Ученик портовой школы. Печать князя Агуды, тайный город Чжень

Чтобы хоть как-то отвлечься, Коля попытался представить, что делает сейчас его кормилица в далёкой Японии.

Он сам этого не помнил, но мама рассказывала, что кормилица однажды не вернулась с прогулки. Юная женщина просто украла Колю. Она ходила с белым мальчиком по деревне и показывала ребёнка. Маленький Николенька был, вероятно, первым европейским ребёнком, родившимся в Японии. Потом кормилица вернулась. Она рассказала опухшей от слёз матери Коли, что у неё было дело в деревне, которая находилась недалеко от города, но с Николенькой она не смогла расстаться и на полчаса, так как привязалась к мальчику и решила взять его с собой. Кормилица не ожидала, что задержится надолго.

Жители деревни сбежались, чтобы посмотреть на диковинного мальчика, и каждая семья считала своим долгом пригласить кормилицу с ребёнком к себе в гости и угостить малыша чем-то вкусным.

Мама Николеньки, Фекла, не стала заявлять в полицию. Она побранила кормилицу, и на этом тогда это дело и закончилось. Это была история любви и нежности. Это была история о том, что забота и любовь не имеют территориальных границ.

Голос матери звучал в ушах мальчика, и эта давняя история, рассказанная самым близким человеком на земле, грела сердечко мальчика, не давая ему упасть, не давая заснуть на холодном льду реки Амур.

Вспоминая Японию, Коля представлял себе весенние сады с цветущими сакурами, где когда-то жил его отец и где он сам провёл первые годы жизни. Там, в тёплом климате, жизнь казалась иной – яркой, наполненной тихими радостями и заботой кормилицы, которая была для него почти как вторая мать. Эти воспоминания давали мальчику силу идти дальше, несмотря на холод и усталость.

Вот так он и шёл, шёл медленно, иногда останавливаясь на несколько минут. Когда стало светло, он увидел, что находится почти на середине реки. Ни правого, ни левого берега не было видно. Ближе к полудню стало теплее. А вскоре мальчик учуял запах костра. В голове его промелькнула мысль о лихих людях, которыми пугал его отчим, но мысль как пришла, так и ушла. Страха не было.

Встреча с китайцем

Костёр был как путеводная звезда. Коля шёл к нему и считал шаги – так было легче. На самом деле мальчик шёл уже на пределе сил. Его целью было место, где лёд плавно переходил в мерзлую землю, но буквально в пяти шагах от этого клочка мерзлой земли ноги перестали держать своего хозяина, и мальчик упал.

Когда Коля очнулся, он увидел, что лежит возле костра. Приподняв голову, он заметил китайца, который суетливо бегал от костра к огромному коробу, вероятно, заменяющему дорожную сумку, и обратно к костру. В большом котле на огне что-то булькало и источало резкий, неприятный запах.

Увидев, что мальчик пришёл в себя, китаец издал гортанный звук. Подойдя к Коле, он наклонился и оттянул веко над глазом Николеньки. Коля испуганно дернулся, а китаец удовлетворённо кивнул.

Погладив мальчика по голове, он придавил одной рукой веко левого глаза Коли, а другой смазал его мазью с резким запахом, похожим на то, что варилось в котле. Потом повторил процедуру с правым глазом. Николенька пытался открыть глаза, но китаец крепко держал веки, чтобы мальчик не навредил себе. Через несколько секунд он ослабил давление и отпустил веки.

Из глаз мальчика текли слёзы, а китаец подстелил себе коврик и сел рядом. Он говорил что-то себе под нос и промокал глаза мальчика удивительно белым и чистым полотенцем.

Он просидел около мальчика не меньше часа. Когда Коля заснул, китаец укрыл его ещё одним одеялом, а потом открыл крышку короба. Вокруг было тихо и пустынно. Мужчина расположил лагерь около берега реки, не желая углубляться в густую приморскую тайгу – место, где китайцы промышляли охотой и собирательством.

