Дух оперы

Обращение автора к читателю

Уважаемый читатель! Эту книгу лучше всего читать медленно, потому что каждое слово в ней имеет своё дно и своё особое значение, и если не читать её вдумчиво, то, вообще, не стоит браться за чтение, так как можно упустить то, ради чего она была написана, а именно, сокровенную суть понимания того, что спрятано глубоко внутри нас, и что призвано делать нас умными и творческими личностями, это – своего рода механика нашего интеллектуального становления. Эту книгу я, ни в коем разе, не отношу к разряду «развлекательного чтива».

Если что-то будет непонятно, то лучше всего, отложите эту книгу на какое-то время и подумайте о своей жизни, но уверю Вас, Вы к ней потом вернётесь, так как она может научить Вас тому, как стать более интеллектуально сильными и творчески успешными.

Эта книга предназначена для людей нового сознания, которые могут творчески работать, осознавая то, что они делают.

«Бог не знает больше, чем я». Гёте

«Наши деяния и учёность уйдут вместе с нами, а дух целую вечность юн». Хун Цзы-чэн

Часть первая. «Человек на площади»

1. Знакомство. Физики и математики

Этой зимой в нашем городе произошло нечто необыкновенное, что можно бы назвать чудом, но, как говорят, чудес на свете не бывает, если к тому же знать, почему случается то или иное явление, ведь всё в конце концов можно как-то объяснить. Но для основательного объяснения нужны всегда необходимые доводы, чем, в общем-то, и занимаются учёные, такие как физики и математики. Но физики и математики объясняют самые простые вещи в мире, можно сказать, самые примитивные. Ну, а если случается нечто мистическое, где нужны объяснения более высокого порядка, то, что тогда? Смогут ли физики и математики со своими конкретными установками проникнуть в сферы, находящиеся за границами их компетенции? Ведь никто ещё не отменял огромный пласт науки, называемой Метафизика. И метафизик – это совсем не то, что физик или математик.

Вот и мне предстояло выйти за рамки моей компетенции и углубиться в сферу, о которой я раньше даже и помыслить не мог, ни то, чтобы в неё проникнуть, потому что метафизику все называли ложной наукой. Но, очутившись в объятиях новых знаний, я понял, как я ошибался раньше, и не обращал никакого внимания на явные вещи, которые всегда находятся на поверхности – перед нашим взором, но на которые мы часто не обращаем внимания. Оказывается, что физика и математика – не такие уж примитивные предметы, если на них взглянуть со стороны метафизики. И на этом я бы хотел остановиться и рассмотреть все эти непонятные вещи отстранённым взглядом, иными словами, рассказать о своём опыте поподробнее.

К нам, в политехнический институт, прибыл молодой преподаватель математики из Италии, чтобы вести новый предмет, который вводился в нашу программу для студентов второго курса со странным названием «Квантовая архитектоника». Никто не знал такую науку, и поэтому к нему на лекцию хлынуло множество народа.

Студентов всегда привлекает что-то новенькое, ещё мало познанное и изученное. Но не только студенты ходили к нему на лекции, но и даже мы, преподаватели, оказались в их числе. Так как я возглавлял кафедру квантовой математики, то его лекции вызвали у меня живой интерес не только как у специалиста, но и как у заинтересованного лица.

Этого итальянского математика звали Луиджи Попогальо, и он был, как говорили, чистокровным итальянцем из Навоны. С самого начала в институте распространился слух, что он – красавчик и большой бабник, отлично играет на всех инструментах, поёт и даже сам сочиняет оперы. Одним словом, вокруг него поднялся ажиотаж не только в нашем институте, но и во всём городе. Два раза он уже выступал в нашем музыкальном театре, и в качестве певца блестяще исполнил партию Каварадосси из оперы «Тоска» композитора Пучинни.

Сразу же после начала его лекций меня вызвал к себе в кабинет ректор института и сказал:

– Милейший, я пригласил вас по очень щекотливому делу. И надеюсь, что наш разговор останется между нами. Как вы знаете, я ездил на международный симпозиум по образованию в Болонью, и там познакомился с этим итальянским учёным Попогальо, которого и позвал в наш институт прочитать лекции по его предмету. Мне его рекомендовали, как научное светило, которое готовится сделать революцию в математике и квантовой механике. Меня это зацепило, потому что принцип нашего учебного заведения – идти в авангарде науки, и я затащил его в наш институт на очень выгодных для него условиях. Но сейчас я немного одумался и считаю, что поторопился с его приглашением.

