Гибель Лодэтского Дьявола. Третий том

– И что ты мне предлагаешь? – повышая голос, тоже встала Диана. – Выйти замуж за торговца? Ремесленника? Другого воспитателя? Я – должна быть баронессой, и я буду ей! Мы с ним вместе мечтали о титуле. И он мне его обещал. И я получу свое! Уходи, Идер, – спокойнее добавила она. – Не стоит обо мне тревожиться. Не натвори более ничего, понял? Ты взрослый муж – устраивай свою жизнь в Санделии. Я тебя воспитала сильным, как саму себя. Главное: никогда не влюбляйся, не повторяй моих ошибок, – пусть вместо этого тебя любят другие. Я точно знаю, что либо ты, либо тебя. Взаимная любовь – это обман, сказка, в какую верит тот, кто влюблен. Едва ты влюбишься, как проиграешь, – сам не заметишь, как о тебя вытрут ноги… Вот и не влюбляйся никогда, Идер. А если тебя унизят, то не прощай даже любимых, как я… Я ничего не забуду… А его девчонка – она ненадолго. И она безвредна, к тому же дуреха, каких поискать: она сама себе враг. Идер, не вмешивайся больше – я тебе приказываю!

– Почему ты не ушла от него? – спросил Идер, с грустью глядя на мать. – Раньше, когда была красивой?

– Я и сейчас красива… – нервно улыбнулась Диана Монаро. – Это просто из-за слез… Слезы никого не красят… А не ушла я от него из-за тебя: ты – его сын, а он – твой отец… У нас же, у женщин, такой удел – рожать вас, мужчин, и страдать от вас же…

Диана Монаро повела сына к двери и на прощание очень крепко обняла его, зная, что видит Идера в последний раз. Он несмело обнял мать в ответ, зарывшись носом в ее светлые волосы.

– Теперь уходи, – приказала она, отстраняясь. – Тебе опасно быть здесь. И мне ты хуже сделаешь, если тебя увидят. Не возвращайся, Идер, слышишь?

Идер ей не ответил – молча вышел за дверь, что сразу же за ним закрылась. Покидать коридор он не спешил. Немного подумав, человек в желто-красном платье столового прислужника бесшумно прошел дальше по коридору и отрывисто постучал два раза в предпоследнюю дверь.

– Идер? – донесся из-за нее шепот Гюса Аразака.

– Я согласен убить ее, – негромко ответил тот. – Давай ключ.

– Меня самого закрыли и ключ забрали, но он будет у тех, кто меня скоро придет убивать. Спасешь меня – получишь ключ.

Идер мрачно смотрел на закрытую дверь и ничего не отвечал.

– Я же не выдал тебя, помог увидеться с матерью, – говорил невидимый Гюс. – Я не плутую… Я тебе еще кое-чего любопытного скажу…

Пока Идер слушал Гюса Аразака, он потирал рукоять тонкого, длинного кинжала, скрытого под желто-красным камзолом прислужника.

________________

Тому, кто не достиг возраста Послушания, следовало удалиться с застолья по окончании часа Трезвения. Благодаря этому предписанию Экклесии, забота о Филиппе стала для Марлены отличным поводом покинуть торжество. Она солгала мужу, что вернется в замок, как только уложит подростка спать, но Огю Шотно отошел вместе с ней и Филиппом, словно что-то подозревал.

Зайдя в дом из светлого ракушечника управитель замка направился в гостиную, а Марлена увела Филиппа наверх. К удивлению подростка, его вовсе не собирались укладывать спать. На втором этаже, в маленьком коридоре, Марлена ему сказала:

– Я только возьму сумку, и мы пойдем к вам домой.

Короткая радость Филиппа сменилась разочарованием.

– Но я не хочу, – запротестовал он, хлопая глазами точь-в-точь как Маргарита. – Там же – ах! – Лодэтского Дьявола скоро свезут. Меркуриалий же!

