Книга Пыли. Прекрасная дикарка

– Малкольм, сэр. Малкольм Полстед.

– Очень хорошо, Малкольм. Можешь идти.

– Спасибо, сэр, – сказал мальчик, стараясь, чтобы его голос не дрожал.

Его собеседник окинул взглядом зал и повысил голос. Стоило ему заговорить, все разговоры тут же стихли, словно остальные гости только этого и ждали.

– Вы все слышали, о чем я сейчас спрашивал юного Малкольма. Мы ищем одного человека. Сейчас мы повесим его портрет на стену возле стойки, чтобы вы могли его рассмотреть. Если кто-то из вас что-нибудь о нем знает, свяжитесь со мной. Мое имя и адрес тоже указаны на листовке. Запомните и хорошенько обдумайте мои слова. Это важно, и вы все это должны понимать. Если кто-то захочет побеседовать об этом человеке после того, как посмотрит на картинку, не стесняйтесь – я буду сидеть здесь.

Его спутник взял листовку и приколол к пробочной доске, где вывешивали объявления о танцах, распродажах, собраниях для игры в вист и тому подобном. Чтобы освободить место для своего листка, он сорвал парочку других, даже не взглянув на них.

– Эй, – сказал стоящий рядом мужчина, и его деймон-пес ощетинился. – Повесь-ка обратно, что снял.

Человек из ДСК повернулся и посмотрел на него. Деймон-ворона у него на плече раскрыла крылья и негромко каркнула.

– Что ты сказал? – спросил тот из двоих, что остался у камина.

– Я твоему приятелю сказал, пускай повесит обратно, что снял. Это наша доска объявлений, не ваша.

Малкольм подался назад, к стене. Говорившего звали Джордж Боутрайт. Это был краснолицый и вспыльчивый лодочник, которого сам мистер Полстед уже раз десять вышвыривал из «Форели», – но человек он было честный, и не сказал Малкольму ни одного грубого слова.

В баре воцарилась тишина, глубокая как омут. Даже в других залах посетители поняли, что творится неладное, и подошли к дверям поглазеть.

– Тише ты, Джордж… – пробормотал мистер Полстед.

Тот, что у камина, хлебнул своего брендвейна, потом поднял глаза на Малкольма.

– Малкольм, как зовут этого человека?

Не успел тот раскрыть рот, как за него громко и грубо ответил сам Боутрайт.

– Джорджем Боутрайтом я прозываюсь. И мальца ты сюда не приплетай, так только трусы делают.

– Джордж… – начал было мистер Полстед.

– Нет, Редж. Я уж как-нибудь сам за себя, – оборвал его тот. – А еще я вот что сделаю – раз уж твой кисломордый друг меня не расслышал.

Он протянул руку, сорвал листовку, смял и швырнул в огонь. Потом встал посреди зала, слегка покачиваясь и с вызовом глядя на главного из двоих церковников. Малкольм не сводил с него восхищенных глаз.

Лисица-деймон поднялась. Грациозно выйдя из-под стола, она встопорщила хвост щеткой, вытянула нос по струнке и посмотрела Сэйди, деймону Боутрайта, прямо в глаза.

Сэйди была гораздо крупнее – крепко сбитая дворняга, помесь стаффордширского терьера, немецкой овчарки и волка (насколько мог судить Малкольм). И сейчас ее явно тянуло в драку. Ощетинившись, оскалив клыки, неторопливо хлеща хвостом по бокам, она стояла у колена хозяина, из ее горла доносился глухой, похожий на отзвук дальнего грома, рык.

Аста поскорее юркнула Малкольму за пазуху. Драки между взрослыми деймонами случались, но никогда еще мистер Полстед не дозволял подобного в стенах трактира.

– Джордж, тебе лучше уйти, – распорядился он. – Давай, проваливай! Вернешься, когда протрезвеешь.