– Почему? – спросил я, удивившись.

– Потому что, начал замечать за ним некоторые странности. Вначале я подумал, что это всё – простые совпадения, и отмахнулся от них, но сейчас я всё больше и больше склоняюсь к мысли, что я допустил ошибку, привезя его в наш город.

– Я слышал, что он – бабник, – заметил я, – вы это имеет в виду?

– Нет, – ответил ректор, – с этим бы я смирился, мы все – не без греха. Но я говорю о странностях в его психике. Я бы не хотел распространяться на эту тему, потому что я могу ошибаться. Давайте сделаем так, я дам вам денег на представительские расходы. Поводите его по ресторанам, постарайтесь поближе познакомиться с ним, расспросите его о себе, постарайтесь проникнуть в его голову, понять, где он шутит, а где говорит серьёзные вещи. Не люблю эту привычку у нынешней молодёжи все серьёзные вещи превращать в шутку. Я, конечно, понимаю, что это удобная позиция – за шуткой скрывать не только свои мысли, но и истинное положение дел, но в деловых отношениях не может быть шуток. Одним словом, меня интересует его психологический портрет. Надеясь, вы меня поняли. А после вашего близкого знакомства с ним мы встретимся и обменяемся нашими общими впечатлениями. Вы согласны?

Я кинул головой, после чего ректор дал мне некоторую сумму денег, и я покинул его кабинет. Но как только я вышел от него на морозный воздух, тут же испытал неловкость и даже угрызение совести. Получалось, что ректор нанял меня, как какую-то ищейку, шпионить за незнакомым мне человеком. Я хотел уже вернуться и отказаться от этой порученной мне миссии, но тут же подумал, что нужно было отказаться сразу и не брать деньги. Бог знает, что сейчас мог подумать обо мне ректор. Подумает ещё, что я набиваю себе цену. «Вот так всегда, – ругнулся я про себя, – мы все сильны задним умом». Поэтому я не стал возвращаться в кабинет ректора, а направился в преподавательское общежитие, где рядом с моей комнатой поселился Луиджи. До этого мы уже с ним познакомились и даже несколько раз перекинулись парой слов.

Время уже клонилось к вечеру, дневные занятия в университете закончились. Я постучал в его комнату и услышал его голос, в котором всегда звучали музыкальные нотки:

– Входите. Я никогда не запираю свои двери, потому что рад любому посетителю. Даже ночью, когда ложусь спать, двери мои открыты для всех, на тот случай, что, может быть, когда-нибудь ко мне забредёт случайно незнакомка.

Я вошёл к нему и осмотрел его скромное жильё. Кроме кровати, стола и нескольких стульев к комнате ничего не было. В маленькой кухоньке стояли два стула, стол и холодильник. Почти всё то же самое было и у меня. Окна в его как и в моей комнате, выходили на северо-восток, где текла широкая чистая река, не замерзающая даже зимой из-за сброса воды на плотине гидроэлектростанции. Густой пар поднимался от неё в небо почти отвесно из-за отсутствия ветра. Деревья по обоим берегам стояли покрытые толстыми шапками инея, которые жители города называли куржаками. За рекой живописно располагался город, сверкающий золотыми куполами церквей в лучах вечернего солнца, а снег отливал каким-то красноватым оттенком свечения.

– Может быть, мы поужинаем вместе где-нибудь в городе? – предложил я. – Я угощаю вас, и знаю одно местечко, где неплохо готовят.

– С удовольствием, – согласился Луиджи, – я ещё не очень хорошо знаю город, заодно вы покажете мне его. Пару раз я пел в вашем музыкальном театре, но, к сожалению, в вашем городе нет оперного театра, а я так скучаю по оперным представлениям. Знаете, что мы, итальянцы, не можем жить без нашей оперной культуры? Если бы я знал, что в вашем городе нет оперного театра, то вряд ли согласился приехать сюда.

– Что поделаешь, – вздохнул я, – но у нас есть превосходный драматический театр, мы можем как-нибудь сходить на какой-нибудь спектакль.

