Домик на дереве

– Не знаю, что и делать теперь, – сказала расстроенная Настя, еле сдерживая слезы.

– Ничего, – заверил ее Степка. – Переночуй в домике – пускай помучаются. Может, одумаются!

– Не надо так делать, – сказал я. – Это не выход.

– А что ты предлагаешь, умник?

– Идти ей домой и извиниться.

– Ты шутишь?

– Нет. – Я обратился к Насте. – У меня тоже бывают ссоры с отцом. Не скажу, что постоянно, но бывают. И я уже знаю, если не помириться сразу же, в этот же день, будет только хуже. Не делай хуже – вот мой совет.

– Ну и зря! – возмутился Степан. – Надо было их проучить.

– А ты бы так сделал? После ссоры остался бы на целую ночь в штабе?

– Это вряд ли, – ответил он. – Я с родителями не ссорюсь.

– В этом-то все и дело. Ты ни разу не ссорился с родителями, поэтому только предполагаешь, что нужно делать. А я ссорился – и ни раз. И знаю точно, что сделать лучше.

– Ладно, не будем спорить. Твоя взяла, товарищ. Ты – прав. Настя слушай его, не слушай меня. Я ни черта не разбираюсь в ссорах; мои родители, по крайней мере, не дают мне для этого повода. – Степан обратился ко мне. – Ну рассказывай для чего ты притащил меня сюда?

***

– «Дитя тьма» – не инопланетянин, – заявил я и для драматического эффекта замолчал, глядя на друзей, точнее на их изумленные лица.

– Неожиданное заявление. – Степан достал из кармана пачку сигарет и предложил. – Никто не хочет посмолить?

– Нет, – одновременно ответили мы с Настей.

– А зря. – Он закурил и спросил. – И с чего ты, Саша, взял, что наш друг не с другой Галактики?

– Я следил за ним… последние три недели.

– И когда ты успевал?

– Я сейчас все объясню и расскажу, только не перебивай меня.

– Как скажешь, товарищ! – шутковал Степан, смоля пахучую сигарету.

Когда я закончил свой сказ, в первую минуту никто не проронил ни слова; домик погрузился в молчание, в течение которого Настя и Степан обдумывали и переваривали донесенную мной информацию.

– И что скажете, ребята? – не выдержал я и спросил.

– Хотелось сказать, что ты гавнюк. – Степан говорил на полном серьезе, убрав насмешливую улыбку с лица. – Но передумал. Все-таки тут Настя, не прилично сквернословить.

– Спасибо, Степка.

– А ты что думал, я тебе по головке поглажу после твоего расследования? Нет уж, извольте! Обманул меня на счет работы у деда – это раз. Не взял с собой на расследования – это два. И три – ты не сдержал обещания, тем самым нарушив придуманное нами правило. Так что радуйся, что я еще так назвал тебя, а никак иначе. – Он обратился к молчаливой Насте. – А ты что думаешь про него? Давай, Настька, выкладывай! Мочи правду матку!

– Ты, молодец, Саша, – на мое удивление похвалила меня Настя.

– Что? – Я думал, у Степана челюсть отвалиться от услышанного. – Ты его хвалишь?

– Ну да.

– Даешь!

– И не страшно тебе было следить за ним, в одиночку? – спросила она.

– Нет, – не лукавя, ответил я. И добавил. – Когда я узнал, что он дорожит фотографией, на которой запечатлены люди, я понял, что у него, у «Дитя», есть сердце.

– Ладно, отброшу я свою обиженность на тебя, дружище, – смягчился Степан, затушив папироску в пепельнице, – хотя за тобой будет числиться косячок. Большой косячок, который я запомнил. Чтобы в следующий раз, если я вдруг накосячу, ты меня не упрекал.

– Договорились.

– С этим договорились – и ладно. Но я-то вот о чем хотел спросить: если, по твоему мнению, «Дитя» не инопланетянин, тогда кто он?

– Человек, – ответила за меня Настя.

– Человек? – Степан засмеялся. – Ты шутишь?

– Нет. Ты вспомни, что нам рассказывал Саша. Загибай пальцы.

– Не проблема.

– Он ладит с дворняжкой – души в ней не чает, – сказала Настя.

– Допустим, это раз…

– Любит слушать музыку и подпевать.

– Два.

– Охотиться и собирать плоды.

– Ну, три.

– Что-то изобретает. Химичит.

– Четыре.

– Говорит на нашем языке без акцента.

– Пять.

