бронтаей. Парусники увозили товары, полученные Лодэтским Дьяволом от короля Орензы, в город Нолндос, третью столицу Лодэнии, где проходили ярмарки, а после разгрузки боевые суда возвращались к прежней службе – защищать лодэтские берега от морских разбойников. Рагнер и его гости задержались в Орифе еще на три дня. Еще в Элладанне Рагнер передал Аргусу послание для своего дяди. Король должен был получить письмо перед Марсалием и отправить навстречу «дорогому племяннику, победителю и, вообще, герою Лодэнии» достойный его громкой славы роскошный парусник – «Хлодию». Корабль короля располагал всеми удобствами, мог идти быстрым ходом даже против ветра и, к огромной радости дам, обещал сократить время морского путешествия не меньше, чем на половину триады. На всякий случай (вдруг дядя Ортвин опять на меня за что-то зол) «дорогой племянник» оставил в Орифе два собственных парусных судна, «Розу ветров» и «Медузу». Забегая вперед, надо сказать, что Ортвин I действительно злился на Рагнера и, хоть «Хлодию» к нему отправил, иных чествований ему в ответном письме категорически не обещал (наверно, не знает, что я покаялся за штурм Орифа и отдал Мери́диану аж десятину от тунны золота!).
Градоправитель Орифа поселил герцога Раннора и его гостей в портовой крепости, сероватой и мрачноватой, однако роскошно обставленной внутри. Вечерами там гремели пиршества с танцами и театральными зрелищами, на какие являлись с красивыми спутницами разряженные приоры – богатейшие, влиятельнейшие мужи Орифа и прочих городов кантона, – и являлись приоры для того, чтобы засвидетельствовать почтение Лодэтскому Дьяволу и его прекрасной даме, Маргарите, «дорогой и родимой сиренгке».
«Родимую сиренгку» не могло это не удивлять – она никак не ожидала, что сиренгцы останутся благодарными за то, что их земли снова перешли в домен короля Ладикэ, или за святотатство Лодэтского Дьявола в Великое Возрождение. Рагнер объяснил причину такого радушия, рассказав непростую историю кантона Сиренгидия, единственного уголка в Меридее, существующего без благородных по праву рождения аристократов и угнетенных, лишенных свобод землеробов.
В своем учебнике Географии Маргарита видела Сиренгидию как обширный округ, превосходивший размерами соседнее королевство Ладикэ. Кантон выдавался острым зубцом на северо-востоке Орензы, разделял Фойиское и Банэйское моря, а на него открывал пасть свинорылый кит-убийца – огромный остров Аттардия. В действительности Сиренгидия оказалась северным выступом Веммельских гор, самых высоких гор Меридеи. Его безлюдное, голое, скалистое побережье, непригодное для земледелия или скотоводства, оказалось ненужным соседним королевствам – Орензе и Ладикэ. С развитием торгового судоходства купцы облюбовали эти ничейные земли, и за короткий срок – примерно за век, в рукотворных бухтах выросло восемнадцать красивейших городов-государств, объединенных в торговый союз – Союз Равных. В этих городах жителей насчитывалось не более пяти тысяч – и для Меридеи они являлись довольно крупными поселениями. Ориф, находившийся на мысе Встречи Двух Морей, разросся где-то до девяти тысяч обитателей.
Богатство как таковое не помогало купцам стать аристократами – для благородного мужа торговля была позорным источником доходов, в отличие от воинской или придворной службы. Поэтому толстосумы Сиренгидии назвали себя приорами, которым дозволялась любая роскошь, завели собственные Золотые и Серебряные книги. Приоры входили в Приорат города, легаты, представители от всех двадцати четырех городов Сиренгидии, правили в Орифе, нагло самопровозглашенном сиренгцами столицей.
Здесь надо пояснить значение слова «столица» для меридейцев. Издревле стол занимал центральное положение залы, алтарь являлся столом, за столом собирались вожди. Так слово «стол» приобрело второй смысл – «правление», приставка «пре» означала «через». «Взойти на престол» изначально истолковывали как получение верховной власти на собрании вождей. Князь садился во главе стола, то есть престола, на самый высокий стул – оттуда пошло выражение «сесть на престол», и далее «престол» уже понимался как место сидения, как королевский трон, как инсигния власти. Воин первого ранга мог «поставив стол» в любом из городов своих земель, то есть обозначить для подданных место, где можно обратиться к вождю за защитой. В Меридее существовали столицы герцогств и приграничных графств. Но столицей королевства, сакральным местом, где человеку передавалась власть от Бога, город становился только после венчания в нем на царство короля или королевы. Причем, единожды став столицей, более этого статуса город не утрачивал. Следовательно, Ориф не являлся подлинной столицей в ее священном значении. Для вождей Меридеи дело обстояло так: какие-то торгаши кощунствуют, издеваясь над божественным смыслом власти, попирают духовные, мирские и воинские законы, низлагают вековые устои, привечая на своих землях вольниц (конечно, беглых землеробов и лиходеев!) да, выходя в люди словно знать, развращают дурным примером умы прочих мирян.
