Дух оперы

К нам подошёл официант, и я расплатился и с удивлением заметил, что большая бутылка граппы, стоящая на нашем столе, была пуста. Если Луиджи пил разбавленное вино, – подумал я, – то, значит, три четверти бутылки выпил я. За нашим столом больше никого не было. Вот почему я так опьянел. Мне стало жарко.

Одевшись, мы с Луиджи направились к выходу. Как только мы вышли из ресторана «Етерно» – «Вечности», то в лицо дыхнул мне не морозный воздух нашего города, а прохладный вечерний бриз весеннего вечера. Я остановился и обомлел. Первое, что привлекло моё внимание, было то, что вместо памятника Ленину стояла на площади посреди фонтана античная фигура бога морей, разящего трезубцем осьминога, в окружении других изящных скульптур: лошади, пытающейся выскочить из бассейна с ребёнком на спине, ещё там были мужчины, женщина и другие дети. Все они, казалось, хотели, как можно быстрее, покинуть этот водоём. Я перевёл взгляд на здания, стоящие вокруг площади, и они все были мне абсолютно незнакомыми.

– Что это?! – воскликнул я в возбуждении.

– Это и есть площадь Навона, – ответил мне Луиджи, – и прямо перед нами находится фонтан Нептуна.

– Но это невозможно! – воскликнул я, отказываясь верить своим глазам.

– Почему же? – с улыбкой спросил меня Луиджи. – Всё в мире возможно, стоит только немного внутренне перестроиться, и всё стаёт таким, каким желаете вы представить.

– Но я же никаким образом не перестраивался, – сказал я, – как же это произошло?

– Это я изменил окружение, – признался Луиджи, рассмеявшись, и переходя со мной на «ты», – надеюсь, ты не возражаешь? Я проявил свои знания квантовой архитектоники, и для этого нужно-то всего найти необходимые инструменты для вхождения в новую реальность, я знаю, как это делается, – на этом и построена моя наука – квантовая архитектоника. Сейчас у тебя в ушах должна звучать некая музыка. Ты слышишь её?

– Да, – сказал я, – но раньше я никогда её не слышал. Странно, но я одновременно слышу музыку Европы, Азии, Америки и Африки, мелодии не чередуются, а звучат как бы вместе – одна налагается на фон другой. Какое странное звучание!

– Вот это именно тот эффект, который должен возникать при перенастройке на иную действительность.

– Как же это делается? – спросил я его.

– Это ты поймёшь немного позже сам, а теперь давай осмотрим это место, куда ты попал. Перед нами стоит фонтан Нептуна. Хочешь попробовать из него воду?

– А, что, вода из этого фонтана какая-то особенная?

– А ты попробуй, – посоветовал мне Луиджи, подводя меня к фонтану.

Я зачерпнул горстью воду, попробовал на вкус и тут же воскликнул:

– Но она же горькая, как водка! Она чем-то похожа на морскую солёную воду, но от неё можно запьянеть. А я и так уже пьяный, как бы мне не упасть здесь, прямо на площади, как последнему забулдыге. К тому же, эту воду невозможно пить. Это – морская вода?

– Это – вода мёртвая, – улыбнулся Луиджи и кинул головой, – когда-то я пил её очень много, чтобы умереть, как птица, а затем возродиться человеком. В то время мы жили с хозяином в том доме.

И он указал на окна жилого дома рядом с французской школой, которые в торце выходили на вия Агонале напротив ресторана Бернини, из которого мы только что вышли. С этого места открывался удивительный вид на всю площадь Навона, простирающуюся к югу от нас.

– Когда-то здесь был стадион, – сказал Луиджи, махнув рукой, – потом находился городской рынок, а после этого его перестроили в самую большую площадь Рима, где могут разместиться пятнадцать легионов солдат. Справа за улочкой Виа дель Лоренси стоит здание библиотеки фонда Чезаре Фиори, где я провёл много часов, чтобы набраться нужных мне знаний. А там дальше высится Церковь святой Агнессы, выстроенная когда-то на месте публичного дома. В ней есть изображение, на котором эта святая очень похожа на одну вашу студентку со второго курса, которая мне приглянулась, но к которой я никак пока не могу найти подхода, потому что она своим характером напоминает мне эту святую. Ещё в старые времена, когда были гонения на христиан, она стала христианкой. Её отдали в публичный дом, но ни один мужчина не смог овладеть ею, она так и осталась девственницей. Ей отрубили голову, и эта голова храниться в церкви как святыня. Хочешь посмотреть на неё?