– Уже пять. Дальше разбираемся. – Настя задумалась. – Как выяснил Саша, у «Дитя» нет крылья.

– Они есть, но ненастоящие, созданные руками человека, – заметил я.

– Без крыльев он уже не такой особенный, правильно? Он такой же, как мы.

– Уговорила, шесть.

– Плюс к этому Саша сказала, что у него не было тех жутких когтей и клыков, которыми он красовался в прошлую нашу встречу.

– Ручаюсь, что не было! – поддакивал я.

– Ладно, семь.

– А если смыть еще грим с его лица? А потом стянуть с него длинный плащ? Что нам откроется? Человеческое лицо?

– Это неизвестно, что там откроется, – хохотнул Степан. – Это не считается.

– Не считается, так не считается, – не отчаивалась Настя. – Но фотография, которой он дорожит, точно должна считаться.

– Это еще почему?

– Это главное доказательство, что он человек.

– Вот с этого момента поподробнее.

– Я уверена, что на той фотографии был запечатлен «Дитя» с мамой. Тот мальчик – это и есть наш пришелец из другого мира.

– Бред! – не поверил Степан.

– А как еще объяснить, почему ему была так важно та фотография?

– Ну не знаю… по многим причинам.

– По каким?

– По многим! – злился Степка.

– Это не ответ, – сказала Настя и обратилась ко мне. – А ты как думаешь?

– Ты, скорее всего, права…

– Вы что сговорились? Ладно, ладно. Я ща такой вопросик вам задам, вы на него ни за что не ответите. Слушайте. Если «Дитя» – человек, то тогда почему скрывается от людей? Как вам такой вопрос? Нравится?

– Может, он скрывается от кого-нибудь? – предположила Настя.

– От кого?

– От врагов.

– У меня знаешь, сколько врагов?

– Нет. Ты не посвящал.

– Уйма! Но я же не бегу в чащу леса и не живу там, как отшельник? Нет, товарищи, не верю я, что «Дитя» – обычный человек. Что-то тут не сходиться.

– У меня тоже есть сомнения, поэтому предлагаю проникнуть в его дом, когда он будет на охоте. И наконец… разгадать эту тайну, которая не дает мне покоя; которая лишала меня нормального сна. Как вы на это смотрите?

– Сугубо положительно, – поддержал мою идею Степан.

– А ты, Настя?

– Нельзя лезть в чужой дом.

– Он шарился в нашем домике, – резонно заметил Степка. – Так что: все честь по чести.

– Ладно, я с вами, – согласилась она.

– Отлично! – обрадовался я. – Тогда предлагаю сделать следующее…

Глава 7

Операцию по проникновению в дом «Дитя тьмы» было принято перенести на следующий день, на ранее утро. Мы договорились встретиться в семь утра у школы №21, на крыльце. К моему удивлению никто не опоздал; у родителей не возникло вопросов по поводу раннего ухода пташек из домов, забранных в липкую атмосферу безмятежности и благополучия. С самого утра стояла жара; солнце единолично главенствовало на сине-голубом небе, нетронутом облаками. Ни дуновения ветерка; деревья замерли, перестав шелестеть листочками. Вообще мне показалось, что замер весь мир, изнывая от жары, прячась от нее, как от незадачливого соседа, который донимает одними и теми же вопросами. Улицы опустели, погрузившись в оковы одиночества; дороги, плавившиеся от солнца, уныло убегали вдаль; во дворах прогуливались разве что собаки да кошки, которые прятались от жары в тени деревьев и крыш от домов.

– Вы готовы? – спросил я, посмотрев сначала на Степана, одетого в хлопчатобумажные штаны на ремне, в старенькую футболку, усыпанную маленькими дырочками и в синюю кепку, а потом на Настя, которая ограничилась строгим костюмом болотного цвета и белым платком на голове.

– Вполне, – радостно ответил Степан.

– А я все еще не уверена, – вдруг сказала Настя, – что мы поступаем правильно. Может, нам оставить его в покое?

– Разве тебе не хочется узнать правду о «Дитя тьмы»?

– Почему же не хочется – хочется! Но не таким вот способом…

– Мы уже обсуждали это вчера! Давайте больше не будем мусолить одну и ту же тему? – поспросил Степан.

На этом и порешили: не обсуждать и не думать о последствиях данного опасного мероприятия, а просто делать то, что запланировали – и ни шагу назад. В семь сорок пять мы были на месте, в моем временном наблюдательном пункте, скрытом от глаз «Дитя». После быстрой ходьбы в лесных просторах, скованных в летнюю жару, у нас появилась отдышка, а одежда пропиталась потом, прилипнув к разгоряченным телам.