– Это совсем не то, – сказал, улыбаясь, Луиджи, – драма не может заменить оперу. Оперное искусство – это божественная благодать небесных потоков, нисходящих на землю. Через оперу с нами говорят небеса.

Мы вышли из общежития на морозный воздух и, взяв такси, направились в город.

В машине я спросил Луиджи:

– Где вы научились так хорошо говорить по-русски?

Луиджи рассмеялся и сказал:

– Мне совсем не сложно научиться говорить на любом языке мира, тем более, что итальянский язык похож на русский по своему благозвучию. Я же – говорящая птица, ведь и моя фамилия переводится на русский язык как «попугай», так что я обладаю способностью подражать любым звукам.

Я принял это за шутку и рассмеялся, спросив его:

– Я слышал, что вы из Навоны, но я попытался найти такой город на карте Италии и не нашёл. А где он расположен?

– Такого города нет в Италии, – заявил мне Луиджи, – Навона – это площадь в Риме. Я родился на этой площади.

– Значит, вы – римлянин? – спросил я, смеясь.

– Можно и так сказать, – согласился со мной мой спутник, – площадь Навона расположена недалеко от Ватикана. Если от неё пойти на север и через триста метров пересечь Тибр по мосту короля Умберто Первого, то вы окажетесь возле Дворца Правосудия, повернув на запад вы быстро дойдёте до площади Святого Петра, где и расположен Ватикан. Но когда летаешь над Римом, то в полёте не ощущаешь больших расстояний. Когда я ещё был птицей, самые любимые места посещения у меня были: Ватикан и ещё Оперный театр, который находится в восточном направлении от площади Навоны вдвое дальше, чем Ватикан. В Ватикане я слушал мессы, а в Оперном театре наслаждался божественными операми наших великих композиторов. Я родился в золотой клетке на балконе одного учёного, который и раскрыл мне все тайны математической науки. Он был моим учителем и его звали Луиджи. А когда он умер, а я стал человеком, то взял его имя.

– Вы шутите, – сказал я, рассмеявшись.

– Нисколько не шучу, – ответил он, улыбнувшись, – это же самое я рассказал вашему ректору, но, кажется, он не поверил ни одному моему слову.

Я не знал, что ему сказать, а Луиджи тем временем говорил:

– Я считаю, что площадь Навона – самая красивая в Риме. Мы называем её пьяцца Навона. Она возникла полтораста лет назад на месте стадиона Домициана, где с пятнадцатого века находился городской рынок. Это – большая и вытянутая с юга на север прямоугольная площадь, где расположены сразу три фонтана.

Мы приехали в центральную часть города и вышли из машины недалеко от памятника Ленина и перекрёстка двух центральных улиц. Как раз напротив памятника в глаза нам бросилась вывеска, написанная на итальянском: «RESTORANTE ETERNO» «Ресторан Вечность», а чуть пониже более мелким шрифтом шло уточнение: “Scoperto del gusto” – «Открытие вкуса». Луиджи, увидев эту надпись, рассмеялся и сказал:

– Совсем так же, как у меня на родине.

– Тогда, может быть, мы зайдём туда и поужинаем? – предложил я.

– Согласен, – сказала он, – посмотрим, чем ваша кухня отличается от нашей.

Мы зашли в ресторан «Этерно» – «Вечность», который оказался очень небольшим и довольно уютным. Я зашёл в туалет, чтобы помыть руки, и туалет мне тоже понравился. Он был чистеньким и уютным, освещенным волшебным фонарём с вращающемся разноцветным экраном, отчего свет в туалете постоянно менялся, окрашивая стены и всё пространство в разные цвета. Когда я вышел из туалета, мы разместились за столиком и осмотрелись. Луиджи похвалил интерьер этого заведения, сказав:

