Басурманин. Дикая степь

Конь под ним перебирал ногами и выказывал такое же нетерпение, как и его наездник.

– Мы до холма проехаться порешили, да с булавами порезвиться, – напомнил Владислав и, стеганув Буяна хлыстом, сорвался с места.

– Придержи коня, княжич. Экий ты, скорый, – преградил путь Ивач.

Буян недовольно заржал и взвился на дыбы. Владислав прижался к шее коня и что-то зашептал любимцу. Молодой жеребец ещё раз взбрыкнул и успокоился, встав как вкопанный.

– Князь Мстислав не велел без верховых выезжать. Неспокойно вокруг.

Перехватив удила и погладив гриву Буяна, сотник недовольно воззрился на княжича. К кузне съезжались верховые.

Со стороны казалось, будто воины то ли стужи ждали, то ли бой готовились принять. Плотные рубахи, поверх которых надеты тяжёлые кольчуги, поножи и наручи, шлемы на головах и бармицы. Снаряжение не мешало привычным ко всему дружинникам цеплять к сёдлам щиты и булавы, легко взбираться в седло, перекидывая через колени мечи.

– Ну, скоро ли? – нетерпеливый возглас потонул в шумных речах воинов.

– Едем, княжич! – скомандовал Ивач, и шлёпнул рукой по крупу Буяна.

Малый конный строй направился к ближним воротам. Лишь только всадники покинули стены и въехали на мост через ров, Владислав взмахнул хлыстом, и быстрее ветра помчался к холмам.

– Вот же, неугомонный, – выругался Гридя. – Вернётся князь, всё ему поведаю. Пусть охладит буйную голову.

Лихо стегая коней, всадники пустились вдогонку за княжичем.

Владислав то и дело подхлёстывал жеребца. Ветер трепал длинные волосы на непокрытой голове. Да и Буяну нравилась безудержный бег. Конь летел как на крыльях, проносясь мимо пеших и конных, спешащих в Рязань на торжище. Вот и поле! Один холм остался позади, второй. Буян миновал овраг и перелесок, за пригорком луг и ручей.

«Вон на той вершине меня догонят», – подумал Владислав, – «Дальше не удавалось ускакать».

Княжич нёсся к заветному холму. Обычно его поджидали уже у подножья. Но в этот раз воины явно отстали. Буян лихо взлетел на вершину и… морда к морде столкнулся с конём Гриди.

– Я скажу о сём бездумном поступке боярину и воеводе, а потом и князю! – голос наставника был суров.

– Гридя, ну не серчай! Тебе ведомо, как нам с Буяном любо по холмам скакать, да в гриву и вихры ветер вплетать. Не тревожь князя, пустое. Слово даю, до возвращения батюшки я буду кроток.

Синие как озёра глаза княжича, казалось, заглядывали в самую душу воина. Всем ведомо было, что наследник Рязанского князя честен, прилежен в учении и охоч до разных ремёсел. Все знали, что он редко просит милости для себя, но часто заступается за воинов, конюших и деревенских. И в том не было ни у кого сомнения, что ему можно верить.

– Смотри! Ты слово дал. А слово княжеское держать до́лжно! – сказал подручник и отвернулся, чтобы Владислав не заподозрил потепление в душе воина. – Возвращаемся.

– Гридя, а как же булавы? Ты обещал.

Наставник с укором посмотрел на княжича.

– Ну, что с тобой поделать. Коли обещал, сдержу слово.

Вскоре малая дружина выехала на берег реки.

– Не успел спешиться, а уже мечи в руках? – усмехнулся Гридя, глядя, как Владислав лихо соскочил с Буяна и встал в стойку. Витые косами рукояти новых клинков ладно лежали в ладонях, словно кузнецы именно для княжича их ковали.

– Щит возьми для порядку. Хитрость одну тебе покажу.

– Я по первой на мечах биться желаю, – повелевающим тоном возмутился княжич, возвращая один в ножны и наблюдая, как Гридя отстёгивает булавы.

