Так берегись

– Ну надо же! – просияла Базилио. – Умеешь ты всё перевернуть с ног на голову! Тебе для этого, получается, даже не обязательно колдовать.

В этот момент дверь распахнулась, и в гостиную вошёл молодой человек в бело-голубом лоохи Ордена Семилистника. Вид у него был такой потерянный, что Базилио сразу спросила:

– У вас что-то случилось? Надо помочь?

Она – добрая душа.

Друппи, в общем, тоже добрая душа, но сейчас он внезапно вспомнил, что собакам положено охранять свою территорию и условно грозно сказал: «Гав».

Молодой человек в орденской униформе явственно побледнел, но не дрогнул. То есть дрогнуть-то он, конечно, дрогнул, но, по крайней мере, не сбежал. Даже шагу назад не сделал. Что, по моим меркам, приравнивается к настоящему подвигу: когда видишь Друппи впервые, он производит довольно сильное впечатление. Всё-таки овчарки Пустых Земель очень крупные собаки. И встречаются, мягко говоря, не на каждом углу. Строго говоря, Друппи пока вообще единственный представитель этой породы в столице Соединённого Королевства. То есть привыкнуть заранее – никаких шансов. Поэтому, когда мохнатая гора размером примерно в полтора человека начинает на тебя лаять, сохранять безмятежность довольно непросто. Я бы сам, пожалуй, в штаны наложил.

– Ты нас всех натурально спас, дружище. Спасибо, – сказал я собаке. – А теперь оставь человека в покое, очень тебя прошу.

Друппи, который явно намеревался развлечься по полной программе, включая пылкие объятия с незнакомцем на полу, разочарованно взмахнул ушами и снова улёгся на ковёр, всем своим видом показывая: «день не задался».

Наш гость наконец-то собрался с духом, придал лицу настолько суровое выражение, насколько это возможно в присутствии разъярённого пса-людоеда, и объявил:

– Я – Реди Талла, Младший магистр Ордена Семилистника, Благостного и Единственного. Имею честь передать вам распоряжение Великого Магистра незамедлительно прибыть в Иафах для конфиденциального разбирательства по делу государственной важности. Мне велено вас туда сопроводить… – на этом месте он явственно втянул голову в плечи, вероятно, приготовившись к тому, что сейчас в него полетит как минимум табуретка, но скорее всё-таки Смертный Шар, и поспешно добавил: – Разумеется, не для контроля за вашим передвижением, а исключительно ради вашего удобства.

Что сэр Шурф Лонли-Локли умеет лучше всех в Мире, так это поднять мне настроение. Превратить приглашение выпить с ним камры в захватывающую общественно-политическую драму – это действительно надо уметь.

– Ради моего удобства – это, что ли, в амобилере до ворот резиденции подвезти? – уточнил я.

– Именно так, – трагическим голосом подтвердил Младший магистр Реди Шталла.

Бедняге, конечно, не позавидуешь. Могу представить, какой лютый армагеддон бушевал сейчас в его голове. Начальство, мать его за ногу, окончательно разругалось с Тайным Сыском и затеяло какое-то разбирательство, наверняка у него ещё со старых времён мешки компромата на сэра Халли и всех остальных, страшно подумать, что теперь будет, так и до гражданской войны недалеко; интересно, этот сэр Макс понимает, что я – всего лишь скромный посыльный, с которым нет смысла сражаться, можно просто прогнать, если что-то не нравится? Или он всё-таки оторвёт мне голову, чтобы наглядно продемонстрировать своё отношение к распоряжению Великого Магистра? Он же, говорят, бешеный. И собака не лучше. А девчонка, рассказывают, умеет превращаться в страшное чудище, вдруг она сейчас каааак… – примерно такие мысли отображались на бледном челе орденского посланца. Но, справедливости ради, держался он очень неплохо. Боялся, но делал, что должно. Наш человек.

– Ну раз так, поехали, – кивнул я. – Чего тянуть.

О единственной реально нависшей над ним опасности орденский посланец так и не узнал. Я имею в виду, что когда я по воле судьбы-затейницы оказываюсь на пассажирском сиденье амобилера, передвигающегося по городу со скоростью, вряд ли превышающей двадцать миль в час, во мне просыпается жестокий маньяк-убийца, всё остальное время мирно дремлющий на самых дальних задворках моего сложносочинённого существа. И начинает изобретать страшные пытки и казни, которым следовало бы подвергнуть возницу, потому что – ну а чего он первый? В смысле, зачем истязает меня?