– Ну и выбрали мы денек! – Степка лег на землю, пролез промеж камней и достал бинокль, который предусмотрительно взял у отца. – Ща посмотрит, чего наш друг делает.

– Он, скорее всего, уже ушел в лес, на охоту.

– Но мы ведь не знаем наверняка, – сказала Настя.

– Не знаем – и это самое, простите, хреновастое, – шутил Степка.

– Судя по мои наблюдения, – умничал я, – он каждый день приходил домой после обеда, из этого надо полагать, что охотился он по утрам.

– А может, он сегодня не собирается охотиться? Лежит себе дома, поплевывает в потолок.

– Не исключено, – не стал спорить я со Степаном, потому что сам был не уверен, дома он или нет. Но предложил, как мне показалось, разумное решение сложившейся проблемы. – Ждем до полдевятого, если ничего интересного не происходит – идем к дому.

– Да! И будь что будет! – поддержал меня Степан, наблюдая за домом «Дитя».

Как я и предполагал, за прошедшие полчаса ничего не произошло.

– Ну либо он действительно ушел на охоту. Либо спит и ни о чем таком не подозревает, что трое неизвестных хотят ворваться в его дом.

Хоть и двое из нас троих были уверенными, что «Дитя тьмы» – это обычный человек, да к тому же, если судить по комплекции и росту, наш ровесник, все равно у каждого тряслись поджилки, а сердце отбивало безумную чечетку. Знаете, одно дело следить издалека, из-под прикрытия, не мешая никому, а другое дело – красться как дикие лисы за добычей… в чужой курятник. От одной только мысли, что ты нарушишь правила, вторгаясь не по приглашению в частное владение, пускай даже это владение перекошенный дом с гнилыми досками и дырявой крышей – становилось не по себе, худо, совестно на душе; чувствуешь себя преступником без всяких моральных устоев и правил. Честно говоря, я подумывал остановить то, что сам, в общем-то, затеял, но мне не хватила духа и смелости остановиться и пойти обратно, в укрытие; я испугался, что ребята подумают, что я трус и не захотят со мной после этого дружить. Может, я был несправедлив к друзьям, думая, что такая, по сути, мелочь может встать на нашем – дружеском – пути; они ведь не изверги, возможно, все бы поняли и поддержали бы меня, заверив, что идея пробраться в чужой дом – не самая лучшая. Таковой она и являлась – не лучшей, я бы даже сказал, что эгоистичной и ненужной. Почему я не остановился, когда надо было остановиться? Почему я продолжал следить за тем, за кем не должен был следить? Почему я так нагло, так напористо решил вторгнуться к тому, к кому не должен был вторгаться ни при каких обстоятельствах? Зачем мне знать, кто скрывается за черным плащом и толстым слоем грязи? И для чего? Что мне дадут эти знания? Ведь кроме удовлетворения собственного любопытства – ничего!

Входная дверь была заперта. Наглухо. Проверили все окна – закрыты на щеколды; перелезли через забор и обнаружили, что дверь со двора тоже закрыта. Но мы готовились к таким вот сюрпризам, и прежде чем пойти на радикальные меры, на которые собственно и не было желания переходить, мы, точнее я, вскарабкался на крышу дома и проверил крохотное круглое окошко, которое от легкого нажатия руки со скрипом подалось – и отварилось. Мы с облегчением выдохнули; ничего не пришлось разбивать и выламывать; такое проникновение в чуждый дом было не таким преступным, по крайней мере, мы хотели в это верить. На чердаке, кроме пыли, затхлости и валяющегося мусора (ненужных вещей), я ничего не нашел. Не с первого раза нашел люк, который бы вывел меня на первый этаж; света не хватало, его мгновенно поглощала тьма; пришлось рыскать на корячках и искать некое подобие ручки. Ручка нашлась… под половиком. Откинув пыльный половик, я отварил нараспашку люк и меня ослепил резкий дневной свет; из глаз брызнули слезы, я зажмурился. Кое-как спустился по самодельной лестнице, которая ходила ходуном; то и гляди рухнет и погребет под себя. Слава Богу, удалось избежать и падения, и погребения. Я уже не надеялся, что дом окажется чистым и опрятным, но я зря недооценил «Дитя тьмы» – в доме царила практически идеальная чистота, граничащая с легкой дымкой гостеприимного уюта. Беглого взгляда на внутреннее убранство жилища «Дитя» хватило, чтобы сразу же сказать, что он любил и ценил то, что имел. В единственной комнате стоял старый пошарканный стол, на котором водрузились куча исписанных листков, много-много разноцветных банок, паяльник и несколько плат, по всей видимости, от игровых приставок. Рядом со столом разместилась необтесанная, явно сделанная собственными руками стенка, состоящая из четырех шкафов, которые были чем-то забиты, что даже дверцы не закрывались; напротив – видавшая вида раскладушка, на которой был расправлен матрас; над койкой, на стене, висел красный ковер. На полу тоже лежал ковер, закрывая коричневый пол; правда, он был обгрызен по краям, а в центре красовалось желтое пятно; в правом углу лежала плетеная корзина, в ней – замусоленный джемпер (я сразу догадался, что тут спит пес «Дитя тьмы»). Так же я заметил, что в комнате имелась кладовая, запертая на засов. На кухне царил полный порядок: ни крошек на кухонном столе, ни грязной посуде в раковине. Выйдя из дома, в прохладный пристрой, в глаза бросились подвешенные на гвозди несколько пар крыльев разных форм и оперений, столько же черных плащей и ведер вязкого грунта. Потом я уже обратил внимание на груду металлома, покоившегося на полу, причем собранную очень аккуратно, с сознанием дела.

