Басурманин. Дикая степь

Пролог

– Всё вокруг иным станет. Погибель искать нет нужды. Сама к порогу явится.

Сгорбленный седой старик в длинном шерстяном балахоне, подпоясанном верёвкой, взял ухват, вытащил из печи томящийся горшок, большой деревянной ложкой помешал парующее варево.

Жаркий огонь всполохами освещал избушку. Развешанные по бревенчатым стенам и под потолком пучки трав, кореньев, связки грибов и ягоды на ветках, отбрасывали зловещие тени. Оглядевшись и заприметив корзину в углу, старик наклонился, извлёк белесые коренья, понюхал, попробовал на зуб и бросил в кипяток. Достав с полки туесок, снял с него крышку, запустил внутрь руку и взял щепоть измельчённых веток.

– Плошку подай, – потребовал он в темноту.

Из-за печки вышла женщина в плотных шароварах и длинном верхнем платье с глубоким запахом, затянутом широким кушаком. Проседь, словно серебряными нитями украшала густые чёрные волосы, заплетённые в тугую косу, свисавшую до пояса. Покрытое тонкой паутинкой морщин лицо, не растеряло с годами привлекательности. И хотя её молодость давно прошла, горделивая осанка, точёный профиль и стройный стан привлекали внимание, а мудрость во взгляде только добавляли женщине стати. Много боёв кровавых, смертных из-за этой красавицы случилось в степи. Но, лишь духам, да хозяину избушки ведомо, каким ветром занесло эту степнячку в глухой лес.

Женщина неспешно подошла к столу, поставила плошку и присела на лавку. Старик высыпал в деревянную ступку веточки, взял с полки ещё один туесок побольше, набрал из него горсть сушёных почек и семян, растёр руками и ссыпал в плошку. Сорвал со стены лист и цвет иссохших трав и отправил к веткам, посыпав сверху горсть сушёных ягод. Взяв со стола толкушку, принялся измельчать собранное в труху, шепча заговорные слова. Избушка тут же наполнилась приятным дурманящим запахом. Когда крупных веточек в ступке не осталось, старик поднёс её к лучине, что стояла посередь стола, посмотрел, довольно кивнул. Высыпал содержимое в плошку и обеими руками принялся перетирать.

– Этого мальчишку до скончания времён ждать можно! – недовольно покосившись на дверь, пробурчал старик.

Снял с шеи, висевший на длинной верёвке холщовый мешочек, потянул тесёмку, отсыпал немного чёрного порошку и спрятал ценное снадобье обратно за пазуху.

Зачерпнув из плошки в деревянную ложку перетёртые растения, повернулся к печи и, высыпав в горшок, принялся помешивать жижу. Прошептав заговорные слова, старик взглянул на парующее варево и задвинул горшок обратно в печку.

– Чарки неси и на стол накрой, – велел он.

Женщина молча встала и ушла в тёмный угол. Вернувшись, положила на стол круглый хлеб, завёрнутый в тряпицу, деревянную миску с крупными кусками жареного мяса и расставила посуду. Старик стоял у печи, протянув руки к огню, согревая иссохшие костлявые пальцы. Обернувшись и взглянув на стол, велел:

– Ещё одну давай.

Женщина вздохнула. Степнячкам не пристало перечить мужчине, тем более такому почтенному. Ни слова не говоря, она принесла ещё чарку и села. Старик достал из печи горшок с варевом и, зачерпнув деревянной ложкой, наполнил две чарки. Одну подал женщине, другую, поставил перед собой и сел напротив. Долго всматривался в отвар, потом сделал глоток и глухим голосом произнёс:

– Тёмные времена грядут, Магрура. Небо уронит на головы людей вострые стрелы. Не слыхать вокруг будет ничего, кроме стонов умирающих да криков каарганов1. Из-под ног кровь сочится станет. Куда не ступишь, в какие земли не отправишься – всюду погибель ждёт. Отец на сына пойдёт. Брат на брата. Одни будут клинками изрублены, других затопчут кони резвые. А тех, что уцелеют…

Скрипнул засов. Тяжело склонившись под ношей, в низкую дверь с трудом протиснулся черноволосый отрок-прислужник в одежде, подобной той, что на Магруре. Едва не задев кадку с водой, примостившуюся на лавке у двери, он втащил на спине огромную вязанку дров. Бросив виноватый взгляд на старика, скинул поклажу у печи и сел, привалившись к её тёплому боку.