Я, конечно, не даю воли внутреннему маньяку, а просто беру рычаг амобилера в свои руки и еду, по моим меркам, довольно медленно и осторожно; никогда не пойму, почему некоторые с непривычки вопят. И сейчас, собственно, мог бы: амобилер, хвала Магистрам, работает на специальных магических кристаллах, которые у него вместо топлива, так что вознице не обязательно быть колдуном. Но я пожалел своего конвоира. Хватит с него на сегодня потрясений. Пусть едет спокойно, не отбиваясь от разбушевавшегося меня.

Поэтому до Иафаха мы добирались чуть ли не полчаса. Я бы за это время, пожалуй, пешком дошёл. Но ладно, – думал я, озирая окрестности, – будем считать, это у меня обзорная экскурсия по Старому Городу. Самое время, весна, сады зацветают. Когда, если не сейчас.

Однако как я ни старался получить удовольствие, вышло наоборот: от медленной езды у меня снова испортилось настроение. Хуже того, мне стало скучно, а это уже ни в какие ворота. С момента возвращения в Ехо я скучал только несколько дней в тюрьме Холоми, когда меня там заперли, чтобы выспался. Но на то и тюрьма, чтобы испытывать невыносимые страдания. А сейчас-то чего?

Тем не менее факт остаётся фактом – я смотрел на знакомые улицы и вместо того, чтобы сладко погибать от любви к этому прекрасному городу, как у меня заведено, думал сердито: ещё и поехали самой неинтересной дорогой, я почти каждый день здесь хожу. Налюбовался на тысячу лет вперёд, спасибо, можете унести. Сам, конечно, дурак, сижу сиднем в Ехо, как будто кроме этого города в Мире ничего нет. Съездить куда-нибудь, что ли? Всё равно толку от меня сейчас никакого, так хоть на новые места погляжу. Правда путешествовать без магии то ещё удовольствие. Ни тебе утреннего кофе из Щели между Мирами, ни удобной кровати, даже новостей не узнать. И домой Тёмным Путём не прыгнешь обратно на пару часов повидаться с друзьями, чтобы после этого снова продолжить путь. А если какие-нибудь лесные разбойники вылезут из пещеры, чтобы показать мне кузькину мать, придётся очень внимательно эту мать разглядывать за неимением других вариантов. Без колдовства мне в дороге точно трындец.

Ну, по крайней мере, душераздирающие сцены последней битвы с лесными разбойниками, услужливо нарисованные моим буйным воображением, скрасили мне остаток дороги. Развлекли, но настроения не улучшили. Всё-таки хуже самой беспомощности может быть только ясное понимание, до какой степени ты беспомощен. А до меня как раз окончательно дошло.

* * *

Мне ещё пришлось минут десять просидеть в пустом кабинете Шурфа наедине всё с теми же унылыми мыслями. Поэтому, когда он не просто вошёл, а ворвался, как ветер, в распахнутое окно, с виду спокойный и строгий, но переполненный бесшабашной весёлой силой, которая ещё недавно казалась мне просто нормой – а как иначе-то? – я чуть не помер на месте от зависти, чувства, настолько мне прежде не свойственного, что легче поверить, будто сошёл с ума, чем признать, что действительно его испытываешь. Но у меня такие номера не проходят, я привык быть честным с собой.

– Ну и настроение у тебя! – изумлённо сказал мой друг, поставив передо мной кружку лучшей в мире камры, которую можно получить только у его личного повара и больше нигде во Вселенной. – Я был уверен, что мой посланец с распоряжением тебя насмешит. Но получается, ошибался. Ты что, рассердился? Всерьёз?

– Да, это было бы круто, – невольно улыбнулся я. – Но нет. Не настолько я псих. Я, к сожалению, вообще ни насколько не псих. Совершенно нормальный человек, скучный и неприятный, как все нормальные люди. Представляешь, смотрю на тебя, и мне завидно, что ты – великий колдун, а я – больше нет.

– Вот такая страшная тебе досталась судьба. Обречён прозябать в ничтожестве бесконечно долгие пару дней, – флегматично согласилось это чудовище, по какому-то недоразумению родившееся человеком. Сэр Шурф Лонли-Локли – такая же вопиющая ошибка природы, как Базилио. Только наоборот.

