Тени над Эрдеросом. Рука со шрамом

Йорвин лежал на берегу того озерца, которое некогда так любили холреновчане, в которое вчера упал огромный свирепый монстр. Он лежал на спине, ноги его были в воде, а торс – на берегу. Йорвин был наг, ведь его одежду уничтожила его же ярость. Шевелиться страшно не хотелось. Тело ныло после вчерашних похождений, да и попросту лень было что-либо делать. Но вставать надо, ведь жизнь не стоит на месте, и никогда не спрашивает ничьего мнения.

Йорвин поднялся с немалым трудом, и, страшно хромая на обе ноги, пошел осматривать место побоища. С каждым шагом идти становилось все легче. И через некоторое время он даже перестал хромать. Следов ватаги демонов не осталось вовсе. Их тела сгорели со смертью заклинателя, и пепел смешался с грязью и водой. Лишь ноги колдуна лежали в луже крови, порядком размытой дождем.

Первым долгом Йорвин отправился к пепелищу собственного дома. Разумеется, Торвальд не спасся, хотя Йорвину отчаянно хотелось надеяться, что он его найдет под обломками потрепанного, но живехонького. Но нет, он был мертв. Торвальд явил немалую доблесть, защищая родной дом. В тот момент, когда Йорвин практически бегом мчался в Холрен, в деревню пришел человек в черном балахоне и на ломанном всеобщем велел выдать ему некоего «мальчишку-со-шрамом», пригрозив, что в случае неповиновения вся деревня умрет мучительнейшей смертью. Разумеется, Йорвина никто не выдал, и не выдал бы даже, если бы он был в селении. Колдун только расхохотался и сказал: «Парня я все равно найду, а вот вы подписали себе приговор». С этими словами он тал махать руками и шептать заклинания на древнем черном наречии. В земле образовалась черная дыра, из которой валом повалила нечисть. Демоны рвали жителей на части, перегрызали им глотки и поедали их глаза. Не щадили никого. Стар и млад гибли бок-о-бок. Лишь Торвальд и еще несколько удальцов схватились за мечи, вилы и топоры. Торвальд неутомимо рубил демонических гадов, пока не нашелся один из них, который схватился за лезвие, когда Торвальд всадил ему клинок в брюхо. И не дал сразу его освободить. Секунда промедления – и Торвальд был заколот собственным мечом. Тело зашвырнули в горящую хижину кузнеца. Там и нашел его Йорвин. Меч твари переломили в двух местах, и отправили вслед за хозяином. Огонь надругался над телом, лишив его ног и левой руки. Густая кучерявая растительность на голове кузнеца сгорела, и открылось простое, но благородное, несмотря на страшные ожоги, лицо. Йорвин никогда не видел открытого лица Торвльда. Оно всегда скрывалось под гривой густых волос и не менее густой бороды. Йорвин упал на колени и обнял того, кого считал отцом. Пусть не родным, да это и не важно. Даже своего истинного отца он бы никогда не полюбил бы так, как этого человека. Йорвин думал, что на его похоронах он заплачет. Первый раз в своей жизни. И это будет тихая смерть почтенного человека, который прожил достойную жизнь и умер старцем в теплой постели среди близких и друзей. Но что-то слезы не шли. Не было их в сухих как песчаные барханы глазах Йорвина.

Надо было одеться. Не бегать же голышом? У Торвальда был подвал, где он прятал самое ценное. Быть может, там найдется что-нибудь? Йорвин открыл почерневший от гари люк и спустился вниз. В освещении не было нужды. Крыши у дома уже не было. В подвале было полным-полно всякого разного барахла. Инструменты, слитки стальные, серебряные и платиновые, мешки с углем и прочее. Одежду Йорвин нашел. Он подобрал себе новые сапоги, теплые льняные штаны и коричневый плащ с капюшоном, отлично спасавший от дождя.