– Что? Посмотреть на отрубленную голову? – в ужасе спросил я.

– Нет, – рассмеявшись, ответил он, – я хочу показать тебе изображение святой?

Я не знал, что ему ответить, но сам подумал о девушке-студентке, которую он имел в виду, и в которую я был тоже влюблён.

– В конце площади стоит старинный дворец Пампили, – продолжил он говорить, – а слева, за французской школой, напротив фонтана Четырёх рек, высятся здания, где помещается зал искусства Сервантеса и институт политических исследований святого папы Пия Пятого. В конце же площади напротив другого фонтана, олицетворяющего Мавра, есть храм Нашей Богоматери Святого Сердца. А напротив него расположилось здание Бразильского посольства. Как видишь, на этой площади представлено всё многообразие мира. Что бы ты хотел осмотреть?

Я развёл руками, но, подумав, сказал, что мне хотелось бы осмотреть церковь святой Агнессы, которая тоже находилась напротив Фонтана Четырёх рек.

Он согласился показать мне церковь, но вначале мы подошли к фонтану Четырёх рек. Фонтан был настолько живописным, что я залюбовался им. От огромной стелы на четыре стороны в фонтан изливались воды, олицетворявшие четыре континента. Напротив церкви святой Агнессы сидел бог реки Нил, устремляющий свой взор на девственницу Агнесу, которая, по мнению Бернини, могла рухнуть под его страстным взглядом. Бог Дуная держал в руках свиток с высеченными эмблемами папства, бог реки Ла-Плато сидел на горе золотых монет, а индийский бог реки Ганг держал в руках весло.

– Ты можешь попробовать водичку их этого бассейна, – посоветовал мне Луиджи, – это живая вода. При помощи её можно излечиться от всех болезней, к тому же познать мистику, насытить свой ум знаниями и верой в высшие символы, познать тайны и причаститься к перлам мудрости, а также обрести способность совершать странствия на просторах далёких океанов восточной философии.

Я попробовал на вкус воду из фонтана, она оказалась пресной, холодной и очень чистой.

– А какой водой наполнен третий фонтан? – спросил я его.

– Вода в фонтане Мавра необычная, – сказал Луиджи, – там вода своим вкусом очень походит на вино. Человек, попробовавший её, обретает сказочное воображение и способен проникать в запредельные сферы нашей реальности. Он может преобразовываться в любое существо во Вселенной, путешествовать в разных местах и даже остаться там навсегда. Но я не советую тебе пока пробовать эту воду, потому что любое твоё желание может осуществиться, если ты отопьёшь из того фонтан хотя бы глоточек воды. Прежде, чем это сделать, постарайся понять, что тебе нужно, потому что, когда это осуществится, то возврата уже не будет. Многие люди, пившие из того фонтана, бесследно исчезали.

Я оглядел площадь и опять зачерпнул пригоршней немного воды из бассейна Четырёх рек, смочив свои губы. И тут на какое-то мгновение я полностью потерял ощущение реальности. Мне казалось, что я стою ни на площади Навона, а нахожусь уже где-то в космосе, зависая в пространстве, и до меня долетал голос Луиджи, превратившегося в небожителя, который говорил мне:

– В этом фонтане не просто пресная вода, а удивительно чистая, она как бы проясняет наше сознания и позволяет нам видеть мир таким, каким он есть на самом деле. Она снимает с наших глаз покровы заблуждения и наделяет нас особой мудростью видеть вещи в их скрытом существе, вернее, она даёт нам сразу четыре способа видеть мир очищенным взглядом. Ведь сами вещи и представления о них в нашем сознании всегда разнятся. Видя вещи, мы не всегда способны узреть истинный дух их сущности, поэтому воспринимаемая нашим сознанием объективность только кажется нам объективностью, а на самом деле она таковой не является. В нашем поле зрения возникает перед глазами некая заставка, через которую мы смотрим на объект, и поэтому видим то, что хотим видеть. Вы, учёные и философы, привыкли говорить об объективности познания, на которое вы ориентируетесь, но в своём мире, глядя на объект, вы думает, что имеете свои законы и формулы, по которым, как вам кажется, вы способны предсказывать будущее течение времени и изменение вещей, а также восстанавливать прошедшее. Вы всегда хотите определённой ясности в вашей жизни, поэтому и пытаетесь при помощи своего сознания всё в этом мире привести к простоте, понять, что такое вещи, события, законы природы. Для этого вы и создали так называемую науку, которую насытили разными своими теориями; а эти теории строите из своих же измышлений, думая, что они помогут вам решать какие-то ваши проблемы. Но в чём, позволь спросить тебя, состоит сущность ваших теорий?