Приморская тайга того времени была суровой и непредсказуемой: густые леса, покрытые мхом и папоротниками, скрывали множество диких зверей – от лис и кабанов до редких амурских тигров. Китайские охотники, подобные этому мужчине, знали эти земли как свои пять пальцев. Они промышляли не только охотой, но и собиранием редких растений – женьшеня, корня которого ценность была выше золота. Эти корни добывали с особой осторожностью, ведь они росли в самых труднодоступных местах.

Китаец достал из короба корень женьшеня. Острым ножом, похожим на скальпель, он отрезал от корня тонкий кусочек – размером с лист бумаги – и опустил его в котёл с бульоном. Прежде чем спрятать корень обратно, он убедился, что мальчик спит.

Николенька горел в лихорадке три дня. Хождение в двадцатиградусный мороз почти раздетым не прошло для него даром. Но время шло, и однажды Коля понял, что озноба больше нет. За эти несколько дней китаец построил над местом, где лежал Коля, что-то вроде шалаша из веток и мха.

К счастью, дело шло к настоящей весне, и снег больше не выпадал. Встав на корточки, Николенька упёрся в низкий свод шалаша, а потом выполз наружу на свет божий. От света у него заболели глаза, и закружилась голова.

К счастью, китаец был недалеко – он подхватил почти потерявшего сознание мальчика и отвёл к костру.

Посадив Колю на бревно, он набрал из котла жидкость в пиалу и дал мальчику выпить. На вкус варево было приятным – смесью компота и супа с оттенками горечи, соли, сладости и кислинки. Попробовав напиток, мальчик вдруг ощутил зверский голод и дважды попросил добавки. Когда в очередной раз он протянул пустую пиалу, мужчина улыбнулся, но добавки больше не дал.

День быстро клонился к закату. Спать не хотелось, и Коля остался сидеть на бревне. Настало время думать о том, как жить дальше. К счастью, китаец сам решил за мальчика. Одна из его длинных кофт подошла Коле как раз. Одев мальчика, китаец решил, что тому не стоит без дела сидеть – мальчик вполне способен был выполнять несложную работу.

Короб, в котором китаец носил все свои вещи, прохудился. Надрав с дерева тонкие полоски коры, он показал Коле, как при помощи глины и коры подновить дно и бока короба.

Через два дня они двинулись в путь – в глубь таёжных просторов, где жизнь шла в тесной связи с природой, а китайские охотники и собиратели жили в гармонии с лесом, уважая его дары и опасности.

Коля не знал, куда лежит путь китайца, но его это не волновало. Он всецело доверял этому маленькому и смуглому мужчине, который спас его. Единственное, что доставляло неудобство, – это отсутствие возможности поговорить с китайцем. Мальчик соскучился по человеческой речи. Он пытался что-то понять из того словесного потока, который несся к нему из уст китайца, но у него ничего не получалось.

Прошло не меньше двух месяцев, прежде чем Коля начал понимать китайскую речь и даже стал что-то коротко отвечать своему спасителю.

Китаец был охотником и торговцем. С февраля по ноябрь он бродил по тайге, а потом на два-три месяца возвращался домой, в Китай. За месяц – полтора до встречи с Николенькой китаец продал русскому предпринимателю скот, который предварительно купил у корейцев на ярмарке в городишке, что стоял на реке Тумэнь. Город назывался Бян-Лян-Дзинчен.

Приморская тайга того времени была суровой и таинственной. Густые леса, покрытые мхом и папоротниками, скрывали в себе множество диких зверей – от лис и кабанов до редких амурских тигров. Китайцы, подобные этому мужчине, промышляли здесь охотой и собирательством, добывая ценные корни женьшеня, грибы и другие дары тайги. Они знали каждую тропинку, каждый укромный уголок, где можно было найти пропитание и укрытие. Для них тайга была не просто местом работы – это была часть жизни, тесно связанная с природой и её циклами.

Через год, когда китаец снова отправился на ярмарку, с ним вместе уже был Николенька. В тот день, когда Коле исполнилось тринадцать лет, никто не дарил ему подарков, и именинного пирога со свечами тоже не было. О том, что у него был день рождения, Коля вспомнил только через две недели. Вспомнил и тут же забыл – не до того было. Просто где-то на периферии сознания мальчик поставил галочку. Он постарался не забыть, что ему исполнилось 13 лет.

