Возрождение

Она вошла. Он спросил, что случилось.

– Произошла страшная авария, – сказала она.

Выражение участия на его лице сменилось тревогой.

– Дик или кто-то из детей? Вы хотите, чтобы я поехал с вами? Садитесь, Лора, на вас лица нет!

– С моими все в порядке, – сказала она. – Это… Чарлз, это Пэтси. И Морри.

Он аккуратно положил большую книгу на стол в гостиной. Думаю, именно тогда мама увидела название, и меня не удивляет, что она его запомнила: в подобных случаях люди замечают и запоминают все. Я знаю это по личному опыту. К сожалению.

– Насколько серьезно они пострадали? – спросил он и добавил, не дав ей ответить: – Они в больнице Святого Стиви? Наверняка там, она ближе всего. Вы можете отвезти меня туда на своей машине?

Больница Святого Стефана находилась в Касл-Роке, но их, конечно, отвезли не туда.

– Чарлз, вы должны проявить мужество.

Преподобный взял ее за плечи – осторожно, как сказала она, и не больно, но когда он наклонился и заглянул ей в лицо, его глаза пылали.

– Что с ними, Лора? Что с ними?

Мама заплакала.

– Они погибли, Чарлз. Мне так жаль.

Он отпустил ее, уронив руки.

– Этого не может быть, – произнес он голосом человека, который не сомневается в своей правоте.

– Мне надо было приехать на машине, – сказала мама. – Да, надо было. Но я не подумала и просто пришла.

– Этого не может быть, – снова повторил он, потом отвернулся и прислонился лбом к стене. – Нет! – Он ударился лбом о стену с такой силой, что висевшая рядом картина Иисуса с ягненком на руках задрожала. – Нет! – Снова ударился о стену, и на этот раз картина сорвалась с крючка и упала.

Мама взяла его за руку, вялую и безжизненную.

– Чарлз, не надо, – сказала она и добавила, будто обращалась к одному из своих детей: – Не надо, милый.

– Нет. – Он снова стукнулся головой. – Нет! – И еще раз: – Нет!

На этот раз она взяла его за обе руки и оттащила от стены.

– Перестаньте! Прекратите немедленно!

Он ошеломленно уставился на нее. На его лбу проступило ярко-красное пятно.

– Этот взгляд, – рассказывала она мне много лет спустя, умирая. – Я не могла его вынести, но должна была. Такие вещи надо доводить до конца.

– Пойдемте со мной к нам, – сказала она. – У Дика есть виски, и я налью вам стаканчик, потому что вам это нужно, а у вас, я уверена, его нет…

Он засмеялся. И его смех звучал жутко.

– …а потом я отвезу вас в Гейтс-Фоллз. Они у Пибоди.

– У Пибоди?

Она подождала, пока он осознает смысл ее слов. Он не хуже ее знал, чем занимались в заведении Пибоди. К тому времени преподобный Джейкобс много раз совершал богослужение на похоронах.

– Пэтси не могла умереть, – произнес он терпеливым, наставительным тоном. – Сегодня среда, а среда – день принца Спагетти, как говорит Морри.

– Пойдемте со мной, Чарлз. – Мама взяла его за руку и вывела во двор, залитый великолепным осенним солнцем. В то утро он проснулся рядом с женой и позавтракал, глядя на сына. Они болтали о всяких пустяках, как обычно делают люди по утрам. Мы не знаем, что ждет нас впереди. Любой день может оказаться последним, и знать об этом никому из нас не суждено.

Когда они добрались до шоссе – залитого солнцем, безмолвного и, как почти всегда, пустынного, – он наклонил голову, прислушиваясь к звуку сирен со стороны Сируа-хилл. Над горизонтом поднимался дым. Преподобный посмотрел на маму.

– Морри тоже? Вы уверены?

– Пойдемте, Чарли. – «Я назвала его так единственный раз в жизни», – призналась она мне. – Пойдемте, мы стоим на дороге.

Они направились в Гейтс-Фоллз на нашем стареньком «форде»-универсале, через Касл-Рок. Это был крюк миль в двадцать, но к тому времени мама сумела взять себя в руки и восстановила способность мыслить ясно. Она не собиралась проезжать через место аварии, каким бы длинным ни оказался объезд.

Похоронное бюро Пибоди находилось на Гранд-стрит. Серый «кадиллак»-катафалк уже стоял на подъездной дорожке, а несколько автомобилей припарковались на обочине. Среди них были массивный «бьюик» Реджи Келтона и грузовой автофургон с надписью «МОРТОН ФЬЮЭЛ ОЙЛ», увидев который мама испытала огромное облегчение.