Я не успел ему ответить, как он продолжил говорить:

– Создавая свои теории, вы тут же из ученого превращаетесь в философа, и считаете, что при помощи философских исследований своих научных работ обретаете чистое и подлинное теоретическое понимание этого мира.

– Уже нет! – воскликнул я, перебивая его. – Ещё этим вечером я считал, что знаю этот мир, то теперь, очутившись здесь, я совсем его не понимаю.

Услышав эти слова, Луиджи рассмеялся и сказал:

– Наконец-то, ты проснулся. Ты увидел феномен, и увидел его совсем не там, где сам ожидал его увидеть. Ты понял, что всё в этом мире субъективно и относительно. Только что мы были в твоём городе зимой, и вдруг оказались здесь, в центре этого Вечного города. И тебе бы хотелось, наверное, узнать, как мы здесь очутились?

– Вот именно, – сказал я.

– Скажи мне, – произнёс Луиджи, – а сейчас в твоих ушах звучит ли какая-нибудь музыка?

– Да, – ответил я, – я слышу звуки какой-то симфонии, но, мне кажется, что раньше я никогда её не слышал.

– И откуда же льётся эта симфония? – спросил меня лукаво Луиджи.

– Не знаю, – ответил я, – она просто звучит в моей голову, создаётся такое чувство, что она льётся откуда-то с неба.

– Вот именно! – воскликнул Луиджи. – Мы все слышим эту небесную музыку, но вот только не всегда обращаем внимание на её звуки. Раз ты слышишь музыку, то мне будет легче с тобой говорить о том, во что я хочу посвятить тебя, потому что, когда ты начнёшь понимать некие мистические вещи и откроешь новые знания, в которые я хочу тебя погрузить, ты начнёшь понимать и меня. И тогда мы сможем установить между нами интер-субъективную взаимную связь, какую, впрочем, мы с тобой уже имеем, как два познающих субъекта. Если тебе удастся понять меня, то, и ты сможешь, надеюсь, обрести новое миропознание.

– Что же это за миропознание такое, – спросил я его скептически, – которое возникает лишь с музыкой и содержит в себе мистические тайны?

– Это и есть то самое совершенное миропознание, – стал уверять меня Луиджи, – через которое перед тобой откроются одновременно три действительности. Если ты верующий христианин, то ты сможешь смотреть на мир и происходящую действительность одновременно тремя взглядами: взглядом Бога-отца, божьего Сына и Святого духа. Но если ты атеист, то эта действительность разделится в тебе совсем по-другому: ты начнёшь воспринимать реальность одновременно как «человек на площади», как «человек в театре» и как «человек в храме».

– Но если я атеист, то зачем мне идти в храм? – с иронией спросил я его.