– Празднование скоро закончится, – погладила его по голове Марлена. – Не возражай мне и не капризничай – и тогда я испеку сладкий-сладкий пирог с яйцами, как ты любишь.

– Идет! – обрадовался Филипп. – Но мы ведь вернемся назавтру?

Марлена лгать не любила, а тем более тем, кто имел детский разум.

– Не сомневайся в том, что завтрашний день удивит тебя даже больше, чем сегодняшний, – выкрутилась она.

В хозяйской спальне Марлена достала из свадебного ларя сумку и огляделась – более она не собиралась сюда возвращаться.

«Более трех лет супружества… – думала Марлена, проходя на середину комнаты и трогая занавес. – Почти три с половиной года в ночах на этом ложе и в днях у окна с видом на замок… Огю распоряжается хозяйством такого большого дома – замка герцога: ругается с прислугой, высматривает их огрехи и считает расходы. Приходя в свой дом, он отдыхал – так он сам говорил. К его возвращению я зимой грела ему домашние башмаки, летом его ждал холодный напиток, перед сном – ароматная вода для омовения. И, конечно, я всегда заботилась о его тутовой наливке. Он говорил, что вокруг каких только яств нет, но только тутовую наливку он никогда не разлюбит… и меня тоже, как эту наливку. Я же улыбалась и думала, что он такой малыш в свои сорок лет… Ему нужна была мама и жена в одной женщине, а вместо молока – тутовая наливка, – и он был счастлив… И я тоже была счастлива. Да, в этом доме мне бывало очень хорошо… – еще раз оглядела спальню Марлена. – Всё же было и много хорошего за эти три с лишним года. Огю стал мне близок…»

Она присела на кровать и погладила подушку, вспоминая, как муж забывался сном, уложив свою голову промеж ее грудей, и сладко причмокивал, будто дитя.

«Все три года Огю был мне вместо малыша, ранимый и слабый… Только здесь, со мной, он становился настоящим… Жаловался мне, что его деда герцоги Лиисемские почитали за близкого друга, отца – за уважаемого человека, а его самого держат за прислугу, хотя он достоин титула за свои непосильные труды. И он не понимал, отчего так, а я, хоть знала ответ, ни разу не сказала правды: что его попросту не любят и не уважают, потому что он – это он – тот, кто сам никого не любит и никого не уважает. Я думала, что он хотя бы меня любит, но ошиблась… Он любит одного себя и искренен в своих заблуждениях, когда принимает любовь к себе за любовь ко мне. Я никогда не смогу простить его, но… кажется, мне его жалко. Жалко, как увечного… Разве он виноват в том, что не умеет чувствовать сострадание как другие люди? Жалея одного себя, он живет без сердца, как иные живут без ноги или руки…»

Вставая с кровати, Марлена вздохнула и с сумкой в руках быстро вышла за дверь, словно боялась, что еще немного и она передумает бежать. Спустившись вниз, она попросила Филиппа подождать ее на улице.

– Огю, – зашла она в гостиную, где ее муж пил тутовую наливку. – Я больше не вернусь. Прощай. Ты свободен и можешь жениться вновь. Скажешь, что я заболела проказой и удалилась в монастырь. Уверена, ты всё сможешь ловко устроить и всех обмануть… Искать меня никто не станет, но на всякий случай купи для меня стелу рядом с могилами отца и брата. Это всё. Живи с этой минуты как угодно.

Огю Шотно, подскакивая на ноги, взвыл и подбежал к ней.

– Как не вернешься, – выпучил он страдальческие глаза. – Что значит «ты свободен»? Что значит «как угодно»?

Марлена без смущения ответила, глядя ему в лицо:

– Я полюбила другого и изменила тебе с ним, Огю. Я собираюсь бежать с ним очень далеко. В другое королевство… Я исчезну, а ты после похорон моего имени получишь свободу.

– Стой! – схватил ее за плечо Огю. – Этот священник? Брат Амадей, который здесь… с монахами, – медленно добавил он, начиная понимать, что происходит. – Брат Амадей был в плену у… Марлена?! – изумился Огю. – Ты меня попросила впустить в замок людей Лодэтского Дьявола? И бежать с ними собралась?