Аристократы из Ладикэ и Орензы возмущались, но сделать мало что могли – Союз Равных нанимал для обороны нещепетильных рыцарей, каждый город имел войска, их корабли оснащались оружием так, что оставалось позавидовать. Королевство Ладикэ страдало еще и из-за того, что тоже находилось на перекресте судоходных путей, а прекрасные, новые города кантона оказывались чище и уютнее старых его грязноватых портов.
Кроме торговли Сиренгидия жила добычей меди и пирита. В тридцать седьмом цикле лет некие рудокопы, поднявшись высоко в горы, «за семь снежных стен», обнаружили зеленые долины, рыбные озера, плодородные плато и исконных жителей этих мест – золотоволосых и зеленоглазых людей, «носивших грубые одежды, шитые золотом, вкушавших лебеду с золотых блюд и почивающих, хоть и на золотых ложах, да с покрывалами из камышовой рогожи». Как далее гласила летопись, купцы кантона дали сиренгцам шелка, яства и ковры, сиренгцы показали им ручьи с золотыми самородками. За солнечным металлом в «Край тысячи ручьев» устремились старатели со всей Меридеи; исконные сиренгцы, золотоволосые и зеленоглазые «дети речных нимф», наоборот, стали уходить к побережью и пополнять ряды горожан, купцов, приоров. Еще шесть городов возникли среди горных долин, а Леэ, откуда была мама Маргариты, стал самым южным, горным городом кантона. Путь туда лежал по козьим тропам и занимал где-то две восьмиды.
Открытие золотых приисков стало последней каплей для знати Ладикэ – более мириться с могуществом «торгашей», терять землеробов и созерцать упадок своих земель аристократы этого небольшого королевства не могли. Дед Ивара IX, король Ивар VII, напал на города кантона. Однако победил он не благодаря доблести ладикэйских воинов, а благодаря провидению – небывалая буря потопила армаду сиренгских галер, что позволило ладикэйцам осадить города и в итоге вынудить их сдаться.
Король Ладикэ не возбранял приорам жить, словно аристократам, на широкую ногу, только обложил их сборами. Его собственное королевство процветало, и тогда уже Оренза не захотела мириться с возвышением соседа – водная блокада Фойиского моря привела к тому, что отец Ивара IX, король Ивар VIII, пошел войной к Бренноданну, но потерпел поражение у его стен и потерял кантон, а сиренгцы узнали куда как худшие времена. Мало того что им запретили носить роскошные облачения, золото, крупный жемчуг и бриллианты, иметь белых скакунов, круглые зонты и двухместные лектики, пиршествовать с размахом и кушать какое угодно мясо, Экклесия еще обнаружила здесь пристанища алхимиков, колдунов и, самое страшное, еретиков, – жесточайшим казням подвергся каждый десятый приор, а о простом люде и говорить нечего.
В Темнейшую Ночь, собрав легатов городов во Дворце Равных, Лодэтский Дьявол пообещал им вернуть порядок, царивший при ладикэйцах, – те, недолго думая, согласились, и пока король Орензы готовился к морской битве, приоры, получив гарантии от короля Ивара, организовали мятежи в городах кантона, изгнали орензских наместников или убили их. Теперь, спустя полтора года, сиренгцы радовались, что не прогадали, – что не понесут кары да что вернули себе право носить богатые платья и иметь впечатляющие выходы.
А эти выходы на самом деле были впечатляющими. Прогуливаясь по Орифу, Маргарита увидела процессию с раздатчиками милостыни, музыкантами, носилками из черного дерева, стекла, позолоты и пурпурного атласа, – и это всего лишь перемещался торговец овощной шерстью – хлопком. Рагнер посмеивался – сказал, что люди дураки, а вдвойне дураки те, кто думают, что это счастье. «Я бы многое отдал, – сказал он тогда, – чтобы выезжать без отряда охранителей».