Отец и мистер Келтон вышли из здания, когда мама вела преподобного Джейкобса по дорожке. К тому времени он притих и напоминал послушного ребенка. Он разглядывал листву, рассказывала мама, будто пытался оценить, когда осенние краски заиграют во всей красе.

Папа обнял Джейкобса, но тот никак не отреагировал и продолжал стоять, сжав руки в кулаки и разглядывая деревья.

– Чарли, я очень сожалею о вашей потере, – пророкотал Келтон. – Мы все сожалеем.

Они проводили его в фойе, наполненное приторным ароматом цветов. Из висевших под потолком динамиков звучала тихая, как шепот, и почему-то зловещая органная музыка. Майра Харрингтон – в Западном Харлоу все называли ее Сплетницей – уже была там. Наверное, она подслушала разговор по общей телефонной линии, когда Дорин звонила маме. Подслушивание являлось ее хобби. Она тяжело подняла свою тушу с дивана в фойе и притянула преподобного Джейкобса к своей огромной груди.

– Ваша милая женушка и такой чудесный мальчуган! – завыла она высоким, мяукающим голосом. Мама взглянула на папу, и оба поморщились. – Они сейчас на небесах! Вот в чем утешение! Спасенные кровью Агнца, они обрели вечный покой в Царствии Божием! – По щекам Сплетницы потекли обильные слезы, оставляя следы на толстом слое розовой пудры.

Преподобный Джейкобс не отверг ее объятий и выслушал излияния скорби. Через минуту или две («Я уже начала думать, что она не остановится, пока не задушит его своими огромными грудями», – сказала мне мать) он отстранился, несильно, но решительно оттолкнув Майру. Затем он повернулся к отцу и мистеру Келтону и сказал:

– Я хочу увидеть их прямо сейчас.

– Нет, Чарли, – возразил мистер Келтон. – Надо немного подождать. Пока Мистер Пибоди не приведет их в по…

Джейкобс прошел через комнату, где какая-то старушка в гробу красного дерева ждала своего последнего появления на публике, и направился дальше, в конец коридора. Он лучше других знал, куда идти.

Папа и мистер Келтон поспешили за ним. Мама села, а Сплетница устроилась напротив нее, поблескивая глазками под копной белых волос. Лет ей было немало, за восемьдесят, и когда ее не навещал никто из многочисленных внуков и правнуков, чувствовать себя живой ей помогала только трагедия и скандал.

– Как он это воспринял? – громким шепотом поинтересовалась она. – Как вы его успокаивали?

– Не сейчас, Майра, – ответила мама. – Я абсолютно разбита. Мне просто хочется закрыть глаза и минутку передохнуть.

Но ей это не удалось, потому что из задних комнат похоронного бюро, где готовили для погребения тела умерших, донесся жуткий крик.

– Он был похож на ветер, который дует сегодня, Джейми, – сказала мама, – только в сто раз страшнее. – Наконец она отвела взгляд от потолка. Я пожалел об этом: за светом в ее глазах я различил надвигавшуюся тьму близкой смерти. – Сначала был только душераздирающий вопль. И хотелось бы мне, чтобы этим все и ограничилось. «Где его лицо? – крикнул он. – Где лицо моего малыша?»

Кто будет совершать обряд во время похорон? Этот вопрос (наряду с тем, кто стрижет парикмахера) не давал мне покоя. Потом я узнал, как все проходило, но сам там не присутствовал. Мама сказала, что пойдут только они с папой, Клэр и Кон. Она считала, что для остальных это может оказаться слишком сильным потрясением (наверняка вспомнила жуткий крик в похоронном бюро Пибоди), так что нас с Терри оставили на попечении Энди. Меня это вовсе не обрадовало, потому что Энди мог быть настоящим гаденышем, особенно когда родители уходили из дома. Для истинного христианина он слишком любил выкручивать руки и отвешивать щелбаны, от которых сыпались искры из глаз.