Став напротив, ратник, улыбаясь, поманил княжича на себя.

– Защищайся, басурман! – закричал Владислав и кинулся на подручника.

Дружинники рассмеялись, а Гридя булавой выбил из рук нападавшего щит.

– В ратном деле, княжич, – заговорил воин строго, отчего смех мигом прекратился,– мало умения размахивать мечом. Надо ещё и головой думать. А то ненароком без неё остаться можно.

Голос Гриди был сдержан и твёрд. Молодые воины притихли, внимательно вникая в наставление.

– Я понял. Буду стараться не расстаться с головой,– улыбнулся Владислав и нанёс крепкий удар мечом, выбив булаву из рук наставника.

– Погодь! – остановил ученика Гридя. Что-то в этой царящей вокруг тишине его настораживало. Он нервно огляделся по сторонам. Ничего. Всё тихо.

– Почудилось тебе, али померещилось? – услышал подручник звонкий голос княжича.

Гридя не ответил.

– Продолжим?

Две лучины успели бы истлеть, пока бились княжич и его наставник, так всё ладно у них получалось. И ещё столько же истлело б в нешуточном бою с другими ратниками, если бы младший из воинов не заметил одинокого всадника.

– Это что за гость к нам? – кивнув подручнику, указал он вдаль.

Гридя весь напрягся как тетива тяжёлого лука.

– Не ведаю. Мне в который раз уж мерещится, что из перелеска за нами смотрят.

– Пустое. Притомился ты ратуя. Разморило на солнышке, вот и померещилось не пойми чего, – хохотнул другой ратник.

– С виду купец, – отозвался молодой.

– Почему же он тогда верхо́м и без стражников? – поинтересовался Владислав. – Да и без товара. Ой, ли?

– Разузнаем.

И двое ратников отправились навстречу путнику.

Княжич и Гридя провожали их взглядами. Светило слепило глаза. Оттого никто и не приметил, что за изгибом реки, из-за пятого к восходу самого высокого в округе, холма, с которого Рязань видно, будто на блюде, тонкими столбами поднимался сизый дым.

***

–…Вот так потерял я людей. Дрянные стражи оказалась. Перепились в первой же корчме, – жаловался купец, сидя у костра. – Делать нечего, двинулся я далее. Думаю, до града ближнего доберусь, найму сызнова. Остановился на ночлег у деревушки. Старушка лекарка меня приютила. А утром на зорьке двинулся в путь. Когда проезжал холмы – померещилось мне. Ну, я и давай стегать коней. А они понесли, да прямо на поросль, а потом к воде. Вот так и сподобило меня свалиться в речку. А вас увидал – обрадовался. Дай, думаю, подмоги у добрых людей попрошу, авось не откажут. Повозку самому мне никак не вызволить.

Слушая купца, Гридя сидел в размышлении, ратники хмыкали, и лишь княжич внимал с интересом, искоса посматривая на воинов. Задумчивый взгляд подручника настораживал. Беспокойство прохладным ветерком пробиралось под одёжу.

– Нижайше прошу, помогите вытащить поклажу, – умолял купец воинов, не обращая внимание на княжича. – Это недалеко. За тем лесочком, у изгиба реки. А я вашим жинкам, за то, платков нарядных, ленточек шелковых, да тканей на сарафаны пожалую.

– Ну, да ладно, что с тобой поделать, – встал, наконец, Гридя. – Поможем.

Обрадовался купец, словно только того и ждал. Подскочил с земли, как младой, засуетился. Будто уверен был, что не откажут. Спешно костёр разметал, хоть и не просили его – явно торопился. Не по нутру Владиславу оказалась эта суета! Ох, не по нраву!

– Неладное чую, не к добру сие! Давай за подмогой пошлём? – схватил Владислав Гридю за рукав.

Тот лишь ухмыльнулся.

– Ты же неробкого десятку, княжич! И силушкой не обделён. Вон как лихо нас раскидал. Игнату, вишь как, дюже тяжко пришлось под натиском твоим богатырским. Чего спужался-то? – наскоро поправляя упряжь, отшучивался подручник. – Сами управимся. Не впервой, чай!