– Храм – это не то, что ты думаешь, – ответил Луиджи почти серьёзно, – храм – это космос, а также и всё мироздание, где мы носимся как маленькие частички единого целого. Когда-то я усвоил эту философию при перерождении из птицы в человека. Я как бы посмотрел на мир не только взглядом птицы или человека, но и смог посмотреть на мир отстранённым взглядом – взглядом самого Творца. И это произошло здесь, где я родился, на этой площади Навона в моей золотой клетке. Здесь я впервые выбрался из клетки и облетел эту площадь. И здесь я решил трансформироваться, перестать быть птицей, трансформироваться вначале в человека, а потом уже и в самого бога. Так мне удалось стать «человеком на площади», то есть, попасть в ту реальность, которая окружает вас, как людей, потому что птиц окружает реальность совсем другого порядка. Ведь человек живёт, как ползающее существо в двухмерном пространстве и передвигается только по плоскости, в то время как птица парит в трёхмерном пространстве. Она способна летать, передвигаясь в объемных протяжённостях. Конечно же, став человеком, я потерял способность физического полёта, но зато обрёл нечто такое, что делает меня сильнее, чем обычную птицу. О своём птичьем ощущении мировосприятия сейчас я не буду говорить, а скажу только о тех состояниях, в которых постоянно пребывает человек. Итак, человек существует одновременно в трёх состояниях: он, как «человек на площади», прежде всего, обозревает своё окружение – здания, деревья, людей, собак, птиц; смотрит на них как на вещи, отделённые от него самого своими границами и формами. Это и есть его настоящий физический мир, где наличествуют какие-то единичности и множественности. В этом физическом материальном мире человек способен видеть только формы, но не содержание этих вещей. Это – так называемый его внешний мир, мир одновременно красивый или безобразный, хаотичный или структурированно-совершенный. Этот мир может ему нравиться или не нравиться, но от него ему никуда не деться, если ему не изменить своё сознание. Этот объективный мир цепко держит человека в своих объятиях. Ты можешь увидеть на этой площади красивую девушку, которая понравится тебе, но физически она ничем не будет отличаться от других прохожих, разве только своей своеобразной внешностью. Этот физический мир также есть и мир математики. Ты можешь ещё видеть на этой площади сотню других красивых девушек, в которые ты тоже можешь влюбиться, потому что за красивой внешностью девушки трудно разглядеть её сущностное содержание. Этот внешний, голый, ничем неприкрытый мир виден тебе как на ладони в самых мельчайших деталях, потому что он прост и примитивен. Его ещё можно назвать материальным миром. Такой взгляд на мир имеют как птицы, так и животные. В этом мире рождаются определённые чувства – как употребить этот мир для себя? Что можно от него взять? «Человек на площади» примитивен и понятен. В этом мире существует своя собственная логика. Если человека обидеть, то он тут же полезет в драку с кулаками, если считает себя сильным, или постарается убежать и забиться в какую-нибудь подворотню, если он слаб. «Человек на площади» эгоистичен и самолюбив, потому что он чувствует себя такой же вещью, как и другие вещи-люди, среди множества таких же, как и он, вещей-людей этой толпы. Со стороны этого мира он постоянно чувствует агрессию и опасность. Так было и со мной, когда я впервые стал человеком. Ведь до этого я летал над этой площадью, только наблюдая за людьми, собаками и другими птицами: голубями и воронами. Я уносился в сторону Оперного театра, где звучала божественная музыка, а потом летел в сторону Ватикана – «Святого Места» – Santo Sede – престола папы на площадь Святого Петра, где звучали молитвы, и говорил всего один человек, которого слушали тысячи других людей с замиранием сердца. Там звучала уже совсем другая музыка. И я понял, что у людей есть такое состояние души, которое я называл «человеком в театре» и ещё «человеком в храме». «Человек в театре», это когда человек находится не на площади, а в закрытом помещении. Когда его со всех сторон закрывают стены, сверху – потолок, а с низу – пол. Тогда-то в нём и рождаются некие интимные таинственные чувства, когда он способен устремить свой взор на свой внутренний мир, почувствовать тонкие нюансы своих чувств, увидеть какие-то свои внутренние тайны и истины. Это «состояние человека в театре» можно сравнить ещё с его нахождением внутри собственной головы. Когда он смыкает веки, то как бы гаснут люстры и опускается занавес на сцене, наступает темнота, как это бывает перед началом спектакля или оперы в театре. Это – самый волнительный момент театра перед началом каких-либо действий. Это как будто предчувствие начала какой-то жизни, таинственной и неповторимой. Но вот веки открываются, занавес поднимается, и начинаются удивительные действия, появляются образы и происходит проникновение в эти образы, вхождение в другие миры, как просачивание внутрь вещей, которые до этого были всего лишь мёртвыми движущимися предметами. Проникая в эти вещи, мы как бы попадаем в иные миры, и перед нами открывается всё разнообразие Вселенной. И вот здесь начинается разделение человека на две части, вернее, не самого человека, и на его сознание. Ты никогда не задумывался над тем, почему у человека два глаза, два уха и две ноздри и только один рот?