А потом пролетел ещё год, и ещё год.

Время летело с невероятной скоростью. Коля возмужал и окреп. Дни, когда китаец возвращался на родину в Китай, были отдыхом и для Коли. Обычно они договаривались о месте следующей встречи. Чаще всего Коля находил брошенные ветхие постройки в тайге – времянки, оставленные охотниками и искателями женьшеня. Если такой не находилось, Коля строил времянку сам, используя знания, полученные от китайца и опыт жизни в тайге.

В этом году Коле исполнилось пятнадцать лет. На этот раз он не забыл о своём дне рождении и ждал его с трепетом, сам не зная почему. День настал и прошёл, а Коля загрустил. Он вспомнил последний день рождения, который провёл с мамой.

В этом году китаец решил изменить время своего, так называемого, отпуска. Торговля шла так хорошо, что не было времени на отдых. Они добывали и продавали морскую капусту, червя морского – трепанга. За морскую капусту давали за пуд шестьдесят-семьдесят копеек серебром. А в этом году ещё выгодно продали грибы, растущие на дубовых стволах. В общем, год выдался урожайным во всех смыслах.

На все вырученные деньги китаец купил корень женьшеня и подарки для домочадцев. У Коли наличных денег не было – так договорились с самого начала. Китаец кормил, поил, одевал Колю, а это, как считал сам китаец, дорогого стоило.

Как считал китаец, так считал и Коля.

Между старым мужчиной и юношей почти не было противоречий.

У китайца было только два недостатка. Во-первых, он был очень недоверчив. Во-вторых, он был шаманом. Само по себе шаманство, конечно, не могло быть недостатком. Досаду в Коле вызывало то, каким образом китаец использовал свои способности.

Два раза в году наступало время, когда китаец пил странное снадобье и заедал его такими же странными грибами. Обычно это происходило в дни зимнего и летнего солнцестояния.

В эти дни Коля просто прятался или уходил подальше от места, где шаманил китаец. Рядом с ним в это время находиться было опасно.

Иногда, по зову шамана, к времянке приходили звери – словно духи леса сами приходили на поклон к своему проводнику. Иногда же он сам превращался в животное – в могучего медведя или грациозного тигра, обретая их силу и мудрость.

В те дни, когда шаман входил в транс и обретал звериную сущность, находиться рядом с ним было просто опасно. Его энергия становилась неуправляемой, а границы между миром людей и миром духов стирались.

Два раза в году Коля терпел этот ужас – зимнее и летнее солнцестояния, когда китаец устраивал свои «дни откровений». Но в прошлом году шаманский транс не ограничился двумя разами. По зову души, так сказать, китаец четыре раза устраивал для себя дни откровений – периоды, когда он погружался в состояние шаманских галлюцинаций и мистических переживаний. В этом году таких дней уже было пять.

Несколько раз китаец пытался приобщить и Колю к своим ритуалам, даже заставлял заучивать магические слова и обряды, но русская душа мальчика противилась всему сверхъестественному. Ему было трудно понять и принять этот мир духов и трансформаций.

После дней откровений у шамана начиналось настоящее похмелье – да, да, похмелье бывает и от странных грибов и снадобий. В эти периоды китаец не буйствовал, но его память и рассудок страдали. Перед началом ритуалов он обычно прятал свой короб с магическими принадлежностями так, чтобы никто, даже Коля, не мог его найти. После дней откровений, когда он долго не мог прийти в себя, отсутствие короба становилось поводом для подозрений. Шаман обвинял Колю в том, что тот коварно воспользовался его доверием и украл короб.

Так повторялось не раз и не два.

Память постепенно возвращалась к шаману, но происходило это очень медленно. Коля обижался на эти подозрения, но выхода не было – он боялся уйти и остаться одному. А ещё он был очень благодарным человеком, считая китайца своим благодетелем, что в какой-то степени было правдой, и не хотел ответить на добро злом.

Однако подозрительность шамана принимала болезненные формы. Последний день откровения был в декабре, и Коля едва пережил его.

