Квантонавты. Пятый факультет

– А что особенного в девятом классе? – помедлив, спросил Коля.

Можно подумать, только девятиклассники способны бунтовать и строить машины, которые видят сны. Шестиклассники, по Колиному твердому убеждению, были ничем не хуже, а скорее даже лучше любого девятиклассника, причем во всем. Коля, к примеру, был шестиклассником.

– Вот ты где! – неожиданно воскликнул Казимир Яковлевич и устремился куда-то вбок.

Коля увидел небольшой мобиль без кабинки и спину сидевшего за его рулем. Мобиль, неторопливо кряхтя, катился в сторону леса.

– Булат Баирыч! Булат! Стой! – закричал директор и, наплевав на ноблес оближ[5], побежал.

Егор Семенович и Коля припустили за ним.

– Стой, говорю!

Мобиль остановился, сидевший в нем человек обернулся – явно ученик, русый, долговязый, в панаме, с едва-едва пробивающимися усиками над верхней губой.

– Стой, – сказал директор. – Андрей? А где Булат Баирович?

– Я за него, – бесстрашно ответил долговязый. – Здравствуйте, Казимир Яковлевич. Здравствуйте, Егор. Здравствуй, мальчик.

– Андрей, добрось-ка нас до Колмогорова.

– Да тут идти-то.

– Добрось, говорю. Там буза, мы должны появиться солидно.

– Мне нужен приказ директора, – строптиво сказал Андрей. – Письменный. Булат Баирович велел.

– Щас будет тебе приказ! – зловеще сказал Казимир Яковлевич и полез в свой планшет. – И тебе, и Булату Баировичу твоему!..

– Да шучу я, Казимир Яковлевич! – Андрей неожиданно рассмеялся гулким баском. – Мы же буквоеды начинающие, неопытные. Садитесь уже.

Директор покрутил головой, но ничего не сказав, уселся рядом с водителем. Егор Семенович тем временем уже ловко устроился на спинке сиденья. Мобиль вернулся на дорожку, затем, проехав метров пятнадцать, Андрей свернул налево, и их взору открылся корпус факультета Колмогорова.

– А это у вас кто? Оруженосец? – неожиданно спросил Андрей.

– Новенький, – весело ответил директор. – Художник, понимаешь. Мастер по кленовым листьям.

Андрей живо обернулся и посмотрел на Колю. Егор со сдержанным любопытством переводил взгляд с одного на другого.

– А, ясно, – сказал Андрей, возвращаясь к вождению. – Флюктуация.

– Уверен? – Егор поднял бровь. – Ты же его первый раз видишь.

– Конечно. Система поправит. Вылетит как миленький.

– Во-первых, не так это просто… – начал директор.

– Я понял, не утруждайтесь, – мягко, но решительно прервал его Андрей. – Ситуация не стоит слов, потраченных на описание.

На этот раз хмыкнул Егор.

– Что? – тут же отозвался Андрей. – Я опять грублю?

Ему никто не ответил, и некоторое время ехали молча.

– Где они бузят-то нынче? – спросил Егор. – В жилом или семинарят, как обычно?

– Да как обычно, – ответил долговязый.

– Ты, кстати, не вникал, в чем там дело?

– Да тоже как обычно – кривополяция.

– Криво – что? – подал голос Коля.

– Кривая экстраполяция, – пояснил Андрей. – Некорректно перенесли ограниченную модель на более широкий класс объектов. Источник и причина всей бузы во все времена.

– А подробнее? – спросил Казимир Яковлевич.

– А подробнее я не вникал. У меня у самого тут задачка зловредная. Некогда мне.

– У тебя белая тряпка есть?

– Только зеленая.

– Давай.

– Может, это хандра? – предположил Егор, глядя на небо. – У них бывает.

– Нет, Егор, – ответил Андрей и остановил мобиль. – Это буза. Небольшая, на три балла, но буза. Поеду я, Казимир Яковлевич. Пока, флюктуация.