– На самом деле ты совершенно напрасно преувеличиваешь масштабы своих временных затруднений, – добавил он. – Если не из уважения к здравому смыслу, с которым у тебя сложные отношения, то хотя бы просто ради моего удовольствия поверь: эта проблема – вообще не проблема по сравнению с тем, чего ты, по словам сэра Джуффина, избежал.

– Ещё какая проблема, – упрямо сказал я. – Всего пару часов назад проснулся, а уже сам себе до смерти надоел. Ты бы от полной неспособности даже зов кому-то послать тоже на стенку полез, спорим на что угодно… хотя нет, не надо нам спорить. Давай мы лучше просто никогда не узнаем, как ты поведёшь себя в подобной ситуации. Не будем ставить такие зверские эксперименты ещё и на тебе.

– Настоящего злобного завистника из тебя не получилось, – заметил мой друг. – Полный провал, сэр Макс.

– Ещё и тут полный провал, – усмехнулся я. – День явно не задался. Но твой посланец меня утешил. Насильственное препровождение в Иафах для конфиденциального разбирательства по делу государственной важности способно украсить самый неудачный день. А как он на Друппи смотрел, когда тот залаял! И явно прикидывал, испепелю я его прямо сейчас, или уже в амобилере, чтобы дома зря не сорить. Но всё равно стойко держался, такой молодец. Небось напьётся сегодня до беспамятства – собственно именно ради беспамятства и напьётся. И его можно понять.

– Это не называется «стойко держался», если ты заметил его волнение, – строго сказал сэр Шурф, и глаза его полыхнули адским педагогическим огнём, сулящим горемычному Младшему магистру дополнительные часы дыхательных упражнений. Многие сотни дополнительных часов.

– Ну так просто меня этой вашей хвалёной стойкостью не проведёшь. Я даже твоё волнение всегда замечаю, – напомнил я. – Так что не особо придирайся к человеку. Программу-минимум он точно выполнил: от собаки не убежал. И со мной говорил вежливо, но не заискивал, хотя добра от этого разговора явно не ждал. И амобилером управлял нормально… то есть, конечно, совершенно ужасно он управлял, ехали со скоростью нетрезвого пешехода, я чуть не рехнулся от скуки, но неторопливость обычно свидетельствует о самообладании. И в рычагах парень не путался. И руки у него не тряслись.

– Ещё чего не хватало, – возмутился сэр Шурф. – Трясущиеся от волнения руки я бы и послушнику не спустил.

Однако педагогические тучи, сгустившиеся было над головой горемычного посланца, явственно начали рассеиваться. И хорошо. Бедняга не виноват, что я так чутко улавливаю чужое настроение. Думал, кстати, это тоже из-за магии, но получается, всё-таки нет.

– В общем, спасибо тебе за этот нелепый арест, – сказал я. – Смешно получилось. И главное, вовремя… ну, почти. С утра я на вас с Джуффином совершенно всерьёз рассердился, что ушли, не оставив записки. Потом вспомнил, что записка считается плохой приметой, и рассердился заново, что вы верите в такую ерунду. А кстати, действительно верите? Или просто не сообразили, что можно написать?…

– «Не сообразили» – это, конечно, блестящая версия, – язвительно заметил мой друг. – Куда уж нам.

– А верить в дурацкие приметы, значит, нормально?

– Совершенно нормально, – невозмутимо подтвердил он. – Особенно для людей, которые многократно наблюдали, как вздорная примета становится чем-то гораздо большим, когда в неё поверит достаточно много народу. Причём, что занятно, именно от количества всё зависит. В какой-то момент набирается критическая масса поверивших, и глупая примета, три тысячи лет назад придуманная невежественными крестьянами, становится чуть ли не новым законом природы. Поэтому в особо серьёзных случаях имеет смысл согласовывать свои действия и с приметами тоже. Осторожность не повредит.

– Ну надо же, – удивился я. – То есть тысяча дураков, объединившись, может победить здравый смысл?

– Справедливости ради, тысячи обычно недостаточно, – педантично заметил сэр Шурф. – Эффект, по моим прикидкам, наступает примерно после десяти-пятнадцати тысяч поверивших; впрочем, эти цифры требуют уточнения. Насколько я знаю, специальных исследований никто пока не проводил.