Марлена убрала руку мужа со своего плеча.

– Ты всегда был слишком умным, – с досадой сказала она. – Иди… Беги и ты… подлизывайся к мерзкому убийце моего брата, к этому Свиннаку! Сообщи ему, заслужи милость, а мне пора уходить! Филипп должен быть за замковыми стенами, быть в безопасности.

Огю Шотно помотал головой.

– Без меня тебе не выйти. Лучше я сейчас пойду с вами. И потом тоже… Туда поеду, куда и вы отправитесь.

– Огю? – не поняла Марлена. – Ты со мной и Амадеем поедешь? Как кто?

– Разберемся, Марлена, – засуетился управитель замка. – Я только возьму сбережения, и мы пойдем. Не бойся подвоха… Я проведу тебя и Филиппа за ворота. Да и в городе сейчас уже темно и небезопасно. Вы ведь через весь город пойдете к этому отроку домой?

Марлена кивнула.

– Огююю, – умоляюще протянула она. – Не стоит тебе с нами ехать. Тебе будет больно.

– Мне будет больно, если ты вот так и уйдешь с обидой на меня, – решительно заявил Огю. – Не переживай: я не ревнив, – солгал он. – И я слова не скажу ни тебе, ни брату Амадею. Буду жить в одном городе с вами. Возможно, ты меня когда-нибудь простишь и будешь приглашать на обеды как друга. Это всё, чего я хочу.

Марлена, не желая тратить драгоценное время, сдалась, и спустя триаду часа они втроем вышли за Первые ворота. С холма им хорошо был виден полыхавший вдали лес. Запах гари уже достиг белокаменного замка.

________________

Рагнер и другие «монахи» появились в замке незадолго до часа Воздержания. Через несколько минут после начала их «молитвы» молодой мужчина в форме преторианца, но без кирасы и шлема, пересек ристалище, подозрительно посматривая на плечистых священнослужителей. Рагнер встретился с ним взглядом, вложив в него всю свою любовь, как делал брат Амадей. Это подействовало – гвардеец успокоился, перестал на них пялиться и направился к караулу у прохода в парк.

Рагнер, наоборот, стал изучать незнакомца.

«Вроде бы ничего особенного, – думал он, – но идет плавно и тихо. Шагов не слышно. Необычно как-то».

Гвардеец что-то передал дозорным и получил новую желто-красную одежду, а после его выпустили в парк. Рагнер же нахмурился: даже один человек мог наделать много шума.

«Если вернется не вовремя, то может стать крупным затруднением, – продолжал рассуждать Рагнер. – Но что делать? Сейчас всех тут убить – только всё испортить. Пусть уходит. Остается надеяться на его и мою удачу. Воля Божия, будь она неладна…»

Рагнер снова сосредоточил свое внимание на цитадели крепости, выбросив из головы лицо гвардейца, которое ему не понравилось, несмотря на его благообразие. Больше никто мимо них не проходил, из крепости порой доносились развеселые, пьяные вопли гвардейцев, также отмечавших Меркуриалий, а из парка лилась бодрая, танцевальная музыка. Уже начиналась вторая триада часа, как «монахи» молились, и караульные часто дергали глазами в их сторону, но прервать служителей Бога пока не решались.

Аргус должен был прибыть к крепости с минуты на минуту, и вдруг музыка неожиданно оборвалась – Феб Элладаннский читал в парадной зале свои долгие вирши, в каких Лодэтский Дьявол на коленях молил Бога о милости, и даже не догадывался, насколько был прав. Спокойствие стало изменять Рагнеру, и с каждой новой минутой, что длился непредвиденный музыкальный перерыв, он холодел всё сильнее. Впервые за много лет Лодэтский Дьявол по-настоящему обратился к Богу: взмолился, чтобы Аргус не появился до возобновления танцев и громкой музыки в замке, ведь истошные крики из крепости, напугали бы Альдриана и стражей на воротах.

