Я люблю тебя, Жизнь

Александр Каменецкий

Я люблю тебя, Жизнь

Empty spaces – what are we living for?

Abandoned places – I guess we know the score

On and on, does anybody know what we are looking for?

Another hero, another mindless crime

Behind the curtain, in the pantomime.

Hold the line, does anybody want to take it anymore?

The show must go on!

The show must go on!

Inside my heart is breaking,

My make-up may be flaking,

But my smile still stays on.

Brian Harold May1

Часть первая

Двери наших мозгов

Посрывало с петель.

Миражи берегов,

Покрывало земель

Этих обетованных, желанных,

И колумбовых и магелланных!

Владимир Высоцкий

Глава 1

Ржавый железный лист скрипел, скрежетал, но не поддавался. Илька кривил губы, пыхтел, утирал пот со лба, но упрямо тянул за угол строптивую железяку. Упёрся ногой в грязную кирпичную стену, стиснул зубы от напряжения, рванул что было мочи. Столько усилий, а результат – едва отогнутый мятый угол. Илька заглянул в темноту щели: «Всё равно я сделаю это! Пусть они знают! Ненавижу их! Уроды!» Илька со злостью огляделся кругом. «Отлично! Вот это поможет!» Он оторвал от забора державшуюся уже на одном гвозде доску, просунул её конец в щель и приналёг на это подобие рычага всем телом. Доска выгнулась дугой, затрещала. Илька стал раскачивать её рывками, нажимая все яростнее. Заболели ушибленные ребра. Старое железо выгибалось и щёлкало, потом ближайший гвоздь с противным скрежетом вылез из обветшавшей рамы, и лист отошёл ещё немного. Илья мгновенно передвинул свой примитивный инструмент и опять приналёг на свободный конец доски. Теперь дело пошло скорее. Через несколько десятков минут лист был отогнут настолько, что Илька просунул туда голову и вглядывался в затхлую темноту внутри башни.

Голова влезала и вылезала свободно. Говорят, если голова пролезла, значит и всё остальное пролезет, но как Илька ни старался, просунуть внутрь плечи не удалось. Он отступил от башни на несколько шагов и задрал голову. Круглая стена с вертикальной цепочкой разбитых окон уходила отвесно вверх, а на последнем этаже ещё и расширялась, словно гигантская бочка, нависая над головой. Только нижнее окно было заделано, надёжно закрыто прибитым железным листом, как раз, чтобы мальчишки не пробрались внутрь. «Ну, это они со мной ещё не встречались!» Илька плюнул под ноги, подхватил доску и с остервенением вернулся к делу. Ещё через десять минут нескончаемого напора железный лист был отогнут настолько, что Илька протиснулся внутрь и свалился на грязный пол у основания пыльной спиральной лестницы. Он поднялся на ноги, отряхнул джинсы, ладони, оглядел испачканную ржавчиной футболку и заметил свежую ссадину на левом локте. Осторожно потрогал выступившие маленькие капельки крови: «Так можно инфекцию подхватить. Впрочем, теперь-то какая разница?!» На синяки он уже перестал обращать внимание.

«Говорил же пролезу! Вздумали остановить Ильку Ермакова? Не выйдет!» Вопреки этой маленькой победе его настроение нисколько не улучшилось. В башне было сумрачно и таинственно, шаги отдавались странным гуляющим эхом от круглых стен, но и это не заинтересовало мальчишку, он знал, зачем сюда шёл. Вот чего он не понимал: почему выбрал именно башню? Зачем столько стараний? Мало ли высоких зданий в их городе. По большому счёту – какая разница? Крыша дома или водонапорная башня – конец один. Вон в прошлом году десятиклассник из соседней школы выпрыгнул с двенадцатого этажа собственного дома, просто и надёжно. А он даже здесь не может поступить как все, лезет на эту чёртову башню. Всегда всё не как все.