Долговязый Андрей утарахтел по своим зловредным делам. Директор, учитель и новый ученик Школы квантонавтов остались перед входом в колмогоровский корпус. Коля с недоумением проводил старшеклассника на мобиле взглядом, затем осторожно спросил:

– Так, значит… ничего страшного?

– В смысле? – не понял Егор Семенович. Он, прищурившись, разглядывал из-под ладони лестницу и главный вход.

Директор достал маленький театральный бинокль и водил им по фасаду корпуса, наполовину скрытому акацией.

– Он какой-то спокойный…

– Андрей считает эту проблему тривиальной. И думает, что я знаю, как действовать, – сказал Казимир Яковлевич и мрачно добавил: – Все так думают.

– А вы знаете? – осторожно спросил Коля.

– Должен знать, – коротко ответил директор. Потом покосился на мальчика и спросил: – Или нет?

Коля не успел ответить.

– Андрей у нас колмогоровец, понимаешь ли! – с усмешкой объяснил куратор. – Хоть и староста. Внешняя жизнь беспокоит их очень редко. Вот внутренняя…

– Окна в порядке, двери не забиты, ничего не горит, – сказал директор себе под нос. – И впрямь на троечку буза-то. У них же там ни препаратов, ни культур опасных нет?

– Да откуда… Слушайте, может, Гаврилу Цыденыча попросить к ним сходить? Они его любят.

– Все его любят! – ответил директор сердито. – Не пойдет он к ним. «В прошлом году, – говорит, – когда я пошел, я почти что понял, о чем они мне толковали». Почти понял! «Казимир, – говорит, – тебе что, нужен сумасшедший физрук?»

С неба донесся раскатистый рокот. Все задрали головы, и Коля увидел, как стремительный, хищного вида и защитной окраски краснозвездный вертолет плавно скользнул и начал давать круг, снижаясь. В кармане у директора заурчала «труба». Казимир Яковлевич схватил ее и почти сразу закричал:

– Да, да, да! Вижу, не глухой! Иду, иду! Генерал?… Трое? Иду уже, иду!

– Так, – сказал он, положив «трубу» в карман. – Это комиссия, мне надо с ними говорить глаза в глаза. Так до них быстрее доходит. В общем, Егорушка, надеюсь на вас. Николая определите на факультет, но сначала решите с жильем, там у вас вроде пара вариантов есть.

– А как же буза? – спросил Коля.

– Я на вас надеюсь, – раздельно повторил директор и подмигнул ему. – Вот, держи. Вернешь, когда устроишься.

И, вручив Коле бинокль с зеленой промасленной тряпкой, он испарился.

– И чашка не помыта, – сказал мальчик мрачно.

Егор сидел на корточках перед большим картонным листом, лежащим прямо перед ступеньками, на котором было крупно написано: «Баррикада» – и изображены стрелки, математические знаки и цифры.

– «Баррикада 4x2 м. Стрелка вверх меньше или равна семнадцати „эл“», – прочитал он вслух.

– Это ограничение возраста, – догадался мальчик.

Егор Семенович встал, наморщил лоб и с силой потер нос.

– Ну что ж, – сказал он. – Рисковать пока смысла нет. Разрушений не видно и не предвидится, буза, по оценке Андрея, умеренная, а по моей – символическая…

– А может, она сама, того… пройдет? – спросил Коля. – В смысле, зачем ею заниматься, если она, ну, символическая?

Егор Семенович некоторое время смотрел на него прищурившись, затем произнес:

– Я тоже так думал. До сегодняшнего утра. – Он встряхнул головой и заговорил другим голосом, уверенно и четко: – Вот что, Николай. От имени и по поручению администрации назначаю тебя переговорщиком с этими вольтерьянцами. Раз мне к ним нельзя, будем держать связь через болталку. Планшет-то у тебя подцепился уже к сети?