Боутрайт нетвердо повернулся к нему, и Малкольм с огорчением увидел, что лодочник и правда слегка пьян: он даже покачнулся и вынужден был сделать шаг, чтобы устоять на ногах. И заметил это не только Малкольм. Однако шатало его не спиртное, а страх – страх его деймона.

Что-то перепугало собаку, и теперь эта могучая сука, чьи зубы смыкались на загривке не одного деймона, тряслась и скулила, глядя на медленно приближающуюся лису, – а потом и вовсе упала на пол и перевернулась на спину. Боутрайт и сам съежился, пытаясь удержать деймона и уберечь его от смертоносных белых зубов лисицы.

Человек из ДСК тихо назвал имя. Лиса замерла на мгновение, потом сделала шаг назад. Собака Боутрайта так и валялась, скорчившись, на полу и тряслась. Выражение лица самого Джорджа было жалким. Малкольм отвел глаза, не желая быть свидетелем его позора.

А щеголиха-лиса аккуратно потрусила назад и улеглась под столом.

– Джордж Боутрайт, выйдите и ждите снаружи, – приказал человек из ДСК, и голос его прозвучал так повелительно, что никому и в голову не пришло, что Боутрайт может ослушаться.

Гладя и чуть не на руках неся своего сжавшегося от страха деймона – собака клацнула зубами и прокусила дрожащую руку Боутрайта, – он проковылял к дверям и вышел в ночную темень.

Второй гость вытащил из портфеля другое объявление и приколол к доске. Потом оба не торопясь допили напитки, взяли плащи и вышли вон, туда, где их должен был ждать смиренный арестант.

Никто не сказал ни слова.

Глава 3. Лира

Как вскоре оказалось, Джордж Боутрайт все-таки не стал дожидаться, пока люди из ДСК выйдут и заберут его. Он просто исчез – должно быть, пустился в бега. «Вот и славно», – подумал Малкольм, но никто не обсуждал вслух, что же случилось с лодочником. Так уж было принято во всем, что касалось ДСК: ни о чем не спрашивать, а еще лучше – даже не задумываться.

На несколько дней в «Форели» стало тише обычного. Малкольм ходил в школу, делал уроки, разносил заказы в трактире и снова и снова перечитывал секретную записку из желудя. На сердце у него было тягостно: атмосфера подозрений и страха никак не желала рассеиваться, и это было очень странно. Ведь мир, к которому Малкольм привык, был таким местом, где все вокруг интересно и весело.

Еще очень странным было то, что люди из ДСК интересовались другом лорда-канцлера (этот самый друг и спросил тогда Малкольма о младенце). А между тем забота о судьбах младенцев вряд ли входила в круг обязанностей ДСК. Вот желуди с секретными записками – это да, совсем другое дело, но про желудь они почему-то расспрашивать не стали. В общем, все было очень загадочно.

Несколько дней подряд Малкольм плавал к дубу в надежде застать кого-нибудь еще, кто придет за желудем или принесет новое тайное послание. Заодно можно было посмотреть на уток-поганок – и если бы кто-то вдруг спросил, чем его так заинтересовал этот ничем не примечательный участок канала, у Малкольма было оправдание. Еще он подолгу околачивался в лавке судовых товаров: очень уж удобное это было место для наблюдений за пьяццей. Люди так и сновали через площадь, а кое-кто заглядывал в кафе напротив, выпить кофе. В лавке торговали всем, что имело хоть какое-то отношение к лодкам, и красная краска тоже нашлась. Малкольм купил маленькую жестянку краски и кисточку в придачу, но уходить не спешил. Женщина за прилавком вскоре сообразила, что краской дело не ограничится.

– Что тебе еще нужно, Малкольм? – спросила она. Звали ее миссис Карпентер, и Малкольма она знала еще с тех пор, как ему разрешили плавать на лодке одному.

– Хлопковый шпагат, – ответил мальчик.

– Я тебе вчера показала, что у нас есть.