Княжич оглядел ратников. Незнамо откуда взявшееся беспокойство никак не хотело покидать. Но, глядя, как спокойны воины, поразмыслил: может ему привиделось дурное, и в том, что купец поспешает, нет ничего худого?

Путь до лесочка оказался недолог. Редкие деревья перелеска кончились, а луг, широкой скатертью раскинувшийся за ним, хорошо проглядывался. Окинув взором окрест себя и не приметив никакой опасности, княжич немного успокоился.

За лугом началась низкая поросль с редкими деревьями, а за ней овраг. Послышался шум воды. Всадники спустились с пригорка, и их взорам предстало удручающее зрелище: груженная по виду тяжёлыми мешками и тюками телега, наполовину свалившаяся в реку.

– Эко тебя угораздило! – воскликнул Гридя, спрыгивая с коня.

– Да, вот же. Никак самому не управиться, – продолжал жалиться купец.

Воины спешились. Ухватившись за оглобли, тяжи и навесы враскачку, не без труда вытянули телегу из реки. Поклажа и впрямь оказалась очень тяжела. Княжич с недоверием поглядывал на купца. Странный он всё же. Пока ратники управлялись, он стоял под деревом, коня сваво не привязывал, оглядывался, и даже не помышлял лезть в воду. Но стоило повозке оказаться на берегу, вновь заколготился, задёргался, забегал.

– Передохни́те, малость, – заботливо суетился купец. – А я покамест пойду хворосту для костра принесу. Обсохнуть надобно.

Сказал, и словно в воду канул, исчезнув в кустах.

– Не по нраву мне сей купец! – только и успел вымолвить княжич.

Над головой просвистела стрела и вонзилась в грудь стоявшему рядомратнику.

– Вороги! – вскричал подручник, и тут же был сражён другой.

Дружинники повскакали с мест, похватались за щиты да мечи. Поздно. Отовсюду летели стрелы, жаля смертоносным остриём верных княжеских ратников.

Владислав не успел опомниться, как оказался в двойном кольце из павших ратников и, перешагивающих через убитых, отовсюду наступавших басурман.

– Я вам живым не дамся! – успел выкрикнуть княжич, пятясь к телеге и выхватывая из-за пояса кинжал.

В какой-то миг перед глазами оказалось лицо купца. Немолодой басурман, крепко держа того за грудки, взмахнул рукой, острым кинжалом перерезал ему горло и, скалясь, отбросил в сторону. Что-то тяжёлое больно ударило княжича по макушке. В очах померкло, ноги подкосились, и он повалился наземь.

Глава 4

Три телеги, доверху груженные тяжёлыми тюками, медленно тащились к городским воротам. Первая лошадь спотыкалась и возчик, больше похожий на захудалого купца, чем челядина, похлопывал её по шее, дёргая за поводья. Прихрамывая на обе ноги, словно его переехал обоз, следом шёл другой возчик. То и дело, озираясь по сторонам, он оглядывался на третьего, тощего как жердь, проявляя нетерпение и беспокойство.

– Эй, отворяйте! – придерживая лошадь за усцы, прокричал первый возчик в добротном, перепачканном сажей кафтане, когда телеги остановились у ворот.

– Чего везёте? – из башни высунулся ратник.

– Товары везём, купца, что по реке пришёл. Отворяй уж, небось, заждались нас.

Ратник исчез, и почти сразу в воротах появилось двое крепких стража. Один, что помладше, высокий, плечистый, остался стоять, преграждая путь всякому, кто решился бы пройти мимо него в речные ворота. Другой, рябой, постарше и пониже ростом, недоверчиво взглянул на людей, подошёл к первой телеге, ткнул кулаком пару тюков, перешёл ко второй. Осмотрев со всех сторон третью, потыкал ещё один мешок, с виду рыхлый.

– Зерно?