– Подцепился, но…

– Главное, не спорь с ними, – сказал куратор. – Кишка у тебя против них тонка. Без обид.

– Да какие обиды… – произнес Коля. И спросил, чтобы перевести тему: – А что это за вертолет прилетел?

– У-у… – протянул Егор Семенович. – А я думал, ты догадливый. Данных ведь более чем достаточно.

Коля насупился:

– Ну извините.

– Не извиняйся, тебе идет, – легко ответил куратор. – Думать идет, в смысле.

– Что-то тяжеловато идет, – угрюмо хмыкнул мальчик.

– Коля, – начал куратор, внимательно посмотрев на него, – тут дело такое. Ты к нам – сам уже понял, наверное, – попал по ошибке. У нас, конечно, есть отличники, но все они победители или призеры как минимум городских и областных олимпиад, это во-первых, а во-вторых, это олимпиады по физике, химии, математике, биологии и информатике. Не по кленовым листьям. То есть не только по кленовым листьям. Понимаешь меня?

– Конечно, понимаю, – сказал Коля. – Чего тут не понимать. У школы вашей недобор, комиссии, вертолеты, а тут я еще со своим листом. Так?

– Ты не обижайся, если что, – проникновенно сказал куратор, внимательно глядя на Колю. – Поживешь у нас, посмотришь, поучишься. Как тяжело станет, родителям позвонишь, они заявление напишут, ты обратно и полетишь домой, к себе. Ребятам своим расскажешь, как тут у нас, что. Может, городскую выиграешь да опять к нам попадешь. Если захочешь, конечно. А?

Был какой-то отчетливый подвох в том, что и, самое главное, как говорил ему все это Егор Семенович. Не сочеталось это ни между собой, ни с тем, что Коля увидел и услышал раньше, да и вообще с тем, что он знал о мире. Поэтому он молчал, делая вид, что внимательно разглядывает корпус.

– Ладно, – сказал куратор, откровенно за ним наблюдавший. – Узнаешь, чего они хотят, какие требования, и всё. Главное – возвращайся в трезвом уме и твердой памяти. Ну или хотя бы живым.

– Понял.

– Так… – Егор Семенович уже возил пальцами по своему планшету. – Ага, вижу тебя… Скидываю тебе мое распоряжение по флагу. Жить мы тебя определим, если бог даст, в третий… Комендант пока в городе, но скоро будет. Когда вернешься, пойдем туда вместе, я в качестве сопровождения. Ты все же важная персона: парламентер.

3

В колмогоровском корпусе было светло и тихо, лишь откуда-то сверху доносились голоса и какие-то скребущие звуки. Коля прошел мимо многочисленных листов и картонок с надписями «Барьер 2x4 м», «Баррикада 1,5x3», «Ограждение» и даже «Стена из кирпича», там и сям разбросанных по небольшому вестибюлю, и поднялся на второй этаж.

Звуки доносились из-за двери с табличкой «К-212».

Коля сделал глубокий вдох, резко выдохнул и открыл дверь.

В аудитории было полтора десятка мальчишек и девчонок, по виду на два-три года старше Коли. В центре сидел подросток с длинной челкой, в его руках была гитара – это из нее он извлекал скребущее бреньканье. Остальные неровным полукругом сидели на партах и скамейках с задумчивым видом; у некоторых в руках были планшеты. Строгая девочка стояла у доски и выводила сверхчеловеческие профили световой указкой. Единственная осмысленная надпись на доске гласила: «Гуталин».

На Колю никто внимания не обратил, лишь самый ближний к двери паренек строго посмотрел на него, прижал палец к губам и указал на скамейку: сядь и сиди тихо.

– Так, ну давайте еще раз, – сказала девочка у доски.

– Катя, может, хватит, – сказал гитарист. – Ясно же, что не то.