В этот раз, как только китаец достал из короба склянку с розово-зелёной водичкой и коробку с грибами, Коля ушёл вглубь тайги. Он спрятался в гнезде для мёртвых – помосте, воздвигнутом высоко на дереве, где таёжный народ хоронил своих усопших. Помост был пуст, и мальчик спокойно провёл там несколько дней.

На исходе третьего дня, когда, по расчётам Николеньки, день откровения должен был завершиться, на него напал коршун. Сначала мальчик испугался, но потом понял, что в личине коршуна был китаец. Прежде чем Коля успел сообразить, что делать, коршун вырвал у него порядочный клок волос.

Спустившись на землю, Николенька заплакал – ему было больно, и было жалко китайца, который, казалось, двигался по пути саморазрушения. Вероятно, после грибов и дурманящей воды шаман начал искать короб. Не найдя ни короба, ни Коли, он снова решил, что его обокрали, и принял роковое решение «похмелиться» грибами. Это вновь привело его в транс, и результатом стал злобный коршун.

Такое происходило с китайцем впервые. Обычно хватало трёх дней, и с шаманскими делами было покончено до следующего раза. Возвратов в животное состояние за один сеанс не было – но всё бывает в первый раз.

Этот опыт стал для Коли тяжёлым уроком. Он понимал, что шаманство – не просто вера или традиция, а глубокая связь с духами тайги, с её силами и опасностями. И что жить рядом с таким человеком – значит постоянно балансировать между миром людей и миром духов, между реальностью и мистикой.

Китайца звали Чен, однако мальчик про себя называл его шаман Амба. Амбой таёжный народ называл тигра. А так как во время шаманских трансов китаец чаще всего вызывал тигра или сам обращался в тигра, то Коля и величал старого китайца именно этой кличкой.

Сейчас же Коля был в тайге один. Чен ушёл домой.

Обычно шаман, амба, никогда не извинялся перед Колей после своих выходок во время транса, но этот последний раз оставил в душе у Николеньки гнетущие воспоминания. Коля даже стал сторониться старого Чена.

Вероятно, китаец что-то понял, потому что перед уходом погладил Колю по голове и подарил один из своих корней женьшеня. Корень был совсем маленький и напоминал желто-коричневого человечка.

Китаец уже давно ушёл, а Коля всё ещё чувствовал прикосновение жилистой руки к своим волосам. Последний раз так прикасалась к его волосам мама.

Кстати, во время странствий по краю Коля вместе с китайцем забредал в город, где осталась его мама. Николенька с трепетом и тревогой шёл к родному дому, однако зря он таился – вместо дома было пепелище, сгорели также и соседние дома. Выгорел почти весь квартал. Так и получилось, что спрашивать о судьбе мамы Николеньке оказалось некого.

Один из домов на соседней улице был почти отремонтирован, но хозяин обновлённого дома ничего не знал о маме Коли – он купил этот участок под землю недавно. Чен был полон сочувствия и не торопил Колю, пока мальчик пытался найти следы мамы.

В конце концов сам Николенька принял решение уйти из города, который так и не стал ему родным после переезда из Японии.

На этот раз Коля приготовился к своему отпуску заранее. Чен оставил Коле продуктов, что-то мальчик добыл в тайге сам. Времянку Николенька соорудил так, чтобы она была близко к реке, но, чтобы лихие люди не смогли углядеть его жильё. Говоря о лихих людях, упоминаются, конечно, хунхузы – краснобородые солдаты.

Безусловно, мальчик-бродяга не мог быть добычей или серьёзным врагом для банды китайских мужчин. Но ненависть к любому европейцу была так сильна у хунхузов, что убивали они просто так, даже не преследуя наживы.

До 1840—50 годов русских в этом краю не было. Вся территория вокруг была диким краем, принадлежащим китайцам. После Айгуньского договора территория от Амура и дальше отошла русским.