Ильку его одноклассники считали странным: он любил учиться. Любил узнавать что-то новое, любил читать, даже если в качестве книг были учебники. И учился хорошо, лучше всех мальчишек в своём классе. Лучше него учились только несколько девчонок – круглых отличниц. Уж хорошими оценками популярности среди сверстников не добьёшься, в этом Илька давно убедился. Даже то, что он позволял списывать всем желающим, не меняло отношения к его успехам в учёбе. Большинство даже списать правильно не могли и неизменно получали двойки и тройки, в которых винили его же, Ильку. Всегда винили его. Впрочем, хорошие оценки и его самого волновали мало. Наверное, он мог бы прикинуться: не делать уроки, не отвечать на вопросы учителей, не решать контрольные, но тут проявлялась его другая странность. И эта странность ещё дальше уводила его из стана популярных учеников школы в стан изгоев. Он сочувствовал учителям. Ему казалось, что в глазах большинства из них он видит искреннее огорчение и недовольство тем, что им не удавалось продвинуть значительную часть своих подопечных по пути прекрасной дороги к знаниям, к собственным мыслям, к постижению мира вокруг них. Притворяться ленивым и безграмотным неучем Илька, конечно, мог бы, дурацкое дело нехитрое. Но сильно сомневался, что исправит этим взаимопонимание с другими мальчишками, а вот то, что огорчит этим многих учителей, он знал совершенно точно.

Надо полагать, дело было не только в учёбе. Да что там полагать, Илька был в этом уверен. Он всё всегда делал не так. Развлечений, которые предпочитали его одноклассники, Илька не понимал, не любил и чурался. Курить не курил, пиво пробовать не хотел, шататься по улице без всякого дела по полдня ему было скучно. Дискотеки, компьютерные игры, новые модели мобильных телефонов, шмотки не привлекали его внимания. Если он участвовал в совместных с одноклассниками мероприятиях, то выбирал самые простые и невинные, вроде дворового футбола или битвы снежками. Вообще-то, он не был таким уж пай-мальчиком и тихоней, нет-нет. Мог напрочь забыть купить хлеба по поручению родителей, мог нагрубить взрослым на улице, если считал их претензии неоправданными, а мог и учителям ответить довольно резко, если их решение ему казалось несправедливым.

Однако, вопреки разным спорным ситуациям, учителей он уважал и ценил, и всегда пытался предотвратить всякие попытки устроить учителю пакость. А таковые попытки в их классе происходили с завидным упорством и регулярностью. Зная его отношение, одноклассники всё делали втайне от Ильки, если, конечно, была такая возможность. Нет, он никогда никого не сдавал, если проделки удавались, но, если знал о них заранее, пытался пресечь. Несколько раз ему удавалось нарушить коварные планы, к разочарованию и злости одноклассников. Один раз – закончилось дракой, другой раз – объявили бойкот всем классом. Бойкот, впрочем, прошёл почти незамеченным: и так малообщительный, молчаливый и замкнутый Илька был доволен, что наконец-то никто его не трогал, ни о чем не спрашивал, даже списывать не просили. Да это ж сказка, а не наказание! Увы, счастье не продлилось долго. Драка тоже не была чем-то из ряда вон выходящим. В тот раз ему позволили выйти один на один, и кто остался победителем, определить было никак невозможно. Бойцы разошлись злые друг на друга с равным количеством синяков и ссадин. А что ж? Драться так драться, это тоже надо делать хорошо.