Я не успел ему ответить, как Луиджи продолжил говорить:

– Ты, наверное, думаешь, что эти органы чувства дублируются у человека для более точной ориентации в пространстве. Может быть, это и так, но главное – ни в этом. В голове человека как бы живёт два существа: два зрителя и два слушателя. Оба они контролируют всё по-своему, и по-своему воспринимают действительность. И даже два полушария головного мозга разные, и каждый из них имеет свою функцию: левое полушарие отвечает за абстрактное восприятие действительности, а правое – за образное и конкретное. В нашей голове одновременно происходит восприятие мира и обработка его данных на двух уровнях, как на двух фронтах: на общем и на конкретном. Образы у нас превращаются в абстракцию, а абстракция переходит в образы. В нас одновременно сидят два мыслителя, которые осмысливают мир в двух плоскостях. И часто эти мыслители вступают в диалог и даже в спор. Ведь и тебе, наверное, часто приходилось слышать эти диалоги в своей голове. Эти два собеседника порождают наши мысли, которые мы преобразуем через идеи в некое своё отношение к действительности. В наших головах мы постоянно находимся в «театре действий», поэтому мы все на этом уровне и относимся к разряду «человека в театре».

На какое-то мгновение Луиджи остановился и посмотрел на меня пристально, а затем продолжил говорить:

– И наконец, «человек в храме», которым мы одновременно являемся наряду с другими своими внутренними сущностями. Когда мы находимся в состоянии «человека в храме», то все наши мысли устремляются из нас во вне, но не в ближайшее наше окружение, а далеко за его пределы – в космос и во Вселенную, потому что мы понимаем, что сами являемся частичкой всего этого общего. И в этом нашем устремлении вверх всегда царит гармония мироздания и понимая этого мира, как общего целого, объединяющего нас в единый уникум, где присутствует всё, и то, что есть в этом мире, и то, что уже было, но по каким-то причинам исчезло, и то, что ещё будет в нашей жизни. Вот такую картину я нарисовал тебе перед тем, как войти в храм Святой Агнессы. Увидев картину этой девственницы, ты лучше поймёшь суть феномена.

Как только я вошёл в церковь и увидел её образ, то у меня тут же бешено забилось сердце, и мысли понеслись в голове в бешеной скачке подобно табунам быстрых лошадей.

Да, это была она, моя милая студентка Агнесса со второго курса, которая слушала мои лекции по математическому анализу, и отвечала мне на мои вопросы на семинарах.

Агния была единственной девушкой среди парней на этом потоке, с внешностью женского ангела и кристально чистым взглядом карих глаз. Как же на этой картине она походила на саму себя! На образе она была запечатлена в полуобнажённом виде с длинными распущенными волосами, полу-обёрнутая небольшим лоскутом ткани, который придерживал ангел, зависший над ней в небесах в левом углу картины. Её девственная фигура практически была почти обнажена в своей беззащитности, но во всём её облике не было никакой пошлости, только чистота и таинство чего-то возвышенного, драгоценного и желанного определяло её позу и выражение лица. Перед ней так и хотелось преклонить колени. Она была чем-то похожа на невинную овечку в образе девственницы, стоящей на коленях, готовой к жертвоприношению. Это была девственница в публичном доме, которой никто из мужчин не мог овладеть.

Девственность всегда сдерживает мужчину, потому что лишение девушки невинности – это важнейший акт связи двух полов на вечные времена. В жизни каждого мужчины не так уж много бывает девственниц. А первым у девушки бывает только один мужчина в её жизни. Потеря девственности – это как расставание с юностью и вступление во взрослую жизнь. И эта Агнесса римская была покровительницей невинных девушек, потому что само имя Агнесса переводилось с греческого как «невинная», и на латыни оно означало «агнус» – агнец, ягнёнок.