– Ладно, пусть десять тысяч дураков. Всё равно удивительно. Мне даже в голову не приходило, что такое может быть. А почему тогда не работает… ну, например, примета, что нельзя брать деньги голыми руками, чтобы не лишиться способности любить? Я лично знаю нескольких человек, которые ленятся надевать перчатки, рассчитываясь, и ничего, влюбляются потом как миленькие. Даже несколько чаще, чем велит здравый смысл.

– А я знаю людей, для которых эта примета сбылась, – пожал плечами сэр Шурф. – Но и таких, о ком ты рассказываешь, тоже неоднократно встречал. И это нормально: все люди разные. Даже классические заклинания не у всех одинаково работают, что уж говорить о суевериях. К тому же любой мало-мальски опытный маг может легко оградить себя от пагубного воздействия чужих убеждений и верований – при условии, что будет предпринимать для этого сознательные усилия, а не пустит дело на самотёк.

– Значит, и вы могли бы…

– Да, конечно, могли. Но предпочли перестраховаться и лишний раз не дразнить судьбу. Ты и без всяких примет регулярно влипаешь в какие-то дикие истории. Куда ещё записки тебе оставлять.

– На самом деле, я примерно так и подумал. Но при этом всё равно сердился, что вы ушли, даже не оставив записки. Вот это мне больше всего не нравится…

– Я и сам не хотел оставлять тебя одного. Но сэр Джуффин заверил, что ты в полной безопасности, а он человек опытный, неразумно было бы ему не доверять. Я бы предпочёл всё равно оставаться рядом с тобой, пока не проснёшься, но пока мы тебя искали, столько дел накопилось, словно я не какие-то сутки, а с самой зимы в Иафах не заходил. К тому же орденские девчонки, воспользовавшись моим отсутствием, написали на предрассветном небе новое стихотворение Тойвы Шураты, который в этом сезоне внезапно стал модным столичным поэтом; теоретически, я понимаю причины его популярности среди молодёжи и даже готов согласиться, что его стихи отчасти полезны, поскольку могут пробудить интерес к литературе как таковой. Но на небе его стихам всё же не место. Это такое резкое снижение уровня, что, можно сказать, позор.

– Правда? – заинтересовался я.

И даже специально привстал, чтобы выглянуть в окно, потому что не имел ни малейшего представления о стихах Тойвы Шураты. И на небо сегодня ни разу глаза не поднял; совсем, получается, плохи мои дела. Но всё равно интересно, как именно выглядит «позор» по мнению сэра Шурфа, который не имеет привычки преувеличивать и попусту бросаться словами. Что-то воистину грандиозное там должно быть.

Прочитал только первую строчку: «Дали и горы, и долы смятенны, но вдохновенны», – решил, что испытаний на мою долю сегодня вполне достаточно, и повернулся к Шурфу, чтобы сочувственно подтвердить: «Да, действительно ужас кромешный». Но, к счастью, не успел ничего сказать.

– Не думаешь же ты, что я позволил этому вопиющему безобразию так долго оставаться на месте, – укоризненно заметил мой друг. – Если тебе интересно, что пишет Тойва Шурата, спроси его книжку в любой книжной лавке, я в своей библиотеке такого не держу. А в небе сейчас первая строфа старинной анонимной поэмы «О печали и ликовании». Можешь не притворяться, будто тебе понравилось, я догадываюсь, что это не так. И не стану тебя упрекать: эта грешная поэма вообще никому, кроме меня, не нравится, да и мне только потому, что я способен проследить её влияние на развитие жанра в целом и опознать её отдельные отголоски в творчестве поэтов следующих эпох. Но, по крайней мере, она считается уникальным памятником древней угуландской литературы и безусловной культурной ценностью, поэтому моей репутации эксперта ущерба не нанесёт… – на этом месте Шурф задумчиво умолк и вдруг признался: – Положа руку на сердце, я написал в небе фрагмент этой поэмы только потому, что очень рассердился на любительниц стихов Тойвы Шураты; собственно, на всех его поклонников, принесших ему незаслуженную популярность. И нашёл этически приемлемый способ всех разом наказать. Ради этого я и ушёл, не дождавшись, пока ты проснёшься; неотложные орденские дела – формальное оправдание. Сэр Джуффин заверил меня, что ты в полной безопасности, и я помчался спасать своё доброе имя, пока не проснулись остальные знатоки и ценители угуландской поэзии. Такова настоящая причина моей отлучки. Прости.