Тогда как в прочих местах Меридеи многоэтажные дома возводили для обездоленных, в Сиренгидии – для богатеев. С моря Ориф производил неизгладимое впечатление: будто бы скала осыпалась к синим водам гроздьями кристаллов-башенок. Обойти Ориф пешком можно было за час, да вот и трех дней оказалось мало, чтобы разглядеть столицу кантона. Фонтаны с чистейшей водой из горных источников, широкие каналы, пятиэтажные, шестиэтажные и даже восьмиэтажные строения – все узкие, как башни, все из камня или кирпича. Черепичным крышам сиренгцы предпочитали медные, зеленевшие патиной от изумрудного до голубого оттенка. Красочные изразцы, расписные стекла и деревянные кружева с избытком водились даже на самых скромных жилищах. За неимением садов на земле, на террасах сиренцев буйствовали цветники, балконы овивали гирлянды плюща, под окнами, в ящиках, благоухали фиалки, а на крышах самых богатых домов виднелись беседки с клумбами и мраморными изваяниями. Над этим Рагнер уже не смеялся – сказал, что нет ничего дурного в том, чтобы и самому жить среди красоты, и услаждать ею взор других.
Примечателен Ориф был еще тем, что каждый дом являлся лавкой. Рагнер интересовался врезными замками, часами, фонарями и непонятными для Маргариты механизмами. Он так радовался, когда приобрел трубку с увеличительным стеклом, что в соседней лавке купил заскучавшей девушке музыкальный орган, намного больший того, что был у нее в Элладанне. Маргарита пробовала отказаться от ненужного ей подарка, говорила, что едва умеет на нем играть и, вообще, орган стоит аж пятьдесят золотых, а она имеет серебра на сорок семь, но возлюбленный ей заявил, что давно мечтал иметь орган, что всё равно поставит его в замке Ларгоса и что ей волей-неволей придется радовать его уши. Зато в лавках с тканями девушка отвела душу – у нее появилось несколько отрезов ценных материй, роскошнейший плащ, белье из полупрозрачного хлопка (гордость сиренгских ткачей) и тонкая серая мантия в мелкую складку. Довершили ее счастье два эскоффиона из шляпной лавки и головной убор, какому она затруднялась дать название.
Единственное, что покоробило Маргариту в Орифе, так это лупанары, работавшие в центре города, а не на окраинах. Из их окон, отмеченных зелеными ставнями, нарумяненные девушки в открытых платьях призывно махали прохожим. По каналам плавали лодки-лебеди с яркими зелеными шатрами, в каких сидели и женщины, и юноши. Приходилось верить, что юноши не продавали себя и лишь охраняли «общих жен», ведь духовный закон запрещал мужеложство, мирской или воинский закон за этот грех сурово карал уличенных в нем (в первый раз – денежным взысканием, во второй раз – позором, в третий раз – увечьем, в четвертый раз – смертной казнью).
Еще в Орифе Маргарита впервые увидела галеру из Санделии. Из крепости, из окон спальни, проглядывались многочисленные дощатые пирсы, уходившие от набережной в море. Там всегда суетились люди: одни катали бочки, вторые таскали тюки, третьи загружали товары на судна при помощи подъемных механизмов – столбов со ступательным колесом или кранов-журавлей. Длинная и широкая галера превосходила раза в четыре любой из кораблей в порту. Кроме ряда весел она имела две мачты с косыми парусами, помпезные надстройки на корме и на носу, надводный таран и три пушки. Рагнер неохотно признал, что для длительных путешествий вдоль побережий и обороны от морских разбойников, лучших кораблей пока нет, но добавил, что в открытом море «чертову галеру кувырнет всякий ветерок».
«Хлодию» тоже сделали на санделианской верфи. Она не уступала галере по длине, стяги на ее мачтах вились по ветру на высоте шпилей храма, два величественных белоснежных паруса, два косых крыла, вдвое превышали ширину корпуса. Как прекрасный мираж она появилась у Орифа тридцать девятого дня Кротости, и «Роза ветров», любимый корабль Рагнера, в сравнение с ней сразу показалась утлым суденышком. Глядя на синий корпус, расцвеченный белыми, словно лепнина, узорами, Маргарита вспомнила, что «Хлодия» – это имя нынешней королевы Лодэнии по прозвищу Синеокая. «Самый большой и роскошный корабль короля» имел две мачты (по центру и на носу), крутые бока, двенадцать якорей и дополнительную парусную лодку. Двухэтажная кормовая надстройка нависала над волнами тремя ступенями и напоминала бело-синий резной домик. Капитанская надстройка на носу, изящная беседка, из какой трубили музыканты, дополнительно возвеличивала корабль; ее матерчатый купол тоже был ярко-синего цвета. Нарядные белые балюстрады смотрелись кружевной оторочкой на богатом платье красавицы, а косые паруса – ее помпезным двурогим головным убором.