– Да, но, может, где-то завалялся другой моточек…

– А что не так с тем шпагатом, который я тебе показывала?

– Тонковат. Хочу сделать фалинь, а для него нужен шпагат потолще.

– Можешь сложить этот вдвое.

– А ведь и правда… Да, наверное, можно и так.

– Ну так сколько тебе нужно?

– Где-то четыре фатома[11].

– Одинарного или двойного?

– А, ну да. Восемь фатомов. Если сложу вдвое, этого должно хватить.

– Надо полагать, – кивнула миссис Карпентер и, отмерив восемь фатомов, щелкнула ножницами.

По счастью, в жестяном морже у Малкольма денег скопилось изрядно. Забрав шпагат, аккуратно уложенный в большой бумажный пакет, он вернулся к прерванному наблюдению, которое вел вот уже четверть часа, – подошел к окну и принялся поглядывать то вправо, то влево.

– Это, конечно, не мое дело, – не сдержалась миссис Карпентер, и ее деймон-селезень тихонько курлыкнул в знак согласия, – но все-таки, что это ты приклеился к окну? Все стоишь да смотришь, да уже не первый день. Ждешь кого-нибудь? А его все нет да нет?

– Нет! Никого я не жду. Просто…

«Если уж миссис Карпентер нельзя верить, то кому тогда вообще можно?» – подумал он и решился.

– На самом деле я кое-кого ищу. Человека в сером пальто и шляпе. Я заметил на днях, как он кое-что уронил, а мы нашли эту штуку, и я хочу ее вернуть этому человеку. Но я его с тех пор так и не видел.

– И это все, что ты можешь о нем сказать? Серое пальто и шляпа? А сколько ему лет?

– Я его толком не разглядел. Лет – ну, примерно как моему папе. И довольно худой.

– А где он потерял эту вещь? Возле канала?

– Да. Там, у тропы, есть одно дерево… Ну, неважно.

– А это случайно не он?

Миссис Карпентер достала из-под прилавка свежий номер «Оксфорд Таймс», пролистала до нужной страницы и показала Малкольму заметку с фотограммой.

– Да, похоже, что он… А что с ним… Что?! Он утонул?

– Его выловили из канала. Пишут, оступился и упал в воду. Дожди-то уж который день идут, а тропинка вся заросла – никто за ней не следит, как положено. Так что он не первый, многие там падают. Одним словом, что бы он ни потерял, ему уже ничего не вернешь.

Малкольм не слушал ее – он жадно пожирал глазами заметку. Человека звали Роберт Лакхерст, он был профессором из колледжа Магдалины, историком. Жены у него не было, но остались мать и брат. Как полагается в подобных случаях, дело расследуют, но никаких признаков насильственной смерти при осмотре тела не обнаружили.

– А что он потерял? – полюбопытствовала миссис Карпентер.

– Да просто такую маленькую штучку. Что-то вроде украшения. – Малкольм ухитрился произнести это ровным голосом, хотя сердце у него в груди так и подпрыгивало. – Он ее подбрасывал и ловил, пока шел вдоль берега. А потом уронил и стал шарить в траве, но тут припустил дождь, и он бросил искать и ушел.

– А ты что там делал?

– Смотрел на хохлатых уток. Вряд ли он меня заметил. Но когда он ушел, я решил сам поискать эту штуку, и она нашлась, так что я с тех пор пытался его разыскать, чтобы отдать. Но теперь уже не получится.

– А когда именно ты его видел? Случайно не в прошлые выходные?

– Надо подумать… – И Малкольм глубоко задумался. Он снова бросил взгляд на газетную заметку – не сказано ли там, когда нашли тело? «Оксфорд Таймс» выходила раз в неделю, так что запросто могло пройти уже дней пять или шесть. Подсчитав дни, Малкольм вздрогнул: по всему выходило, что тело Лакхерста нашли на следующий день после того, как люди из ДСК его схватили.

Но ведь не могли же они его просто убить? Или могли?