– Давайте пропустим гуталин, – твердо сказала девочка. – Может, дальше что-то всплывет. Ребята, копните семантику поострее, уже четко в направлении «декаданс». Поднимите справочник по периоду.

– Поднял.

– Уже? Держи контекст тогда. Кеша, давай.

Гитарист, которого звали Кешей, ударил по струнам и ломающимся, слегка гнусавым голосом запел:

– «Я крашу губы гуталином. Я обожаю черный цвет…»[6]

– Так, стоп. Есть? Ну ребята!

– Всё то же, панки.

– Какие-то эмо, – подал голос ближний к Коле паренек, лихорадочно листающий планшет.

– Эмо – это что?

– Субкультура, родственная готам.

– Готы. Есть! – вскричала Катя.

– Есть! – одновременно с ней откликнулись несколько голосов. – Черное, смерть, упадок, крушение.

– Фиксируйте, фиксируйте! Кеша, дальше!

Гитарист снова ударил по струнам и продолжил:

– «… черный цвет». Эм-м-м… «И мой герой – он соткан весь из тонких запахов конфет».

– Эфемерность.

– Временность.

– Запахи нестабильны.

– Конфеты сладкие.

– Нормально, ложится. Дальше.

– «Напудрив ноздри…»

– Есть!

– Есть!

– Дальше.

– «Я выхожу на променад, – тщательно выговаривая гласные, пел Кеша. – И звезды светят мне красиво, и симпатичен ад».

– Ну нормально, только гуталин все портит. Катя, что с гуталином делать?

– Горцы, идея!

– Давай, давай!

– Все чрезвычайно плохо.

– А мы не возражаем! – хором откликнулись несколько подростков сразу.

– Это ирония, горцы. Автор не актор[7], он не погружен.

– Не-не-не, погоди, остальная область сверхкомпактная.

– Именно поэтому и сверхкомпактная. Усёк? «Лицом к лицу лица не увидать».

Некоторое время царила тишина.

– М-да-а, – сказал Кеша. – Горцы, он прав. Гуталин – ключ.

– Эх, корреляты-аспираты, а так хорошо ложилось!

– Резюмируем, – сказала Катя. – Текст нерелевантен[8], герой не погружен, является сторонним имперсонатором[9].

– А то и вавилоном.

Колмогоровцы дружно рассмеялись.

– И у нас гость в виде малька.

Все взоры обратились на Колю. Коля почувствовал себя крайне неуютно и с огромным трудом подавил желание встать.

– Тебя Настя послала? Или ты парламентер?

– Я парла… – Коля прокашлялся. – Парламентер я.

– С зеленым флагом?

– Вот распоряжение по флагу. – Коля протянул планшет.

Один из колмогоровцев подошел и прочитал вслух:

– «Я, Щабельский Е. С, куратор Алтаева Н. И., парламентера, по поручению администрации НЦСОД БГУ (Школы), приказываю: с 11:00 до 15:00 сего дня считать зеленую ткань в руках Алтаева Н. И. белой. Число, подпись».

Коля ждал, что будет смех, и уже приготовился поддержать – вот как здорово придумал Егор Семенович, вот молодец! – а дальше и эта непонятная гуталиновая буза, как он надеялся, сама сойдет на нет, обернется шуткой… И обнаружил, что сидит как дурак, с расплывшимся в полуулыбке лицом, а на него по-прежнему строго смотрят пятнадцать подростков, все старше и крупнее его.

– В переговорах смысла нет, – сказала Катя. – Требований никаких мы не выдвигаем. Иди обратно.

Коля еще раз кашлянул и встал, чтобы идти к двери, но неожиданно Кеша спросил его:

– А почему ты не спрашиваешь нас ни о чем?

– А зачем спрашивать?

– Ну… – Кеша слегка растерялся. – Парламентеры обычно стараются узнать причину бузы.