«Боже, – говорил про себя Рагнер, – я не уверен, что ты есть, – это так. Вот тебе верный способ доказать мне это. Я ведь немного прошу: жалкой музыки от тебя, Всемогущий. Не каких-то расчудесных чудес! Чертовой музыки, и всё! Тогда я поверю в тебя… Я и сейчас верю – не зря же обращаюсь… Знаю, что ты, должно быть, обижен на меня за Великое Возрождение. Я больше не буду – слово Рагнера Раннора. Встану, как все, на колени…. И молиться буду и слезы лить после полуночи. В три ручья зальюсь, не хуже своей плаксы! Честно… Я клянусь, что удалюсь на покой, – и сатурномеры больше никто из храмов снимать не будет. Если я когда-либо отправлюсь вновь воевать, то только из-за долга. И еще верни мне ее, мою любимую. Ради нее я стою здесь на коленях и уже не чувствую их. Прошу… Музыку и мою красавицу-плаксу: всё, что я хочу от тебя. А в ответ еще клянусь, что помирюсь с Экклесией. Буду так стараться, как никогда до этого… И потом стану щедро жертвовать – ты удивишься насколько щедро… храм построю… Ну чего ты еще хочешь? Чего тебе еще от меня надо? Где чертова музыка? – начинал злиться Рагнер. – Пошел ты… Сиди у себя в облаках или где там еще, хохочи… Хотя, если верить монаху, у тебя и зада-то нет и сидеть тебе не на чем. А может, мне Дьявола начать просить? Не будь так уверен, что не попрошу! Ну, чего тебе надо, дай знать?! Я буду рад исполнить, если смогу!»

Вдруг Рагнер услышал тихие слова из молитвы брата Амадея.

– Направь герцога Раннора на путь света, дабы он старался быть милосердным, ценил жизнь и понимал, что забрать ее легко, но не он ее подарил, значит, не он забирать должен. Поймет пусть, что движим он враждой, что сеет он страдания и множит слезы матерей, жен и чад младых, что так он лишь приносит в этот мир горести и разрушения, что так рождает неверие в тебя, Боже, разочарование в милости твоей и ввергает через утрату надежды на тебя, Боже, несчастных и ни в чем не повинных в Порок Уныния, ибо радости они более не знают, да и не желают знать. И осознав это, пусть раскается, пусть откажется от сил вражды и повернется к силе любви и добра…

Рагнер совсем недобро посмотрел на праведника и произнес про себя:

«Раскаяться – это уж слишком… Как я могу вот так взять и раскаяться? Не чувствуя я того, что был неправ, и не сожалею – раз убил кого-то, значит, они это заслужили, – ты уж извини, Боже… Не надо было тогда делать меня рыцарем… Но я могу дать слово, что постараюсь. Я уже полюбил, так что у меня может получиться… Я буду весьма сильно пытаться быть… добрее… Да… добрее. Не то чтобы жалеть всех вокруг буду, но убивать отныне стану изредка. Хорошо? Я согласен… Слово Рагнера Раннора: клянусь, что отныне убью, лишь когда не буду иметь иного выхода… Дай знак и ты. Возобнови чертову музыку и более не прерывай ее до конца шестого часа».

Бог будто на самом деле услышал клятву Рагнера – и Феб Элладаннский под овации покинул центр залы, уступив его танцующим парам. Музыканты на балконах парадной залы громко заиграли в свои инструменты – загудели флейты и зазвякали кимвалы, а Лодэтский Дьявол выдохнул. Коленки у него болели так, что он едва чувствовал ноги. Его переодетые послушниками воины выглядели такими же. Все они нервно пересматривались, сверкая под капюшонами отблеском глаз в свете факелов.

________________

В это самое время к воротам Южной крепости быстро приближалась сотня всадников в желто-красных нарамниках воинов Лиисема. Откуда они взялись, дозорные на Южных воротах не видели из-за темноты и дыма, охватившего лес. Возглавлял отряд принц Баро, роскошные доспехи которого все воины узнавали издалека. Четверо звездоносцев в заметных белых нарамниках скакали подле него.