Уже на выходе Йорвин заметил сундук из черного дуба и решил полюбопытствовать. Может, есть что полезное. А в сундуке покоилась блестящая, даже в таком слабом свете стальная кольчуга и здоровенный двуручный меч – фламберг. Кольчуга была из высококачественной хромированной стали. Технологию хромирования привез в деревеньку один странствующий ученый, и продал Торвальду в обмен на починку одного тонкого приспособления, которым тот каким – то образом измерял время с поразительной точностью. Каждое колечко на груди было спаяно с пластинкой, удваивавшей защиту как от меча, так и от стрелы. Меч был длиной с самого Йорвина, обоюдоострый, из той же хромированной стали, что и кольчуга. Вдруг, до Йорвина дошло, что это такое. Торвальд какой-то, перебрав меду, сболтнул в трактире, что подарит сыну на двадцатый день рождения такой подарок, что любой воин выдерет себе бороду от зависти. И в самом деле, приготовил подарок, достойный принца в серебряных доспехах. До дня двадцатилетия Йорвина было чуть больше месяца. Какое было бы пиршество по этому случаю! Какая была дружная деревня, и как здесь все любили и уважали друг друга! Все погибшие люди не заслужили такой участи. Такой несправедливости не должно быть места в подлунном мире.

И тут на глаза Йорвина навернулись слезы. Он заплакал первый раз за свою сознательную жизнь, и плакал долго. Выливалось все, копившееся годами до этого момента. А когда кончились слезы, пришла твердая уверенность, что тот, кто в ответе за этот террор получит по заслугам, будь то завтра или годы спустя. Ему за чем-то нужен парень из деревни. Что ж, он его получит. И это будет его последняя победа в жизни.

Йорвин не поленился отправить каждого жителя деревни в последний путь. Он соорудил ложа из уцелевших тынов, и уложил на них тела так, чтобы родные были рядом друг с другом, посыпал их соломой, и поджег головешкой. Йорвин не сомневался, что мокрое дерево гореть будет хорошо. Огонь всегда ему подчинялся беспрекословно. Костер сильно дымился, но загорелось сильно. Торвальда он определил в курган, на который приволок наковальню и молот отца. Меч, также трагически погибший вместе с хозяином вложил в руку героя. Если бы Йорвин умел писать, он бы выбил на наковальне имя человека, давшего ему приют, заботу и привившему волю к жизни несмотря ни на что. И в который раз проклял свою деревенскую безграмотность. Йорвин опустил голову и пропел похоронный гимн, который поют всей семьей, когда близкий человек отходит в мир иной.

Непомерною скорбию сердце полнится,

И падает в землю слеза.

Человек, что по жизни со мною шел смело

Из мира ушел навсегда.

Навеки запомню я имя того,

Кто стал вдруг судьбе неудел.

И молиться я буду, чтоб дух его светлый

К небесным дворам возлетел.

Чтобы в райских садах отыскал он любимых,

Что в прошлом, как я, потерял.

Чтоб забвения ветер с земли обреченной

Его там никогда не достал…

Когда Йорвин допел последний куплет, он взвалил меч на плечо, пожитки и ушел, не оборачиваясь. Юноша решил отправиться к Тулбору – единственному оставшемуся знакомому человеку и спросить его совета.

Пока Йорвин шел, творились всякие непонятные вещи. То луны вдруг появятся, то исчезнут, звезды светили несмотря на ясный день. Облака двигались как-то слишком быстро, хотя это были не кучевые, что носятся близ земли, цепляются за вершины гор и проливают дожди. Облака были перистые, но неслись ОЧЕНЬ быстро. По чистым же участкам неба плыли сине – зеленые ленты волшебного света. Ученые называют такое явление "Солнечный ветер". И характерно оно для крайне северных земель далеко за Серой Грядой, но никак не для этих. Йорвин никогда не сомневался в целостности своего рассудка и честности зрения. И в этот раз не собирался. По его мнению, мир более подвержен сумасшествию, чем он.