–…Того, кто уцелеет огонь сожрёт, – не глядя на прислужника, продолжил старик.

– Никто не спасётся? – голос женщины дрогнул.

– Не многие уцелеют. Да и те, кто песнь хвалебную духам петь станет, вскоре погибель сыщет.

От страшного предсказания женщина поёжилась. Страх тугими путами сковал тело.

– Ты говорил, ждёшь вестей из кыпчакских земель, чтобы решить мою участь. Когда отпустишь? – пытаясь унять нарастающую дрожь, тихим голосом спросила она.

Старик сощурился, словно в глаза ему ударил яркий свет, внимательно посмотрел на женщину и встал. Повернулся к ней спиной и глухим голосом произнёс:

– Давно ли беду чуешь? Сколь ночей лютым холодом маешься?

– Да, поди, уж пятой луне случится пора.

– Скоро, – бросив короткий взгляд на женщину, кивнул старик.

Подойдя к лавке с кадкой, принялся срывать ягоды с висевшей над ней ветки:

– Твой срок близок уже…

Старик смолк на полуслове, прислушался:

– Скачут к нам! Трое!

– Я ничего не слышу, почтенный Хамзир! – выпрямился молодой кыпчак.

– Тебе и не пристало, Гайлис. Ступай. Встреть путников.

Прислужник поклонился, прикрепил к поясу саблю, снял со стены колчан со стрелами. Сжимая в руке лук, Гайлис вышел из сеней, огляделся, прислушался. Огромные ветви старой ели прятали избушку от сторонних глаз, тяжёлыми лапами свисали до земли, скрывали махровым покровом крошечные оконца. Сквозь мохнатые сросшиеся ветви тонкой лентой из-под самой крышей, струился сизый дым. Цепляясь за кроны высоких деревьев, он вырывался из сумрачной мглы густого сросшегося леса.

– Видно, померещилось старому, – пробурчал Гайлис. – Тихо вокруг. Ни скрипа валежника, ни шелеста листвы, ни пения птиц…

За спиной хрустнула ветка. Молодой кыпчак прислушался. Издалека доносился плеск воды в реке, что у кромки леса. Но и он не нарушал величавый покой глухой чащи. Неожиданно совсем рядом тишину разорвал треск. Что-то упало в кусты. В тот же миг из травы послышалось шуршание. Выскочив на опушку заяц, петляя и прижимаясь к земле, бросился бежать. Гайлис вскинул лук готовый в любой миг пустить стрелу. Но за кустами и деревьями никого не было видно. Он огляделся. Треск повторился, и перед самым носом с высокой ели упала шишка. Пнув её ногой, Гайлис тряхнул головой. Из маленького покосившегося хлева, ютившегося за избушкой и вросшего в непроходимые дебри, раздалось надрывное блеяние потревоженных овец и тихое конское всхрапывание. И в тот же миг с берега реки послышалось ржание нескольких лошадей.

Прячась за деревья и кусты, Гайлис пробирался к тропе. Стараясь не ломать сухие ветки, он подобрался совсем близко и притаился за старым дубом.

У воды стояли три всадника – по виду кыпчаки.

– Тропа вглубь леса тут, господин, – услышал Гайлис родную речь.

Ему показалось, что он знал этот голос. Только вот никак не мог вспомнить откуда.

– Верно ли, говоришь? Её не видно. То ли это место, Негудер?

– Мой господин, смотрите! Чёрный валун! За ним и начинается тропа. Узкая. Коням не пройти, их придётся оставить у реки, – услышал молодой воин знакомый голос.