– Вот такой я парламентер, – заключил Коля и сел обратно. – Но, может, вы сами расскажете? Лично мне. А то я тут новенький и не все понимаю.

– Гм… – сказал Кеша-гитарист. – «Не все понимаю» – это ты в самую точку.

– Гм… – поддержали его Катя и другие колмогоры.

– Ты слышал что-нибудь о теории сложности?

Коля решил говорить правду:

– Нет.

Множественный вздох был ему ответом.

– В общем, мы доказали теорему Форрестера[10] в сильной аналитической форме.

– Не может быть! – изумился Коля. – Именно в сильной аналитической?

– Именно.

– Ну тогда, конечно, все понятно, – заключил Коля. – Раз в сильной. А то если бы в слабой, да еще и не в аналитической…

– Юморист малёк-то.

– Горцы, пусть посидит чуть-чуть, – подал голос молчавший до этого подросток. – У нас стратегия еще и выборы. А малёк что поймет, то и унесет.

– Да, – сказал Кеша и, ударив по струнам, извлек бодрый мажорный аккорд. – Буза открыта для всех, даже для администрации. Сиди, малёк, напитывайся.

Коля слегка поднял брови, но промолчал. Странное дело – ему действительно не хотелось уходить. Было что-то такое в этих заносчивых, но симпатичных старшеклассниках – что-то будто давно забытое, но начинающее припоминаться.

Планшет коротко дрогнул. Коля открыл его под партой и заглянул в экран искоса. Егор Семенович прислал короткое сообщение: «?» Коля одним мизинцем набрал «Жду», отправил и стал смотреть на доску и на Колмогоров, сгрудившихся вокруг нее. Какой-то колмогор достал свой комм и слегка пижонским жестом сбросил с него на доску несколько строчек.

Это были стихи.

Наш век растягивает душу —Она становится тонка.И лист пергамента иссушенЗвездой, что в полночь так хрупка.Наш век изыскан и неистовИ беспощаден, словно плеть.Переплетенье новых смысловВсего лишь приближает смерть.

– Хорошо, но нужна мелодия, – досадливо сказал Кеша в стол. Он сидел, двумя руками взлохматив голову. – Мелодия нужна, горцы, кровь из носу! Или хотя бы картинка. А лучше и то и другое. Сами понимаете, иначе никому оно не впилось…

– Отложим! – решительно сказала Катя.

– Отложим, – согласился гитарист.

Все снова стали рассаживаться за партами. Коля понял, что настал перерыв, и начал разглядывать кабинет. На стенах висели портреты, и, похоже, некоторые из них были написаны маслом, во всяком случае они выглядели именно так. На ближайшем к Коле был изображен немолодой мужчина с длинным лицом и густыми бровями, державший в руках книгу; из подписи следовало, что это был не кто иной, как Клод Шеннон[11]. Имя Коле ничего не говорило, а мистер Шеннон выглядел не слишком довольным – возможно, потому, что прямо над его головой красовалась надпись: «В дар любимой школе», выполненная вызывающе белой краской.

Шум разговоров отвлек Колю от портретов, и он обнаружил, что колмогоры уже избрали Верховный Совет Бузы; в него вошли все присутствующие в аудитории К-212, за исключением, разумеется, парламентера. На доске, с которой исчезли стихи, написали огромными буквами: «Buza!»; секретарем и председателем Совета избрали Катю и Кешу соответственно, по причине того, что именно они доказали эту самую теорему. После некоторой дискуссии было решено выбирать также и министров по разным направлениям, причем члены ВСБ оказались удивительно охочи до должностей, которые они сами тут же и изобретали. Далее выяснилось, что эта охочесть избирательна – никто не хотел быть министром снабжения, но все хотели быть министром обороны. Короткая перепалка привела к тому, что Катя и Кеша временно узурпировали власть и назначили снабженцем молчаливую девочку по имени Рута, а министром обороны – подростка по имени Гена. Последний немедля достал из подсобки ножку от стула и, всем своим видом выражая готовность отразить любые угрозы Бузе, начал зловеще курсировать от дверей к окнам и обратно.