– Неплохо всё устроено! Есть в этой атмосфере некая иллюзия пребывания в Вечном Городе. Чувствуется в интерьере этого заведения что-то такое от барокко, а эти забавные ангелочки с блюдами, наполненными виноградом, и это мягкое окружении интерьера удачно гармонируют с обстановкой мебели, шторами и занавесками на окнах. Такое пребывание в подобных местах и позволяет нам задумываться над сложными проблемами нашего бытия во времени и пространстве. Этот ресторанчик вполне мог бы вписаться в окружение моей родной пьяццы Навона, где-нибудь возле палаццо Памфили. Ведь всё может происходить в нашем мире в независимости от времени и бытия. Как рассуждал один философ о том, что бытие как «присутствование» определяется временем, но время текуче, а пространство постоянно, поэтому бытие может находиться и присутствовать одновременно и во времени, и в пространстве, и в нашем бытии сейчас и тут. Ну, почему бы нам не представить, что в данную минуту мы находимся не в вашем городе, а в Риме на моей родной площади Навона, по которой я очень скучаю. Ведь это же можно представить?

– Вероятно, можно представить всё, – согласился я с ним и тут же возразил, – но что от этого изменится? Ведь мы всё равно не сможем перенестись в Рим.

– Это – как сказать, – заметил Луиджи, рассмеявшись, – ведь бытие не всегда определяется через время. Забудьте на минутку о времени, как говорил тот же философ: «Всякая попытка удовлетворительно осмыслить соотношения бытия и времени с помощью общезначимых и приблизительных представлений о времени и бытии вскоре увязает в не распутываемом клубке едва продуманных связей». А я скажу больше, что ни одна вещь не имеет своего времени, потому что, когда мы есть, когда мы ощущаем себя, время исчезает. Может быть, у сущего и есть время, но у ощущающего себя субъекта времени не бывает, оно как бы улетучивается и становится, некой иллюзорной подвижностью, миражом. Вот, когда мы говорим с вами, разве мы ощущаем время? Или, когда мы слушаем кого-то, кто овладевает нашим вниманием, мы тоже не ощущаем времени, в этот момент мы сами становимся мыслью, а мысль существует вне времени и вне пространства. Как говорят на Востоке: «Одна мысль – десять тысяч лет». Ведь бытие – это не вещь, а состояние души и некое наличие в вечности, это – само время, определяющее своё время. Если уж говорить честно, то бытия вообще не существует ни во времени, ни в пространстве, а есть только наше временное присутствие, и это присутствие – даже не нас самих, а всего лишь нашего сознания в нашем сознании. Вот здесь в этом ресторане, вы видите расписные стены, картины итальянских художников, ажурные плафоны, белые скатерти на столах, серебряные вилки и хрустальные бокалы. Но стоит подойти к вам официанту с бутылкой вина и ударить ею вас по голове, и моментально всё исчезнет. Вы уже не будете видеть ни осколков разбитой бутылки, ни струящегося мягкого света этих великолепных люстр. Весь ваш мир мгновенно погрузится во тьму. Так скажите мне: где же здесь бытие? Нигде среди всех этих вещей вы бытия не найдёте. И бытие – не в вещах и не во времени, оно – в нас. Где мы хотим себя ощущать, там мы и пребываем, там мы и присутствуем. А сейчас представьте, что мы с вами присутствуем в Риме, в ресторане с этим самым название «Этерно» – «Вечность». Мы все живём в своём времени, и это мы, так сказать, определяем для себя это время, но это даже не важно для нас, течёт время или нет, оно может просто стоять на месте, а мы будем жить. Представьте, что вокруг нас ничего не крутится и не вертится. Всё остановилось и застыло. Время остановилось, его просто нет в наличии, ничто не тикает и не указывает на то, что что-то меняется. Это и есть наше внутреннее состояние, его ещё можно назвать «состоянием сна», ведь во сне вы времени не наблюдаете.

В это время подошёл к нам официант и спросил, выбрали мы что-нибудь в меню или нет. Мы сделали заказ и продолжили беседу. Я сказал Луиджи:

– Всё – это так, как вы говорите, но всё в мире относительно чего-то, и если думать так, как вы только что изложили, что бытие – это всего лишь наше присутствие, где бы то ни было, то тогда мы даже не сможем представить, что же представляет собой этот мир.

– Совершенно верно! – хлопнув в ладоши, радостно провозгласил Луиджи. – Мы и в самом деле не знаем, что собой представляет этот мир. И тот, кто считает, что он знает этот мир, очень ошибается. Всё это – мираж, и все это – временно. А лучше сказать, что мир – это игра нашего воображения. Ведь то, что вы видите, может и не происходить в мире. Мир ваш внутренний может отличаться от мира внешнего.