В то время мальчишки из класса ещё сохраняли какое-то понятие о чести и не набрасывались всей толпой на одного. Увы, всё меняется. Последний случай лишил Ильку всяческих иллюзий. В этот раз все сразу пошло хуже некуда. Мальчишкам не удалось сделать свои приготовления достаточно быстро и скрытно. Когда Илька вошёл в класс, он успел заметить мгновенно опавшую суету вокруг учительского места. Илька про себя чертыхнулся и ринулся в гущу событий. Не обратив никакого внимания на грозный окрик Лёньки Сухарева по прозвищу Сухарь и на ропот его подпевал, Илька потрогал учительский стул – так и есть, клеем измазали. Илька задумался. Учитель черчения Борис Борисович Ильке не нравился. Вот такое исключение из общего правила. Он был пожилой и любил повторять, что, если бы не отсутствие другого учителя и не уговоры директора, он давно бы отдыхал на пенсии, а не мучился здесь с тупыми учениками. Уроки вёл неинтересно и к ученикам относился равнодушно. В общем, по мнению Ильки, на роль учителя тот совершенно не годился. Махнуть бы на всё рукой и не лезть не в своё дело, но позволить так издеваться над старым учителем Илька не мог. Вот только, как тут помочь? Учительский стул в классе один, его на другой не поменяешь. Слишком заметно.

Илька схватил стул, лихорадочно соображая, что же делать. К нему тут же бросились четверо мальчишек во главе с Сухарём, но они не успели – в класс медленно, переваливаясь, вошёл маленький, толстенький Борис Борисович. Осмотрел класс, пригладил рукой серо-седые волосы, обрамлявшие блестящую лысину в полголовы. Семиклассников словно ветром унесло по своим местам, один Илька застыл возле учительского стола со стулом в руках. Ну что за невезение!

– Что это ты задумал, Ермаков?

– Я? – вопрос застал Ильку врасплох, он судорожно искал разумное объяснение, но ничего подходящего случаю не находил.

– Поставь стул.

– Борис Борисович, я…

– Так, что тут? – Не слушая мальчишку, учитель пощупал стул и с усталым презрением посмотрел на ученика. – Так-так. Вот кто, выходит, всё это свинство мне устраивает. – Голос его при этом оставался ровным, тусклым, почти без эмоций.

– Это не я! – восстал в негодовании Илька. – Как Вы могли подумать?

– А что тут думать? – удивился чертёжник. – Мне что, своим глазам не верить? – картинно обратился он к классу.

В классе раздались смешки, Илька и не ждал от них сочувствия, а Сухарь исподтишка показал кулак. Зря старался. Илька вовсе не собирался его выдавать, как не делал этого никогда, просто пытался оправдаться сам.

– Шкодить вы все мастера, а отвечать за это смелости не хватает. Иди за мной, Ермаков. Пусть с тобой разбирается директор, мне нужно урок вести.

Борис Борисович переваливаясь пошлёпал из класса, и Илька, опустив голову, поплёлся за ним.

В кабинете директора Илька не сказал ни слова, промолчав целый урок. Самое обидное было то, что никто даже не сомневался в его вине. Директриса занятий в Илькином классе не вела, но всегда казалась ему честной и справедливой женщиной. А сейчас она безоговорочно приняла версию Бориса Борисовича. Правда другой версии Илька ей не предоставил, понимая, что оправдаться может, только назвав настоящих виновников, а этот вариант был неприемлем. Но, всё равно, было обидно чуть не до слез. Как же так вышло?! Он пытался помочь, и его же теперь обвиняют. Неужели кто-то может подумать, что он, Илька, станет так обижать учителя?! Да даже не учителя, а просто пожилого человека? Как будто не знают, что он такого никогда бы не сделал. Или они о нём ничего не знают? Им всё равно, какой он на самом деле? Никому не нужна его правда. Никому нет дела, до него настоящего! Никому нет до него никакого дела! Илька стоял, опустив голову, молчал и старался думать о чем-то совершенно постороннем. Если ещё жалеть себя – точно слез не сдержать, а это уж и вовсе позор – семикласснику расплакаться в кабинете директора.

Не добившись от мальчишки ни слова – его отпустили. Всё, что он сказал директору в тот день, было «здравствуйте» и «до свидания». Вышел он раскрасневшись, во взбудораженных чувствах, в груди словно застыл холодный булыжник, схватил сумку с учебниками и поспешил вниз по лестнице, надеясь никого не встретить по пути. В школьном холле сидели две девчонки из параллельного класса. Одна что-то сказала, Илька не разобрал что, и обе засмеялись. Мальчишка огрызнулся, обозвав обеих дурами, из-за натянутых нервов отнеся смех на свой счёт, хотя замечание его вроде бы не касалось, и под громкое недовольное возмущение подружек выбежал из дверей школы.