Чего я только не перевидал за долгие годы дружбы с сэром Шурфом, но сценами чистосердечного раскаяния он меня до сих пор особо не баловал. Поэтому я совершенно растерялся. Наконец сказал:

– Да ладно тебе. Ушёл, и правильно сделал. Какой смысл сидеть возле спящего, которого не надо ни лечить, ни защищать?

– Но ты сам сказал, тебе в этой истории больше всего не нравится, что мы с сэром Джуффином ушли.

– Нет, что ты. Вовсе не это. Я просто не успел договорить. У меня не к вам, а к себе претензии. Мне не нравится, как я поутру спросонок думал о вас обоих…

– Вот это точно невелико горе, – отмахнулся мой друг. – Я и сам иногда думаю о тебе в выражениях, которые даже в юности, когда не считал нужным щадить чужие чувства, вряд ли счёл бы уместным высказать вслух. Во всяком случае, не на трезвую голову. Не вижу в этом ничего страшного. Подобные мысли – не показатель настоящего отношения к человеку, а просто естественное проявление беспокойной природы ума. Пока они не влияют на наши решения и поступки, нет смысла себя за них укорять.

– Дело не в выражениях. А в том, что я при этом чувствовал. Такую, знаешь, холодную равнодушную неприязнь, как к наёмным работникам, которых давным-давно пора гнать взашей за наплевательское отношение к обязанностям. Ну, правда, это недолго продолжалось, почти сразу опомнился. Но потом, уже по дороге сюда я с точно такой же равнодушной неприязнью смотрел по сторонам и думал: да сколько можно, вечно одни и те же улицы, почти каждый день здесь хожу, надоело, уехать, что ли? Засиделся я здесь, и совершенно зря. То есть в Ехо я, видите ли, засиделся. Надоело мне здесь, прикинь. Внезапно, в самый разгар весны. Ещё вчера ходил по городу, натурально держась за сердце, погибал от всей этой красоты, и вдруг…

– Позавчера, – поправил меня Шурф.

– Что?

– Позавчера ты ходил, держась за сердце. А потом сутки отсутствовал неведомо где, – педантично объяснил он. – Это, разумеется, не имеет принципиального значения, просто я, сам знаешь, не выношу неточности.

Мне бы сейчас твои проблемы, – сердито подумал я. Но вслух ничего не сказал, конечно. Потому что и сам понимал, что, во-первых, глупость подумал. А во-вторых, она, к сожалению, и так огромными буквами написана у меня на лице.

Но Шурф великодушно игнорировал эту надпись.

– На самом деле, не имеет особого значения, что именно ты сейчас думаешь и чувствуешь, – сказал он. – Человек по-настоящему проявляется, когда он в силе, на пике доступного ему могущества. А в слабости люди мало похожи на настоящих себя. Впрочем, ты-то как раз превосходно справляешься…

– Что?! – изумлённо перебил его я. – Вот эта унылая, раздражительная, всем вокруг недовольная хренотень, в которую я стремительно превращаюсь, теперь называется «превосходно справляюсь»?

– Ещё бы, – подтвердил мой друг. – Внезапно утратить могущество – само по себе катастрофа, а для опытных магов, проблема ещё и в том, что мы привыкли практически непрерывно находиться на пике своей формы. Собственно, в этом и заключается главное преимущество мага. Оно гораздо важней, чем любая практическая польза, которую можно извлечь из колдовства. Вот чего ты на самом деле лишился: естественного доступа к вдохновенному состоянию, которое привык считать повседневной нормой. На возвышенный образ мыслей и любовь ко всему, что на глаза попадётся у тебя сейчас элементарно нет сил.

– То есть, если вычесть из меня магию, в остатке получается унылое никчёмное существо, – мрачно подытожил я.

– Если тебе по какой-то непостижимой причине нравится говорить о себе в оскорбительных выражениях, можешь продолжать в том же духе, – пожал плечами Шурф. – Я давно смирился с тем, что дружба с тобой обрекает время от времени выслушивать невыносимо абсурдные утверждения, и даже перестал считать это высокой ценой. Но не забывай, пожалуйста, что вот прямо сейчас ты находишься, можно сказать, на собственном дне. То есть самое худшее, что может из тебя получиться, выглядит именно так.

Я открыл было рот, чтобы огрызнуться: «Ну правильно, куда ещё хуже?» Но вовремя заткнулся, потому что и сам понимал, более того, хорошо помнил: ещё как есть куда.

Наконец неохотно признал:

– Если это действительно самое-самое худшее, получается, я, в целом, вполне ничего.