– Отец! – с криком радости Гайлис выскочил из укрытия, и тут же мимо его головы пролетела стрела и вонзилась в ближайшее дерево.

– Неразумный мальчишка! – спешившись, пробурчал Негудер. – Разве почтенный Хамзир не говорил про осторожность? Только владение луком и саблей твою жизнь продлят! Чего выскакиваешь из-за дерева, словно заяц? Если бы Усман тебя не признал, лежать тебе на траве, как поваленному дереву.

Но молодой воин, обрадовавшись встречи, казалось, и не слышал. Мигом спустившись по заросшей тропке, обогнул валун, скинул у старого комля2 лук, стрелы и бросился к стоявшему поблизости воину.

– Усман! Брат! А я голос признал, а вспомнить, где слышал – не могу, – радовался Гайлис.

Но не успел он приблизиться, как Усман налетел на младшего брата и повалил на поросшие травой камни.

– Глупый кеде3! – прорычал воин. – Ты позоришь атасы4!

– Оставь его, Усман! – прозвучал сверху тихий голос третьего всадника. – Твой брат горяч и молод! Я сам обучу его. Из него выйдет смелый воин!

– Да, мой господин! – отпустив брата, поклонился Усман.

Гайлис поднялся. Он хотел взглянуть и рассмотреть того, кому подчинялись старшие воины, но получил от брата увесистый удар вбок и склонился не глядя.

– Далеко ли жилище Хамзира, Гайлис? – услышал он сверху тот же тихий голос.

– Здесь, недалеко, господин, – взглянуть в лицо воину он не решился. – Почтенный Хамзир знал, о вашем приезде. Велел встретить и проводить.

– Веди! А вы здесь ждите.

Пропустив Гайлиса вперёд, воин стал пробираться по заросшей травой тропе вглубь леса.

– Приехал! Сам! – смерил придирчивым взглядом гостя старик. – Значитца, нет больше хана в степях у восточных лесов?

Хамзир налил в чарку отвара и поставил перед гостем на стол.

– Садись. Испей.

– Явуз-хан повелел, как его в курган уложат, немедля к тебе ехать, – гость уселся за стол. – Сказывал, ты всё наперёд знаешь.

– Верно, сказывал. Мне многое ведомо. Со мной духи говорят. Звери по перед гонцов вести приносят. Птицы об ушедшем и о грядущем поют. Лес, река, болото павших из мира духов возвращать помогают.

Взгляд гостя полыхнул недобрым огнём. Он приподнялся и схватился за торчавший из-за пояса кинжал.

– Не всех вернуть можно! – поспешил загасить это пламя старик. – Есть хвори, супротив которых духи власти не имеют.

Гость сник и опустился на лавку.

– Посему излечить Явуз-хана не мог ни я, ни духи. Никто! – Хамзир искоса поглядывал на молодого воина.– Срок его пришёл!

Гость залпом опустошил чарку, и старик поспешил налить ему ещё.

– Ответь мне! Явуз-хан стену вокруг становища, как у городов русичей заведено поставил? Из высоких дерев, да с воротами на восход и закатное светило?

– Поставил. Да надобность её открыть не успел.

– Всему свой черёд! Настанут времена, и ты всё поймёшь. Созрели колосья в диких степях. Тугие, спелые налились. Ни лепёшек, ни хлебов из того зерна не испечь, кваса пенного не сварить, коням не скормить. Доверху заполнены амбары семенем коварства да людской злобы. Чтобы уцелеть в битве кровавой, неравной, тебе самому отведать зерна того придётся. Да запастись им впрок. Стена – то хорошо, то ладно. Да только одной её мало. Отмерь от той, что уже стоит степь такую, чтобы твоим лихим табунам ходить вольно хватило. Лес, что у реки промеж тобой и Великой степью возьми. Ещё одну стену поставь. Вдвое выше той, что стоит. Да с воротами на закатное светило.

– Дуришь, старик? – змеёй зашипел гость и подхватился с места.

