Смог над Азерой. Червивое яблоко 1

– У тебя женщина? – Азерски с сомнением покосился на небритую физиономию друга.

– Какая к черту женщина! Весь мир будто бы сговорился не давать мне работать. Причем именно тогда, когда дело, вроде бы, наконец-то пошло на лад. В центре завалили всяческой дурью. Совершенно зубодробительная статистика, дыхнуть некогда, кому она только нужна? Правда, платят за нее неплохо. Я бы сказал, очень даже неплохо, но меньшей дурью она от этого не становится. А тему мою по математическим аспектам социально-психологической теории фантомизации зарезали, как надуманную и не имеющую научно-практического значения.

– А она не имеет? – удивился Азерски. – Мне всегда казалось… Конечно, я не теоретик и от всего этого весьма далек.

– Да? – как-то странно скривился лучший друг. – Вот как раз в отношении тебя я бы этого с такой категоричностью не утверждал. Есть тут некоторые аспекты рассмотрения, но их мы с тобою сейчас обсуждать не будем, особенно по инфору. Как-нибудь потом. При личной встрече. Говори скорее, что надо, и, извини, мне некогда.

– Я хочу просить тебя покопаться в моем фанте. Несмотря на все твои “некогда”. Во мне что-то происходит, и это что-то пугает меня до полусмерти. Что я инт, для тебя не новость. Но дело, видишь ли, в том, что эта способность, как бы это сказать…

– Непрерывно совершенствуется, знаю, все знаю, ближе к делу, пожалуйста.

– Не торопи меня. Мне, знаешь ли, надо с духом собраться, чтобы… Одним словом, мой интуитивизм сегодня не просто способность сознательно оценивать то, что у других людей в лучшем случае является смутным предчувствием. Это твердое знание, хотя будь я проклят, если понимаю, откуда оно берется.

Лицо друга исказилось непроизвольной гримасой.

– Я вовсе не сошел с ума, – запротестовал Азерски. – Конечно, это звучит дико, но как иначе объяснить все, что со мною в последнее время происходит? Хочешь доказательств? Пожалуйста.

– Стоп! – сказал Кулакофф напряженным голосом, – Ни слова больше. Пересылай сюда свой фант, и плевать я хотел на всю и всяческую статистику. Мне самому интересно, что это тебе такое вдруг привиделось.

– Мне не привиделось, – запротестовал Азерски. – Что я тебе псих? Как только я нацепил контакторы… ты только не смейся, мне и самому дико, но… ощущение было такое, что заболел он у меня, конвертор, ну, как нога, там, или голова…

– Не-ет, ты не псих, ты дурак! – перебил его Кулакофф все тем же напряженным голосом. – Я же тебе сказал, не теряй ни моего, ни своего времени, скидывай свой фант ко мне на компьютер. Я его сразу к себе в мозг запущу напрямую. Почему? Ну, скажем, для скорости. Тебя устроит такое объяснение? Не-ет, ты, кажется, действительно дурак. Где же твои пресловутые телепатические способности?

Друг получил фант и отключился, а Азерски еще некоторое время сидел и озадаченно пялился в экран. Какие такие телепатические способности? Ведь о Лининых проклятиях он так ничего Сержу и не рассказал?

Как бы то ни было, первая часть намеченного на сегодня плана была выполнена, и следовало приступать ко второй.

По его оценке, толщина скалы между ячейкой и каверной не должна была превышать полутора метров, так что работа, в сущности, предстояла пустяковая. Проломить конвертором проем в стене не составляло особых трудностей. Вот только куда девать неизбежный мусор? Проще всего было бы соединить стену с аннигилятором и постепенно выжечь проем нужной конфигурации, но при аннигиляции выделялось слишком уж много энергии.

После недолгих размышлений, он решил замкнуть конвертор на магистральный энерговод, чтобы избыток ее ушел в систему энергообеспечения. Пусть это будет его маленьким подарком Городу. Или, скажем, компенсацией за предыдущие заимствования.

Рекс тщательно настроил конвертор. Операция была отнюдь не безопасной, поскольку конвертирование такого рода никогда еще не проводилось внутри единой, но неоднородной материальной массы. Он еще раз проверил расчеты. Нет, взрыв исключался, прожигание будет идти на молекулярном уровне.

Рекс глубоко вздохнул и включил конвертор.