На деревьях уже появилась первая зелень, и день был невероятно тёплый для начала мая. Илька зажмурился от яркого солнца и свернул налево. Сухарь с компанией поджидали его за углом, потягивая один «бычок» на всех. Илька сразу понял, что без драки уйти не удастся. Вот и хорошо, ему очень хотелось врезать Сухарю как следует. Эх, если б ему дали такую возможность. Он без лишних слов прошёл в окружении одноклассников дальше за деревья, которые скрыли их от нескромных взглядов из окон школы, бросил сумку к корням тополя. И тут на него набросились сразу все вместе. Не дали ему опомниться или подготовиться, удары посыпались со всех сторон. Он постарался отмахнуться, ударить сам, но пока он поворачивался в одну сторону, его били с другой. Илька закрыл голову выставленными локтями, пытаясь только уворачиваться, но это плохо помогало. Потом пропустил чувствительный удар по скуле – в голове загудело. Его сильно толкнули в спину, он не устоял, упал на колени и сразу же пропустил ещё удар. Потом его стали пинать, и он едва успел прикрыть голову. К счастью, это продолжалось недолго. Они не собирались его калечить. Удовлетворив свою злость, мальчишки забрали свои вещи и ушли, закинув Илькину сумку в кусты и пригрозив напоследок.

Их угрозы Илька пропустил мимо ушей. Он поднялся, отряхнул брюки и рубашку от песка, осмотрел и пощупал повреждения. Всё обошлось не так уж плохо. Зубы все на месте и даже не качаются, губа разбита, ссадина на скуле и на локте, синяки выступят позже. Ребра справа болят, но это и вовсе ерунда, могло быть и хуже. Как ни странно, драка разрядила нервное напряжение. Ильку слегка потряхивало, но ощущение прежнего холодного камня в груди ушло, осталось ровное горькое недоумение, но уже не столь и сильное. В целом, самое худшее сегодня уже позади, не стоит и беспокоиться. Хуже уже не будет.

Но назавтра произошло ещё кое-что похуже. Илька считал вчерашний инцидент вполне исчерпанным, но тот неожиданно для него имел продолжение. Утром Лёньку Сухарева вместе со всей его кодлой вызвали к директору. Илька не злорадствовал, ему было наплевать. Этой компашке всегда есть за что задать жару. Но вслед за ними позвали и Ильку. Вопрос оказался всё тот же – испорченный стул Бориса Борисовича. Илька поражённо, с открытым ртом выслушал искренние извинения директрисы и равнодушные извинения чертёжника. И с непониманием уставился на хмурых, раскрасневшихся одноклассников, на которых обрушилась лавина упрёков. Только теперь Илька сообразил, что кто-то из класса их сдал. Рассказал всё, как было на самом деле. Стоит радоваться? Ну уж нет! Илька с тоской в сердце понял, что все-все будут думать, что Сухаря заложил он. Никто же не поверит, что он, Илька, не сказал ни слова. Он пропустил вопрос директора о синяках на его лице, а на повторный вопрос просто привычно опустил голову.

Ильку из кабинета директора отпустили раньше других, но на уроки он не пошёл. Пусть его в классе не любили, друзей у него не было, его считали странным ботаном, но предателем и стукачом его никто никогда не мог назвать. И вот теперь ему вряд ли удастся оправдаться, никто и слушать не будет. Он бы и сам не поверил при таких обстоятельствах. Ильке казалось невозможным просто сидеть теперь на уроках вместе со своими одноклассниками. Он сбежал из школы, заскочил домой, бросил сумку и переоделся. Поразмышлял, не оставить ли записку, но передумал и выбежал на улицу. Телефон он забыл дома, но возвращаться не стал. Пусть. Пожалуй, даже лучше. Так он очутился у старой заброшенной водонапорной башни. Почему он выбрал именно башню, так и осталось загадкой даже для него самого.