И тут всё вокруг него переменилось. Избушка стала тесной. Стены, приблизились, давили и тяготили. Зловещие тени в мерцающем свете лучины, нависли над головой, вжимая в земляной пол.

– Довольно! – прокричал гость, и принялся расхаживать взад-вперёд по, вновь ставшей просторной избушке. – Кочевой народ не привык за стенами прятаться.

– Коли твоя правда, земля трижды успеет белым саваном накрыться. И лишишься ты головы буйной, и не явится никого, чтобы курган над тобой сложить. Не станет ни стара, ни мала из народа вольного, степного. Плоть твою растерзают каарганы, пока землю будет иссушать светило, поливать дожди, и лютая стужа не скуёт её вновь, укрыв побоище белым покровом.

– Ты разума лишился, старый? – Гость замер посреди избушки. Пальцы обхватили рукоять кинжала, глаза сузились и он злобно прошипел. – Погибель мне прочишь?

– Сядь! – грубо оборвал его Хамзир. – Ещё не всё услыхал, зачем тебя Явуз-хан послал.

– Да как посмел ты мне слово поперёк сказать, старик? – выхватив из-за пояса кинжал, гость налетел на хозяина и повалил на лавку. – Пугать меня удумал? Забыл, кто пред тобой?

– Умолкни, сказываю тебе!

И откуда сила взялась у старика? Оттолкнув гостя, Хамзир выпрямился, словно был молод годами. В печи вспыхнул яркий огонь. Уродливые тени заплясали по стенам. Став в разы выше, он пошёл на разъярённого гостя.

– Ты тут власти не имеешь! – заговорил старик глухим голосом, пробиравшим насквозь. – Кто бы ни пришёл в мой лес, всяко ниже меня. А кто иначе думать станет, враз голову сложит, ступив за порог.

Гость поёжился, тряхнул волосами, убрал кинжал и прошипел, сцепив зубы:

– Как пожелаешь, почтенный Хамзир.

– То-то же! – проворчал старик, и тут же сгорбился, согнулся, как и был прежде.

Огонь в печи утих, и тени, отбрасываемые кореньями и развешенными по стенам грибами и плодами, уже не пугали.

– Молод ты ещё. Того не ведаешь, что народ твой долгие годы жил за стенами. За сизыми холмами, в чёрных лесах у гнилого озера становище есть. Никто там не живёт. Гиблое место! Травы не растут, птицы не поют, люди не ходят. И только когда землю укутывает белый саван, туда возвращается зверьё.

Старик налил остывшего варева в чарку, поставил перед гостем.

– Пей. Силы тебе потребуются. Путь неблизкий, поспешать надо.

Гость присел на край лавки и залпом проглотил варево.

– Явуз-хан сказывал, у тебя есть то, что мне познать должно.

Старик внимательно оглядел сидевшего перед ним, достал из-за пазухи тряпицу и бережно развернул. На ней лежал кожаный лоскут, похожий на лист дуба и нанизанный на сплетённую из узких полос тесьму.

– Кинжал дай и руку, – велел старик.

Гость извлёк из-за пояса клинок и положил на стол. Хамзир сжал протянутую ладонь, острым кончиком сделал надрез.

– Напои амулет жизнью!

Гость поднёс руку к кожаному лоскуту и перевернул ладонь. Алые капли упали на оберег, собрались в центре, набухли, вспенились и начали расползаться лучами в разные стороны.

– Угасшее пламя Явуз-хана! – закричал старик, указывая на висевший на шее гостя шнурок. – Сними его! Живо!

Гость рывком сорвал, висевший на шее амулет отца и бросил на стол. В тот же миг избушку озарил яркий белый свет. Вспыхнув, он окутал всё вокруг. И прежде чем глаза перестали видеть, рассеялся, будто и не было его вовсе. Алые лучи на обереге остановились, повернули на восход и, образовав круг, сомкнулись.

Хамзир снял с шеи мешочек с травами. Шепча тайную агму5, набрал немного, растёр между пальцами и посыпал поверх амулета. Порошок вспыхнул маленькими огоньками и лёг узором в виде дерева со сросшейся с корневищем кроной.