Всякий раз, делая это, он невольно ожидал увидеть, как исчезает пространство между совмещаемыми точками. Что вокруг него ничего подобного не происходило, всегда потрясало его. Возможно, на свете и были люди, которые понимали, как могут соприкоснуться точки пространства не пересекая и не совмещаясь с промежуточными точками, но он таких не знал. Даже Сергей говорил, что понимать это можно только на языке математики.

Поначалу казалось, что в ячейке ничего не происходит. Затем в глубине санитарной ниши на стене появилась какая-то тень. Тень начала углубляться, темнеть, постепенно приобретая очертания сводчатого проема. Наконец, послышался треск, шум падающих камней и в лицо Рекса пахнуло пыльным воздухом подземелья… правда, на удивление, воздух отнюдь не был затхлым. Во всяком случае, дело было сделано. Ход в заброшенную шахту был пробит.

Рекс достал из стенного шкафа мощный фонарь и направил его свет в проем. Дно шахты лежало метра на два-три ниже пола ячейки. Свод возвышался еще примерно метрах в трех-четырех над его головой. Ширина шахты составляла что-нибудь метров пятнадцать, а дальний конец ее терялся в темноте. Мощности фонаря не хватало, чтобы осветить его. С правой стены шахты, очевидно, из поврежденного водовода бил небольшой водопад, образовавший у стены что-то вроде озерца. Избыток воды куда-то уходил, что, естественно, не делало чести строителям и эксплуатационщикам… Впрочем, как и сам водопад.

Одной заботой меньше, сказал он себе. О воде можно было не беспокоиться. И потом, водопад в квартире, ах-ах, девушки будут в восторге.

Инфор взвыл диким голосом. Рекс взглянул на часы. Время. Винтокрыл спецназа вероятно уже дожидался его на ближайшей стоянке. Шульц, как всем известно, был чудовищно пунктуален.

Рекс уже направился к выходу, когда неожиданная мысль заставила его поспешно вернуться и сесть за компьютер. Посмотрим, посмотрим, лихорадочно бормотал он, набирая на клавиатуре координаты каких-то точек пространства.

Ответ компьютера, по-видимому, не был для него неожиданностью. Он покачал головой, сказал: "Ну-ну!" и выключил компьютер.

8

Вся жилая ячейка Сержа Кулакоффа была уставлена аппаратурой, повернуться, не ушибясь, в ней было невозможно. Не так давно для размещения пластиграфа Кулакофф даже демонтировал положенный ему по статусу водяной душ и обходился с тех пор только стандартным ионным.

Кулакофф вытянул затекшие ноги по обе стороны от субинфора и с хрустом потянулся. Наконец-то он мог со спокойной душой отложить в сторону опостылевшую статистику. Какого черта, официальное положение Главного врача медсанчасти Корпуса давало ему право расценивать звонок друга как обращение пациента.

Кулакофф изучал изменения, происходившие в Азерски, в течение нескольких лет. Он видел, как снижались и без того необычайно низкие пороги чувствительности его органов чувств. Иногда, казалось, он нащупывал в друге проявления неких сенсорных систем, неизвестных в антропологии, и имевших аналоги разве что в мире животных или, скорее, даже насекомых. Но наиболее наглядно аномалию в развитии Азерски демонстрировал стремительный рост доли сознательного в психике.

Проявлялось это, прежде всего, в увеличении объема фанта. Вот и сейчас, обнаружив, что фант Азерски занимает все ресурсы его сверхмощного компьютера, включая все три блока внешней памяти, Кулакофф недовольно поморщился и в который раз критически оглядел свой жилой рум. Нет, размещать дополнительные блоки памяти было негде. Похоже, скоро ему-таки придется перебираться работать в помещения клиникума.

Кулакофф отнюдь не был ни мизантропом, ни даже обычным нелюдимым человеком. Просто сама идея перемещения для работы в специальное помещение казалась ему верхом нелепости. Он любил свою работу, и работал всегда. Теснота ему не мешала.

Кулакофф родился на поверхности, но, сколько себя помнил, жил всегда в тесноте. Его отец, типичный представитель среднего класса, оказался достаточно умен, чтобы вовремя понять перспективы НБР. Он успел вживить сыну контакторы, пока цена на операцию еще не взлетела до небес. Родителям пришлось израсходовать на это все имевшиеся деньги, влезть в долги и даже эмигрировать со своей благополучной в экологическом смысле планеты в Столицу.