Однако в день похорон Пэтси и Морри, в субботу, никаких выкручиваний рук и щелбанов не было. Энди сказал, что если родители с ребятами не вернутся к ужину, он разогреет нам банку спагетти с мясом. А пока мы должны просто смотреть телевизор и держать рот на замке. Затем он поднялся наверх и больше не возвращался. При всей своей раздражительности и властности он любил Морри-Хвостика не меньше нас, а в Пэтси был влюблен (как и все остальные… за исключением Кона, которого девчонки никогда не интересовали). Он мог пойти наверх, чтобы помолиться – удались в свою обитель и затвори дверь, как советует святой Матфей, – или, возможно, просто хотел побыть один и попытаться понять, как такое возможно. Эти две смерти не отвратили его от веры – он оставался убежденным христианином до конца своих дней, – но наверняка нанесли по ней сильный удар. Мою собственную веру их гибель тоже не разрушила. Это сделала Ужасная проповедь.

Прощальный панегирик Пэтси и Морри прочел в нашей церкви преподобный Дэвид Томас из Гейтс-Фоллз, что никого не удивило. Как сказал папа, между конгрегационалистами и методистами нет никакой разницы. А вот Стивен Гивенс, выбранный Джейкобсом для богослужения на кладбище «Уиллоу-гроув», всех поразил. Гивенс был пастором (он не называл себя преподобным) Церкви Силона, где в то время прихожане еще придерживались верований Фрэнка Уэстона Сэндфорда. Того самого, что пугал апокалипсисом, призывал родителей пороть своих детей за мелкие прегрешения (указывая им, что они «должны нести учение Христа») и настаивал на голодных тридцатишестичасовых постах… даже для младенцев.

После смерти Сэндфорда Церковь Силома сильно изменилась (и сегодня мало чем отличается от других протестантских церковных групп), но в 1965 году слухам верили, тем более что их подпитывало необычное одеяние последователей вкупе с убежденностью в скором конце света, который мог наступить, скажем, на следующей неделе. Как оказалось, наш Чарлз Джейкобс и их Стивен Гивенс были друзьями и часто встречались в Касл-Роке за чашкой кофе. После Ужасной проповеди в городе нашлись люди, которые искренне верили, что преподобного Джейкобса «заразили верой Церкви Силома». Может, и так, но по словам родителей (а также Кона и Клэр, чьим рассказам я доверял больше), во время краткой церемонии у могилы Гивенс держался подобающим образом – успокаивал и утешал.

– Он ни разу не упомянул о конце света, – сказала Клэр. Я помню, какой красивой она была в тот вечер в своем темно-синем платье (в ее гардеробе оно оказалось ближе всего к черному по цвету) и тонких чулках. Я также помню, что она почти ничего не ела за ужином, а бездумно водила вилкой по тарелке, превращая еду в бесформенную мешанину.

– А что Гивенс читал из Писания? – спросил Энди.

– Первое послание к Коринфянам, – ответила мама. – Где мы видим как бы сквозь тусклое стекло.

– Хороший выбор, – одобрительно произнес мой старший брат с умным видом.

– А как он сам? – спросил я у мамы. – Как преподобный Джейкобс?

– Он был… тихим, – ответила она неуверенно. – Наверное, размышлял.

– Нет, не тихим, – возразила Клэр и оттолкнула тарелку. – Он был в трансе. Просто сидел на складном стуле у могилы, и когда мистер Гивенс попросил его первым бросить землю, а потом присоединиться к нему в благословении, продолжал сидеть, зажав руки коленями и свесив голову. – Она заплакала. – Это похоже на сон, дурной сон!

– Но он все-таки поднялся и бросил землю, – уточнил папа, обнимая ее за плечи. – Не сразу, но все равно. По горсти на каждый гроб. Так ведь, Клэр?

– Да, – сказала она, расплакавшись еще сильнее. – После того как этот приглашенный священник взял его за руки и поднял.

Кон ничего не сказал, и я только сейчас обратил внимание, что его нет за столом. Я увидел его на заднем дворе у вяза, возле покрышки, которую мы использовали как качели. Он стоял, упершись головой в ствол и обхватив дерево руками. Его плечи тряслись.

В отличие от Клэр, свой ужин он съел. Я это хорошо помню. Он съел все, что ему положили, и даже попросил добавки звучным и ясным голосом.

В следующие три воскресенья службу проводили приглашенные дьяконами священники, но пастора Гивенса среди них не было. Хотя на похоронах на кладбище «Уиллоу-гроув» он проявил себя с лучшей стороны, подозреваю, что его все равно не позвали. Помимо характерной природной сдержанности и воспитания янки отличает умеренная предвзятость в вопросах религии и расы. Три года спустя я услышал, как один из преподавателей средней школы в Гейтс-Фоллз, где я тогда учился, спросил оскорбленно-удивленным тоном: «Кому это понадобилось стрелять в преподобного Кинга? Он же был хорошим ниггером!»