Когда я отворил друзьям двери, те недовольно посмотрели на меня:

– Чего? – спросил я, честно говоря, удивляясь такой реакцией Степана и Насти.

– А ничего! – фыркнул Степка и вошел во двор дома; за ним – Настя. – Ты что, в Китай сбегал?

– Нет.

– Тогда чего так долго капался?

– Ну пока спустился, пока осмотрел дом…

– Мы уже не знали, что и подумать с Настькой. Думали все, пропал наш друг, попал в капкан или в ловушку. А он тут, понимаешь ли, осмотр проводил! Молодец!

– Да ладно, не горячись, Степка.

– Как тут не горячиться!

– Мы действительно испугались, – вмешалась в разговор Настя. – Степа уже хотел выламывать дверь, спасать тебя.

– Это хорошо, – обрадовался я. И добавил. – Приятно знать, что меня все равно бы спасли.

– В следующий раз я подумаю, спасть тебе или нет, – ворчал Степан, осматривая дом. – Что нашел? Есть какие-нибудь улики?

– Идемте в дом. Там полно улик.

После тщательного осмотра дома у нас не осталось никаких сомнений, что здесь живет человек. Доказательств набралось на порядок больше, чем мы рассчитывали. Перечислю пять, самых основных, скажем так: основополагающих. Остальные пустяковые и не стоят вашего внимания.

Первое – это неработающий холодильник, точнее то, что в нем хранилось: кастрюля с наваристым супом, банки фасоли, кукурузы и тушенки, хлеб, завернутый в платок, полупустая бутылка с газировкой, мешок с брусникой.

Второе – раскладушка со сложенным матрасом. Ну разве инопланетянин так бы спал, спросили мы друг у друга и согласились, что ничего подобного, так спит только человек.

Третье – кипа исписанных листков, лежавшая на столе. В них он последовательно и четко описывал процесс получения тех или иных крыльев, прилагая к ним схемы и чертежи, весьма сносно нарисованных. И если бы на этом все закончилось! Судя по бумагам, в которых сплошь и рядом шли электрические цепи, какие-то физические и математические формулы, невнятные рассуждения, написанные неразборчивым почерком, «Дитя» мог починить все, что угодно: от утюга до телевизора. В шкафах стенки мы как раз нашли сломанную бытовую технику, тысячу запчастей, сложенных не так аккуратно, как в дедушкином гараже, пару загубленных паяльников и три учебника из серии «Сделай/почини сам!».

Четвертое – кипа комиксов и два десятка фантастических книг, которые были спрятаны за стенкой и которые, ко всему прочему, были запрещены в Романдии. Две из них я читал; они были классными: с закрученным сюжетом, интересными героями и нескончаемыми путешествиями по разным Галактикам в поисках магического камня, способного остановить непрекращающуюся войну на планете Земле.

Пятое – это сад. Среди не обротанных участков земли, поросших травой, крапивой, одуванчиками и вездесущим чертополохом, имелся один небольшой участок, ухоженный, вскопанный, с восходящими к небу ростками картошки и морковки («Дитя» готовился к голодной зиме?) Так же мы обнаружили на скорую руку сколоченный деревянный туалет с глубокой ямой; он размещался в конце сада, у самого забора, за которым тянулась линии могучих тополей.

Следующая находка стала для нас роковой; за нее мы поплатились самим дорогим, что у нас было – свободой. Степан первый заметил слабый свет, льющийся из широких щелей половых досок, и начал искать потаенный вход в подпол. Долго искать не пришлось: в центре комнаты, под ковром, скрывался тот самый вход в тайную комнату «Дитя».

– Мы убедились, что «Дитя» – человек, так зачем же лезть в подпол? – спросила у нас Настя.

– Разве тебе не интересно, что там?

– Нет. Все самое интересное мы уже увидели, пора уносить ноги. Ты не боишься, что Он скоро придет?

– Настя, не дрейф! – сказал Степан, спускаясь по ветхой лестнице в подпол. Я не думая последовал за ним. – Только убедимся, что здесь нет трупов – и сразу домой.

– Обещаете? – Настя спросила у нас обоих, а посмотрела в мои глаза.

– Обещаем, – ответил я. И попросил. – Пойдем с нами.

– Тут довольно просторно. – Степан протяжно свистнул. – Ха! Дом под домом!

Только мы спустились вниз, в царство сырости и затхлости, Степан потянулся, чтобы включить вторую лампочку, которая бы в полной мере рассеяла мрак, как тут же с помощью нехитрого механизма захлопнулась деревянная крышка подпола – и закрылась на стальной засов, превратив нас в заложников… или в преступников, пойманных на месте преступления.

– Попались, – сказала Настя и нервно засмеялась. В ее глазах дребезжал огонек страха.

– Где наша не пропадала? – В голосе Степана теплилась неиссякаемая надежда на легкое освобождение. – Ща я в два счет открою то, что нас закрыло.

– Не думаю, что у тебя получится, – сказал я.

– Ты давай, не каркай! Все у меня получится.

Степана хватило на десять минут; я еще удивился, что он не сдался после первых трех минут, ведь дело изначально было безнадежным. Он всласть поупражнялся, став красным как помидор, всласть попыхтел и покричал от злости, что крышка не желает подчиниться его воле, даже посквернословил – и только после этого успокоился и признал, что, возможно, крышку так просто не открыть.

– Ты же говорил, в два счета откроешь? – ехидничал я.

– Ладно, не напоминай. – Степан сел рядом с нами; он тяжело дышал, совсем выбился из сил. Он обратился ко мне. – Каков дальнейший план, мистер Фикс?

– Остается только ждать.

– Чего?

– Не чего, а кого, – исправил я Степку. – «Дитя тьмы» конечно же!

– Да, дела. – Мой друг не любил сдаваться, не по его части опускать руку в минуту трудностей, поэтому он соскочил с пола и принялся судорожно что-то искать.

– И что ты на этот раз придумал?

– Сейчас найду что-нибудь поострее да помассивнее – и проломлю эту зловредную крышку.

– Где бы найти такую чудесную штуковину?

– Ща найдем. – Мы обменялись взглядами. – Поможешь?

– Уже.

Поиски увенчались неудачей; в подполе, кроме старой одежды, картошки, морковки, деревянных поддонов, грязи, ничего не нашлось. Степан совсем опечалился; от надежды остались рожки да ножки.

– Уговорил, Сашка. Будем ждать «Дитя».

Так мы провели в заточении около двух часов; если честно, не самые радужные часы в моей жизни. Если поначалу, в первый час, мы развлекали себя разговорами, по большей части, пустяковыми и ничем не обязывающими, а так же различными играми на подобии «Городов». То потом, на второй час, стало как-то резко не по себе, неуютно, жутко оттого, что мы могли здесь застрять на более длительный срок, чем рассчитывали (а может, мы здесь застряли навсегда?); мы смокли, погрузившись в раздумья, смешанные с неспокойной дремой.

За пять минут до прихода «Дитя тьмы» Настя шепотом, чтобы не разбудить задремавшего Степана, сказала:

– В прошлый раз я толком не поблагодарила тебя за ролики. Спасибо, Саша. Они классные и удобные.

– Не за что.

– Тебе не страшно?

– Страшно, – признался я, почувствовав стыд за себя, за свою трусость; я мог обмануть Настю, изобразить героя, но здравая логика подсказывала мне, что лучше сказать правду, нежели ложь. Быть честным – вот чего я хотел и чего добивался. Зачем изменять своим приоритетам?

– И мне. Мне не хватает воздуха. И, кажется, что стены сужаются.

– Не, стены стоят на месте.

– Точно? – Я кивнул. – Не люблю замкнутое пространство, оно меня пугает. До дрожи.

– Если ты так боишься замкнутых пространств, зачем ты полезла с нами в подпол?

– Не хотела отставать от вас. Хотела быть равноправной участницей преступления. Да и вы просили, упрашивали меня.

– Это точно.

Настя задумалась и спросила:

– А ты чего-нибудь боишься?

Своего отца, чуть не сказал я, но вовремя прикусил язык.

– Я боюсь пауков, – сказал я первое, что пришло в голову.

– И все?

– Ну да…

– Ничего себе! Я боюсь почти всего!

– А чего еще?

– Я боюсь высоты, хотя раньше не боялся.

– А что случилось? – поинтересовался я.

– Однажды, когда я еще была маленькой, я чуть не выпала с балкона. Тянулась за веткой яблони, на которой созрели дикие яблоки едкого красного цвета – и раз! – я уже за бортом. В последнюю минуту успела зацепиться за перила и каким-то чудом оказаться снова на балконе. В безопасности. – Она поежилась от нахлынувших воспоминаний. – Сейчас на балкон или крышу дома не загонишь. Даже одно единственное напоминание о балконе сводит меня с ума, ноги сразу же подкашиваются, а живот сводит.

– Подожди-подожди. Как ты тогда забираешься на наш домик? Он же высоко!

– Боюсь, да лезу.

– Ну, даешь! – Восхитился ли я Настей? Всем сердцем! – А ты, молодец.

– Надо же как-то бороться со страхом. – Она улыбнулась мне сладкой и нежной улыбкой, от которой у меня закружилось голова; теперь и мне казалось, что стены сужались.

– Ради нас ты готова на все? – в шутку спросил я, чтобы отвлечься.

– А ты не задумывался, что, возможно, я ради тебя готова на все?

Ее вопрос сбил меня с толку, заставил смутиться и потерять дар речи. Неужели она тоже имела ко мне чувства? Ответ на этот вопрос остался открытым, дабы в это время мы услышали скрип половиц, а потом как открывается засов крышки подпола.

Мы ждали, что «Дитя» спуститься к нам в подпол и начнет разговор, но ничего такого не произошло; он открыл крышку и ушел.

– Что будем делать? – спросил у меня Степка. – Походу он не собирается с нами разбираться.

– Походу, – согласился я. – Надо выбираться отсюда, пока он дает такую возможность.

– Вдруг там очередная ловушка? – предположила Настя.

– Там, наверху, нас может поджидать все, что угодно. – От воспалившихся нервов, я стал щелкать пальцами. Отвратительная привычка, знаю, но она помогала мне успокоиться в таких вот ситуациях, когда паника и страх окутывают с ног до головы. – Все, что угодно. Но это не значит, что нам стоит сидеть здесь и ждать лучшего развития событий. Вы согласны?

– С тобой, товарищ, трудно не согласиться. – Степка хлопнул меня по плечу и попытался улыбнуться; улыбка получилась натянутой и вымученной. – Я полезу первым. И это не обсуждается! Если что, расскажите моим друзьям и родителям, что я был героем.

– Типун тебя на язык, Степка!

– Постучи еще по дереву, – усмехнулся он и полез по шаткой и трухлой лестнице, в дом, в неизвестность, за которой скрывались тайны и опасности.

Добравшись до крышки подпола, он замер, видимо, приготовившись к худшему и самому страшному, что случалось с ним при жизни, потом приоткрыл крышку на несколько сантиметров и внимательно осмотрел комнату.

– Кажется, никого, – сказал он. И начал отчет. – Три, два, один. Первый пошел!

Степан вытолкнул крышку – та полностью отварилась и с жутким грохотом ударилась об пол – и вынырнул наружу, в дом, поглощенный в дневной свет. Буквально на секунды время для нас с Настей остановилось; мир замер, как и его обыватели. Мы смотрели наверх и видели лишь квадрат света, освещающий лестницу и растворяющий тьму подпола; и ждали, и ждали, пока в этом квадрате, наполненном жизнью, появиться Степан и развеет наши страхи и дурные предчувствия, закрывшиеся где-то глубоко внутри, в самом сердце, в его сосудиках, в нетленной оболочке души. И пройдет целая вечность, длиною в две-три секунды, когда явиться Его Величество Степан, радостно улыбающийся, и скажет, что нечего бояться, в доме никого, а «Дитя тьмы» след простыл. И кто говорит, что время не имеет величин и пространственных глубин?