Он взмахнул рукой, указывая на зал и нескольких посетителей, сидящих за столиками.

– К тому же, – продолжал он говорить, – всё, что вы видите вокруг себя, не принадлежит вам и не имеет к вам никакого отношения. Вы пришли в этот мир и ушли. Ничего из него не взяли, и ничего ему не оставили. Всё это, якобы, сущее не имеет для вас никакого значения и никого отношения к вам. Оно – само по себе, а вы – сами по себе. Всё это – преходящее, а мы – вечные, потому что ничем сущим не обладаем, потому что мы, как «сами по себе», не находимся ни во времени, ни в пространстве, мы как бы стоим за бортом всей этой сущности. Мы можем исчезнуть здесь, а появиться там.

И он указал жестом на какую-то неопределённость.

– Мы сами определяем своё время и место там, где мы появляемся. Обладаем ли мы бытием? Несомненно, мы не только им обладаем, но мы и являемся им, потому что мы сами и есть время и пространство. Бытие – это не вещь, и не время, это – наше сознание.

Луиджи замолчал и о чём-то задумался. В это время официант принёс нам блюда и стал расставлять на столе. Затем он распечатал бутылку итальянского вина, и, пожелав нам «приятного аппетита», тихо удалился.

Только сейчас мы заметили, что в зале негромко звучит какая-то музыка. Я вслушался в её звуки и узнал мелодию «Волшебной флейты». Прекрасный голос исполнял на немецком языке арию из этой оперы. Я обратил на неё внимание Луиджи и спросил, любит ли он Моцарта.

– Я обожаю его, – сказал он, – из-за этой оперы я выучил даже немецкий язык. Моцарт – это бог. Моцарт – это символ, печать качества идеальности, знак гения. Каждый из нас представляет собой определённый знак. На этом и стоит математика. Все мы являемся людьми, но все мы не однозначны, потому что проявляемся в разных мирах как феномены. Только знаками можно определить и выделить феномен среди множества феноменов. Для этого и служит математика. Но математика тесно связана с музыкой, потому что само звучание музыки – это уже сам по себе математический ряд набора определённых размеров, выраженных в символах, означающих проникание времени, и этот явленный поток времени является своего рода волшебством, где каждый звук, каждая пауза стоит на своём месте и создаёт общую гармонию звучания. Это как бы одна некая действительность налагается на другую действительность и создаёт воодушевление, иными словами, меняет какую-то данную реальность на совсем другую новую действительность. В этом и состоит всё очарование квантовой архитектоники. При помощи её любой физик и математик способен создавать не только новую реальность, меняя время и пространство, но и порождать новые вещи, новые обстоятельства и открывать совсем иной мир в пространстве, творить своё собственное время.

Слушая его, я всё более и более очаровывался его словами. Отпивая из бокала вино маленькими глотками, я наполнялся некой живительной силой, которая как бы раздвигала мои мыслительные горизонты. Я сам начал говорить легко и непринуждённо, чему, несомненно, способствовала речь моего спутника и единомышленника.

Я говорил:

– Как мне повезло, что я встретил вас, и могу говорить о том, что меня всегда волновало. Я же стал математиком случайно. Прежде всего, скажу несколько слов о себе и о том, как меня угораздило попасть на физико-математический факультет института. Само сочетание этих слов «физика» и «математика» уже отдаёт чем-то мистическим, и поясню, почему. Ещё в юности я полагал, что через математические символы и формулы можно вершить нечто такое, что становится вещественным и ощутимом в физическом мире. Это – как магия или волшебство, которое из ничего, из воображаемых символов, делает нечто такое, что превращается в вещи или осязаемый плотные тела и предметы. От таких мыслей «срывает крышу», как говорят студенты. Но ведь это так и есть. Древние греки под понятием физика понимали совокупность представлений о природе, о внешнем мире и о всём, что не создано человеком. А вот всё, что создаётся человеком, можно отнести к области математики. Поэтому существует теснейшая связь между физикой и математикой. Скажу большее, я согласен c вами и полагаю, что сама музыка и есть небесный язык цифр, рождающийся на небесах; он посылает нам некое откровение небесных сущностей, которые через музыку не только общаются с нами, но и делятся некими тайным истинами, которые потом, проникая в наше сознание, делают нас похожими на них, на эти самые небесные создания.