Старик взял кинжал и, подцепив тесьму, подал молодому воину:

– Никогда не снимай.

Гость снял с клинка оберег и надел на шею…

Чёрная тень пронеслась по лицу молодого воина. Он вскочил с лавки, заметался, будто ища выход. А не найдя, остановился напротив старика.

– Что ты сделал со мной? – глядя перед собой, невидящим взором, прохрипел гость.

Ответа не последовало. Старик смотрел, как задыхаясь, молодой воин хватал ртом воздух. Внезапно гость пронзительно вскрикнул, согнулся и повалился на пол. Завывая, как раненный зверь, он извивался и корчился от боли. И вдруг затих.

– Амулет принял тебя. В нём твоя жизнь и твоя погибель запечатаны. Его силу ведаешь? – Хамзир склонился к лежащему у его ног.

– Ведаю, – задыхаясь, прошептал гость.

– Духов познал?

– Познал.

– Принимаешь ли?

– Принимаю.

– Коли так, поднимись, хан. Используй амулет во благо, или он погубит тебя.

Тяжело дыша, гость встал. Хамзир подал ему чарку с холодным варевом и пододвинул на край кинжал.

– Испей. Силы разом вернутся. Да клинок не забудь. А это… – Хамзир положил перед ханом почерневший амулет, – это зарой на вершине кургана, что над Явуз-ханом сложен. В свою пору он послужит тебе. Сделаешь, как велю?

– Сделаю, – кивнул гость.

– Теперь ступай в хлев, запрягай двух коней. Гайлис покажет которых. С собой мальчишку возьмёшь. Негоже ему за печкой сидеть. Глаз его вострый, ум изворотливый, сила в руках не дюжая. Да сноровки маловато.

– А второй конь для кого? Ты с нами отправишься?

– Не я. Моё место тут, в лесу. Он для того, за кем тебя Явуз-хан прислал. Поспешай. Светило к закату пошло. Пока мгла не спустилась, вам надобно реку перейти.

Гость почтительно склонился.

– Гайлис! – крикнул старик в темноту.

Дверь распахнулась и, нагибаясь, в избушку вошёл молодой кыпчак.

– Отведи господина, да коней покажи. С ним отправишься. А я пока в дорогу вам припасов соберу.

Лишь только за гостем закрылась дверь, к столу подошла женщина.

– Твой срок пришёл, Магрура! – не глядя на неё, старик складывал в тряпицу хлеб и мясо. – Настал черёд тебе покинуть меня. Когда понадоблюсь – гонца пришли. Помогу.

По узкому берегу реки, окутанные лучами опускающегося за лес светила, всадники удалялись прочь от чёрного валуна. Над головами, разрезая крыльями радужные брызги, пролетел ворон. Громко прокричав, он взмыл вверх и исчез. А спустя миг, свалился с неба, бил крыльями и кружил над всадниками. Его тревожное лязгающее карканье разносилось по округе. И вдруг он исчез.

У кромки леса из-за чёрного валуна на берег вышел старик с огромным вороном на плече. С воды, пряча от взора всё, чего коснулась, поднималась серая дымка. Старик поглядел вослед всадникам и тяжело вздохнул:

– Э-хе-хе… На погибель свою, хан, путь держишь. Вон она, голодной волчицей по кустам крадётся. На восход тебе тропки нет. На закат пойдёшь – себя потеряешь. В Великую степь отправишься – буйную головушку сложишь. К гнилому озеру воротишься – голодной погибель твоя будет.

Глава 1

Дюжина всадников спустилась с холма и поспешила к городским воротам. Зелёные плащи на плечах развевались, летели по ветру, догоняя нетерпеливое ржание. Со стороны Мурома ещё две дюжины ратников в боевом облачении, поднимая пыль, устремились к мосту. Они охаживали коней хлыстами, желая раньше других оказаться у стен Рязани. И вскоре, подъехав к переправе, остановились у перегородивших путь повозок. Три гружённые мешками телеги и крытая бричка заезжего купца встали поперёк, да так, что их ни конному не объехать, ни пешему не обойти. По всему, видать, у купчишки возчики непутёвые, с лошадьми управляться, как до́лжно, не обучены. Вот и не справились.