Отцу удалось устроиться на работу на обогатительное предприятие, выращивавшее монокристаллы инглания, что дало ему возможность благодаря существенным скидкам вживить сыну никелевые контакторы. Никель в имперском табеле о рангах был после золота и серебра третьим по ценности металлом. А это, в свою очередь, впоследствии способствовало успешной карьере Сержа чуть ли не в большей степени, чем его выдающиеся способности. Жили они в семейной ячейке нижних этажей третьего уровня вплоть до пенсионного возраста, когда большие заработки сына позволили отцу расплатиться с банком и снова перебраться на родную планету.

Карьера Кулакоффа в Корпусе Пространщиков была небывало стремительной даже для пионерских времен. По истечении двух лет после завершения образования он был уже одним из Главных специалистов Департамента научных исследований Корпуса и проживал с молодой женой в семейной ячейке восьмого уровня.

Семейная жизнь оказалась недолгой. Жена покинула его, не выдержав конкуренции с работой. К этому времени ячейка была настолько загромождена всякого рода научной аппаратурой, что в Управлении жилого фонда никому и в голову не пришло переселять его в ячейку для одиноких. Жилье доктора Кулакоффа было просто оформлено как лабораторный рум.

Входной люк его ячейки был снабжен стандартными замками, открывающимися по дактилоскопическим отпечаткам ладоней и рисунку сетчатки глаз. Управление клиникума неоднократно предлагало безалаберному сотруднику во избежание утечки информации сменить запоры. Но поскольку это потребовало бы прекращения исследований чуть ли не на – о, ужас! – целую неделю, Кулакофф неизменно отказывался, заявляя, что единственного человека, имеющего доступ в его жилье – бывшую жену – не заманить к нему даже натуральной морковкой.

Сколько времени он провел у компьютера, Кулакофф не знал. Работа захватила его полностью. Это было нечто запредельное даже для его феноменальной работоспособности.

Результаты исследований оказались поистине ошеломительными. И дело было вовсе не в том, что подтвердилась гипотеза о влиянии стрессов на рост способностей друга. И за собой, и за другими интуитивистами он знал нечто подобное: в минуту опасности или просто в процессе напряжения душевных сил в каждом из них происходило скачкообразное расширение области сознательного.

Однако изменения в фанте Азерски по сравнению с прошлым обследованием оказались просто чудовищными даже по интуитивистским масштабам. В нем появились целые области, причем, весьма внушительного размера, даже о назначении которых Кулакофф не имел представления, а пороги чувственного восприятия снизились настолько, что о них, как о порогах, просто не приходилось говорить. При прошлом обследовании Кулакофф обнаружил у друга зачатки телепатических способностей. Так вот теперь обнаружилось, что участок фанта, ответственный за телепатию, влился в одну из таких областей и вплотную примыкал еще к двум. Это открывало восхитительные перспективы для исследований и позволяло надеяться на решительное продвижение вперед. Азерски стремительно развивался и был близок к тому, чтобы – Кулакофф боялся признаться в этом даже самому себе – перевести в сознательное чуть ли не всю свою психическую деятельность.

Звук открывающегося замка вначале вызвал у Кулакоффа удивление, а потом острое раздражение. Жена? Но какого черта ей здесь нужно? Он резко повернулся. То, что он увидел, заставило его похолодеть. В открывшийся люк ячейки протиснулись одна за другой две крупные фигуры. Биопы. Кулакофф хотел встать, но первый огромной ладонью уперся ему в грудь и легким толчком заставил сесть на место.

– Не дергайся, – пробурчал он.

Второй извлек из одного кармана мятую грязную тряпку, из другого какой-то пузырек, и, поливая тряпку едкой пахучей жидкостью, издевательски покачал непропорционально маленькой белобрысой головой:

– Ай-яй-яй, какой непослушный ребенок. Ну же, деточка, давай сюда свой носик.

