Домик на дереве

Романдия, Романдия превыше всего

Превыше Мира сего!

И чтобы она была для нас защитой и опорой

Всегда нужно братски держаться до смерти окопной!

От Москаля до Уралга

От Владика до Архангела

Романдия, Романдия превыше всего

Превыше Мира сего!

Единство, и права, и свобода

Для романдской отчизны

Давай стремиться к этому братцы,

Всем сердцем и рукой, во имя отчизны!

Каждый ученик знал Гимн страны наизусть; не знать Гимн было позорно, преступно и грешно. Я знал одного чудика, который во время исполнения гимна пропел: «единство, и права, и любовь». Это был скандал! Вся школа гудела, от учеников до учителей; дошло до того, что его исключили из школы, а родителям настоятельно рекомендовали покинуть город, если они не хотят огласки по всей стране за такое отвратительное воспитания ребенка. Родители чудака не стали возражать и на следующий же день собрали вещички и укатили в другой город; жизнь всегда предпочтительнее, ведь за этот проступок могли со спокойной душой расстрелять, всю семью, за анти националистическую пропаганду.

Но я отвлекся. Как бы мне не хотелось признаваться в этом, но куда мне собственно деваться: разговаривать она начала со мной, а не я – с ней; у меня не хватила духа на такой подвиг, робость со смущение взяли надо мной вверх, превратили меня в своего покорного раба.

– Мне вот интересно. – Она сделала короткую паузу, наблюдая за мной; в тот миг я был похож на каменную статую, застывшую и намертво приросшую к земле. – Почему вы так друг друга недолюбливаете?

– И… – Я не мог проронить и слово, так как был застигнут врасплох, жутко разволновался. Я не верил, что она говорит со мной. Не верил! Вот насколько я был уверен, что этого никогда не случится; что моя любовь будет молчаливой, почти не немой.

– Не хочешь разговаривать?

– Нет, нет, хочу.

– А что тогда молчишь как рыба?

– Я задумался над твоим вопросом. – Когда она отвернулась от меня и принялась за работу, меня немного отпустило, в легкие проник воздух, и я свободно вздохнул.

– И что скажешь?

– Неприязнь к Светке у меня после ее предательства.

– Это когда она сдала тебя во время чтения запрещенной книги?

– А ты откуда знаешь?

– Ты видимо забыл, что я учусь в этой же школе, что и ты. Я хорошо помню те собрания. Тебе тогда здорово досталось.

– Да. И все из-за нее! – Я разозлился, вспомнив о недавних событиях. – Если бы не мой отец, не его авторитет, то меня выгнали бы из школы и отправили в трудовой лагерь на север страны.

– Но не выгнали же.

– Нет. Но…

– И не отправили в трудовой лагерь.

– Нет. К чему ты это?

– К тому, что ничего страшного и не произошло. Пустячок!

– Пустячок? – Я кипел и почти возненавидел свою возлюбленную. – Да меня отец чуть не убил.

– Не убил же.

– Что-то ты заладила? Не убил же, не отправили же, не выгнали же…

– А ты чего разозлился?

– Я не…

Воцарилось минутное молчание.

– Зря ты над Светкой потешаешься. Да она немного заносчива, порой высокомерничает, да и командирша еще та…

– Вот именно! – перебил Настю я.

– Но ко всему этому она сверх меры дисциплинированная, ответственная и неравнодушная. Поэтому она не могла не сказать завучу, что ты читал запрещенную книжку. Не могла. Испугалась за тебя.

– За меня? Ты смеешься надо мной?

– Я не смеюсь, и не собиралась смеяться. Она испугалась за тебя, она сама мне так сказала. Подумала, что запрещенные книги испортят тебя, и ты не окончишь школу с золотой медалью. И сказала завучу, Наталье Ивановне. Дальше закрутилось, понеслось. Она сама не ожидала, что так все обернется против тебя, что учителя и комитет по делам молодежи поднимут такую шумиху. Ты слышишь меня, она не хотела? Можешь мне не верить, но то что я сказала – правда. Думаешь, почему ты здесь?

– Потому что я умею белить.

– Каждый второй мальчишка умеет белить стены, а она выбрала именно тебя. Почему? – Я пожал плечами. – Она хотела поговорить с тобой. Может, извиниться хотела.