– Прочь! Убирай обоз, купец!– выкрикнул ехавший впереди верховой. – Али не видишь – дружина из дозора возвращается.

– Да как же я тебе их уберу, коли лошади нейдут? – огрызнулся невысокий упитанный рыжебородый купец.

– Пошто перечишь? – взревел рослый плечистый всадник в подбитом богатой тесьмой плаще. – Сам не сдюжишь, так мы живо поможем! А ну-ка, братцы, навались!

Спешившись, ратники освободили дорогу, столкнув телеги на обочину.

Тряся телесами и причитая, купец кинулся к поклаже:

– Ах, вы, тати, окаянные! Разорили! Вот пожалуюсь князю вашему, не укроетесь от воздаяния! – размахивая руками и грозя, ругался он, пока челядинцы загружали рассыпавшийся товар.

– Ты кому грозишь, лихоимец? – гудел басом ратник в расшитом плаще.

К мосту подъехали дружинники с холма. Впереди них на гнедом жеребце ехал молодой всадник в дорогих одеждах. Поравнявшись с телегами, он спрыгнул с коня и подошёл ближе.

– Тише, Артемий Силыч! Не сотрясай небеса понапрасну, – улыбнулся он разбушевавшемуся воину.

И оглядев обоз и раскрасневшегося от натуги купца, негромко спросил:

– Кто таков будешь и чего ищешь в Рязанских землях?

– Ступай своей доро́гой, малец! Коли сам по первой не назвался, так нешто я каждому отроку, что при коне, кланяться стану? – подбоченившись, недовольно пробурчал купец.

Артемий Силыч, шумно выдохнул и, растолкав челядинцев, встал во весь рост перед рыжебородом.

– Склони голову, нечестивец, – прогудел его грозный рык. – Пред тобою Рязанский княжич, Владислав Мстиславович.

Купец попятился и споткнулся о валявшиеся у ног мешки. Переменившись в лице, он сорвал с головы шапку, принялся мять её и отвешивать поясные поклоны.

– Не гневись, княжич! Не признал я! – лепетал рыжебород. – Купеческие мы, я да дочка моя.

Он кивнул в сторону девочки лет десяти от роду, пугливо прятавшуюся за поваленную набок бричку. Её рыжая косичка крысиным хвостиком торчала из-под вышитого лентами очелья6.

– Вот, ремни, сумки поясные, упряжь конскую и прочую подпругу в Рязань на продажу везём. Всё из добротной кожи выделано, заботливыми руками сшито, – надеясь на щедрые барыши, рыжебород принялся расхваливать товар.

Купец быстро осмелел. Испуг перерос в явное любопытство, и он без стеснения разглядывал княжича и дружинников, обрадовавшись, что коли довелось сына правителя Рязани повстречать, да ещё с дружиною, то можно и пользу поиметь не малую.

Осматривая телеги, княжич искоса поглядывал на купца. Подняв с земли выпавший из мешка поясной ремень, покрутил в руках, потянул. Из другого достал конскую сбрую. Повертел, подёргал, оглядел со всех сторон и, усмехнувшись, передал неотступно следовавшему за ним Артемию Силычу.

– Взгляни, воевода! Сгодится сбруя-то для наших коней?

Опытный воин повертел в руках поганую упряжь, скривился и отбросил в сторону.

Лицо княжича помрачнело.

– Негоже, купец, брехать, как собака в ночи, – пенял он рыжебороду. – Гнилой у тебя товар. Выделка паршивая, нити во все стороны торчат, кожа трещит. На такую меч не привесить – оборвётся. Да и коню удила в тягость будут. Нешто люд Рязанский за эту мерзость платить станет?