Как бы то ни было, вечер наступил гораздо раньше обычного, и до корчмы Тулбора Йорвин добрался глубокой ночью, а не перед закатом, как обычно. Но это его не смутило (если вообще что-то могло его смутить). Парадную дверь он решил не беспокоить, и прошел к черному ходу. Йорвин легко и без лишнего шума высадил хлипенькую дверку, прикрыв свой труд спинкой стула. Прошел через кухню и поднялся по лестнице. Йорвин старался ступать по возможности бесшумно, насколько то позволяли неновые уже полы. И уже почти вплотную подошел к опочивальне хозяина, как вдруг мощнейший удар дверью откинул Йорвина обратно на лестницу. Тулбор – закаленный в бесчисленных сражениях боец, у которого на уровне рефлексов отложилась способность слышать легкие шажки душителя и мгновенно просыпаться, готовым к бою. Ему неоднократно приходилось спать в горах, и не просыпаться, несмотря на гром грозы и грохот оползней, но крадущуюся походку убийцы он умел отличать безошибочно. Йорвин не знал этого, и теперь катился вниз по лестнице как мешок с картошкой.

В падении Йорвин потерял сознание и очнулся уже утром в одной из гостевых комнат. Над ним стояли Тулбор, сложив руки на животе, его официантка с золотистыми волосами и… Сиртама.

– Илтрис всемогущий! – воскликнул Тулбор. – Йорвин, каждый раз твое появление здесь сопровождается разрушениями! По кой хрен тебя принесло среди ночи, а? – Йорвин не сказал ничего вразумительного, так, промямлил что-то типа "так уж получилось", и Тулбор продолжил, – И дверь моя чем так тебе не угодила?

– Сейчас расскажу, – Сказал Йорвин, поднимаясь и вставляя ноги в сапоги. – Только лишние уши нам ни к чему, – добавил он скорее двери, чем собеседникам. Сиртама подошел к двери и легонько шлепнул по ней ладонью. После того, как топот семенящих и спотыкающихся, наверняка коротких ног стих, Йорвин приступил к рассказу.

– Начну с того, что спрошу, а почему благородный хозяин "Тупого клинка" не спит по ночам?

– Это довольно печальная история, – без пререканий отвечал Тулбор. – Как-то мы с отрядом заночевали в лесу. У нас был трудный день. Мы тогда разбили бандитский притон под Ванимирой. Но одному из подонков удалось бежать. Тогда мы не придали этому значения. Сочли – один в поле не воин, но оказалось, что это не так. Запомни, Йорвин, хорошенько запомни. Даже один в поле – воин, если он в поле ночью. Так вот, эта скотина побежала собирать новую толпу, чтобы отомстить нам. Но тупарь не понимал, что мы – лишь инструмент в руках толстосума. И вот, все мы, уставшие и вспотевшие, поснимали доспех и слегли спать, выставив такого же уставшего часового. Немудрено, что он тоже оплошал, – Тулбор вздохнул. – Я проснулся, когда убийца перерезал половину отряда как забойных свиней. Семь моих товарищей, моих друзей, с которыми я делил последний кусок хлеба, погибли, а виновников не было. А может, ими были мы все… С тех пор даже если колесница илтрисова промчится над нами, я не проснусь, но крадущегося душителя к себе не подпущу.

–Да, не хотелось напоминать тебе о погибших друзьях, но так или иначе пришлось бы. Видишь – ли, …Холрена больше нет.

– Как нет? Что значит нет? – хором спросили все трое.

– Холрен уничтожен, стерт с лица земли. Все жители перебиты. Никто не спасся. Кроме меня, конечно.

Эта новость ввела всех троих в состояние полного замешательства. Даже странник Сиртама оказался небезучастен к трагедии.

– Но…но-о, – дрожащим голосом пролепетала официантка, – Там же живет моя тетя, Эспиранса, она…

– Дорогуша, у тебя больше нет тети. Я лично всех похоронил, – как топором отсек Йорвин.