Когда наконец приступили к главному – начали составлять обращение к массам, или, как его назвал Кеша-гитарист, манифест, – то здесь Коля начал отчетливо буксовать, так как старшеклассники, во-первых, обсуждали эту самую теорему, из-за которой началась буза, а во-вторых, каким-то образом делали из нее неочевидные Коле выводы, как, например, то, что ходить на уроки и лекции не имеет смысла. Вывод у Коли особых возражений не вызывал, но его беспокоило то, что он не понимает, из чего он был сделан.

Буксовал он, судя по всему, настолько отчетливо, что колмогоры приостановили обсуждение.

– Ну если он не понимает, значит, большинство не поймет, – указав на него, сказала Катя. – Его понимания было бы достаточно, а для необходимых условий у нас времени нет.

Коля снова обнаружил себя в центре дискуссии: на него смотрели полтора десятка старшеклассников, но уже менее снисходительно и со значительно большим интересом.

– Ты не понимаешь? – уточнил Гена.

– Нет, не понимаю, – сказал Коля, разглядывая их в ответ с некоторым вызовом.

– Не понимаешь – объясним. – Кеша отставил гитару, взял указку и пошел к доске; Катя кивком головы указала: садись ближе.

Коля, на ходу доставая планшет, ручку и бумагу, подошел и сел за первую парту.

4

– Таким образом, система за пределами зоны Эс, правее точки Си, – говорил Коля, – с необходимостью вступает на путь саморазрушения. Параметры расходятся, система утрачивает свойство ауто… самоадекватности и идет вразнос.

Староста Андрей и куратор Егор смотрели на доску молча. Коля крутил мелок в пальцах, стараясь делать это не слишком нервно.

Егор произнес полувопросительно:

– И, по их расчетам…

– Для точных сроков у них нет данных, – выждав секунду, сказал Коля. – Они полагают, что такого качества данных нет пока ни у кого и, самое главное, еще не найден способ их обработки.

– Но принципиально…

– Да, – сказал Коля. – Рано или поздно любая система распадается ввиду фундаментального различия скорости роста трех ключевых групп параметров. Человечество обречено: развитие означает смерть.

Коля пару секунд полюбовался на свой чертеж, получившийся похожим на очертания парусника, и закончил:

– И поэтому хождение на уроки и семинары не имеет никакого смысла. Как и весь процесс обучения. Да и вся школа.

Егор потянулся, потряс зачем-то кистями, затем устало спросил:

– Андрей, видишь что-нибудь?

– Не-а. – Староста факультета Колмогорова покачал головой. – Допущения корректны, доказательство строгое. Чисто, Егор. Ребята молодцы. – И добавил тоном чуть ниже: – Ну или я уже староват.

– Николай? – Егор Семенович повернул голову к мальчику.

– A? – растерялся Коля.

– Ты видишь что-нибудь?

Коля непроизвольно сглотнул.

– Пока нет, – сказал он, кашлянув. И добавил: – Но я и не искал еще.

– А надо было! – с неудовольствием заметил Андрей. – Первые замечания часто самые ценные.

– Ну… извините, – сказал Коля и тут же вспомнил, что уже извинялся сегодня.

Он хотел добавить, что он вообще-то в шестом классе и что вообще-то он понял, о чем говорили ему Кеша и Катя, и сумел это донести до них, куратора и старосты… вообще… Но вовремя осознал, что это похоже на хвастовство.

– На первый раз принято, – сказал Андрей. – Но думать надо всегда.

Вот пристали.

– Так, с теоремой понятно, – сказал Егор Семенович. – Нам надо выбрать Коле факультет.

– А что тут выбирать? – удивленно сказал староста. – Он же сумел пересказать доказательство.