Центральную, самую высокую, мачту «Хлодии» украшал лазурно-голубой стяг с белым морским змеем Ранноров, а над змеем белая рука держала желтую палочку для письма, – знаки принца Эккварта. Багряный стяг с носовой мачты отметился голубым водоворотом «о восьми волнах» – кругом с зазубренными и закрученными краями, в середине какого сияло солнце, – это были знаки Лодэнии: багряный фон символизировал земли, политые кровью, водоворот – неспокойные моря этого королевства, а солнце, по древним верованиям лодэтчан, появлялось из Водоворота Трех Ветров.
«Хлодия» показалась на горизонте, когда Рагнер, Маргарита, Марлена, Магнус и двенадцать их охранителей возвращались к побережью после утренней прогулки. Солнце уже стояло высоко, городской колокол оповестил о начале седьмого часа. Гордо поглядев в свою новую подзорную трубу (широкую и короткую медную трубку из двух цилиндров), Рагнер сказал, что пойдет встречать двоюродного брата. Маргарита изъявила желание составить ему компанию, Магнус и Марлена отправились в крепость, чтобы предупредить о прибытии принца.
Для захода в порт «Хлодии» понадобилось больше триады часа: ее команда убирала паруса, гребцов сто на парусной лодке буксировали ее за корму к берегу, а после того, как в воду сбросили восемь якорей, еще двадцать портовиков притягивали плавучую громадину за канаты к пирсу. Из-за возникшей суеты туда спускаться Рагнер не захотел – вместе с Маргаритой и охранителями остался ждать на набережной.
– Какая же она красивая! – восхищенно сказала Маргарита, рассматривая в подзорную трубу богатую корму «Хлодии. На первом этаже бело-синего резного домика, она видела четыре застекленных оконца и два боковых балкона, немного заходивших за корму; выше, на втором этаже надстройки, за кормой тянулся еще один длинный балкон, над каким нависала сенью смотровая площадка с синим шатром.
– Красивая, удобная и быстрая, – вздохнул Рагнер. – Но с ней много хлопот – сама видишь. Для команды нужно не меньше сотни моряков.
– Почему ты опять вздыхаешь?
– Обидно, – пожал он плечами. – Полвека назад лодэтчане делали лучшие парусники, а теперь мы покупаем их у санделианцев. Обидно, что их корабелы и впрямь лучше наших…
Вдруг раздался одобрительный, многоголосый свист: среди полупьяных возчиков, полуголых моряков и портовых носильщиков по набережной, обмахиваясь опахалом, шла Енриити, одетая в свое лучшее платье – из легкого желтого шелка, расшитое у глубокого выреза мелких жемчугом и янтарными бусинами. Вуаль прикрывала ее лицо, но не таила каштановых локонов. Диана Монаро и два охранителя шествовали с этой «принцессой», словно ее свита.
– Дева Енриити, вы идите-ка ко мне поближе, а то вас или украдут, или без платья оставят, – сказал ей Рагнер. – Моряки народ лихой.
– И чего ты вынарядилась? – тихо спросила Маргарита падчерицу, когда та встала рядом с ней (сама Маргарита носила белый шаперон-чепец и серую мантию-чехол).
– Первое суждение – самое важное, – ответила Енриити, отбрасывая вуаль от лица. – Должен же хоть кто-то произвести благое впечатление, а не срамить имя Нолаонт.
– Чем же я его срамлю?! – возмутилась Маргарита. – Я свободная вдова и, слава Богу, делаю, что хочу. И не открываю для всех в порту плечи… – пробурчала она.
– Дамы, – раздраженно прервал их Рагнер, – ну сколько можно? Дева Енриити, лучше и вы взгляните, – забрал он подзорную трубу у Маргариты и передал ее Енриити. – Правда ведь, замечательная вещь моя труба?!
– А не это ли принц Эккварт? – спросила девушка, глядя в подзорную трубу. – В алом плаще? Приятный такой… Он нам машет с палубы.
– Раз алый плащ, то точно Эккварт.
– И я хочу на принца посмотреть, – сказала Маргарита и попыталась выхватить трубу у падчерицы.
– А тебе зачем? – спрятала ее за спину Енриити.
– А тебе?
– Дааамы… – простонал Рагнер. – Довольно, сил уже нет! Глядите, дева Енриити, сколько желаете. А то дама Маргарита обозвала мою замечательную трубу «срамотой» – пусть теперь губы кусает.
– Да ну вас… – немного обиделась Маргарита и неосознанно прикусила нижнюю губу. – И это не я – это хозяин лавки расписывал, как подглазёвывал с ней за девицами!
– Искал себе ладную невесту, как мог… Зато такую вещь смастерил!