– Не прибедняйся, сэр Макс. Ты не «вполне ничего», ты отличный. Боюсь, окажись я на твоём месте, горевал бы сейчас не о том, что как-то недостаточно сильно люблю окружающих и весь остальной мир, а о том, что не могу откусить всем вам головы, чтобы немедленно прекратили быть настолько лучше меня.

– Всегда знал, что ты лютый злодей, – невольно улыбнулся я. – Даже завидно. Тоже хочу захотеть всем головы откусить.

– Не стоит оно того, – серьёзно сказал мой друг. – Бессильная злость – так себе удовольствие. Ни тебе экстаза яростной битвы, ни азарта победы, ни возвышающего опыта, ни даже поучительной пищи для ума.

* * *

Следует признать, что конфиденциальное разбирательство по делу государственной важности, затеянное Великим Магистром Ордена Семилистника, пошло мне на пользу. Иафах я покинул если не довольным жизнью, то вполне примирившимся с ней. И даже с временно несовершенным собой, а это гораздо труднее, по крайней мере, для меня. Я – идеалист и конченый эгоцентрик, в том смысле, что требую совершенства в первую очередь от себя самого. Пока гоняю себя суковатой палкой по внутреннему пространству, остальные недостаточно идеальные существа могут отползти на заранее подготовленные позиции и перевести дух, – вот о чём я думал, пока шёл пешком от резиденции Ордена Семилистника на улицу Медных Горшков, в конце которой находится здание Управления Полного Порядка столицы Соединённого Королевства, оно же Дом у Моста.

Переступая порог Управления, я снова поймал себя на раздражённом ворчании: какой вообще смысл жить в Магическом Мире, если приходится ходить на одну и ту же работу изо дня в день? Но пресёк унылый внутренний монолог в самом начале, ещё и мысленно залепил себе затрещину за враньё. Потому что, во-первых, у меня давным-давно настолько свободное расписание, что мог бы практически не заглядывать в Управление, если бы сам того не хотел. А во-вторых, за счастье ежедневно ходить сюда на работу мне ещё предстоит побороться. Вернее, невесть сколько ждать, когда эта работа снова станет моей – если вообще когда-нибудь станет. И от этого «если», честно говоря, впору сойти с ума.

Дверь Джуффинова кабинета, вопреки обыкновению, была заперта. А в Зале Общей работы, тоже вопреки обыкновению, сидела леди Кекки Туотли, которая даже на совещаниях через раз появляется: очень уж занята.

Увидев меня, Кекки выразительно кивнула на запертую дверь и заговорщическим шёпотом сообщила:

– Доедает!

– Что он доедает? – удивился я. Потому что на моей памяти шеф Тайного Сыска ещё никогда не запирался в кабинете только для того, чтобы спокойно, ни с кем не делясь, поесть. Он вообще ходит обедать в «Обжору Бунбу». С другой стороны, всё однажды случается в первый раз.

– Не «что», а «кого»! – фыркнула Кекки. И объяснила: – Сэра Тари Умхаллу он доедает. Того гляди, костей не останется. Два с половиной часа уже говорят.

– А, ну точно же, шантажиста, – вспомнил я. – Хорошее дело. Приятного ему аппетита, если так.

– Да не говори, – пылко согласилась Кекки. – Этот засранец несколько сотен человек держал в страхе, просто ради собственного удовольствия. А может, он этим страхом питался? Я имею в виду, черпал из него силу? Как некоторые колдуны в старые времена?

Я пожал плечами, потому что ответ был мне неведом. Я этого сэра Тари Умхаллу в глаза до сих пор не видел. И о специальных способах черпать силу из чужого страха ничего не знал. Хотя ещё помнил, как самому когда-то в начале карьеры нравилось пугать людей – просто так, потому что они мне не нравятся, а я, по счастливому совпадению, очень крутой. Впрочем, у меня это довольно быстро прошло. Но, боюсь, не потому, что я такой уж прекрасный, просто у меня было слишком много других занятий, и все гораздо осмысленней и увлекательней, чем кого-то бесплатно пугать.

– На самом деле, не важно зачем ему это было надо, – решила Кекки. – Главное, я собрала такие факты, от которых он не отвертится. Три откровенных попытки вымогательства в обмен на сохранение тайны. То есть самый настоящий шантаж. Минимум пять лет заключения в Нунде – если, конечно, дать делу ход.