Дряхлая на вид деревянная лестница шла по спирали вдоль вогнутой стены, оставляя в центре пустое гулкое пространство с двумя толстыми чёрными трубами посредине. Илька осторожно начал подниматься, пробуя ногой каждую скрипучую ступеньку. Лестница оказалась крепче, чем выглядела, впрочем, Илька весил не так уж и много. Ступеньки слегка прогибались, скрипели и подрагивали под ногами. В центр башни он старался не смотреть – было страшно. Куда проще было выглядывать в разбитые окна. «Может зря я всё это?» – мелькнула мысль и была безжалостно задавлена в зародыше. С заметным облегчением он выбрался на верхнюю площадку, обошёл кругом по узкой дорожке огромный металлический бак в самом центре. Все окна на площадке были целыми – никому из мальчишек так и не удалось добросить сюда камень, хотя желающих всегда было множество. Стекла, грязные и пыльные, позволяли скорее угадывать, чем видеть, что происходит снаружи. Илька подёргал одно окно, потом другое, третье легко поддалось и распахнулось, обсыпав Ильку трухой и пылью. Он чихнул. Выглянул наружу – несколько домов на окраине города и огромное поле за ними, разрезанное посередине ручьём, полным воды, как всегда весной. В открытое окно врывался гомон птиц, шелест листьев и стук колёс, доносившийся с железной дороги. Илька высунулся чуть дальше и успел разглядеть хвост товарняка – несколько чёрных с потёками цистерн.

Илька перегнулся и бросил взгляд вниз, в ужасе отшатнулся, земля была очень далеко внизу. У мальчишки все сжалось внизу живота, по коже побежали мурашки. Он усилием воли сделал шаг ближе к окну и понял, что ноги его плохо слушаются. «Родители будут переживать, – Илька зацепился было за эту спасительную мысль, но сделал над собой усилие, – а что родители? Они, конечно, меня любят, но им всё время некогда. У них дела, заботы, и я им только мешаю. Погорюют немного, и всё пойдёт как обычно». Судорожно вцепившись в оконную раму, он вскарабкался вверх, на узкий, шириной в ладонь, подоконник. Окно было большим, высоким, Илька смог встать и выпрямиться в полный рост. Скосил глаза вниз на землю и почувствовал, как у него дрожит правое колено. Он сглотнул, закрыл глаза – на некоторое время стало легче, он стал глубоко размеренно дышать. Потом пришло ощущение, что он стоит не прямо, а наклонившись наружу, и он мгновенно открыл глаза. Всё оказалось с точностью наоборот. Он стоял, отклонившись назад в комнату, вцепившись обеими руками в раму. «Трус!» – зло обозвал он себя, но это абсолютно не помогло.

Тогда Илька вспомнил, почему он здесь. Он никому не нужен, его все ненавидят. Даже учителя, которым он не сделал ничего плохого. Он никому ничего плохого не делал. А они! Всем будет проще, если его не станет. Теперь его считают стукачом, он не сможет оправдаться никак и никогда. Пускай он этого не делал, но все будут так думать и никогда ему этого не забудут. Он не сможет так жить. Нужно прыгнуть. Скорее. И тогда ему будет всё равно. А они все ещё пожалеют. Он заставил себя качнуться вперёд и посмотреть вниз, шагнул чуть-чуть вперёд, встав на самом обрезе, так что носки кроссовок свешивались в пропасть. Ещё чуть ближе. Ещё.