– А как же те, кто это сделал? Ты их застал? Кому могла помешать жить безобидная деревушка? Знать бы еще, чего они хотели и не повторится ли такое?

– Я не знаю, кто это был, – Йорвин решил не рассказывать о своем участии и немного приврать. Неизвестно, как отреагируют люди, если он раскроет им все свои карты, – Я пришел, деревня уже пылала, виновники исчезли. Я переночевал на руинах своего дома, а утром похоронил всех и отправился сюда. Когда это случилось, я вот как чувствовал что-то плохое. И даже теперь я совсем не уверен, что они добились, чего хотели.

На лице Тулбора застыла маска самых разных чувств: удивления, страха, горечи, а по бледному лбу лился холодный пот. Официантка кусала губы, и по щекам ее лились слезы. Сиртама, потупившись смотрел в пол.

– А когда я шел сюда, мир как будто сошел с ума. Все небо ходило ходуном, звезды, луны носились по небу в догонялки с облаками, небесные ленты света появлялись, ни разу их вживую не видел, только слышал, что люди об этом судачат.

– Полярные сияния в этих краях не случаются, так? – оживился Сиртама. – Произошло тотальное перераспределение сил в мире. То, что ты видел было ответной реакцией на сдвиг пространственно – временного континиума и…

– А можно по-человечески? – попросил Йорвин

– Конечно, – ответил монах. – В общем, кто – то, или что – то изменило ход истории. В исторических хрониках данные события встречались дважды. Последний раз это было двести восемнадцать лет назад, когда последний король, Йорвин Великий в битве при Тинимау победил в бою колдуна Пролактета, отрубив ему голову, тем самым изменив направление движения истории.

– Он что, не должен был его победить?

– Но разве не люди творят историю? – спросил Тулбор.

– И да, и нет. В мире существуют силы куда как посильнее человеческих, и Они рассчитывают будущее, анализируя действия так называемых смертных. Мы, кедонэйцы, называем их Табо. Жители здешних земель – Илтрисом. Где-то еще – как-то по-другому, но божественная суть остается неизменной. Иногда рождаются индивидуумы, способные поменять текущий уклад вещей настолько, что этим Силам приходится по новой рассчитывать варианты будущего. Это сопровождается явлениями, наблюдаемыми тобой, юноша.

– Но если эти Силы настолько могучи, то как Они могут допускать подобную жестокость? – вопросила девушка.

– Пойми, Ими не движет стремление к чему – либо материальному, Им нет дела до нашей мелкой грызни, и Они вмешаются лишь в том случае, если всему живому будет грозить полное уничтожение. Они выше страха, надежды и любви, и выполняют лишь обязанности, возложенные на Них Высшим Космическим Разумом.

И тут Йорвин понял, какую роль он сыграл в пьесе мироздания. Он, Йорвин, сынок кузнеца, изменил ход истории. Ему было суждено остаться в деревне и погибнуть вместе с остальными, и тогда таинственный некто получил бы то, чего хотел, и неизвестно что было бы дальше. Но и что теперь делать – тоже было неясно.

– Ну и куда я теперь пойду? В Митриуме мне только побираться придётся. Тамошние кузнецы терпеть нас с Торвальдом не могут, так что даже в подмастерья не возьмут. А кроме кузнечества я ничего не умею. – мучился Йорвин. По его мнению, жизнь его была кончена. Дальше жить незачем. – Научиться бы чему-нибудь ещё. Чтобы никто кроме меня делать не мог… Чему-нибудь, что будет спасать людей, а не убивать их.

– А вот с этим я могу тебе помочь, мой юный друг, – Улыбнулся кедонэец. – За непродолжительное время нашего знакомства, я нашел в тебе необычайный потенциал. Ты – желудь, из которого вырастает могучий дуб. Я мог бы дать тебе Знание, овладев которым, ты не только найдешь свое место в жизни, ты сможешь делать все, что захочешь. Но не жди, что ты сразу станешь таким, как я. Твое обучение займет долгие годы, и возможно, завершится, когда ты сам доживешь до седин. Но ты не пожалеешь.