Услыхав слова княжича, Артемий Силыч повернулся к городским воротам, где стояли три стражника, окликнул и махнул рукой. Двое так и остались на месте, а старший вскочил на коня и поскакал через мост. Спешившись, кинул поводья стоявшему неподалёку ратнику и склонился перед княжичем в ожидании приказа.

– Стража! Гоните в шею от ворот этого супостата. Товар сей пакостный ни у стен, ни на торжище продавать не дозволяю. Купца ни пешим, ни конным в град не пущать.

Бросив короткий взгляд на рыжеборода и жавшуюся к нему девочку, княжич вскочил в седло.

– Слыхал, чего велено? – вынимая меч из ножен, пригрозил купцу стражник. – Убирай повозки, не то в реке очутишься.

– Поспешать надобно, – подъехал к княжичу воевода. – Князь-батюшка поди заждался.

– И то верно сказываешь, Артемий Силыч. Догоняй! – выкрикнул княжич, и поскакал к городским воротам.

***

– Княже, позволь предстать пред очи твоя! – тяжёлая дверь со скрипом распахнулась и, кряхтя, в неё протиснулся дородный мужчина с короткой бородой, едва тронутой проседью, в лёгкой шубе пурпурного цвета, расшитой богатой тесьмой, и такой же шапочке с парчовым околышем.

Его было столь много, что, казалось, он заполнил собой пространство не только светлицы, но и всего терема.

– Зоремир грамоту прислал, – прикрывая дверь, тихо произнёс он.

Сидевший в кресле Рязанский князь Мстислав Игоревич поднял на него опечаленный взор и махнул рукой, дозволяя приблизиться.

– Дай-ка взглянуть, Яр Велигорович, – с грустью в голосе произнёс князь. – Сказываешь, Зоремир нас милостью одарил? Ох, чую неладное, худое! Нечасто он нас жалует. Авось чего путного присоветует, а?

Тяжело дыша, думный боярин Яр Велигорович Магута приблизился к княжескому возвышению и подал свиток.

– Так, за то его и почитают, князь-батюшка. То верно! Явит себя отшельник – быть беде! Но, ежели выйдет из леса, да молвит – всяк его слушает. Коли чего скажет – так то и случится.

Князь Мстислав развернул грамоту, пробежал взглядом по письменам, почесал седую бороду и передал свиток боярину:

– Как и сказывал – худое.

– Ужель молвит, лиха нам ждать?

– Читай! – велел князь.

Щуря глаза, Яр Велигорович заглянул в свиток, охнул и, вернув грамоту, произнёс:

– Одна беда, князь-батюшка. Когда сия напасть с нами приключится, Зоремир не указывает.

– Верно, сказываешь, Яр Велигорович. Не ведомо нам, когда лиха ждать. Только сидеть и горевать недосуг. Чай не из пужливых будем. От битвы ни отцы, ни деды наши не бегали. И нам не след. Коли случится – встанем за Русь-матушку, не убоимся. Не впервой! За тем в стольный град и путь держим, дабы заручиться словом князя Ярослава Муромского, да силой войска его окрепнуть, коли вороги нападут. Пошто же нам одним страдать?

– Твоя правда, княже! – одобрительно кивнул боярин. – Ежели в битву идти, так всем миром оно вернее будет.

Мстислав Игоревич встал с кресла и, подойдя к столу, налил в кубок квасу.

– Ты лучше поведай, всё ли к походу приготовлено?

Боярин спешно закивал головой:

– Всё, князь-батюшка. Снедь погрузить осталось и ладно.

– Поди, проследи, чтобы всё путём справили. Ежели Силыч из дозора воротился, вели явиться. Да служку позови, одеваться.

Склонившись, боярин попятился к двери.

– Ты, вот аще что, – шёпотом остановил его князь. – Вели там Владелину покликать. Боязно мне её одну оставлять да ехать надобно.

– Да как же одну, князь-батюшка? – зашептал в ответ боярин. – А я на что? И воевода Артемий Силыч с дружиною при ней. Да и ты, чай вскорости воротишься.