– Не может быть.

Честно говоря, я не ожидал такого поворота событий; никак не ожидал; отчего опешил и задумался: мне надо было осмыслить только что сказанное Настей. Еще минуту назад я думал, что Светка назло рассказала учителям о моем тайном увлечении, чтобы меня выгнали из школы, а сейчас я узнаю, что она выдала меня из хороших побуждений, чтобы я не забивал голову лишними запретными мыслями и продолжал учиться на «пятерки». И оснований не верить Насте у меня не было. Зачем ей врать? Какой мотив?

– И вообще… ты сам виноват, – вдруг сказала Настя, посмотрев в окно, выходившее на школьный сквер, залитый солнцем и сплошь покрытый зеленью. – Какой шмель ужалил тебя? Зачем было читать ТАКУЮ книгу там, где тебя могли поймать – и поймали!

– Люблю читать в сквере, на свежем воздухе.

– На свежем воздухе надо читать партийную литературу. На худой конец – военную. А дома, закрывшись в комнате, читать то, что запрещено читать.

– А ты случаем…

– Ничего я тебе не скажу..

– Почему?

– Ты так и не понял? – Она перешла на шепот. – Если что-то делаешь плохое, то делай так, чтобы тебя не уличили в этом. Таков закон.

– И часто ты делаешь плохое?

– Так я тебе и сказала. – Настя позвала меня к себе. Я подошел к ней, она нагнулась к моему уху и сказала. – Я расскажу, но только в том месте, где никто нас не услышит. Есть у тебя такое место?

– Да, – сразу же ответил я, подумав о домике на дереве. Там нас точно никто не услышит, ну разве что… инопланетянин, но он вряд ли побежит докладывать партии.

– Хорошо. – Настя снова озарила меня своей добрейшей улыбкой. – Ты иди, бели, а то скоро придет Света и будет ругаться.

– Уже пошел.

– Саша?

– Да?

– Если ты хочешь со мной дружить, ты должен подружиться со Светой, потому что она моя лучшая подруга.

– Я попробую.

– Попробуй.

***

С Настей мы решили встретиться на площади «Триумфа», в центре которого был установлен постамент со скульптурой Силина, указывающего рукой на восток, на восход солнца, на восход Великой Романдии. Стояла хорошая субботняя погодка: солнце главенствовало на лазурном небе, лишенном островных облаков. На площади, уже по устоявшейся традиции, столпились люди и слушали патриотические речи Силина, голос которого разносился из громкоговорителей; пришедшие сюда люди, обычные трудяги и рабочие с фабрик, соглашались с каждым словом Главнокомандующего. Честно говоря, я особо не вслушивался в речи Силина, меня в ту минуту волновали более приземистые дела: придет ли Настя и что делать, если она не придет? Я зря волновался, Настя пришла и даже без этой девичьей привычки опаздывать; пришла – и в очередной раз покорила меня: летнее платье до колен с широкой драпированной юбкой и два белых банта на голове – такое вряд ли позабудешь (я и не забыл, хотя прошло ужасно много времени с того дня).

– Привет, – поздоровалась Настя и улыбнулась мне.

– Привет. – Я засмущался; по телу бегала дрожь.

– Ты чего-то сегодня бледный? Не заболел?

«Я болен тобой!» – чуть не вырвалось у меня.

– Нет.

– Понятно. А я представляешь, еле-еле отделалась от Светы. Думала, что уже опоздаю.

– Что ей было нужно от тебя?

– Она не хотела отпускать меня одну.

– Почему?

– Боится, что ты меня украдешь или еще чего неблагоразумное сделаешь.

– Она что, совсем с дуба рухнула?

Настя рассмеялась, глядя на меня, на мое возмущенное и рассерженное лицо.

– Ниоткуда она не падала. – Она пыталась заглушить смех. – Она переживает за меня. Все просто.

– Нашла из-за чего переживать. Разве по мне видно, что я «того», со съехавшими шестеренками в голове?

– А ты смешной. – Настя посмотрела на толпу людей; они захлопали в ладоши. – Может, пойдем уже. Не нравится мне это место, люди здесь точно с ума сходят.

– Пойдем. Хочешь мороженое?

– Не отказалась бы.

По пути к домику на дереве я купил два шоколадных пломбира в вафельных стаканчиках. Пока мы неспешно шли и наслаждались сладким мороженым, Настя рассказала мне, что никак не может исправить оценку по геометрии; я согласился ей помочь.

– Разбираешься в геометрии?

– Немного. – Не любил хвастаться. – Люблю решать задачки.

– Ооо, а я ненавижу ее! И каким образом ты поможешь мне?

– Объясню то, что тебе непонятно, потом займемся решением задач.

– Было бы отлично. А у тебя разве нет других дел?

– Есть.

– Вот видишь!

– Но дела ведь могут подождать.

– Нет, нет. Я не хочу обременять тебя своими проблемами. Я уж как-нибудь сама справлюсь.

– Друзья должны друг друга выручать.

– Это точно, – согласилась Настя и снова подарила мне улыбку. А что еще нужно влюбленному мальчишке?

Настя пришла в неописуемый восторг от домика на дереве; ее глаза светились ярче полуночных звезд на небе. Пока она с неприкрытым любопытством и восхищением осматривала каждый уголок домика, я вкратце поведал ей о том, как мы со Степаном строили его и что планировали переделать и доработать этим летом.

– И чем вы обычно здесь занимаетесь? – спросила она, бросив свой взгляд на пустую пепельницу.

– Всем понемногу. Играем в карты, в «города», читаем книги, журналы. Но обычно общаемся. Это как бы наш штаб.

– Тайный?

– Да, тайный штаб, в котором мы можем делать то, что захочется.

– Здорово! – Настя взяла конфетку, лежавшую на столе, и положила ее в рот. – Я даже завидую вам, ребята, что у вас есть такое место, в котором можно спрятаться ото всех.

– Ага. – Не думал, что девчонки моего возраста так похожи на нас, мальчишек. Ошибочно полагал, что им бы только о прическах думать, да и о кофточках.

– Я тогда не понимаю. У тебя есть секретный штаб… этот прекрасный домик… а ты читаешь запрещенную книгу в общественном месте, где каждый второй может тебя поймать. Это ведь то же самое, что украсть какую-нибудь вещь и вернутся на место преступления с ней же. Ты, по всей видимости, хотел, чтобы тебя поймали.

– Зачем мне не это?

– Не знаю, тебе виднее. Может, ты сделал так на вред отцу?

– У меня и в мыслях такого не было. И откуда ты знаешь о моем отце?

– Ты опять забыл, что мы учимся в одной школе? Я была на том собрании, когда твой отец, офицер ЦЦ, одетый в военную форму, извинялся перед учителями и учениками за твое отвратительное поведение.

– Он сказал так: «Прошу извинить моего сына за недопустимое в обществе поведение, которое подрывает основы национализма. Он опозорил свою семью, верную партии, верную национализму, верную Силину».

– Тогда я все поняла, – сказала Настя и съела вторую конфету.

– Что ты поняла? – поинтересовался я, удобно усевший на скамью, сделанную собственными руками. В домик проникали шелест листьев, пение дроздов и сойки-пересмешницы.

– Ты читал запрещенную книгу назло всем. Назло семье, назло ученикам и учителям, назло партии, которые осудили тебя.

Я никогда не задумывался, что побудило меня пойти в воскресный солнечный день в литературный сквер, как сказала Настя, в общественное место, с книгой в руках, с книгой, которая была запрещена почти во всем мире, открыть ее и наслаждаться запретным чтением, прекрасно понимая, что меня поймают – обязательно поймают. После ее объяснений незаконченная мозаика вдруг собралась; и картина стала единой: я пошел против системы, против партии, действующей не совсем честно по отношению к людям. Это откровение так поразило меня, что я некоторое время не мог придти в себя, нормально связать пару слов; я не верил, что такой маленький человек, как я, был способен на вполне взрослый поступок; не верил, что девчонка, сидевшая напротив меня, смогла объяснить мне, зачем я сделал то, что сделал.

– Как ты догадалась? – спросил я, восхищаясь не только ее красотой, но и умом.

– Ну… все само собой получилось. Главное правильно сделать выводы. Можно я еще сворую конфетку?

– Конечно, бери. У нас где-то еще припрятан целый мешок.

– Спасибо. Обожаю конфеты.

– Сладкоежка?

– Ох, еще какая!

– Мой друг тоже любит конфеты, поэтому приходится их прятать.

– Мы такие, конфеты только так пожираем. – Настя захихикала, а потом спросила на полном серьезе. – Так какую книгу ты прочитал?

– Ты не знаешь?

– Нет. Ни один ученик в школе не знает.

– «Тайные миры».

– Классная книга.

– Ты читала?

– А как же.

– И как тебе книга? – поинтересовался я, изрядно удивленный.

– Моя одна из самых любимых. Читала ее, если не соврать, раз пять-шесть.

– Ничего себе! – изумился я. – Мне до тебя далековато, я прочитал «Тайные миры» всего один раз, а потом вернул книгу.

– А говорил, что нашел ее на улице…

– Но не говорить же, что я взял ее у друга – это предательство.

– Ну да. – Настя покивала головой и посмотрела на меня с одобрением и в то же время с восхищением (или мне это показалось?). И спросила. – Ты когда читал «Тайные миры» нашел там чего запрещенного?

– Нет.

– И я. – Она задумалась, утонув в воспоминаниях. – Я решила поинтересоваться у папы, почему она запрещена. Что в ней такого «не такого». Когда он ответил, я даже не поверила. Ну не поверила я, что из-за этого можно запрещать хорошие и интересные книги.

– Из-за чего? – Мне не терпелось узнать правду.

– Потому что автор книги не славянской национальности.

– И все? – Признаюсь, моему разочарованию не было предела; я даже позволил себе одну маленькую вольность: покрутил пальцем у виска и сказал, что они все придурки, которые ни черта не понимают в классных книгах.

– Я точно такого же мнения, – согласилась со мной Настя, и мы улыбнулись друг другу; отчего возникло смущение, которое Настя с легкостью прогнала прочь, задав мне очередной вопрос. – Что еще читал запретного?

– Ух! Много чего! Люблю почитать.

– Я тоже.

Мы долго болтали о книгах, буквально не могли остановиться, насыться; всегда здорово поболтать с человеком, который страстно увлечен тем же хобби, что и ты. Настя, по моему скромному мнению, была еще большей ценительницей книг, чем я; она могла за одни лишь выходные осилить четырехстраничный взрослый роман, что для меня было равносильно подвигу; мне банально не хватало терпения, чтобы сидеть за книгой целый день, какой бы она не была интересной и увлекательной. Она читала книги не только дома, но и в школе, на переменах, в библиотеке после занятий, в троллейбусе, на улице; в общем, когда была свободная минутка.

– Если захочешь почитать «Крохотного принца» или «Борис и мармеладная фабрика». Или еще какую-нибудь книжку – обращайся. Выручу, – с улыбкой на лице сказала Настя.

– Я с радостью. Не боишься давать мне такие книги?

– Нет. Тебе можно доверять.

– А если твой папа узнает?

– Он и так узнает.

– Думаешь, он разрешит…

– Он не будет против. Я знаю.

– Не боится хранить запрещенные книги? Я вот был у Степки…

– Он хорошо их прячет.

– А как ему спится по ночам?

– В каком смысле?

– Ну, столько книг… это же с ума сойдешь, зная, что ты преступник…

– Он не преступник!

– Прости, я не так сказал. И…

– Ничего. Я поняла. – Она снова просияла в улыбке, и я успокоился. – Он считает, что хранить дома подлинные шедевры мировой литературы – никакое не преступление и никогда таковым не будет.

– Но все, ну люди и партия, говорят об обратном.

– Отец считает, что партия и люди, слушающие партию, ошибаются.

Я не успел ответить, так как в домик ворвался взволнованный и ошарашенный Степан, который нас изрядно напугал; Настя вздрогнула от неожиданности.

– Не хотел вас отвлекать, но тут срочное дело, которое не терпит отлагательств.

– Какое? – спросил я.

– Можно тебя на секундочку?

– Ага. – Я обратился к Насте. – Я сейчас.

– Может, мне уйти?

– Нет, нет.