– Т-тк-кани, п-пушнина всякая, ш-шерсть, – отозвался худой возчик.

Ратник кивнул и пошёл к воротам. Проходя мимо средней телеги, ещё разок ткнул кулаком в поклажу и махнул рукой:

– Проезжайте.

– Б-благодарствуем!

Громыхая по вымощенному брёвнами настилу, обоз въехал в ворота. Одна телега, скрипя навесами, направилась к княжескому терему. Две другие, свернув в узкую улочку и проехав пару дворов, остановились. В лучах заходящего весеннего светила заплясали тени и, словно хоронясь от досужих взглядов, скользнули к городской стене.

– Чего встали? Ни проехать, ни пройти.

От неожиданности возчики вздрогнули и обернулись. По деревянному настилу, ругаясь почём зря, плюгавенький мужичок в рваной рубахе тащил на верёвке козу. Злясь на весь белый свет, он осыпал упирающуюся животину ударами лозины.

– Шевели копытами, скотина беспутная. Всю душу мне вынула, окаянная. И вы тут с телегами вашими. Чаво шастаете? Чаво вынюхиваете?

Возчики переглянулись и наперебой стали успокаивать встречного.

– Добрый человек, не серчай, сделай милость.

– З-зап-плутали м-малость.

– На торжище надобно нам. Товары знатные везём.

– Д-дорогу не ук-кажешь?

– А… Купеческие, стало быть? – пробурчал мужичок, покосившись на заику. – С пристани значится? Заждался вас, заблудших-то, Нечай, тиун боярина Яра Велигоровича с зорьки самой челядь от себя не пущает, вас дожидаетси. На всё торжище крику с утра: «Где эти шельмы! Куда подевалися?» Мальчонку сваво загонял, всё на реку посылат.

– Да разве ж в том наша вина?

– М-мы люди п-подневольныя!

– Ну да, ну да! – закивал головой мужик и об чём-то своём задумался, подёргивая за верёвку козу, которая смирнехонько стояла возле телеги и поглядывала вокруг.

– Т-так дорогу ук-кажешь? – дёрнул его за рукав заика.

– Туда, туда ехайте. Вон, где колокольня небо подпират, – махнул мужичок в сторону. – Токмо, вы того, станут бранить, так вы молчки, молчки. Да очи долу. Тиуну перечить не моги. Он у нас нраву лютого! Кто слово поперёк сбает, тому батагов наваляет, ног не сдвинуть, рук не поднять. Эх, горемыки!

И, хлестнув козу для верности ещё разок, мужичок потащил животину дальше.

Подождав, пока плюгавый скроется из виду, возчики стеганули лошадей, и обоз медленно пополз вдоль крепостной стены. Несколько раз останавливались телеги, прежде чем добрались до торжища. Как же тут было многолюдно! Купцы заезжие предлагали заморские диковинки, аксамитовые ленты и ткани, пушнину, соль. Мужики подолгу задерживались у телеги кожевника. Свой-то в прошлую зиму помер бездетным. Теперь вся надежда была только на пришлых торговцев. Ребятки малые цеплялись за мамкины юбки, путаясь под ногами.

Между лавками и лотками сновали то тут, то там пышнотелые девицы в нарядных сарафанах. Длинные косы, украшенные лентами, спелыми колосьями лежали на груди или свисали за спиной. Дольше всего они задерживались у лотков с костяными гребнями, вышитыми накосниками, украшенными жемчугом корунами и перевязками. Много было и деревенских девиц в простеньких сарафанах и берестяных очельях. Они приезжали с матушками на торжище за нарядами к свадьбе. Височные кольца разных размеров да жемчужные ширинки бережно заворачивались в платки и отправлялись в лубяные кузовки, купленные на соседнем лотке у Щени и его сыновей. Каких только корзин тут не было: ивовые, берестяные, и прочие из разных веток, большие и маленькие, круглые, длинные, коробами. А ещё у Щени самые знатные в округе детские люльки. Каждого покупателя Щеня отправлял на соседнюю улицу в кузню, где в подручниках подъедался сын его сестры Пруша. Вешая рядом с подтопком колыбельку, молодухи могли не опасаться, что она оборвётся. Прушины кольца с мотком славились по всей округе. Крепкие. Надёжные.