Луиджи, услышав эти слова, рассмеялся, но тут же поддержал меня, сказав:

– Несомненно, так оно и есть. Я думаю, что Лао-цзы, Конфуций и даже Будда слышали музыку, но вот только музыка в их ушах звучала разная. Лао-цзы слышал звучание Космоса, Конфуций – земные мелодии, а Будда – музыку пустоты. Военные, учителя, учёные, священники – никто не может обойтись без музыки. Даже начало отсчёта мира начиналось с ритма, мелодии и музыки. Я полагаю, что сам Бог, творивший мир, начал создавать его с сотворения гармонии, которая и вылилась в музыку жизни. Ведь музыка нас сопровождает от рождения до смерти, и даже перерождение – это просто смена одной жизненной мелодии на другую. И всё наше грядущее зашифровано в этой музыке. Только пребывая в спокойствии, можно услышать музыку жизни. Поэтому между небом и землей есть пространство, заполненное музыкой, которая возникает там из самой механики мироздания. Она настолько сложна, что её нам сложно понять, а иногда даже невозможно услышать, и, хотя нам кажется, что в тишине нет музыки, но как раз тишина и наполнена музыкой. Весь эфир музыкален, нужно только вслушаться в него, и мы услышим, как в нём проносятся небесные тела, проплывают облака, гонимые ветром, как на землю падают капли дождя и снежинки. С неба на землю также опускаются мелодии, содержащие в себе эту тайну мироздания, о которой говорите вы, и излагаете те определённые идеи, которые мы потом претворяем в жизнь. Поэтому музыка, звучащая в мире, разноярусная, и звуки рождаются в ней от столкновения разных вещей друг с другом и даже разных миров. Об этом я говорю студентам в своих лекциях. Я им говорю, что нижний ярус эфира заселён людьми и разными живыми существами. На верхнем ярусе обитают боги, ангелы и разные тонкие сущности. Этот эфир, по сути своей, является сценой, подмостками музыкального театра – Театра Идей, где время от времени появляются люди, на которых и опускаются эти идеи, и они сочиняют прекрасную музыку. Здесь же разыгрываются представления, которые не всегда попадают в анналы человеческой истории. Только идеальные моменты из пьесы Театра Идей способны обрести жизнь, и в них устанавливается некая гармония между землёй и небом. И только при этих условиях может возникнуть некая идеальная действительность, которая время от времени накрывает то или иное место на земле, где начинают происходить чудеса и рождается мир, совсем не похожий на мир нашей обыденной действительности. О нём мы сейчас и говорим с вами. Не так ли? Но для наступления такой действительности нужны некоторые предпосылки, которые способен организовать только сам человек в своём внутреннем мире.

В этот момент я почувствовал, что опьянел. Но мой мозг начинал работать ясно и просветлённо, давая оценку кружащемуся вокруг меня миру.

– Что это? – спросил я Луиджи, указывая на бутылку с вином.

– Это – наша итальянская граппа, – смеясь, сказал он, – она кажется лёгким вином, но от неё можно очень захмелеть, поэтому мы её обычно разбавляем водой. Я очень удивился, когда увидел, что вы пьёте её не разведённой, но подумал, что вы, русские, все такие крепкие в употреблении алкоголя и не пьянеете. Я всегда разбавляю граппу водой.

И я тут увидел, что перед ним стоит графин с чистой водой, которую он на моих глазах подлил в свой бокал. Как-то раньше я этого не заметил. По-видимому, я уже давно захмелел, и этот момент опьянения совсем выпустил из виду, похоже, опьянение, как и сон, незаметно одолевает человеком.

– Мне бы нужно выйти на воздух, – сказал я, – а то я чувствую головокружение.

– Ну что же, – сказал Луиджи, рассмеявшись, – раз вы хотите выйти на воздух, тогда я вам покажу настоящий Рим.

Я стал вставать из-за стола и почувствовал необыкновенную тяжесть в ногах. «Вот набрался»! – подумал я. С большим усилием, превозмогая себя, я заставил себя стоять, не качаясь. Но меня всё же слегка качнуло, голова кружилась.