– Нет, за несколько дней до того, – соврал он, постаравшись не допустить в голос ни намека на сомнения. – Не думаю, что тут есть какая-то связь. По этой тропинке люди все время ходят. Может, он и сам каждый день там ходил – ну, упражнялся или что-нибудь такое. И, по-моему, он не особо расстроился, что потерял эту штуку. Если бы она была ему так уж нужна, он бы еще поискал, а не ушел бы, как только начался дождь.

– Ну ладно, – вздохнула миссис Карпентер. – Не повезло бедняге. Но, может, хоть теперь кто-то займется этой тропинкой и приведет ее в порядок.

Тут в лавку вошел другой покупатель, и миссис Карпентер занялась им. А Малкольм сразу же пожалел, что рассказал ей о мистере Лакхерсте и о своей находке: будь у него побольше ума, он бы сообразил притвориться, что просто ждет приятеля. Но, с другой стороны, тогда она бы не показала ему заметку в газете. До чего же все это сложно!

– До свидания, миссис Карпентер, – пробормотал он, направляясь к двери. Хозяйка лавки лишь рассеянно махнула рукой: ее внимание уже было приковано к новому покупателю.

– Надо было попросить ее ничего никому не рассказывать, – сказал Малкольм, разворачивая каноэ.

– Тогда бы она решила, что это все неспроста, и нарочно бы запомнила, – возразила Аста. – Здорово ты ей наврал.

– Я и не знал, что так умею. Но все-таки лучше бы это делать как можно реже.

– И каждый раз хорошенько запоминать, что мы кому сказали.

– Ну вот, опять дождь…

Малкольм неторопливо греб вверх по каналу. Аста уселась ему на плечо, поближе к уху, как обычно делала, когда нужно было пошептаться.

– Выходит, они его убили? – спросила она.

– Если только он сам не убился…

– А, может, это все-таки был несчастный случай?

– Что-то не верится. Ты же видела, как они его схватили.

– Да, и как они обошлись с мистером Боутрайтом… Они всё могут! И пытать, и убить – что угодно. Точно тебе говорю!

– И что же тогда значит эта записка в желуде?

К записке они возвращались снова и снова. Малкольм даже переписал ее собственной рукой, чтобы можно было спокойно перечитывать, не разворачивая лишний раз тонкую бумажку, но яснее от этого не стало. Кто-то кого-то просил что-то выяснить насчет каких-то измерений – вот и все, что он понял. И все это имело отношение к некой Пыли, с большой буквы, то есть не простой пыли, а какой-то особенной.

– А может, нам пойти в колледж Магдалены и расспросить ученых…

– О чем?

– Ну, провести расследование, как детективы. Выяснить, чем он занимался…

– Он был гисториком. Так в газете сказано.

– Историком, – поправила Аста. – Может, стоило бы разузнать, над чем он еще работал. С кем дружил. Поговорить с его студентами, если удастся. Выяснить, вернулся ли он в колледж тем вечером, после того как его схватили, – или мы с тобой были последними, кто видел его живым. Ну и все в таком духе.

– Они нам ничего не скажут, даже если знают. Мы с тобой на детективов не похожи. С какой стати им что-то рассказывать обычному школьнику? И, потом, это опасно.

– Люди из ДСК…

– Вот именно. Если до них дойдут слухи, что мы о нем расспрашиваем, они наверняка что-то заподозрят. Придут, обыщут «Форель», найдут желудь – и тут-то мы угодим в настоящую беду.

– Некоторые студенты приходят в «Форель» в колледжских шарфах. Если бы выяснить, какого цвета шарфы у студентов Магдалины…

– А вот это отличная мысль! Можно будет с ними поболтать, и если мы спросим о чем-то таком, им и в голову не придет, будто мы что-то вынюхиваем.