Но официальный договор для китайских бандитов ничего не значил. За время скитаний вместе с Ченом Коля несколько раз видел издалека хунхузов, однако Чен не меньше Коли боялся лихих людей. Хунхузы грабили всех, кто попадался на пути. Своих соплеменников они грабили с не меньшим удовольствием, чем русских. Поэтому, услышав издалека родную речь, первым побуждением Чена всегда было спрятаться. Вообще Коля с Ченом всегда старались ходить дикими, нехожеными тропами. Чен рассуждал так: лучше потерять полдня, пробираясь по буреломам, чем потерять товар при встрече с бандитами, а то и жизнь.

Николенька немного одичал за три года странствий, иногда боялся, что забудет родную речь. Большее время года он проводил в тайге. И вот сейчас Коля с удовольствием расположился у костра, который он развёл так, чтобы никто посторонний его не увидел. Этому искусству его тоже научил Чен. Чен даже научил Колю, какое дерево подкладывать в огонь, чтобы запах костра не распространялся далеко и на этот запах не пришли незваные гости.

Коля предвкушал несколько месяцев отдыха, прежде чем Чен вернётся и жизнь покатится по наезженной колее. Коля не знал, что больше он старого китайца не увидит никогда. До конца жизни Николая мучили вопросы о том, что же произошло с его наставником. Ему казалось, что старый китаец просто бросил своего нерадивого ученика, но потом его бросало в пот от страха, что хунхузы убили Чена и отобрали всё, что было в коробе. Коля прождал Чена не два месяца, как договаривались, а все четыре.

Провизия кончалась, но Коля не хотел трогаться с места – он упорно верил, что китайца задержали неотложные дела и он вот-вот вернётся. Ещё два месяца Коля питался тем, что находил в тайге: ловил рыбу, ставил силки на птиц, искал съедобные коренья. Охотиться он боялся, хотя Чен оставил ему ружьё.

Когда минуло полгода, мальчик понял, что его друг и наставник больше не вернётся. Однажды утром Коля собрал котомку и отправился по тому пути, по которому полгода назад ушёл из тайги его старший друг – китаец Чен.

Эта неопределённость и страх перед хунхузами – жестокими и беспощадными разбойниками, которые не признавали никаких договоров и законов, – преследовали Колю. Хунхузы, как известно, были грозной силой в Приморской тайге, и их влияние распространялось далеко за пределы Владивостока и городских окраин. Они не щадили никого – ни своих, ни чужих, и их появление всегда означало опасность и хаос.

Коля понимал, что без Чена ему предстоит выживать в этом суровом мире самому, среди диких лесов и враждебных людей. Но в душе он хранил надежду и память о том, чему научил его шаман Амба – уважению к природе, осторожности и силе духа.

Глава вторая

Снова один. Судьбоносная встреча. Путь во Владивосток

Снова один

В августе в тайге было раздолье – можно было жить и радоваться каждому дню. Однако Николаю было не радостно. Подошло время делать выбор: либо капитально обустраиваться на зиму в тайге, либо отправляться в путь, пока дороги ещё твёрдые и сухие.

Коля выбрал второе. Выбор он сделал, но осуществление плана откладывал со дня на день. В нём всё ещё тлела маленькая искорка надежды, что Чен вернётся. Однако настал день, когда небеса опустились, и мелкая изморось стала напоминать, что впереди большая непогода.

Когда Коля выбрался из тайги на большой тракт, перед ним встал новый выбор – в какую сторону идти. Можно было податься в Хабаровку, где прошлым летом выгодно распродали товар, можно было идти к озеру Ханкай. От того места, где стоял сейчас Николенька, было рукой подать до этого озера.

Но Николеньку манил город Владивосток. За всё время странствий с Ченом он ни разу не был в этом городе. Зная желание мальчика увидеть Владивосток, Чен обещал, что они отправятся туда, когда будет большая ярмарка, но так и не выполнил своего обещания. Коля слышал об этом городе давно – о его оживлённых улицах, китайских лавках и людных кварталах, таких как Миллионка12.

Владивосток для Коли был символом нового начала, местом, где он мог найти ответы на свои вопросы и, возможно, встретить свою маму или узнать о её судьбе. Город манил его своей загадочностью и многонациональной жизнью, где переплетались судьбы русских, китайцев, корейцев и маньчжуров13.

Так, стоя на распутье, Николенька сделал шаг в сторону Владивостока – в город, который обещал новые испытания и надежды, но также и встречи с прошлым, от которого он не мог уйти.