С самого начала появления Агнии в институте я наблюдал за ней. Несмотря на то, что она была подвижной и эмоциональной девушкой, открытой и приветливой со всеми, чувствовалось, что она обладала твёрдым характером, и была воспитана в очень строгой семье, умела держать себя в руках. Но иногда с ней случились импульсивные взрывы, когда она считала, что что-то происходит не так, как, по её мнению, должно происходить. Один раз я увидел, как она на лестнице ударила по щеке парня ладонью, резко повернулась и пошла прочь, и я понял, что, контролируя себя в чём-то, она не считала нужным сдерживать свои эмоции. Многие студенты считали её недотрогой. Можно было даже подумать, что у неё завышенное самомнение, но, хоть писаной красавицей, в полном смысле этого слова, она не являлась, парней тянуло к ней какое-то её внутреннее обаяние. Глядя на её внешность, у меня часто сладко ныло сердце, и я думал: «Вот бы иметь такую жену». Она высказывала свои мнения и суждения открыто, ничего не боясь, вполне откровенно, и часто, как я думаю, её слова могли обижать её подруг-девушек, которых в институте было не так уж много среди огромной массы парней. Нужно сказать, что многие специальности в нашем учебном заведении считались, в основном, мужскими, и поэтому девушек училось мало, можно сказать, что все девушки были наперечёт.

Само имя Агнии уже говорило о многом. Я всегда считал, что имя человека формирует его характер. Как назовут человека, таким он и будет в жизни. И в этом я постоянно убеждался, наблюдая за людьми. Имя Агнии означало простоту, наивность, чистоту и некую незащищённость. Незащищённость, вероятно, происходила от её искренности, когда она не умея хитрить, говорила всем и о всех то, что думала. Это, естественно, не всем нравилось, и с ней случались разные недоразумения. Я б не сказал, что у неё было много друзей в институте. Поэтому, познакомившись с ней, я взял её как бы под своё крыло, по-отечески, помогая ей советом и защищая её от нападок других преподавателей. Я ей ни раз говорил, что нужно быть осмотрительной, особенно в споре с учителями, потому что ученик своими замечаниями может настроить учителя против себя, подрывая его авторитет, но она часто пренебрегала моими советами, и наживала себя врагов.

В начале учёбы она была весёлой и добродушной девушкой, но последнее время, почему-то, стала замыкаться в себе, вероятно, пребывая в сложном эмоциональном состоянии от столкновения с другими, и накопила в себе много негативных эмоций. Мне хотелось поговорить с ней, но как-то не хватало времени и смелости вызвать её на откровенную беседу, ведь я сам был в неё влюблён. Я хотел как-то уравновесить её душевное состояние, смягчить её душу разговором о чём-то весёлом, помочь ей. Я знал, что ей нравится юмор и она, наверно, не прочь была бы подурачиться, как это бывает с её сверстницами в этом нежном возрасте. Но пока я ничего не мог придумать для того, чтобы создать с ней такую атмосферу, где она могла бы расслабиться. Как цельная и устремлённая натура, она была прямой и обидчивой, не всегда контролировала свой эмоциональный настрой, который часто зависел от её настроения. Иногда она на моих занятиях была весёлой, и её искромётный юмор вызывал у парней смех, а иногда она погружалась в задумчивость или в такое в мрачное состояние, что мне казалось, что в мыслях она отсутствует на моих лекциях или семинарах. У неё были определённые способности в учёбе, к тому же, она, наверняка, обладала талантами в творческой сфере. Она могла стать идеально верной женой, так как была искренней и чувственной натурой, и я думал, что тот человек, который ей понравится, вполне мог рассчитывать на неземное счастье в браке с ней.  Я же долгое время уже серьёзно думал, как её заполучить в качестве возлюбленной и сделать её свое женой.

Когда я разглядывал её икону в церкви, Луиджи прошептал мне на ухо:

– Ну как? Красивая девушка? А какое сходство с твоей студенткой! Как бы я хотел провести с ней хотя бы одну ночь!

Я дернул плечом, повернулся и быстро вышел из церкви. Луиджи молча вышел за мной на площадь. Он не сказал мне ни слова, потому что, вероятно, почувствовал, что допустил в своём замечании какую-то бестактность, и что у меня изменилось настроение. Несколько шагов мы прошли по направлению фонтана Мавра, не разговаривая.

Я подошёл к фонтану и, зачерпнув из него ладонью воду, попробовал её на вкус. Вода, и в самом деле, оказалась сладковатой и похожей на вино.