Дождь между тем полил еще сильнее, и Малкольм уже с трудом различал, куда грести. Аста превратилась в сову и села на носу каноэ. Промокнуть она не боялась: однажды она попыталась превратиться в какое-нибудь небывалое существо, и хотя ничего из этого не вышло, один полезный фокус Аста освоила. Теперь она могла принять вид одного животного, добавив к нему что-нибудь от другого, – например, как сейчас, стать совой с утиными перьями. Правда, так она делала лишь тогда, когда ее никто не видел, кроме Малкольма. Полагаясь на ее огромные зоркие глаза, Малкольм греб изо всех сил. Правда, время от времени вода в лодке поднималась до лодыжек, и приходилось останавливаться, чтобы ее вычерпать. Домой он добрался мокрым до нитки – в отличие от Асты, которая только встряхнулась и мигом обсохла.

– Где пропадал? – спросила мать, строго, но не сердито.

– Смотрел на сову. Что на ужин?

– Стейк и пирог с почками. Вымой руки. Нет, ты только посмотри на себя! С тебя ручьями течет! Когда поешь, переоденься в сухое. И не бросай мокрую одежду на пол!

Малкольм ополоснул руки под кухонным краном и для виду обтер их чайным полотенцем.

– Мистера Боутрайта нашли? – спросил он.

– Нет, а что?

– В баре все говорили о чем-то интересном. Я толком не расслышал, но что-то точно случилось.

– К нам сегодня заходил один известный человек. Ты бы его застал, если бы не застрял там со своими дурацкими совами.

– А кто это был? – полюбопытствовал Малкольм, накладывая себе картофельное пюре.

– Лорд Азриэл, знаменитый путешественник.

– А-а, – пробормотал Малкольм. Он впервые слышал это имя. – И где он путешествовал?

– Говорят, в основном в Арктике. Но не в этом дело. Ты помнишь, о чем спрашивал лорд-канцлер?

– А, насчет младенца? Не привозили ли сестрам в монастырь младенца?

– Именно. Оказывается, это ребенок лорда Азриэла. Внебрачная дочь. Совсем еще малышка.

– Он что, сам об этом сказал?

– Нет, конечно! Он что, по-твоему, стал бы болтать в баре о таких вещах?

– Не знаю. Наверное, нет. А откуда же тогда ты…

– Да просто сложила два и два! Сначала этот лорд Азриэл убивает мистера Колтера, политика, – месяц назад об этом писали в газетах.

– Но если он кого-то убил, почему его не…

– Ешь, ешь свой пирог, не отвлекайся. Его не посадили в тюрьму, потому что это был вопрос чести. Жена мистера Колтера родила ребенка, да вот только не от него, а от лорда Азриэла. И мистер Колтер нагрянул в поместье лорда Азриэла, вломился в дом и стал кричать, что убьет его. Они сразились, лорд Азриэл победил, и тут оказалось, что по закону человек имеет право защищаться сам и защищать своих родных, – то есть, этого ребенка тоже, потому что она – его дочь. Вот потому-то его и не посадили в тюрьму, и не повесили, а только оштрафовали. Правда, штраф назначили такой большой, что лорд Азриэл лишился почти всего, что имел. Да что ты застыл? Ешь свой пирог, бога ради!

Завороженный ее рассказом, Малкольм и впрямь почти забыл о пироге. Он ковырнул еду вилкой и снова уставился на мать:

– Но откуда ты знаешь, что он привез младенца сюда, нашим монахиням?

– Ну, точно я ничего не знаю, но как же иначе? Вот увидишь сестру Фенеллу в следующий раз – спроси ее сам. И что это ты заладил – «младенец», «младенец»? Хотя, конечно, девочка еще совсем маленькая. Сейчас ей должно быть… по-моему, месяцев шесть. Ну, может, чуть больше.

– А почему она не осталась с матерью?

– Господи, ну откуда же мне знать? Говорят, мать ее и знать не желает, но, возможно, это просто сплетни.

– Но если сестры никогда не ухаживали за маленькими детьми, как они с ней справятся?