– Веретёнца, иголочки!

– Ленточки, колечки, бусы, жемчуг речный! – зазывали щепетильники.

Сбоку от колокольни возвышался большой терем боярина Яра Велигоровича, задним двором выходивший на торжище. Перед воротами взад-вперёд, теребя бороду, расхаживал немолодой тиун. Завидя въехавший обоз, он остановился, и, подбоченясь, уставился на возчиков.

– Явились? Доколе ждать вас, словно не с реки, а из самого Киева сюда на подводах скрипели, – раскричался Нечай, осматривая телеги. – А ещё одна куда подевалась? С пристани передали, три до́лжно быть.

– Так нам старшой велел большую к терему княжескому привезть, – извиняясь, поклонился хромой. – Указал какую надобно, мы и справили. Уж небось там, телега-то. Мы людишки подневольныя, нам чаво скажут, так мы туда. Вот, пред очами твоими ясными, благодетель наш, спешили предстать. Да городишко-то незнакомый, заплутали. Насилу выбрались. Ты, добрый человек, чем шуметь, поспрошать бы кого послал.

Скривился Нечай. Глаз прищурил. По всему видать было не нравились ему возчики. Да и кому бы пришлись по сердцу дёрганая, суетливая, нерадивая челядь?

– Ты, шельма, не перечь! Ишь, расхорохорился! Поспрошать! Без пришлых ведаю, чего делать надобно, – подбоченился тиун. – Ужо столько мёду уста твои налили, зиму всласть прожить можно. Не к добру сие. Замыслил чего, шельма? А ну, сказывай, покуда ратников не покликал.

– Мил человек! Неужто я себе вражина поганая, боярского тиуна понапрасну обижать? Мне ещё по земле-матушке ходить не расхотелось.

– То-то! Глядите у меня! Худое прознаю, насыплю батагов, ажно до студёных денёчков хватит, – зыркнул Нечай на купеческих возчиков. – Постойте-ка тут в сторонке пока я товары проверять стану, да с очей моих сгинуть и не помышляйте. Найду!

– Т-твоя воля, – кланяясь, лопотал заика, оттесняя хромого к торговым рядам. – К-куда мы от-тсель д-денемси?

– Эй, бездельники! – прикрикнул Нечай на челядь. – Разгружайте телеги.

***

Темноволосый отрок в залатанных портах и рубахе, подпоясанной кушаком, сидел на завалинке и старательно продёргивал кожаную ленту в поршень.

– Тишата! Ах, прохвост! – выскочила на крыльцо мать, дородная женщина в синем сарафане и с тугой косой до пояса, свисающей из-под сороки. – Неужто сызнова обувку порвал? Да на тебя одёжи не напасёшься! Порты вон латаны-перелатаны.

– Не бранись, матушка. Не мои это. Ладушка поутру на речку ходила, обмотку порвала. Вот… – Тишата протянул матери обувку младшей сестрёнки.

Мать смутилась. Потрепала сына по голове и тихо сказала:

– Справишь работу-то, тяте на стену опреснок17 снеси.

– Управился ужо. Вот, свяжу…

Проворными пальцами Тишата закрепил обмотку на обувке сестры, подал их матери и, подхватив приготовленный ею для отца увесистый узелок, побежал к городским воротам.

– Гляди-ка, вот и вечерняя трапеза поспела! – кивнул сотоварищам седобородый стражник со стены, что у башни главных ворот, и принялся спускать лестницу.

По аккуратно выстеленной брёвнами улочке, прижимая к груди припасы, бережно завёрнутые матушкой в рушник, спешил накормить родителя его старшой сынок.

– Тятя! – помахал снизу рукой отрок.

Лихо взобравшись на городскую стену, Тишата принялся раскладывать на перевёрнутой корзине нехитрый ужин – хлеб, молоко, пареную репу.