После аварии занятия БММ прекратились. Я думаю, что этому обрадовались все, даже Энди, которого прозвали Королем библейской зубрежки. Нам было тяжело видеть преподобного Джейкобса, как и ему – нас. Невозможно было посмотреть в сторону угла, где лежали игрушки, там прежде Клэр и другие девочки развлекали Морри (и развлекались сами). А кто будет играть на пианино во время пения? Думаю, что в городе нашлось бы кому это делать, но просить об этом Чарлз Джейкобс не мог, и все равно получилось бы уже не то. Ведь уже не было бы развевающихся светлых волос Пэтси, когда она, раскачиваясь в такт, аккомпанировала таким жизнерадостным гимнам, как «Наш путь на вершину». Теперь ее светлые волосы тускнели на атласной подушке в темноте под землей.

В один из серых ноябрьских дней, когда мы с Терри наносили по трафарету на окна изображения индеек и рогов изобилия, телефон издал один длинный звонок и один короткий: это звонили нам. Мама ответила, немного поговорила и, положив трубку, улыбнулась нам с Терри:

– Звонил преподобный Джейкобс. Он сам будет вести службу в ближайшее воскресенье и прочитает проповедь ко Дню благодарения. Правда, замечательно?

Годы спустя, когда я учился в старших классах, а Клэр приехала домой на каникулы из Массачусетского университета, я спросил у сестры, почему никто не остановил его. Мы были на заднем дворе, раскачивали старую покрышку. Она сразу поняла, что я имел в виду: та воскресная проповедь оставила шрам в душе каждого из нас.

– Мне кажется, потому, что он говорил вполне разумно и казался таким нормальным. А когда люди осознали, что именно он говорит, было уже слишком поздно.

Возможно, но я помнил, как Реджи Келтон и Рой Истербрук прервали его ближе к концу, и сам я понял – что-то не так – еще до того, как он начал. Он не произнес обычного «Да благословит Господь Его Святое слово», которым заканчивалось каждое чтение Библии. Он никогда этого не забывал, даже в тот день, когда мы только познакомились и он показывал мне маленького электрического Иисуса, бредущего по Мирному озеру.

Для чтения в день Ужасной проповеди он выбрал тринадцатую главу Первого послания к Коринфянам, тот же отрывок, что пастор Гивенс читал над расположенными бок о бок большой и маленькой могилами на «Уиллоу-гроув»: «Ибо мы отчасти знаем, и отчасти пророчествуем; когда же настанет совершенное, тогда то, что отчасти, прекратится. Когда я был младенцем, то по-младенчески говорил, по-младенчески мыслил, по-младенчески рассуждал; а как стал мужем, то оставил младенческое. Теперь мы видим как бы сквозь тусклое стекло, гадательно, тогда же лицем к лицу; теперь знаю я отчасти, а тогда познаю, подобно как я познан»[3].

Он закрыл большую Библию на кафедре – не резко, но мы все услышали звук. Методистская церковь Западного Харлоу была в то воскресенье заполнена до отказа, все скамьи были заняты, но тишина воцарилась полная, никто даже не кашлянул. Я помню, как молился, чтобы он благополучно провел службу до конца и не разрыдался.

Сплетница Майра Харрингтон сидела в первом ряду, и я видел только ее спину, но отлично представлял, как блестят ее жадные глазки в заплывших жиром желтых глазницах. Наша семья сидела на своих обычных местах в третьем ряду. Лицо мамы было спокойным, но я заметил, как ее руки в белых перчатках сжимают большую Библию в мягком переплете с такой силой, что она почти изогнулась буквой «U». Клэр невольно стерла всю помаду с губ. Молчание после чтения Священного Писания и до начала проповеди, которую в Харлоу потом называли не иначе как Ужасной, вряд ли длилось дольше пяти, максимум десяти секунд, но мне оно показалось целой вечностью. Наш священник склонил голову над огромной кафедральной Библией с блестящим золотым обрезом, а когда наконец поднял глаза, все увидели его ясный взгляд и исполненное покоя лицо, и по залу прокатился слабый вздох облегчения.

– Для меня это было тяжелое, непростое время, – произнес он. – Вам об этом хорошо известно – наша община очень сплоченная, и мы все знаем друг друга. Вы все старались меня поддержать, и я всегда буду вам за это благодарен. Но особую признательность я хотел бы выразить Лоре Мортон, которая сообщила мне известие о потере с таким тактом и таким участием.