Внезапно трухлявая рама под ногой треснула, щепки посыпались за окно, и нога соскользнула вслед за обломками. Илька невероятным движением извернулся в воздухе и судорожно скрюченными пальцами правой руки едва успел ухватиться за остатки рамы. Ноги болтались в пустоте, правым коленом он больно треснулся о кирпичную кладку, волна безумного ужаса прокатилась снизу вверх по его телу, сжала горло. Он закричал, но из горла вылетал только какой-то жуткий сип. Илька задёргался, пытаясь второй рукой дотянуться до окна, и тем только ухудшил своё положение. Рама под рукой, издав громкий треск, прогнулась наружу, теперь он висел, извиваясь всем телом, удерживаясь только кончиками пальцев. «Разве ты не за этим пришёл?» – мелькнула в сознании далёкая, словно чужая мысль, и он полетел вниз в окружении обломков рамы. «Сейчас будет больно», – успел подумать он, но сознание милосердно покинуло его раньше, чем он достиг земли.

Глава 2

Лежать было неудобно, какой-то твёрдый угол впивался под левую лопатку. Над головой что-то странно гудело, то приближаясь, то отдаляясь, словно вертолёт петлял и кружился высоко в небе. Илька открыл глаза. Прямо над ним закладывал виражи и восьмёрки большущий жёлто-полосатый шмель. Илька, ещё плохо соображая, не сводил глаз с мохнатого великана, а тот, сужая круги, подлетел к самому лицу и чуть не сел Ильке на нос. Илька в испуге дёрнулся и больно ударился затылком, шмель недовольно зажужжал, поднялся повыше и умчался, скрылся из виду.

Илька резко, рывком сел, приложил ладонь к гудящему затылку. Взгляд упёрся в деревья, поднимающиеся сплошной тёмно-зелёной неровной стеной. Он обернулся – позади тот же лес. Илька сидел на прямой, как линейка, железной дороге, резавшей, словно ножом, густой старый лес. «Я вроде с башни прыгать собирался, а не под поезд бросаться, – с недоумением подумал Илька, поднимаясь на ноги. – Как я сюда попал?» В голове был полный сумбур, обрывками проносились какие-то мысли, воспоминания, накатывало вдруг ощущение свободного падения, и Илька вздрагивал, поводил плечами, чтобы избавиться от наваждения.

Он постарался взять себя в руки и внимательно огляделся. Потёртые рельсы, идущие в обе стороны, насколько хватало глаз, были изъедены ржавчиной. Обветшалые, серые от времени шпалы почти ушли в землю, рассыпая вокруг деревянную труху. Всё пространство дороги, по бокам и между рельсами, заросло высокой травой, цветущей мелкими белыми и жёлтыми цветками. «Непохоже, что тут можно дождаться поезда, – пожал плечами Илька. Повторил: – Прыгнуть с башни…» – Тут волной накатило, и он снова вспомнил всё, что случилось в башне, словно заново пережил до мельчайших подробностей бесплодность своих усилий удержаться и ужас, сдавивший горло. Он зажмурился, закрыл лицо руками и стоял так, пока эти ощущения не оставили его.

«Что-то у меня с головой непорядок. Пора лечиться». – Илька энергично завертел головой во все стороны, но ничего нового не увидел: прямая железная дорога, идущая через густой, лишённый всяких просветов лес. «Я ещё жив?» – последнее, что застряло в его памяти, была треснувшая рама и соскользнувшие скрюченные пальцы в облаке щепок и мусора. «Или я мёртв?» – это как-то не укладывалось в Илькиной голове. «Если я жив, то, как я сюда попал? И вообще: ГДЕ Я? А если я умер, то, опять же: где я? Что это: ад или рай?» – В вопросах ада или рая Илька разбирался плохо. Да что там говорить, почти совсем ничего не знал. Нет, ему попадались, конечно, книжки о религии (довольно скучные, надо сказать), но почему-то об аде и рае там говорилось очень мало и так туманно, что Илька почти ничего об этом не запомнил. Впрочем, ему смутно припоминалось, что самоубийц в рай не пускают, но, с другой стороны, в аду должно быть ужасно жарко и черти должны жарить грешников на огромных сковородках. Илька представил себе эту картину и рассмеялся. «А чего я смеюсь? – он оборвал смех, но улыбаться не перестал. – Наверное, крыша поехала после этой проклятой башни. Нахожусь незнамо где, то ли живой, то ли мёртвый и радуюсь, словно книжку новую купил. С этим надо что-то решать, – он с силой ткнул себя кулаком в правый бок. Ушибленные ребра отдались тупой болью, Илька охнул. – Болит всё там же. Значит, пациент скорее жив, чем мёртв. А впрочем, грешники в аду тоже должны испытывать боль. Иначе зачем же их жарить? – эта мысль почему-то снова его рассмешила. – Тогда пациент скорее мёртв, чем жив, – Илька вздохнул. – Короче, как всегда, одно из двух: или пациент жив, или пациент мёртв. Так я эту проблему не решу. Нужно отсюда выбираться. В раю должны быть ангелы, в аду – черти, а если ни тех, ни других, значит – люди. Если встречу кого-то из них, сразу станет всё ясно».