– Ты, сынок, долгонько-то не сиди, а то мамка заругает, – отламывая краюху, напутствовал отец. – Негоже, коли такого детину баба по улице лозиной гонять станет.

Стражники дружно рассмеялись, по-доброму кивая.

– Небось, за девками ужо подглядаешь, а сорванец беспутный? – спросил рябой ратник, хитро улыбаясь.

– Не… – насупился Тишата.

– Глядит-глядит! – поддакнул отец. – Токмо мы мамке покуда об том не сказываем. Ранёхонько ему аще в сене копошиться. А за погляд спрос невелик.

– А за какой грех тады лозиной мальца потчуют? – уставился на седобородого молодой стражник, вышедший из башни.

– Всё те, Полежай, знать надобно! – усмехнулся седобородый. – Небось в тиуны собралси?

– Авось и подамся! Вот, князь-батюшка с посольства воротится, в ноги ему кинусь. А чего? Грамоте я обучен, порядок городской стражи мне ведом. Доколе ж в сторожах сидеть. Опять же, отрока тваво к терему пристрою. Глядишь, обучат аки подобает, да к княжичу нашему в малую дружину возьмут. При деле малец будет, верно сказываю, а?

Стражники загомонили, закивали, соглашаясь.

– Во, вишь, добре, значится, придумано! Тишата, поди, у нас тут ужо как ро́дный! Сынками я покамест не обзавёлся, жинка двух дочек народила. А помощник мне надобен. Токмо смотри, галде́нь18, шалости свои брось. После сенокосу в прошлом годе вся улица вида́ла, как матушка тебя лозиной охаживала. Насилу угомонили бабу. А за какие такие провинности она тебя понукала – никому досе́ле неведомо.

– Да, за порты рванные, – шмыгая носом, пожалился Тишата. – Я в лес по грибы, по орехи хаживал. Далече зашёл в чащу. А тут зверюга окаянная на меня киданулася. Ну, я бежать. Вот за кусты, да ветки и пообтрепался. Насилу живой вернулся. Страху натерпелся, что воронья над пашней. А матушка увидала и давай лозиной прилюдно. Сказывала, на меня портов не настачишься.

– Верно сказывала! – посерьёзнел отец. – Мамка твоя баба умная, бережливая, хозяйственная. Ей боярской жинкой стать, проку больше было бы. Батюшка ейный, упокой его душу, сказывал, сватался к ней один, нездешний. Да матушка воспротивилась. Жемчугами сынок боярский сыпал, что листвой, а сам в заплатках. Про него сказывали, добро в его руках огнём полыхает. Вона, видать ей за то ты такой и народился. Одёжи на тебя не напасёшьси. Лучина и та медленнее тлеет.

Тишата покраснел, что яблочко наливное, опустил низко голову и, утирая нос рукавом, тихонечко всхлипнул.

– Ладно! Буде рассиживаться-то, беги ужо. А то нрав у матушки твоей крутой. Припозднишься – отсыплет на орехи, не поленится.

– Тятя, а можно я малость за стену взгляну? Погляжу на светило тёплое, аки за лес оно прячется, и мигом домой, – сопя попросил Тишата.

– Ну, погляди чуток! Но ужо после не перечь!

Отрок, согласившись, закивал. Седобородый стражник похлопал сына по плечу. Взирая поверх его головы, откусил большой кусок хлеба и встал за спиной.

С городской стены вид и, правда, открывался дивный: багрянец неба богатым узором украшал облака, белыми лентами раскинувшимися по небосклону; зелёные луга, словно шелковые ковры покрывали собой землю, то тут, то там разукрашивая равнины и холмы разноцветными узорами цветов – жёлтыми, голубыми, красными; синие леса в вечерней дымке, словно в сизой мгле тонули в закате. Вдали у реки виднелась одинокая высокая разлапистая ель. Они всегда любили с Ладушкой возле неё играть – он прятался, а она искала. Всякий раз, когда Тишата взбирался на дерево, острые ветки хлестали по лицу, по спине, больно кололи шею, не давая дышать. И чем труднее был подъём, тем тише он сидел в ветвях, и тем сложнее было сестрёнке разглядеть его под огромными колючими лапами.