– Ты вправду думаешь, что простой деревенский парень может стать вершителем добра, таким как ты? – спросил Йорвин

– Не важно, деревенский ты сын, или дворянский. За свою жизнь я знавал много людей, но очень мало "желудей".

Йорвин задумался. Перспективы его были невелики. Если он отклонит предложение монаха, юноша не понимал, как жить дальше. Пытаться ли все восстановить, как можно, или плыть по течению, принимая с опущенной головой все удары судьбы. А если пойти по пути, который указывает Сиртама, то до сорока лет можно позабыть про цивилизацию, и все связанные с ней радости жизни, вернувшись к ней, когда она уже потеряет свой притягательный свет. Но с другой стороны, если знание, доступное монаху столь велико, оно поможет найти способ отомстить убийцам его семьи.

– Сиртама, я… – Йорвин вздохнул, все еще переваривая каждое свое слово. – Я пойду с тобой.

– Достойный выбор, – сказал Сиртама. И слегка улыбнулся в своей манере.

Йорвин простился с Тулбором. Они пожали друг – другу руки и тепло обнялись, почти как отец и сын. И простились они на этот раз навсегда. Все понимали, что до их следующей встречи трактирщик вряд ли доживет. На прощанье тот подарил Йорвину кружку и сказал, чтобы тот всякий раз, когда будет пить из нее, он вспоминал старого трактирщика.

Йорвин познакомился с официанткой Тулбора. Ее зовут Тиа, и она любит Тулбора как дочь, которой у него никогда не было. У нее был богатый отец, большая шишка в Митриуме. И его девочка росла избалованной, но на удивление доброй и честной. Когда отец умер и оставил ей наследство, та не умела с ним обращаться. Деньги иссякли очень быстро, и вскоре юная Тиа погрязла в долгах, как какой – нибудь подпольный игрок в кости. Долг заставил ее проститься с недвижимостью, и так как делать она ничего не умела, то ни один ремесленник не брал ее в помощницы, ни один хронист не брал ее в писчицы, и ни один повар не брал ее в кухарки. Тогда Тиа решила поискать своего места в других землях. К счастью, далеко идти не пришлось. Чем-то она очень приглянулась старому Тулбору. Возможно, своей исключительной непорочностью, почти детской наивностью и добротой. Тиа была далеко не уродкой, но и небесной красотой похвастать не могла. Самым красивым в ней были золотистые волнистые локоны и ясные серые глаза. Они с Йорвином были почти ровесники. Если Тиа и была старше Йорвина, то незначительно. Тиа протянула Йорвину ручку, тот пожал ее и его лицо вмиг помрачнело. Такие же шелковые ручки были у его подруги Делайлы. Йорвин содрогнулся, какие ужасные вещи сотворили демоны с ней, что он даже не узнал ее среди мертвых тел. Но теперь он вспомнил ту девушку, больше похожую на сплошную гематому, с волосами, из которых пряди были просто выдраны, с выбитыми зубами и выколотыми глазами. Йорвина затрясло, глаза покраснели, а стук сердца стал слышен даже на втором этаже.

– Йорвин, ты в порядке? – спросила Тиа. Йорвин почувствовал, как внутри разгорается знакомый огонь, и, опасаясь срыва, немалым усилием заставил себя взять себя в руки.

– Да, я просто… уразумел кое – что, – Йорвин даже попытался даже выдавить что – то вроде улыбки, но у него не получилось. – Забудь.