Илька, который стоял всё ещё на том самом месте где очнулся, приложил ладонь козырьком ко лбу и посмотрел в одну сторону, затем в другую. Рельсы уходили в обе стороны абсолютно одинаково и смыкались вместе с лесом где-то вдали, на пределе видимости. «Ну и куда? Направо или налево? И где тут право, где лево? Это смотря куда лицом встанешь. Ага, солнце вон там над лесом подымается – там восток. Так куда мне, на север или на юг? – Илька всерьёз задумался. – Нет, так не пойдёт. Нужно всё-таки определиться. Нужно влезть на дерево и осмотреться». – Илька в настоящем лесу, можно сказать, не бывал, а один не бывал точно никогда, но книжки о приключениях читал и имел некоторые теоретические представления.

Развернувшись на восток, к солнцу, Илька решительно сошёл с дороги, продрался через небольшой просвет в кустах и, миновав оплывшую, заваленную прелой листвой канаву, зашёл в лес. Продвинулся вперёд несколько метров в поисках дерева повыше и оглянулся. Позади деревья и кусты смыкались так плотно, что просека железной дороги была почти не видна. Он остановился в нерешительности, он читал, что люди, не умеющие ходить по лесу, могут заблудиться буквально в ста метрах от дороги и ходить кругами, так и не найдя выхода из леса. Мальчишка попятился, и пошёл параллельно просеке, стараясь всегда держать её в поле зрения. Лес был смешанный, полный высоких сосен, но ветки их росли так высоко на толстых, покрытых ароматной смолою стволах, что Илька даже не смотрел в их сторону. Забраться туда ему было не по силам.

Пьянящий аромат нагретой солнцем хвои, листвы принёс ему некоторое облегчение. Шум в голове утих, и внезапные головокружения, ощущения падения отступили. Илька с интересом крутил головой и размышлял о том, почему раньше он никогда не видел, как может быть красива и величественна природа. Раньше он больше восхищался и ценил достижения человечества, но этот лес был великолепен. Наконец ему приглянулась берёза с ровным высоким стволом, ветви которой начинались достаточно низко и шли равномерно до самой верхушки. Илька подпрыгнул, уцепился, закинул ногу на нижнюю толстую ветку. Ребра отозвались уже привычной ноющей болью, в глаза посыпались чешуйки коры. Илька зажмурился, вслепую подтянулся и уселся на ветке верхом, обняв ствол руками. Проморгался и начал неторопливый подъём с ветки на ветку. В середине пути он вдруг поймал себя на том, что старается не смотреть вниз и сжимает ствол, судорожно боясь расцепить руки. «Чёртова башня, все из-за неё», – мелькнуло у него в голове. Он замер, сделал несколько глубоких вдохов, пересилил себя и полез дальше. А какой у него выбор? Впрочем, до самой вершины он так и не долез, когда ветки стали прогибаться под ним, а ствол ощутимо покачиваться из стороны в сторону, он застыл, сцепив руки в замок позади ствола. Никакие уговоры не смогли помочь ему двинуться ещё выше, и он с ужасом думал, о том, как будет спускаться вниз: «Желательно медленно, так же как поднимался, а не так, как с башни».