Он кивнул ей. Она кивнула в ответ и улыбнулась, а затем подняла руку в белой перчатке, чтобы смахнуть слезу.

– Я провел большую часть времени между днем моей потери и этим воскресным утром в размышлениях и поиске. Мне бы хотелось добавить, и в молитве, но хотя я часто опускался на колени и пытался молиться, я не чувствовал присутствия Бога, так что пустоту заполнили лишь размышления и поиск.

Паства молчала. Все глаза были обращены на него.

– Я отправился в библиотеку Гейтс-Фоллз, чтобы взять подшивку «Нью-Йорк таймс», но там есть только «Уикли энтерпрайз». Тогда я поехал в Касл-Рок, где имеется подшивка на микропленках. «Ищите и обрящете», – учит нас святой Матфей, и он прав.

Раздалось несколько одобрительных смешков, которые тут же стихли.

– Я ходил туда каждый день, прокручивал микрофильмы, пока не начинала болеть голова, и теперь хочу поделиться с вами некоторыми своими открытиями.

Он вытащил из кармана черного пиджака стопку карточек.

– В июне прошлого года три небольших торнадо прокатились по городу Мэй, штат Оклахома. Пострадало имущество, но жертв среди людей не было. Горожане собрались в баптистской церкви, чтобы пропеть хвалебные гимны и вознести благодарственные молитвы. Пока они находились там, на город обрушился четвертый торнадо, на этот раз чудовищной силы – пятой категории по шкале Фудзиты, – и снес церковь. Сорок один человек погиб, а тридцать получили тяжелые увечья, в том числе дети, которым оторвало руки и ноги.

Он убрал карточку вниз стопки и взглянул на следующую.

– А об этом кое-кто из вас может помнить. В августе прошлого года мужчина с двумя сыновьями отправился на водную прогулку по озеру Уиннипесоки в штате Нью-Гэмпшир. В лодке с ними находилась их собака. Собака упала за борт, и оба мальчика бросились в воду, чтобы спасти ее. Увидев, что сыновья могут утонуть, отец тоже прыгнул в воду и случайно опрокинул лодку. Все трое погибли, а собака благополучно доплыла до берега. – Он поднял голову, и на мгновение его лицо озарила улыбка – совсем как луч солнца, неожиданно пробившийся сквозь толщу облаков в холодный январский день. – Я пытался выяснить, что случилось потом с собакой – оставила ли ее женщина, потерявшая мужа и сыновей, или велела умертвить, – но никакой информации так и не нашел.

Я незаметно бросил взгляд на братьев и сестру. Терри и Кон выглядели озадаченными, лицо Энди побелело от ужаса или гнева, а может, от того и другого. Его руки на коленях сжались в кулаки. Клэр молча плакала.

Следующая карточка.

– Октябрь прошлого года. На берег возле Уилмингтона, штат Северная Каролина, обрушился ураган и убил семнадцать человек. В том числе шестерых детей, игравших в детском саду при церкви. Седьмой пропал без вести. Его тело нашли через неделю на дереве.

Другая карточка.

– Этот случай касается миссионерской семьи, которая помогала бедным едой и лекарствами и несла Слово Божие в стране, что раньше называлась Бельгийском Конго, а теперь, насколько мне известно, именуется Заир. Их было пятеро. Всех убили. В статье об этом напрямую не говорилось – как известно, «Нью-Йорк таймс» печатает только подобающие новости, – но намекалось, что убийцы, возможно, являлись каннибалами.

Услышав поднявшийся в зале ропот, главным вдохновителем которого был Реджи Келтон, Джейкобс поднял руку в жесте, похожем на благословение.

– Наверное, не стоит и дальше рассказывать о пожарах, наводнениях, землетрясениях, беспорядках и убийствах, хотя я мог бы. Мир полон ими. Тем не менее чтение подобных сообщений стало для меня определенным утешением, поскольку показывало, что я не одинок в своих страданиях. Однако утешение это весьма слабое, ведь смерти, подобные тем, что постигли мою жену и сына, кажутся жестокими и непонятными. Нам говорят, что Христос вознесся на небеса в своем теле, но мы, бедные земные смертные, слишком часто остаемся с безобразно изуродованной человеческой плотью и мучительным вопросом: почему? почему? почему?