Не говоря больше не слова, Йорвин развернулся и вышел из трактира, Сиртама пожал Тулбору руку, кивнул Тие и вышел следом. В ту ночь Йорвин не спал, и весь следующий день ходил мрачный как туча. Они с Сиртамой шли пешим ходом по дороге на северо-восток, в сторону Оторофельда. И тому было как минимум два весомых повода. Во-первых, лошади в Отофельде как куры в вольере со львами, во-вторых, звери попросту боялись Йорвина, и не спроста. Йорвин за весь день не произнес ни слова, а к вечеру и вовсе замкнулся. На привале мужчины разожгли костер, достали заботливо заготовленную Тулбором солонину, хлеб и воду.

– Йорвин, в чем дело? Ты сегодня с утра сам не свой. Я знаю, ты горюешь по погибшим близким, но я вижу, дело в чем – то еще. Поделись, легче же станет. А депрессия тебе не помощница, она тебе только хуже делает.

– В Холрене жила девушка, – хриплым голосом заговорил Йорвин. – Которая была мне как сестра. Ублюдки убили ее, а я ее даже не узнал среди мертвых тел. Никогда бы не подумал, что можно так изуродовать безобидное создание. Какая же черная душа должна быть, чтобы вот так? Я не могу попустить это и не сделать того, что должен. Месть – мой святой долг.

– Месть не решит твоих проблем. У тебя их станет только больше. Замкнутый круг зла можно разорвать только непротивлением насилию террором, смирением и прощением. Не убий никого – это основной закон, которому должен подчиняться любой член нашего сообщества. Ты сам поймешь это, когда мы начнем твое обучение, – Йорвин ничего не ответил, снова зажевав кусок, – Ладно, оставим пока это. Завтра мы должны добраться до города Кавван – это последнее поселение по дороге в Оторофельд. Если не будет затруднений, то послезавтра мы уже доберемся дотуда. Вот там и начнутся проблемы. Ты слышал что-нибудь об этом лесе, Йорвин?

– Слышал… – мрачно протянул Йорвин, – …кое – что, – закончил он после долгой паузы.

– Должен тебе рассказать о двух племенах, что живут в глубине леса. Одни называют себя морфериам, что на наш язык можно перевести, как "дети псового". Но люди называют их морферимы. Так им проще. Разница невелика, но не для сынов волка. Не вздумай ошибиться, если на тебя направят луки, или будешь немедля расстрелян. Эти существа – человекообразные животные, тем не менее, им не чуждо ничто человеческое. Возможно, в нравственном плане они даже лучше нас. Морферимы делятся на две семьи – сыны Черного Волка и сыны Серого Лиса. Возможно догадываешься, почему. Сыны Черного Волка – огромные двуногие прямоходящие волки. Возможно, даже покрупнее тебя. Со строгим и нерушимым кодексом чести. Хех, лучше быть другом сына черного волка, чем его врагом. Друзьям они верны до конца, и умрут за них без колебаний. А из людей, что вздумали их обмануть – мало кто выжил. В бою они свирепы, безжалостны и неудержимы одного морферима как минимум шесть людей, это точно. Сыны серого лиса – это человекообразные лисы. Не такие крупные, как сыны волка, но оттого не менее опасные. Эти ребята очень умны, хитры, приспосабливаются почти к любой ситуации. Ну, еще они отличные лучники. Еще есть информация о троллях, которые живут в чаще, но их уже лет сто никто не видел, и эта тема, остались ли еще тролли в Оторофельде сейчас активно оспаривается. В общем, нас ждет пять довольно напряженных дней в лесу, забитом всякой нечистью. – Йорвин, продолжавший невозмутимо жевать помолчал, а потом сказал:

– Все ясно, – затем доел кусок, глотнул воды, чтобы хлеб в горле комом не встал, и лег спать.