Дальше… дальше произошло нечто необъяснимое. Кулакофф вдруг раздвоился. Он точно знал, что является Сержем Кулакоффом, главным научным актуализатором Медицинского Центра Корпуса, который только что работал над фантом своего лучшего друга. Но в то же время он вдруг превратился в этого самого друга, в Рекса Азерски, то есть человека, который никому и никогда не позволял шутить с собою подобные шутки. Нога его неожиданно взметнулась вверх на немыслимую для Кулакоффа высоту и с удивительной точностью угодила биопу в весьма чувствительное место. Биоп согнулся. Второй удар опрокинул его под ноги напарника. Напарник от неожиданности уронил тряпку и пузырек и попятился. Не давая ему опомниться, Рекс… или Серж? – он уже и сам не понимал, кем сейчас является – высоко подпрыгнул, ударил биопа ботинками в лицо и, извернувшись, мягко приземлился на полусогнутые ноги.

Оба биопа лежали на полу. Один из них, тот, первый, шевелился еще, пытаясь подняться, и Рекс с силой несколько раз ударил его ногой в живот и в шею под подбородком. Второй лежал неподвижно, уткнувшись физиономией точнехонько в пахучую тряпку.

Неожиданно ноги перестали держать Сержа, и он шлепнулся на пол рядом со своими врагами. Каждый мускул его тела невероятно болел. Его сотрясала крупная дрожь. И что-то произошло с обоими голеностопными суставами. То ли он вывихнул их, то ли растянул связки.

Кулакофф с трудом заставил себя забраться в кресло, и некоторое время тупо смотрел на валяющихся биопов.

Да, сказал он себе, но что же с ними делать? Ведь, в конце концов, они все-таки очухаются.

Серж только сейчас осознал, что фант Рекса, который без сомнения управлял телом во время инцидента, покинул его, и он вновь стал сам собою. Он, конечно, понимал, что в принципе науке осталось сделать всего лишь один шаг, чтобы перейти от создания фантомов к инсталляции сознания в живое тело. Весь его опыт ученого, знания, полученные в бесчисленных экспериментах, убеждали его в своей правоте. Но что именно он, Серж Кулакофф, пусть даже невольно, окажется подопытным кроликом в первом такого рода удачном эксперименте, об этом он и помыслить не мог. Ему стало страшно.

Какое-то время назад все работы в области теории фантомизации вдруг оказались засекреченными. Из поля зрения Кулакоффа один за другим исчезло несколько коллег, успешно трудившихся в этом направлении науки. Причем, это были не только молодые люди. Точно так же исчезали и весьма почтенные ученые, пользовавшиеся вселенской известностью. Чего только стоило одно внезапное исчезновение крупнейшего психоматематика современности доктора Грота. А вот собственные работы Кулакоффа всячески тормозились и замалчивались. Короче говоря, налицо были все симптомы того, что проблему прибрал к своим рукам кто-то из властьимущих. С какой целью? Догадаться было совсем не трудно.

До сих пор Кулакофф полагал, что на пути реализации идеи инсталляции сознания, к счастью, стоят серьезнейшие чисто технические трудности, связанные с необходимостью удаления из донорского тела его собственного "Я". Но легкость, с которой фант Азерски подавил его личность и завладел телом, показала, как сильно он заблуждался. Оказывается, дело было лишь в степени развития фанта и в его психической силе. Серж с ужасом подумал, что фант Рекса мог с такой же легкостью разделаться с ним, с каким управляемое этим фантом тело Сержа разделалось с биопами. Да, черт возьми, принципиально такую возможность нельзя было отвергать. И Серж дал себе твердое слово никогда больше не работать с фантами напрямую в собственном мозге. А что касается биопов, то пока они не очухались, надо было вызвать санаторов. Пусть разбираются, что эти мерзавцы от него хотели.

Глава третья

1

Когда Лайза, наконец, пришла в себя и огляделась, оказалось, что она находится на столе в окружении уже совсем других людей. Знакомым среди столпившихся вокруг белохалатников оказался лишь вездесущий коротышка.

– Как Вы себя чувствуете? – спросил он. Лицо у коротышки было осунувшимся и небритым. Под глазами набухли черные мешки. Как выяснилось впоследствии, операция продолжалась в общей сложности девять часов. И все это время он не отходил от стола.

Лайза потребовала голограф, опространствила себя в полный рост и придирчиво осмотрела со всех сторон это новое, непривычное, но теперь уже, несомненно, свое тело. Ее охватила острая, всепоглощающая радость.

– Вам следовало бы побыть в клинике хоть немного. Хоть несколько дней, – сказал коротышка, с лицемерной заботливостью поджимая губы. – Для адаптации к телу и, вообще, Вам предстоит…

– Там, куда я лечу, обо мне позаботятся, – заносчиво ответила Лайза. А что? Пусть знает свое место, червяк яйцеголовый.