– Не волнуйся, они найдут, у кого спросить совета. Давай сюда тарелку. Теперь можешь положить себе ревеня с заварным кремом.

Как только выдался случай – а выдался он через три дня, – Малкольм поспешил в монастырь, чтобы разузнать побольше о дочке знаменитого путешественника. Первым пунктом в его мысленном списке значилась сестра Фенелла. Под шум дождя, неутомимо барабанившего в окна, мальчик и пожилая монахиня сидели за кухонным столом, замешивая тесто для хлеба. После того как Малкольм вымыл руки в третий раз, а на вид они остались такими же, как были, сестра Фенелла прекратила гонять его к крану, но все-таки, не сдержавшись, воскликнула:

– Да что же это такое у тебя под ногтями?

– Смола. Я чинил свое каноэ.

– Ну, если только смола… говорят, она даже полезная, – с сомнением сказала монахиня.

– Из дегтя даже мыло делают, – заметил Малкольм.

– И то правда. Хотя оно, по-моему, другого цвета. Ну да ладно, будем считать, что руки у тебя чистые. Можешь месить.

Некоторое время Малкольм трудился молча, но вскоре решил, что уже можно спрашивать.

– А правда, что говорят насчет ребенка лорда Азриэла?

– Хм-м… А что именно ты слышал?

– Что вы присматриваете за его ребенком, потому что он убил человека и суд отобрал у него все деньги. Наверное, поэтому лорд-канцлер и приезжал к нам в «Форель». Так это правда?

– Да. Нам привезли малышку.

– А как ее зовут?

– Лира. Не понимаю, почему ее не назвали в честь какой-нибудь доброй святой…

– И она будет у вас жить, пока не вырастет?

– Ох, не знаю, Малкольм. Ну-ка давай, подналяг! Покажи этому тесту, кто в доме хозяин!

– А лорда Азриэла вы видели?

– Нет. Я хотела подглядеть из коридора, но сестра Бенедикта закрыла дверь так плотно, что и щелочки не осталось.

– Значит, это ей поручили смотреть за девочкой?

– Ну, по крайней мере, с лордом Азриэлем говорила именно она.

– А кто ухаживает за ребенком? Кормит и все такое?

– Мы все, Малкольм.

– А откуда вы знаете, как это все делается? Ведь вы все…

– …незамужние дамы? Ты это имеешь в виду?

– Ну, просто монахини такими вещами обычно не занимаются.

– Ты себе не представляешь, сколько всего мы знаем, – возразила сестра Фенелла, и ее деймон, старенькая белка, рассмеялся, а вслед за ним и Аста, и сам Малкольм. – Только вот что, Малкольм… Об этом ребенке никому нельзя рассказывать. То, что она здесь, большой секрет. Заруби себе на носу: никому ни слова!

– Многие и так уже знают. Мама и папа точно, и в баре об этом говорят.

– О господи! Ну ладно, может, это не так уж и страшно. Но все равно лучше держать язык за зубами. Может, все еще обойдется.

– А к вам на днях не приходили люди из ДСК? Ну, знаете, Дисци…

– Дисциплинарный Суд Консистории? Боже упаси. Что мы могли такого натворить, чтобы они к нам пожаловали?

– Не знаю. Ничего, наверное. Просто к нам в «Форель» на днях приходили двое и всех напугали. Спрашивали о человеке, который у нас ужинал вместе с лордом-канцлером. А мистер Боутрайт с ними повздорил, и они хотели арестовать его, но он исчез. Наверное, сбежал и живет теперь в лесу.

– Господи боже мой! Джордж Боутрайт, браконьер?

– Так вы его знаете?

– Еще бы. И у него теперь неприятности с… О господи, господи!

– Сестра Фенелла, может, вы знаете… Чем все-таки занимается этот ДСК?

– Полагаю, трудится во славу Божию, – ответила монахиня. – Но все это слишком сложно. Нам не понять.

– Ну так они сюда приходили?