«Особое совещание 25 мая 1870 г. по делам Приамурского края, между прочим, постановило: «Морские учреждения перенести из Николаевска во Владивосток, где назначить пребывание главному командиру. Степень власти этого должностного лица в морском отношении применить к власти главного командира портов Европейской России; в военном же и гражданском отношении к правам военного губернатора. Войска, находящиеся в местностях, подлежащих управлению главного командира, передать в ведение сего последнего, как в командном. При сем сообразить, не может ли быть организован из переданных таким образом команд особый морской батальон. Для надобностей порта и для удовлетворения требований в стратегическом отношении остров Русский, разделяемый от Владивостока проливом Босфор Восточный, передать из удельного в морское ведомство».

Н. Матвеев. «Краткий исторический очерк о Владивостоке»

Порт в Николаевске был перенесён во Владивосток ещё до того, как Коля с мамой переехали из Японии в Николаевск. Это произошло в 1870 году. Таким образом, Владивосток стал городом-соперником Николаевска.

До 1870 года Николаевск был столицей Приморской области. После переноса порта город стал постепенно приходить в упадок. Конечно, это происходило не сразу. До того, как Коля ушёл из дома, Николаевск ещё оставался большим, ярким и шумным городом. Улицы этого города Николенька знал как свои пять пальцев. Отчим заставлял Петю ходить по улицам и продавать пирожки. Даже когда пирожки были распроданы, отчим находил повод придраться, а уж что говорить о тех днях, когда пирожки не продавались до конца.

После переноса порта во Владивосток в Николаевске воцарилась мрачная атмосфера города, который когда-то процветал. Легко представить, как жители Николаевска отнеслись к инициативе переноса порта. В досужих разговорах, на кухнях и во дворах часто упоминали имя города-соперника – Владивостока – и не всегда в положительном ключе.

Николенька же, для которого Николаевск так и не стал родным городом, вслушивался в название неведомого Владивостока и представлял себе паруса, шум ветра, пиратов и зарытые клады. Он мечтал владеть Востоком вместе с этим пока незнакомым городом.

И вот сейчас Коля оказался на перепутье – он не знал, в какую сторону идти.

Судьбоносная встреча

Не успел Коля пройти и десяти шагов по тракту, как увидел, что на него несётся лошадь. Лошадь тащила за собой возок, который болтался из стороны в сторону. Кучер был без сознания, а из возка выглядывали два испуганных лица – молодой женщины и мальчика. Не осознавая того, что делает, Коля кинулся к лошади и повис на уздечке. Он изо всех сил пытался затормозить бег лошади. Животное было вся в мыле, что-то напугало её так, что она уже много километров неслась, не разбирая дороги.

Николенька чувствовал, что не может сдержать лошадь, понимал, что ещё немного – и возок опрокинется. Пострадают все, в том числе и он. И вдруг Коля внутри себя услышал магические слова, которые часто говорил строптивым животным его наставник, китаец Чен. Не раздумывая долго, мальчик закричал эти слова.

Показалось ему или это было на самом деле, но лошадь чуть снизила бег.

Воодушевлённый успехом, Коля, теперь уже гораздо спокойнее, повторил заветные слова, а потом ещё раз и ещё раз. Старый китаец был бы горд за своего ученика. Наука, которая не давалась Коле во время обучения с Ченом, в самый критический момент вдруг пригодилась.

Лошадь снизила бег, а потом совсем остановилась. Женщина и мальчик выбрались из возка, кучер так и сидел с опущенной на грудь головой.

Подойдя к кучеру, Коля понял, что мужчина мёртв. Лошади боятся мёртвых людей, вероятно, внезапная смерть кучера и напугала лошадь.

Женщина была женой командира части, который квартировался в Турьем Роге на озере Ханкай, мальчик – его сыном. Они ехали навестить сестру матери, которая жила в нескольких километрах от Турьего Рога. Кучер ни на что не жаловался, лишь потирал виски, и отказался от еды, когда мама мальчика, Анна, предложила остановиться и перекусить где-нибудь на полянке.