– О Вас позаботятся везде, миссис, – сказал коротышка, и глаза его блеснули непонятным злорадством. Но счастье Лайзы было слишком полным, чтобы обращать на это внимание. Правда, в этом своем новом теле она чувствовала некие странности. Лайза подняла руки к голове и провела ими по волосам. Руки повиновались безупречно, но что-то в них было не так. И в ногах. И… Она повернулась к коротышке и вопросительно посмотрела на него.

– Ваши руки плохо служат Вам, миссис? – забеспокоился коротышка.

– Нет, но… я ничего не ощущаю. Ни в руках, ни… вот и волосы тоже…

– Ах, это! – с облегчением воскликнул коротышка. – Руки и ноги у вас биомеханические. Конечно, вы в них ничего не чувствуете, но это и прекрасно. Артрит Вам, по крайней мере, не грозит, болеть не будут. – Коротышка со вкусом рассмеялся. – А волосы мы Вам тоже сменили. У донорши они были не ахти, реденькие, да и цвет какой-то мышиный. А сейчас у Вас вон какая грива. И цвет. И длина… нет-нет, не беспокойтесь, они будут постоянно расти, как настоящие. Вы удовлетворены?

Внутренний голос говорил Лайзе, что тут что-то не так, но она отринула его и еще раз обошла вокруг своей голограммы. Перед нею была юная красавица, вся огонь и порыв. Лицо было прекрасно, буйной шапке волос противопоказана любая прическа, глаза огромны и глубоки, как карстовые озера Азеры. "Я буду очень тебя любить", – мысленно сказала она этому телу.

А через несколько часов Лайза уже стояла под мраморной колоннадой, и ласковый ароматный ветер обдувал ее разгоряченное лицо.

Все выглядело именно так, как подсказывала ей память, и в то же время совершенно иначе. Казалось, собственные сиюминутные впечатления накладываются на полузабытые картины из невнимательно просмотренного голографического путеводителя. Темно-синее с прозеленью неправдоподобно спокойное море, голубое с розовым закатное небо, белый крупный чистый песок. И тишина, в которую со странной естественностью вписывались крики чаек, вившихся над прибрежной полосой.

Из-под ног Лайзы широкими пролетами сбегала вниз к морю белокаменная лестница. Вокруг тихонько шелестел листвой старый пустынный парк. За спиной вздымались ввысь бесчисленные колоннады красавца дворца, а у самого подножья лестницы, поставив ноги на мокрый песок, возлежал в старинном шезлонге из красного дерева Человек, Который Всегда Прав.

Когда-то давным-давно мать привезла Лайзу на Землю. Здесь и произошла ее встреча с этим человеком, который уже тогда был Всегда Прав. Эта встреча определила судьбу Лайзы, всю ее дальнейшую жизнь. Ах, как она тогда была хороша! Бутон перед расцветом.

Лайзе совершенно вскружила голову возможность пожить на Земле. И вовсе не потому, что это была колыбель человечества. Она этого не знала, а если бы даже и услышала что-то подобное, скорее всего, просто не обратила бы на это внимания. Для нее Земля была курортной планетой, настолько закрытой, что упоминания о ней нельзя было встретить даже в Большом Атласе Вселенной. Земля была так прекрасна, что только принадлежность к самой вершине пирамиды имперских элитариев давала человеку возможность претендовать на ее посещение. Как мать удостоилась такой чести, до сих пор оставалось для Лайзы загадкой. Уж не было ли и в ее жизни подобного человека? Женщины их рода всегда славились особым шармом… за исключением Старой Дамы, разумеется.

Лайза медленно спустилась по лестнице к морю.

Человек, Который Всегда Прав, сидел у самой кромки набегающей волны, и кормил чаек рыбой, вынимая ее куски старческой, но все еще крепкой рукой из одной из тех изысканных античных металлических урн, которые, судя по старинным картинам рубежа второго и третьего тысячелетий, предки столь расточительно ставили чуть ли не у каждой садовой скамейки.

– Здравствуй, – сказал Он. – Рад видеть тебя такой. Ты счастлива?

Лайза опустилась в соседний шезлонг.