Я читал Священное Писание всю свою жизнь – сначала на коленях матери, потом в Братстве методистской молодежи, затем в семинарии – и могу сказать, друзья мои, что нигде в Писании нет ответа на этот вопрос. Ближе всего Библия подходит к нему в словах апостола Павла в Послании к Коринфянам, где он говорит, обращаясь к братии, что спрашивать не нужно, ибо ответа они все равно не поймут. А когда Иов спросил об этом у самого Бога, то получил еще более резкий ответ: «Где был ты, когда Я полагал основания земли?» Что в переводе на язык наших юных прихожан означает: «Отвяжись, придурок».

На этот раз никто не засмеялся.

Он изучающе разглядывал нас, чуть улыбаясь. На его левой щеке играли два пятнышка синего и красного цвета от лучей солнца, пробившихся сквозь витраж.

– Религия должна приносить нам утешение в трудные времена. В Псалтири говорится, что Бог – наш жезл и наш посох. Он будет с нами, когда мы неизбежно отправимся в Долину смертной тени. Другой псалом утверждает, что Бог – наш заступник и сила, хотя люди, погибшие в той церкви в Оклахоме, могли бы с этим поспорить… если бы у них еще имелся для этого рот… А отец с двумя детьми, утонувшие, спасая домашнего питомца? Спросили ли они у Бога, что происходит? И почему? И ответил ли Он им: «Скажу через пару минут, парни», – в то время как вода заполняла их легкие, а смерть затуманивала сознание?

Давайте честно признаем, что имел в виду апостол Павел, когда говорил о тусклом стекле. Он имел в виду, что мы должны принять все на веру. Если наша вера сильна, мы попадем на небо, где все поймем. Как если бы жизнь была шуткой, соль которой нам предстоит узнать лишь в раю.

Теперь в церкви ясно слышались негромкие женские всхлипывания и недовольный гул мужских голосов. Но в тот момент никто не покинул церковь и не поднялся, требуя от преподобного Джейкобса замолчать и прекратить богохульствовать. Все были слишком потрясены.

– Когда я больше не мог читать про эти, казалось бы, нелепые и зачастую жуткие смерти невинных людей, я занялся различными направлениями христианства. Боже, друзья, вы даже не представляете, как их много! Настоящий оплот вероучения! Католики, Протестантская епископальная церковь, Англиканская церковь в Америке, баптисты как консервативного, так и либерального толка, англиканцы, лютеране, пресвитерианцы, унитарии, Свидетели Иеговы, адвентисты Седьмого дня, квакеры, шекеры, Греческая православная церковь, православные церкви Востока, не говоря уж о Церкви Силома и еще полусотне других.

Здесь, в Харлоу, абоненты пользуются общими телефонными линиями, и мне кажется, что религия является самым мощным проводом коллективного пользования. Только представьте, какие перегрузки эти линии связи с Царством Небесным должны испытывать в воскресенье утром! А вы знаете, что меня поражает больше всего? Что каждая церковь учения Христа уверена, что только она обладает линией прямой связи со Всевышним. И я даже не упомянул о мусульманах, или иудеях, или теософах, или буддистах, или тех, кто поклоняется самой Америке так же горячо, как немцы поклонялись Гитлеру на протяжении восьми или десяти кошмарных лет.

Вот тогда люди и стали выходить из церкви. Сначала немногие с задних рядов, опустив головы и сгорбившись (как будто их высекли), потом еще и еще. Преподобный Джейкобс, казалось, не обратил на них внимания.

– Некоторые из этих сект и конфессий являются мирными, но самые крупные – и самые успешные – построены на крови, костях и криках тех, кто имел наглость не признать их представления о Боге. Римляне скармливали христиан львам; христиане расчленяли тех, кого считали еретиками, колдунами или ведьмами; Гитлер принес миллионы евреев в жертву ложному богу расовой чистоты. Миллионы людей были сожжены, расстреляны, повешены, подвергнуты пыткам, отравлены, казнены на электрическом стуле, затравлены собаками… и все во имя Бога.

Мама уже плакала в голос, но я не смотрел на нее. Я не мог. Я застыл на месте. От ужаса, да, конечно. Мне было всего девять лет. Но во мне зарождалось какое-то дикое ликование от ощущения, что наконец-то я слышу голую, ничем не приукрашенную правду. С одной стороны, мне хотелось, чтобы он остановился, но с другой – я исступленно желал, чтобы он продолжал. И мое желание сбылось.