– Даже если бы и приходили, я бы ничего не узнала. Я-то им ни к чему. Они пошли бы сразу к сестре Бенедикте, а уж она оставила бы все при себе, чтобы никого не пугать. У нее храброе сердце.

– Просто интересно, есть ли им какое-то дело до этого ребенка.

– Не знаю и знать не желаю. Все уже, хватит месить, давай сюда тесто.

Сестра Фенелла с силой шлепнула ком теста на каменную доску. Все эти расспросы явно ее расстроили, и Малкольм пожалел, что вообще завел разговор о ДСК.

Впрочем, когда он спросил, нельзя ли посмотреть на Лиру, монахиня возражать не стала. Малышка спала в монастырской гостиной – там, где обычно принимали посетителей. Сестра Фенелла сказала, что взглянуть на нее можно, только очень тихо.

Малкольм на цыпочках вошел вслед за монахиней в комнату – холодную, пропахшую мебельным лаком и уныло-серую в скудном свете, пробивавшемся сквозь пелену дождя. Посреди комнаты стояла дубовая колыбель, на вид очень тяжелая, а в колыбели спала крошечная девочка.

Малкольм никогда не видел маленьких детей так близко и поначалу даже глазам своим не поверил: она настоящая! Конечно, сказать вслух это прозвучало бы очень глупо, так что он придержал язык, но первое впечатление никуда не делось: раньше ему и в голову не приходило, что такое маленькое существо может оказаться настолько совершенным. Само совершенство, как тот деревянный желудь! Деймон Лиры, крошечный птенец какой-то птички, вроде ласточки, спал рядом с ней. Но как только Аста подлетела к нему, тоже превратившись в ласточку, и присела на край колыбели, птенец тут же проснулся и широко разинул желтый клюв, словно выпрашивая угощение. Малкольм не сдержал смеха. Малышка, разбуженная звуками, открыла глаза, увидела, как он смеется, и тоже засмеялась. Аста между тем разыграла пантомиму, притворившись, будто ловит мошку и заталкивает ее крохотному деймону в клювик. Птенец сделал вид, что глотает, и довольно кивнул. Малкольм рассмеялся еще громче, а Лира так разошлась, что начала икать. И это было тоже очень смешно, потому что стоило ей икнуть, как деймон-птенец подпрыгивал.

– Ну-ну-ну, тише, тише. – Сестра Фенелла наклонилась и взяла ее на руки, но личико Лиры тут же сморщилось, словно от боли и ужаса. Не понимая, куда подевался ее деймон, малышка замахала ручками и забилась в руках монахини, так что та едва ее не уронила. Но Аста тут же пришла на помощь: подхватив клювом птенца, она взлетела и усадила его девочке на грудь. Птенец тотчас превратился в крохотного тигренка, зашипел и оскалился. Зато Лира мгновенно успокоилась у сестры Фенеллы на руках, поглядывая вокруг с царственным благодушием.

Малкольм был очарован. В этой малышке все было идеально, и он не мог оторвать от нее восхищенных глаз.

– Уложим-ка мы тебя обратно, солнышко, – промолвила сестра Фенелла. – Зря тебя разбудили, да, милая?

Она уложила малышку в колыбель и подоткнула одеяльце – очень осторожно, чтобы случайно не задеть рукой ее деймона. Малкольм подумал, что запрет на прикосновение к чужому деймону, должно быть, распространяется даже на таких маленьких детей. Впрочем, если бы и нет, он и помыслить не мог о том, чтобы причинить этой чудесной малышке какое-то огорчение. Он провел рядом с ней лишь несколько минут, но уже твердо знал, что будет служить ей всю свою жизнь.

Глава 4. Уппсала

В Швеции, в удобном кабинете Уппсальского университета сидели за разговором трое. Ливень хлестал в оконные стекла; ветер то и дело загонял клубы дыма вниз по трубе и тревожил огонь в чугунной жаровне.