Южный вход отличался от прочих тем, что он начинался от башни у городской стены, среди редкой рощицы вдоль дороги, затем переходил в защищенный стенами, стрельницами и новыми башнями проход к вершине холма, а оканчивался толстой квадратной башней с самыми массивными воротами. Всего от крепостной стены и до последней башни нужно было миновать четыре опускные решетки. У подножия холма проезд в крепость оцепило пятьдесят преторианцев. Появившийся из дымной лесной дороги отряд смело направился к ним.

– Ворота́ крывай! Па́ааживее! – прокричал из первых рядов всадников рыжеватый воин с шутовским ртом. – Рааасступись! Барон Тернтивонт весь изранёный! Лекарь нужон! Его конь надорвался на бочонку с порохом! Нямедля, говорю, с дороги! Ворота́ нацтежь! Вот-вот загибнёца наш первой ррыцарь! Чудо, дча живай!

Пока решетка поднималась, четверо воинов спешились, развернули плащ, на какой свалили малоподвижное толстое тело, до этого лежавшее на шее коня, а после быстро его понесли к воротам. Гвардейцы, глянувшие на «носилки», увидели перемотанную тряпками, залитую кровью голову их полководца и длинную бороду, повисшую паклей. Битны виднелись и на руках, и на ногах, и на туловище барона Тернтивонта. С него сняли доспехи и камзол, оставив героя Меридеи в нижней рубахе и красных, грязных от земли штанах. Принц Баро и его воины-монахи, не спешиваясь, следующими направились к воротам.

Через пару мгновений преторианцы позабыли о полководце Лиисема, потому что звездоносцы вели коня, поперек которого, лицом вниз, лежал связанный и примотанный к скакуну рыцарь в черных доспехах. Все пятьдесят воинов гвардии уставились только на эту фигуру. Голову рыцаря покрывал позорный холщевый мешок, из какого доносилось возмущенное мычание, а принц Баро держал в руках вороненый шлем, будто голову поверженного врага. Преторианцы обступили принца, стали хлопать и свистеть ему, не позволяя проехать дальше, и он, не поднимая забрала, обратился к ним с пламенной речью на меридианском, сопровождая ее красочными жестами.

– Лодэтский Дьявол! – громко и бодро говорил «принц», зная, что его не понимают. – Огонь Великий, до Небес возносящийся! Тьму и холод от нас отгоняющий! Жизнь дарующий и ее пожирающий, пощади человеческий род, слабый род! Успокой свою мощь! Усмири ты и нашу плоть! Лишь Огня устрашатся земные правители, Пекла Адова, души в тлен обратить грозящего! Да Дьявола! Ада властителя, убоятся все смертные грешники! Под личиной иной он живет среди нас, сеет слух нечестивый! Неправедный! Разум слабых смущает лукавством, разум сильных пугает коварством… Лодэтский Дьявол!

Под бурные овации «принц» махнул всей сотне воинов Лиисема следовать за ним.

Лорко шел впереди и громко кричал, чтобы живее поднимали решетки – и те, как по волшебству, возносились вверх еще до его приближения: угрозы стражи не видели, а вот стать виновными в гибели героя Меридеи боялись. Следом за «носилками» ехали под аплодисменты принц Баро со звездоносцами, униженно водруженный на коня пленник в вороненых доспехах и долгая цепочка из хмурых воинов Лиисема в желто-красных накидках.

У предпоследней поднявшейся решетки к Лорко вышел седовласый Парис Жоззак. Глава стражи отправился рядом с рыжеватым парнем вверх, к последним воротам в квадратной башне.

– Я здеся главный на всех ходах замку, – сказал он Лорко. – Мим меня блоха не проскочит! Эта… – оглянулся он назад, – неужто самого Лодэтского Дьявола пленили? Неужто?

– Принц Баро, как и обезщивал! Эх, верён слову, сяй лев баро́йскай! – бодро отвечал Лорко, поднимаясь на холм вдоль высоких стен. – Вся! Концу войне! Мы воротатися ужа скорою. Ента первои, – махнул он на сотню человек позади себя. – Их тожа всех пущать в крепоцть! Герои! Ранёнае тока многие…

– Как вышло-то? Как Дьявола пленили? – не отставал от Лорко седовласый глава стражи.

– Да не знаю я. Ента вся принц Баро… Но он по-меридьянски вся дча-та чешат. Я не ясняю. Спроси сам, коль хошь.

– И я не разумею меридианский … – расстроился Парис Жоззак. – А чё мешок на голове?

– Спроси у принцу Баро, я жа сказжал… Экая-то ррыцарская забава… Наш герой Меридеи кабы не предцтавился! – кивнул рыжеватый парень на толстого бородача на носилках. – Я ни о дчам ином и думать не могю!

Парис Жоззак дошел с Лорко до последней башни и приказал открыть проход. Тяжелый, сплошной заслон медленно пополз вверх, но за ним находились еще одни окованные железом ворота из дуба.

– А с нашим бароном чё? Поправится? – вглядывался в окровавленное, плотно забинтованное лицо толстяка Парис Жоззак и жалел, что не захватил фонаря.

– Я не врадчаватяль, – повел плечами Лорко, тоскливо глядя на медленно поднимавшийся заслон.

Тем временем к ним подъехали принц Баро, звездоносцы и лошадь со связанным Лодэтским Дьяволом.

– Ууу, – показал кулак черным доспехам Парис Жоззак. – Добралися мы до тябя, мерзота! Всегда зызнавал, чё те стишки – брехня.

И седовласый страж выругался так сочно, что даже у Лорко приподнялись брови, а мужчина в черных доспехах дернулся, как от удара.

Остальные всадники в желто-красных нарамниках растянулись по всему проходу, от подножия холма и до его вершины, ожидая открытия ворот Южной крепости. Преторианцы с башен их спрашивали о битве, но те молчали, и лишь несколько человек из всего отряда устало отвечали, что не видели, как пленили Лодэтского Дьявола.

– А почто все на конях? – всмотревшись в накидки воинов, спросил Парис у Лорко. – Пехота ведь!

– Каво сащали в хранителя́, тага и взяли, – нашелся Лорко.

– А чё конница?

– На последням взрыву всё загибли или дюже ранянае, как наш первой ррыцарь, – вздохнул Лорко, нащупывая меч. – Эких цледом вёзут… Слава Богу, дчасть конёв паслася на лугу.

– Да? А мы давно уже не слыхали взрывов…

– Далёкае отсюдова…

– А прочие взрывы слыхивали, а они тоже далече былись.

– Нууу… Ента-та яснае! – уверенно изрек Лорко, прислушиваясь к лязгу за дубовыми воротами. – Жавее тама! – крикнул он. – Герой Меридеи здеся сумрёт щас, раззявьё!

– Так что взрывы? – напомнил Парис.

Лорко его проклял.

– Ну… простою ветер тада дул в сю сторону́, – придумал он. – А щас в не в сю. Вот и не снёсло ветёром звуку, яснае, а?

– Звуку и без ветру носит! – засмеялся глава стражи. – Да ты дурачок вовсе.

– Тода не цнаю, – искренне обиделся Лорко.

Когда дубовые двери распахнулись, Парис Жоззак первым зашел на площадь перед Южной крепостью, снял факел со стены и осветил лицо барона Тернтивонта. Он тут же издал вопль, понимая, что его провели: у старика оказалась совершенно гладкая кожа возле маленьких испуганных глазок, какие тот на миг приоткрыл и в испуге быстро захлопнул. Четверо лодэтчан немедленно выпустили из рук плащ, уронив недовольно застонавшего толстяка на камни, выхватили мечи и напали на стражу. Заслон на воротах снова начали опускать, но звездоносцы, принц Баро и еще восемь всадников успели прорваться внутрь. Четверо пеших лодэтчан вместе с Лорко побежали вверх по винтовой лестнице, а тринадцать всадников заехали на площадь перед крепостью и старались никому из гвардейцев не дать подойти к надвратной башне. Парис Жоззак убежал в крепость, криком полоша сослуживцев и поднимая тревогу. В тот самый момент в замке грянула веселая музыка, и ее бравурность нелепо вторила разворачивавшейся резне. Вдоль прохода к Южной крепости творилось безумие – лодэтчане с лошадей лезли в другие надвратные башни и захватывали их. Темный лес зашевелился – и из дыма появилось сонмище жутких головорезов, быстро окруживших пятьдесят преторианцев у городской стены.

На площади возле крепости шел самый жаркий бой. Всадники отражали нападки гвардейцев, а четверо лодэтчан бились внутри надвратной башни с десятью стражами – к ним на помощь ловко, как кошки, используя кинжалы, лезли по каменным стенам еще несколько переодетых захватчиков. Гёре, перебинтованный, залитый чужой кровью и с фальшивой бородой из конской гривы, шаркая ногами, бегал среди сражающихся, причитал от ужаса и пытался за чем-нибудь укрыться, но то сам был недоволен убежищем, то его шпыняли воины. Пару раз меч просвистел над его головой. Конь со связанным рыцарем в черных доспехах, мычавшим и подпрыгивавшим на спине скакуна, следовал примеру повара и неприкаянно носился по небольшой площади неровными кругами. В тот самый момент, когда из крепости выбежала почти сотня преторианцев с двуручными мечами, арбалетами и ружьями, заслон пополз вверх, дубовые двери распахнулись и головорезы, уже сбросившие желто-красные накидки, ворвались в Южную крепость.

________________

Тогда и дозорные на другой стороне крепости, возле ристалища, услышали далекие крики, более ничуть не напоминавшие пьяное веселье, и занервничали.

– Амадей, – тихо сказал Рагнер. – Начинается. Ты закрой глаза и спрячься где-нибудь.

От поста караула, от выхода в парк, к праведнику направился в помпезной полосатой форме не кто иной, как Раоль Роннак. Другая троица дозорных стала отпирать решетчатую дверь в проходе, чтобы выпустить монахов.

– Я извиняюсь, – сказал Раоль брату Амадею, – но вам лучше уйти. Извиняюсь, братья, – обратился он к поднимавшимся «монахам». – Порядок такой. Благодарствуем вам!

Одни «послушники», развязно разминая ноги и спину, направились к ящику, другие пошли к выходу. Брат Амадей продолжал молиться. Из замка, через парк, трубил бодрый гул флейт – и заглушал трубы смотровых.

Последним, не считая праведника, поднялся Рагнер и с досадой посмотрел на черноусого гвардейца возле брата Амадея: сразу же нарушить свое обещание Богу ему не хотелось.

– Брат Амадей, – повторил Раоль, – поднимайтесь, пожалуйста. Мы все это очень ценим, но порядок есть порядок…

Послышались новые крики с другой стороны крепости. Им ответили сдавленные стоны трех дозорных у выхода в парк, которых за мгновение зарезали пять «послушников». Еще четыре «монаха», открыв длинный ящик, достали заряженные арбалеты и подстрелили болтами двух заоравших караульных у крепости. Рагнер в два удара сбросил Раоля на землю, достал его же меч и приставил клинок к горлу черноусого мужчины. К веселому гулу флейт и кимвалов добавились песни скрипок и виол.

– Я тебе помочь пытаюсь, – процедил Рагнер, думая, что нелепо умереть под звуки, от каких так и тянуло пуститься в пляс. – Умрешь и ты, и все, кто в крепости. Слышишь вопли? Это через Южные ворота прорвались две тысячи моих воинов, и они там сейчас режут твоего преторианского собрата. Убеди всех, кого я встречу, сдаться в плен – и тогда они останутся живы.