Заснуть сразу у него не получилось. Йорвина до сих пор не отпускали образы Делайлы, Торвальда и прочих, сложивших голову в деревне. Они принесли себя в жертву ради того, чтобы он выполнил свою великую миссию. Но какую? Стать надеждой угнетенных и невинно порицаемых? Чтобы его имя со слезами гордости произносили старики, рассказывающие своим внукам о герое без страха и упрека, который стоит на страже покоя мирян? Или же стать олицетворением зла, чтобы его имя произносили в страхе и шепотом? Но затем Йорвин решил про себя, что никакое колдовство и никакие напасти не совратят его с пути добра. Что не для того его вырастил Торвальд, чтобы он, Йорвин, пал жертвой таинственных сил внутри себя. И с этой мыслью его разум покинул тело. До утра. Проснувшись поутру, Йорвин обнаружил Сиртаму, бодро и старательно заметавшим следы их стоянки. Все вещи были уже готовы к дальнейшему путешествию.

Дальнейшая дорога пролегала по всхолмью, у подножия которого и стоял город Кавван. По холмистой местности идти было интереснее, чем по равнине, но и утомительнее. Сон частично залечил кровоточащую душевную рану Йорвина, и боль немного отпустила. Юноша в этот день был общительнее, улыбчивее, а потому день для него прошел быстрее.

Наконец перед ними раскинулся Кавван. Йорвин с Сиртамой добрались до него раньше, чем рассчитывали, но сочли, что так только лучше. Больше отдохнем, перед Оторофельдом и наберемся сил. Кавван был довольно целостным городом, и не испытывал неудобств от своего приблудного местоположения. На панораме, что открылась перед путниками по правую руку, тянулись поля ржи, ячменя и пшеницы. По левую – речка, что спускалась с холмов, и обслуживала город. Недалеко от мостка через Наинну, так называлась речка, стояла водяная мельница, а чуть подальше были видны женщины, стирающие белье. Еще дальше, где река становилась полнотелой, и уже не могла называться речкой, виднелись рыбацкие лодки. А на горизонте черной лентой тянулся дурно славный Оторофельд.

Путешественники спустились с холма и вошли в город. Идя по узким улочкам, они оглядывались в поисках постоялого двора. От Митриума этот город отличался сильно. Здесь было чисто, не было пьяниц, вусмерть надравшихся эля, и валявшихся в грязи пятаком вниз. Здесь не пахло отхожими местами, лошадиным навозом и прочими неаппетитными ароматами. Дома стояли ровные, чистые и добротные. Йорвин подумал про себя, что недурно было бы поселиться здесь… когда-нибудь. Наконец, Сиртама указал на вывеску с весьма броским названием "Вечное сияние". На вывеске была нарисована звезда с восемью лучами и красиво выгравированная буква "А".

Когда Сиртама и Йорвин вошли в таверну, их поразила чистота и просторность этого заведения. Таверна вполне оправдывала свое название. Народу было достаточно, и свободных столиков было два. Всего их было семь. В углу по диагонали от двери стояло что – то вроде сцены, а на сцене стоял высокий, красивый, чистый и опрятный молодой человек. Одет он был в превосходный пурпурно – белый камзол, зеленые суконные штаны, ботинки из заячьей кожи и вишневого цвета шляпу с загнутыми полами и салатовым плюмажем. В руках бард держал великолепную лютню, которая издавала поистине божественные звуки. Эта музыка заставляла забыть про все беды и несчастья, и отправляла душу в высокий полет выше облаков. Все другие барды, которых Йорвину доводилось слушать в Митриуме, после этих чудесных музыкальных переливов казались бездарными фанфаронами и хриплыми горлопанами. В обычных харчевнях музыкой служат нецензурная брань, грубые солдафонские анекдоты, истеричное ржание, отрыжки и прочее непристойное и непотребное. В этом заведении стояла тишина. Ни один цеховик или крестьянин не смел прервать дивную музыку мастера – барда. Все заслушивались и летали. Сиртама и Йорвин подошли к стойке. За ней стоял человек средних лет, среднего роста, средней комплекции, с добрым лицом и смеющимися глазами. У трактирщика была аккуратная расчесанная борода и волосы.