– Погоди-погоди!.. – сказал Егор с веселым удивлением. – Он же флюктуация. Ты что, забыл?

– Нет, не забыл. Я просто объективен.

– Объективен он! – усмехнулся Егор. – Но даже если и так, все равно есть правила.

– Ах, правила… – протянул Андрей.

– Итак, Николай, – сказал Егор, достал планшет и парой жестов синхронизировал его с доской. – В школе есть четыре факультета. Первый – это факультет Ландау, упрощенно это фундаментальная физика и химия. Ключевые слова – «пространство и материя».

– Это что за зверь? – спросил Коля, разглядывая герб факультета. – Лев?

– Геральдический. Он вырывается из ящика, который символизирует наши представления о Вселенной.

Символизирующий ящик смахивал на решетку из шариков. Коля посмотрел на Андрея, затем на Егора, но его собеседники, похоже, не шутили.

– Второй факультет – это факультет Вавилова, их направления начинаются с биохимии и микроорганизмов и заканчиваются нейромедициной человека; короче говоря, биологи. Ключевые слова – «жизнь и развитие».

Вавиловский герб был вполне прозрачен – башня из листьев и веток в форме двойной спирали. И Коля промолчал.

– Третий факультет ты уже немного знаешь – это факультет Колмогорова. Андрей его староста.

Андрей коротко наклонил голову.

– Здесь учат всему абстрактному: от теории чисел и высшей математики до языковых структур и когнитивных моделей. Ну, я тебе говорил уже. Ключевые слова – «абстракция и модели». Герб представляет собой фрактал[12].

– Красиво, – сказал Коля, вглядываясь в герб.

– Композиция называется «Колмогоровская сложность», – сообщил Андрей. – Это я ее построил. Сутки почти просчитывал.

Коля вспомнил свой кленовый лист в объеме и внутренне поежился.

– Последний и самый большой факультет, – продолжил Егор, – это факультет Черепановых. Наши прикладники, воплощатели и реализаторы во всех областях: инженеры, конструкторы, строители, экономисты, педагоги… Ключевое слово – «воплощение».

– А что это? – спросил Коля, разглядывая мешанину из стилизованных рисунков и символов.

– В прошлом году у них был герб в виде простой шестеренки за партой, – сказал Андрей. – Год чудесной простоты… Но они опять объявили конкурс, и в голосовании победил вот этот вариант.

– Ты не ответил на вопрос, – заметил Коля.

– Мы можем только догадываться, – сказал Егор Семенович задумчиво. – Наверное, каждый символ обозначает какое-то конкретное направление. Это, видимо, штангенциркуль, символизирует инженеров. Их на Черепанова больше половины.

– Или молоток, – мрачно сказал Андрей. – Чтобы что-нибудь раскокать. Таких там тоже… больше половины.

– Книга и огонь – это явно педагоги, – продолжил Егор. – Возможно, символизирует сжатые, сиречь[13] горящие, сроки обучения… Вот эта загогулина похожа на участок графика, наверное, это экономисты.

– Или это молния… – сказал Коля. – И тогда она символизирует Гарри Поттера. Или энергетиков. Там есть энергетики?

– Есть, есть.

– Вообще, – сказал Андрей, – мы предлагали им помощь и по формированию творческого задания, и по проведению отбора. У нас есть модели для процедур такого рода. Они отказались.

Егор Семенович поглядел на часы.

– Коля, скоро комендант придет, надо вписать тебя в жилье, – сказал он. – Еще надо бы провести с тобой экскурсию… Ну и решить, где ты будешь учиться.

– А разве по моим школьным оценкам этого сделать нельзя? – спросил Коля. – Я же недавно только стал отличником…

– К сожалению, нет, – ответил Егор. – Наш опыт показывает, что желание ученика влияет на эффективность обучения гораздо больше его склонностей. Разница достигает порядка. Так что не ленись.