– О, да. Конечно. Еще как. Но…

– Что? – быстро спросил он, и Лайзу неприятно царапнуло прозвучавшее в это самом "что" острое болезненное любопытство. Лайза помолчала. – Никак не могу привыкнуть… Не то, чтобы я ощущала себя парализованной, нет, даже наоборот, в физическом смысле я стала сильнее, чем прежде, гораздо сильнее, вот только… Представь, если бы ты вдруг стал, как когда-то, целовать мои ноги, я ни-че-го не почувствовала бы.

– Это не самая большая неприятность, – чуть слышно пробормотал Он. – Есть вещи и похуже. Например, если уже просто нет желания целовать женские ноги. Ну а со всеми остальными твоими э-э… системами все в порядке?

– Как? А-а, да-да. Я, конечно, не имела пока случая испытать главную из них на деле…

Он расхохотался. Смеялся долго, со вкусом, хрипя и кашляя. Наконец, успокоившись, вытер с глаз слезы и произнес, отдуваясь:

– Ну, насколько я тебя знаю, это испытание отнюдь не за горами. Тебя должно волновать другое.

– Что?

– Я говорил тебе, что новое тело предъявит, как бы это поточнее выразиться… права на твое сознание, вот. Подсознание огромно. Сознание лишь крошечная верхушка гигантского айсберга. Ты знаешь, что такое айсберг? Нет? Ну, не важно. Вдруг это тело способно полностью изменить и подчинить себе твое сознание? Не боишься?

– Чепуха, – отмахнулась Лайза. – Сознание первично, а материя вторична. Это банальность. Это в школе проходят. Существование Империи есть торжество духа над косной материей Вселенной… и все такое. Главное – я снова молода. Благодаря тебе, дорогой. Скажи, этот мужчина, там, в клетке, его тело предназначено тебе?

Он отрицательно покачал головой.

– В него уже инсталлировано чье-нибудь сознание. Ты совсем не одинока в желании стать юной. Люди готовы на любые жертвы… но ты меня не слушаешь?

– Что?.. а, нет-нет, почему же. Просто мне жаль, что оно не для тебя. Мы могли бы уехать куда-нибудь далеко-далеко и все повторить.

– Есть много причин, по которым я не могу этого сделать.

– Чепуха! – сказала Лайза, проницательно щуря глаза. – Ты бы сумел все уладить. Ты просто боишься перестать быть Человеком, Который… ну, словом, тем, кем ты являешься. Я имею в виду… ну… вообще…

Человек, Который Всегда Прав, что-то невнятно пробурчал себе под нос. Потом поднял на нее старческие слезящиеся глаза и сказал:

– Я устал, Лайза. В отличие от тебя, я стар и немощен. Я рад, что сумел помочь тебе, но такие эмоциональные потрясения мне уже не по плечу. К тому же мне предстоит тяжелое путешествие, спутники уже ждут меня, я полагаю. А мне еще нужно отдохнуть перед дальней дорогой. Так что мы сейчас простимся. Что думаешь делать? Куда переправить тебя?

– Домой. Под фанфары.

– Я не стал бы этого делать.

– Чепуха. Представляю себе рожи всего нашего высшего света.

– Ты ведь не ищешь общества старичья, правда? Тебе нужны молодые сильные мужчины. Но никто из них не подойдет к тебе на пушечный выстрел, если даже только заподозрит…

– Не продолжай! Я все поняла. Ты прав. А жаль. Но ведь ты заранее знал, что я буду настаивать… хоть бы и под чужим именем. Я думаю, у тебя все уже давно готово: документы, деньги и, как это называется, легенда? Как меня будет звать?

– Эни Боди. Теперь тебя зовут так. А ты, оказывается, тоже неплохо меня знаешь. По-своему. Иди, дорогая. Мои камеркиборги позаботятся обо всем. И не целуй меня. Я консерватор. Я не могу воспринимать эти губы как твои.

2

Биопы были вежливы, но держались настороже. Очевидно, вести о "подвигах" подопечного распространились среди них достаточно широко, отчего Кулакофф чувствовал некое смутное удовлетворение.

Когда его ввели в кабинет, Руководитель клиники – здесь его называли Главным актуализатором проекта – сидел с хмурым видом, уставясь в бумаги на своем столе. Потом он поднял глаза на вошедших, и Кулаков поразился мгновенной перемене, происшедшей в этом человеке. Глаза у него выпучились, рот раскрылся, он посерел, откинулся на спинку кресла и сказал дрожащим, каким-то даже жалким и запинающимся голосом: