Умри вовремя

АРЕСТ УЧИТЕЛЯ.

Если б завтра земли нашей путь

Осветить наше Солнце забыло

Сразу целый бы мир осветила

Мысль безумца какого-нибудь!

/Ж.Ж. Беранже. Безумцы/

Холодный ветер порывами налетал на рябые лужи, стряхивал капли с листьев. Прохожие кутались в разноцветные тряпки. Кожа местных жителей, не привыкших к холоду, приобрела землистый цвет. Елена застегнула курточку на все пуговицы.

На углу стояла толпа. Женщины, старики, дети понуро стояли перед хлебной лавкой, ставни которой были закрыты. На двери белел листок, который сообщал, что сегодня хлеба нет, и не будет до завтра. «Никогда», – подписал внизу какой-то шутник или провидец.

Множество продуктовых лавочек, густо посеянных вдоль улицы, тоже не работали.

Зато в городе вдруг появилось электричество. Над закрытыми магазинами бушевали многочисленные рекламы, из окон доносились звуки юмористического действа, одновременно идущего по радио и заработавшему местному телевидению: мало разборчивая речь фигляра прерывалась раскатами условного хохота. Однако на улице практически не было машин. В отличие от электричества бензин на заправках так и не появился.

Вглядываясь во встречных девушек, подсознательно желая увидеть родное лицо, Елена прошла еще несколько кварталов. Она верила, что Поль делает все возможное, чтобы найти её сестру. И если уж и он не смог найти, то она либо скрылась из города (на север острова ходили разукрашенные автобусы без окон), либо погибла. Бесполезно было искать её на улицах. Но лишь в аду допустимо терять веру.

Черная туча, прогнувшись, вновь пролилась. Мрачно, неохотно, без грома. Капли крупными медузами разбивались об асфальт, их жирные ошмётки разлетались в стороны. Елена ускорила шаг, свернула в проулок и вдруг увидела дом Учителя. Вот где она, оказывается, хотела бы побывать и укрыться от дождя!

Перед домом стоял только один автомобиль, но калитка была открыта. Значит, можно было войти.

У Учителя в этот раз собралось разношерстное общество. Было мрачно и невесело. Сам Учитель сидел у закрытого по случаю холода окна, за которым открывался вид на потемневший, неуютный океан, и беседовал с мужчиной в черном костюме, явно не предназначенном для сидения на ковре, лепные морщины которого указывали на возраст, а прямая спина, гордо поднятая голова и надменное выражение лица, на высокое положение в обществе. Рядом со стариком сидели двое молодых людей, внимательно всматривающиеся в соседей, что делало их похожих на телохранителей. Сразу за ними расположились молоденькие ребята, очевидно школьники, которых она помнила с давнишнего разговора. Ближе к двери устроилась группа в шафрановых накидках. Был даже человек в теплом халате и чалме, уютно сложивший ноги калачиком, с тонким лицом, заканчивающимся аккуратной бородкой, который наклоном головы приветствовал вновь прибывшую, глядя на неё добрыми глазами. Рядом с ним сидел на циновке человек в сером костюме, который в прошлый раз отзывал Поля в сторону и беседовал с ним. Он так внимательно всматривался в Елену, что ей стало не по себе.

Общий разговор еще не начался. Елена улыбнулась девушке с большой копной кудрявых волос, рядом с которой сидела в прошлый раз, и вновь примостилась подле.

Обстановка напомнила ей Поля, его озабоченное лицо, сиявшее радостью всякий раз как только она обращалась к нему. Как одиноко было теперь, и досадно, что так поздно она это почувствовала. Сколько упоительных вечеров пропали даром, когда, погруженная в свои невеселые мысли, она ничего не замечала вокруг.

–…тело человеческое, умершее, истлевшее и превратившееся в прах, в одно мгновение от звука трубы восприимет силу, придет в прежнее состояние и оживится своею душою, – говорил тихо человек в черном костюме Учителю. –Как бы вы расценили подобное заявление?

–Думаю, Господу не стоит восстанавливать тело именно из истлевших остатков. Не все ли равно, какой материал будет составлять ожившее тело? То, которое в данный момент "на мне"? Или то, которое было моим в юности, и ныне рассеяно по отхожим местам? Да и вообще, какое дело мне до слагающей меня материи, если главное в человеке самоосознание.

Помолчали, ожидая опаздывающих ребят.

В приоткрывшуюся дверь на цыпочках прокрался дежурный парнишка: – К вам посетитель! –обратился он к Учителю. – Вот на бумажке ему кто-то написал, что ищет сына. А говорит непонятно.

Из-за спины дежурного появился худой, с темным, изможденным и небритым в течении нескольких дней лицом мужчина лет сорока в черном костюме и черной же рубашке.

– Присаживайтесь, – указал мужчине на место перед собою Учитель.

–А он никого не понимает, – напомнил дежурный.

–Он что, иностранец?

–Наверное.

Мужчина произнес несколько фраз, и по речи Елена уже почти поняла, на каком это языке…

–Он говорит по-русски, – сообщил Учитель всем, извинившись перед прежним собеседником.

Обрадовавшись пониманию, мужчина стал быстро, горячо объяснять Учителю что-то, широко жестикулируя.

–Очень интересная история, – объявил Учитель через некоторое время. –Маленького сына этого несчастного человека убили террористы, а какой-то знахарь в России пообещал оживить убитого. Взял деньги, и сообщил, что ребенок появится на нашем острове. Отцу нужно было лишь узнать его, так как сам ребенок не будет понимать, что с ним произошло. Вот он и прибыл сюда на туристическом теплоходе, сразу отправился искать своего малыша, а потому и не был выдворен с острова вместе с остальными туристами.

–Такой знахарь ничем не лучше террориста! – заметил мужчина с лепными морщинами.

–Как ни странно, но знахарь, сам об этом не подозревая, не обманул беднягу, – сказал Учитель.

–Что вы говорите?

–Как же это возможно?

Но ответа не последовало.

Выстрелы рядом с домом прервали разговор. Крики с улицы, еще выстрелы. Собачий лай, перешедший в визг и захлебнувшийся. Дверь распахнулась. На пороге появился худой, с усиками и острой бородкой мужчина лет 25, одетый в потертую кожаную куртку, и еще один, подпирающий его сзади, торопящийся, с бегающими глазками, полненький, с лысиной на макушке. Видно было, что наличие людей в комнате привело их в замешательство, и некоторое время они не могли принять решения. В волнении усатый тылом левой руки отирал щеку, на которой оставался грязно-красный кровавый след до самого уха. Вторая рука в этот момент тоже тянулась вверх, как бы сочувствуя левой, и все видели зажатый в ней пистолет. Поль, будь он рядом, сразу узнал бы Большевика и его спутника.

Вновь послышались выстрелы с улицы. Они подстегнули пришельцев. Большевик бросился к окну, закрытому по случаю непогоды, но вид из окна его, очевидно, не устроил.

Шаги послышались в коридоре. Большевик бросил пистолет под циновку в углу комнаты, и оба нежданных посетителя уселись на пол, смешавшись с остальными. Дверь открылась. Человек в форме проявился в проеме, за ним, видимые только сидящим в створе двери, виднелись фигуры солдат.

–А-а, здесь молитвенный дом! – воскликнул, перешагивая порог, худой высокий Офицер, которого Поль называл Богомолом. Он не пригибался, не озирался лихорадочно, как обычно в боевиках показывают полицейских, преследующих бандитов. Даже пистолет не был вынут из красивого кожаного своего убежища на боку. Высокомерие и холодное презрение к окружающим проявлялось и в лице его и в каждом движении.

–Помню, помню, – продолжал между тем Богомол, скрестив руки на груди и внимательно всматриваясь в публику, – мне говорили. Теперь вот выпала, так сказать, честь присутствовать. Даже, как любой здравомыслящий, извините за хвастовство, разделял ваши… К сожалению, вынужден прервать вашу сходку. Я с плохой новостью. Возможно, что именно в эту комнату только что вбежали два государственных преступника. Где они?

Молчание было ответом.

Богомол усмехнулся.

–За укрывательство государственных преступников по действующим сегодня законам положен расстрел! Надеюсь, я говорю ясно? Итак, кто укажет их теперь?

Молчание.

Скрип кожи на портупее.

Приглушенная возня у двери.

Несколько нацеленных в открытую дверь автоматов.

Учитель спокойно глядел перед собой, на дверь, на толпящихся солдат.

–Вы зря проявляете солидарность, – задумчиво, вновь никого не выделяя, ко всем сразу обратился Богомол, и стал расхаживать у входа: два шага в одну сторону, два в другую. Медленно. Будто по камере: – Ваше благородство расходуется впустую. Эти двое – коммунисты! Они хотели взорвать три автобуса с детьми, которые стояли на территории порта. Взорвать один им удалось. А ведь в этом автобусе находилось 60 детей. Вы только подумайте, шестьдесят маленьких жизней оборвалось! Двум преступникам, которые в данный момент находятся среди вас, удалось скрыться. Взгляните на их руки! Они в крови невинных жертв! Неужели вы и теперь будете покрывать их?

Молчание.

–Считаю до пяти, – устало и совсем не угрожающе произнес Богомол. – Если не получу ответа, вы все будете расстреляны.

–Это я! – сказал, поднимаясь, Большевик.

–И я, – поднялся вслед его полненький спутник.

–О том, что это вы, я узнал сразу, – спокойно прокомментировал Богомол, останавливаясь напротив Большевика. – Только вы двое не сняли обувь при входе. И кровь на щеке хорошая примета. Но не думайте, что признание вины облегчит участь присутствующих. Ведь это ВЫ признались, – сказал он со значением, – а не присутствующие указали вас.

–Вы не сосчитали до пяти, – возразил Большевик.

–Не будем мелочны, – махнул рукой Богомол солдатам, двое из которых подскочили и стали быстро обыскивать поднявшихся, выворачивая карманы, хлопая по бокам.

–Так нечестно! – воскликнул Большевик, поворачиваясь во все стороны под опытными руками.

–Вы будете учить меня порядочности? После всего, что произошло в порту? Ваши идеи, наверное, сродни вашим поступкам.

–Мы боремся за свободу и справедливость! – обиженно произнес полненький.

–Не нужно так напыщенно, мы не на митинге – недовольно процедил Богомол. – Я вот думаю, что свобода для вашей партии – тот же тотем религиозной секты. Символ, не нуждающийся в доказательстве. Вот, к примеру, в глухих лесах нашего острова живут счастливые люди. Их жизнь и быт примитивны, государству до них нет дела, от кого хочешь их освободить ты?

– Если не государство, то свои племенные князьки и шаманы угнетают их.

– Но будут ли эти люди счастливы, получив свободу? Ведь каждый из них осознает себя лишь членом общины. И если вы отселите отдельно князьков; надеюсь, вы не предполагаете перерезать всех угнетателей; то будут ли счастливы оставшиеся? Ведь место князька будет не занято, а роль-то нужно исполнять! Освободите их от общины, и каждый отдельный член её испытает тяжелейшее из человеческих чувств – чувство одиночества свободного человека! – говоря это размеренным, менторским тоном, Богомол поднял вверх указательный палец. – Свобода для них – смерть. Как для пчелы или муравья. Вне общины жизнь любого примитивного человека лишится смысла и цели.

– Если они сами еще не осознают своей несвободы, им нужно указать на нее. Человек должен быть свободным!

–Бред какой-то! Вы представитель омерзительной, разрушительной секты, – Богомол глядел на собеседника сверху вниз с отвращением, как на противного таракана. – Вы так же верите в свою правоту, как и лидеры некоторых «демократических стран», желающие внедрить демократию, в их, конечно, понимании, в «недемократичные» страны. И им наплевать, что, если население не готово к навязываемой им «демократии», то это приводит только к развалу страны, агонии, смерти.

Видимо операция поимкой двоих, стоящих перед ним, была окончена, и он забавлялся теперь, читая случайную лекцию.

Обыск между тем закончился. Оба солдата, разводя руками, показали, что ничего не нашли.

Богомол пожевал губами, глядя на коммунистов, огляделся вокруг.

– Мы хотели уничтожить не просто детей, а детей буржуа, и заменить их на детей пролетариев. Хотя, глядя теперь на вас, я думаю, что в Ковчеге останутся только офицеры, а детям вообще не найдется места! – продолжал между тем окрыленный благоприятно завершившимся обыском Большевик.

–Ну, ты все испортил, – непонятно пробормотал Богомол. – Я хотел уже помиловать остальных. А теперь нет. Суров закон, но закон! В таком духе о Ковчеге никому нельзя говорить.

–Подождите! – поднял руку поднявшийся Учитель. – Это я виноват в том, что никто их не выдал!

–При чем здесь вы?

– Все эти люди пришли ко мне, и я должен был подать знак…

–Чего вы хотите? – раздраженно перебил Богомол.

–Я один пойду с вами!

–Вы что, Иисус? Мода на жертвы давно прошла!

–Я не верю в Бога. И боюсь смерти. Просто это будет честно.

–Самопожертвование отменяется! Дело совсем не в вас. Все на улицу!

Солдатский вихрь пронесся по комнате. Грохот святотатственных каблуков по циновкам, грубые руки, звон разбитого стекла. Елена, оберегая босые ноги от страшных ботинок, успела лишь подхватить в коридоре свои спортивные туфли, и водоворот тел вынес ее на улицу.

–Не смейте прикасаться ко мне! – донесся до Елены недовольный выкрик старика, сидевшего давеча рядом с Учителем. – Я Кардинал!

– С сегодняшнего дня у нас вводится прямое правление Господа нашего! – с иронией в голосе проговорил Богомол, подходя. – Посредники отменены! Все в строй!

–Послушайте! – обратился к нему человек в сером костюме. – Я инспектор полиции, и у меня неотложное дело в городе.

–Какое ещё дело?

– В тюрьме заперт преступник. А ключ от камеры у меня.

– Тюрьма не будет затронута сегодня. И я был уверен, что она пуста, – настороженно ответил Богомол. – Меня интересует наказание. Достоин ли этот преступник смерти?

– Возможно. Но по договору со мною он просто отбывает свой срок в камере.

– Если бы преступника надо было казнить, я бы освободил вас, чтобы вы выпустили его сегодня. Если же он не достоин такой быстрой смерти, то пусть отбывает срок, – странно прокомментировал Богомол.

– Но, кроме меня, его некому будет освободить!

– На свободе он умрет к вечеру! А в тюрьме протянет дольше. Пока достанет воды и тепла. Будет ли от этого счастлив – не знаю, но зато вы можете остаться в строю с легким сердцем. Вы не нарушите слова. А с нами вам будет весело.

–Подравняйтесь! Стройтесь в колонну по три. По три, вы понимаете? – судорожно вопил сержант обегая колонну. Солдаты грубыми тычками выстраивали нестройную разномастную толпу.

– Шагом, ма-а-арш!

Богомол лениво переваливался сбоку, фуражка с высокой тульей удлиняла его тощее лицо. Несколько зевак, появившихся на обычно безлюдной улице, молча наблюдали за колонной, в которой некоторые из бредущих, останавливаясь, мешая идущим сзади и спотыкаясь, все еще натягивали обувь на грязные носки, другие неуверенно выговаривали что-то солдатам. Вновь надвинувшиеся низкие холодные облака грозили дождем. Неведомое радио доносило еле слышные взрывы хохота.

–Я слышал, что ты новый Мессия? – подойдя к голове колонны, где между Большевиком и толстяком виднелись рыжие волосы Учителя, насмешливо сказал Богомол.

–Это ты сказал, – был ответ.

–Прелестный ответ! Я чувствую, история повторяется, – воскликнул Богомол восторженно. – Что же, в таком случае я – Первосвященник Кайфа! А Иуда – это сержант, что идет сзади. Это он увидел Варраву, – хохотнул офицер, ткнув кулаком в бок Большевика – и привел меня к вам. А вот и пара Магдалин! – обернулся Богомол на колонну, с удовольствием остановившись взглядом на Елене. – К сожалению, распятие у нас не предусмотрено уставом. Ну да я что-нибудь придумаю. К примеру, вместо распятия всех утоплю. Представляешь? Лет этак через тысячу толпы твоих последователей ежегодно будут разыгрывать сценку утопления. Особо экзальтированные, рыдая, станут повторять твое некрасивое буль-буль в грязной воде залива. Вот только найти бы завалящего Матфея для жизнеописания!

Колонна, растянувшись разноцветной гусеницей, подобралась между тем к развилке и повернула вниз, по мокрому асфальту, к большим кованным, оставшимся с прошлого века, воротам порта с окисленными грязно-зелеными пушками по бокам. Елена беспомощно оглянулась. Улица была пустынна. Зеваки отстали, побоявшись приглашающих жестов охраны. Унылая мокрая дорога, по которой нестройно брели обреченные, обвислые кусты вдоль неё. Побег исключался. С обеих сторон колонны двигались запуганные, неподкупные солдаты в тусклых касках. Сержант замыкал шествие.

«Как плохо, что Поль не знает, что я здесь», беспомощно подумала Елена. Однако если бы теперь она увидела знакомую машину и Поля в ней, то отвернулась бы, спряталась за понурые спины, чтобы не втянуть его в смертельный свой круг, из которого и ему не было бы возврата. Собратьям по несчастью было легче. Практически никто не верил до конца в угрозы офицера. Расправы без суда не должно было быть, а поэтому процесс грозил затянуться. В то же время никто не чувствовал за собою никакой вины. Но, следуя традиции, никто не сопротивлялся представителям очередной хунты. Неприятное приключение, не более. Ведь в памяти у них не было затопленной баржи. Лишь коммунисты еще, кроме Елены, не сомневались в искренности намерений Богомола.

Однако чем ближе были они к порту, тем сумрачнее становилось у всех на душе. Когда тебя ведут по опустевшему городу автоматчики, поневоле подумаешь о худшем. Несколько кришнаитов, обычно приходивших на беседы со своими каверзными вопросами, сгрудившиеся теперь внутри общего строя яркой шафрановой кучкой, завели монотонную «Говиндам ади пурушам».

Солдаты охраны порта с удивлением рассматривали приближающуюся нестройную колонну. Когда голова её приблизилась к воротам, сзади послышался такой редкий ныне звук мотора. Машина Поля, в которой кроме него находились еще двое, пересекла перекресток и исчезла. Пассажиры видели колонну. Водитель же даже не повернул головы. Мог ли он увидеть Елену, даже если бы и посмотрел?

Ворота открылись. И когда последние арестованные проскользнули вовнутрь, вой сирены разорвал тишину.

– А-а, черт! – выругался Богомол. – Полчаса жизни у вас еще будет, – обернулся он к колонне, поворачивающей вправо, в тупик, недалеко от ворот, к крутой стене обрыва, увитого плющом, у подножия которого валялись скатывающиеся сверху, с полуразрушенного забора, обломки ракушечника.

–Пост, – указал он пальцем на двух солдат, и те стали, наставив автоматы на колонну. – Стреляйте без предупреждения по каждому, кто встанет. А вы садитесь на камни!

Затем нестройной толпой остальные конвоиры побежали к катеру береговой охраны.

– Боже мой, – воскликнула Елена, вдруг ясно вспомнив летнее утро на теплоходе. Что-то в походке, в облике бегущего напомнило ей того самого офицера, который стоял на палубе катера в то ужасное утро. Воспоминание было настолько ярким, что она на секунду закрыла лицо руками.

– Тебе плохо? – участливо наклонилась к ней девушка с копной на голове.

–Нет, ничего, – прошептала Елена, тронутая заботой в момент, когда каждый должен был бы думать только о себе.

Моторы взревели. Катер, оставляя за собою быстро удлиняющуюся полосу синего выхлопа, пошел к выходу из порта.

–Жизнь нынешняя седлает жизнь ушедшую, – со вздохом прокомментировал Учитель, переворачивая кусок пиленого ракушечника сухой стороной кверху и мостясь на него.

Ветер стих. Метрах в тридцати от сидящих мелкие, беспомощные волны лизали отшлифованный песок. Чавкала вода о борт пришвартованных катеров.

Елена примостилась на один из камней рядом со своей постоянной соседкой, девушкой с копной волос. Инспектор, время от времени задумчиво поглядывающий на Елену, пристроился рядом.

Мужчина в черном, опустившийся прямо на мокрый песок рядом с Учителем, среди всеобщего угрюмого молчания вновь заговорил горячо. Интересно, понимал ли он, в какую передрягу попал? Учитель отвечал обстоятельно. Незнакомая речь музыкой звучала на фоне плеска ближних вялых волн.

– О чем он говорит? – кивнул Большевик в сторону мужчины в черном.

–Он ищет убитого в России сына, – повторил Учитель уже известную остальным историю. – Мне удалось убедить его, что сын не воскрес в прежнем своем виде, но действительно родился на нашем острове вновь.

–Это что? Ложь во спасение? – воскликнул Большевик. –Впрочем, все равно он ничего уже не узнает о сыне. Так что могли бы, подобно российскому мошеннику, взять с него ещё и деньги за поиски.

–Я утверждаю, что жив не только сын его. Всё, жившее до нас и ушедшее за миллионы лет до сего дня, присутствует сейчас здесь. Среди нас!

– Вы, верно, хотите и в этой обстановке проповедовать? – обратился к Учителю Кардинал. – По-моему, так сейчас самое время прощаться с жизнью, молить Господа нашего о спасении души! Пришел наш час!

–Мы же ничего не сделали! – выкрикнул паренек, сидящий напротив Елены. – За что же нас хотят убить? Я верю, что нас только пугают! И я не умею молиться!

–Каждому воздастся по вере его! – сурово, зычным баритоном ответствовал Кардинал.

– Никто из нас не умрет навсегда, друзья мои, но будет жить раз за разом вечно, пока существует во Вселенной жизнь, – вмешался Учитель. – И сегодня нам предстоит лишь одна из бесконечного ряда смертей, завершающих очередную жизнь. И процедура была бы для нас даже скучна, если бы все смерти свои мы запоминали.

– Я уверен, что умираю впервые, – мрачно пробурчал Большевик, – и действительно, никакой скуки!

– Не тело наше, повторяю вам, а душу свою надо спасать, вот о чем молиться! – громко, зычно повторил Кардинал. – А о ваших грубых материалистических бреднях я уже знаю достаточно!

–Совершенно согласен с вами, – наклонился в сторону Кардинала Учитель, – то, что называют душой, никуда не пропадает!

–Ну вот! Наконец-то и вы пришли к вере в душу, – обрадовался один из шафрановых братьев.

– Нет-нет! Я верю не в бессмертную душу! – спохватился Учитель.

–Вы интригуете нас, – впервые подал голос товарищ Большевика, сверкнув из-под тонзуры стальным взглядом. – Каким ещё образом мог ожить убитый ребенок, если бессмертную душу его вы отрицаете, а тело разрушается после смерти?

–А что есть душа? – спросил его Учитель.

–Ну, это бессмертная, нетленная субстанция, которая после смерти нашего нынешнего тела переселяется в другое… . И так раз за разом. Просто душа, опускаясь на уровень человека, все о прежних жизнях забывает, – пояснил шафрановый.

–Какой смысл называть ее бессмертной, если она, из-за своей патологической забывчивости, ничем от смертной не отличается? – брюзгливо заметил Большевик. – Мне трудно представить себе такую вот овдовевшую, после смерти прежнего тела, душу, которая порхает подле рожениц, стремясь втиснуться в новорожденного, как рак отшельник в пустую раковину.

–Но если души нет, как предполагаете вы жить вечно? – возмущенно, теряя терпение, вскричал шафрановый.

–Позвольте мне пояснить. Те, кто был на нашей прошлой встрече, вот, по-моему, две девушки, – наклонил Учитель голову в сторону Елены и её соседки, – а также наши старшеклассники помнят моё домашнее задание. Некто Джон, образованный преуспевающий человек, после травмы теряет память в том месте, где его никто не знает. Его выхаживают, ошибочно называют Смитом, он живет уже с новой семьей, меняет профессию. Кто же он на самом деле, спустя несколько лет после потери памяти?

–Конечно, Джон! – безапелляционно заявил Большевик. – Ведь тело-то Смита на самом деле принадлежит Джону! И если его найдет прежняя жена, уж она-то постарается открыть ему глаза!

– Значит, по-вашему, главное в человеке не дух его, а тело? Но тогда, если углубиться в историю, окажется, что все его тело слагает материя, которая за миллионы лет успела пожить в тысячах организмов. Так что Джон в момент потери сознания состоял из растений, ползучих и летающих гадов, червей и простейших, вновь оживших в его теле, и уж в самой малости был Джоном. Смит же, прожив несколько лет, утратил, кроме внешнего сходства, все, что связывало его с Джоном. Даже с телом его. Так вот, я утверждаю, что ЧЕЛОВЕК НЕ ТО, ЧТО ОН ЕСТ, А ТО, О ЧЕМ ДУМАЕТ. Поэтому Джон исчез, как только принял себя за Смита.

–Так что же, в старом теле появилась новая душа? – обескуражено вскричал оранжевый.

–Давайте представим все проще, – примирительно произнес Учитель. – Несколько деталей, собранных вместе, стоит лишь подать к ним ток, превращаются в телевизор. Количество рождает новое качество. Вы можете разобрать его по винтикам, но разве можно найти показанную им картинку? Так и в мозгу вы не найдете душу, так как она есть функция такого сложного образования, как мозг. Пока мозг функционирует, в нем, как картинка в телевизоре, проявляется осознание собственного существования, которое многие и называют душой. История же существования, память о жизненном пути себя любимого и есть наше «Я».

–Значит, как только выключат электричество…, – выразительно сдавил свое горло руками Большевик.