Порыв ветра принёс запах дыма. Рядом с головой раздался свист. Что-то больно царапнуло лицо.

– Ай!

Тишата схватился за́ щеку, потёр. На пальцах остались следы алой крови. Кто-то сильно потянул его за рубаху. Тишата обернулся. Широко распахнув глаза, отец беззвучно раскрывал рот. Сжав руку сына, он оседал на деревянный настил. Хлеб, что с любовью пекла матушка, вывалился и теперь лежал на бревенчатом полу.

– Тятя! Ты чего? – Тишата смотрел на отца, не понимая, что происходит. – Тятя!

Увлекаемый крепкой рукой отца, отрок повалился на перевёрнутую корзину, стоявшую рядом. Вжавшись в бревенчатый угол между стеной и башней, он, трясясь от страха, глядя на то, как привалившийся у ног отец, цеплялся за край его портов, корчился и хрипел. Кровавая пена пузырилась на губах, не давая говорить. На груди расплывалось багровое пятно.

– Клок… колк… – с трудом выдавил из себя отец.

– Тятенька! Родненький! – на глазах выступили слёзы и Тишата принялся утирать их рукавом, содрогаясь от рыданий. – Да как же это?

Из проёма башни, спотыкаясь и цепляясь за срубы брёвен, показался Полежай. Две стрелы торчали у него из живота.

– Тиша… Тишата… – хрипя, позвал стражник.

Обессиленный, он повалился на деревянный помост у края стены.

Разжав пальцы отца, и высвободив штанину, отрок подполз к Полежаю.

– Беги… В колокол… вдарь. Напали…

Тишата проследил за взглядом ратника. Мимо головы просвистела и с противным звуком, врезалась в бревно ещё одна стрела. Отрок посмотрел на оперение смертоносного жала, вонзившегося в стену возле головы. Крупная дрожь нахлынула удушающим запахом долетавшей откуда-то сверху гари. Растерянно окинув взором всё вокруг, Тишата потряс ратника за плечо:

– Кто… напал? Полежай! Да, что же это…

– По… половцы…– простонал он, на миг очнувшись и посмотрев на отрока невидящим взглядом.

Договорить не смог. Глаза закрылись и безвольное тело, под своей тяжестью, перегнувшись через край помоста, рухнуло со стены, едва не повалив лестницу.

Со страху Тишате показалось, что на другой башне городской стены мелькнула голова. Он распластался по настилу, дрожа и поскуливая.

– Колокол! Надо вдарить! – прошептал отрок, собираясь с духом. – Я сдюжу!

Сделав глубокий вдох, он приподнялся и огляделся. Повсюду на помосте лежали сражённые стрелами стражники. Внизу у стены метались обезумевшие от страха люди: жались к домам, хватались за пробегающих мимо ратников, вопрошая о том, что стряслось. Но те лишь отмахивались и куда-то бежали. Со всех сторон неслись крики, стоны, плач.

То тут, то там свистели стрелы, но самих половцев, о который, умирая, сказывал Полежай, отчего-то видно не было. С соседней стены в сторону ремесленных рядов полетели две подожжённые стрелы. Одна вонзилась в крышу дома, а другая в пристройку. Солома тут же вспыхнула, отдавая на растерзание пламени и дом, и спрятавшихся внутри людей. Откуда-то повалил чёрный дым, и всё небо заволокло сизым маревом. Привстав, отрок увидел вдалеке башню речных ворот в огне.

– Колокол! – вспомнил Тишата слова Полежая.

Спустившись со стены, он бросился к торжищу. На тесных улочках было не протолкнуться.

Добежав до кузни, Тишата увидел в дверях Прушу и Ончутку, соседских мальчишек по возрасту таких же, как и он.