Мы спустились с дерева, и Степан протараторил мне на ухо, что знает, где обитает «Дитя тьмы».

– Что?!

– Что слышал!

– Ты серьезно?

– На полном серьезе, приятель.

– Вот черт…

– И я об этом же. Так ты идешь?

– Куда?

– Куда, куда! Смотреть, где он живет, пока он никуда не смылся!

– Я… не знаю,… а как же Настя?

– Скажи, чтобы домой шла!

– Мне надо проводить ее до дома.

– Ну, начинается, – фыркнул Степан, – потом скажешь, что тебе некогда со мной гулять.

– Ничего подобного, – возразил я.

Степан задумался, зачесал подбородок.

– Ей можно доверять? – вдруг спросил он.

– Думаю, да.

– Точно?

– Да. Она читала «Тайные миры».

– Ну, это меняет дело – пускай с нами идет!

– Уверен?

– Неа, не уверен. Как-то не хочется, если вся школа узнает о нашей тайне.

– Я не из болтливых, – сказала Настя, выглянув из домика. – Простите, ребята, я не хотела вас подслушивать. Но вы так громко спорили…

***

– Кстати, меня зовут Настя.

– Да, знаю-знаю. – Степан ухмыльнулся; мы как раз забрели в чащу леса, следуя за Степаном. – Саша мне все уши прожужжал про тебя.

– Правда?

– Правда. – Я стукнул Степку по плечи, по-мужски так, чтобы в следующий раз не говорил невесть чего. – Эй, ты че?

– Ничего, – злился я.

– Саша, ты покраснел? – Настя, глядя на мое смущение, захихикала, прикрыв рот рукой, и спросила у Степы. – А тебя зовут Степан?

– Угадала. Неужели он и про меня рассказывал?

– И словом не обмолвился.

Мы хором засмеялись, нарушив лесную тишину.

– Вот и познакомились, – заключил я и поинтересовался у Степана, сколько еще идти до предполагаемого места обитания «Дитя тьмы».

– Он спрятался, как следует. Помнишь заброшенный поселок, построенный возле закрытой лесопилки? – Я кивнул. – А помнишь дом, стоявший в отдаление от поселка, скрытый от посторонних взглядов? – Я снова кивнул. – Так вот, он там. Видел, как зашел в дом и закрыл за собой дверь. Он точно там живет.

– Как ты его поймал?

– Как это обычно бывает – случайно. Дома делать было нечего, и я решил прогуляться до нашего домика. Нет, я знал, что вы там будете о чем-то секретничать. А вы не целовались?

– Степка, ты нарываешься.

– Ничего я не нарываюсь, просто интересуюсь. – Он сделал губки бантиком и начал чмокать ими. – Настя, не целовались? Он ведь никогда не признается, тот еще молчун.

– До этого не дошло, ты помешал.

– Вот такой я обломщик. – Степан гоготнул и посмотрел на меня; я был суровым и сердитым: если бы не Настя я давно бы воспользовался кулаками и проучил бы его. – Сашка, не обижайся.

– Я не обижаюсь, я гневаюсь!

– Ну-ну, гневаться грешно. Лучше послушай, как я выследил «Дитя». – Степан сделал паузу. – Короче, подошел я к домику. Услышал ваши голоса и не стал вам мешать. Сам знаешь, Сашка, не имею такой привычки. Думал, думал, чем бы позаниматься – и надумал: побрел к заброшенной лесопилке. Пока шел, напевал себе под нос, посвистывал, словно соловей-разбойник. Ну, настроение было хорошее, чего бы и не посвистеть, и не попеть. Иду я, иду, значит, вышел на лесную дорогу, а тут – бац! – что-то рядом пробежало. Я раз глазами в сторону, а там наш дружок бежит. Я с дороги в лес; затаился в молоденьких елях, чтобы он меня не заметил. Он пробежал метров пятьдесят, остановился, огляделся по сторонам и зашагал в сторону лесопилки.

– Почему он не пользуется крыльями? – спросил я.

– А мне откуда знать-то!? Ну и вопросы ты задаешь. Я последовал за ним. Боялся, чего там уж скрывать. Думал, что он увидит меня, почувствует чужое присутствие. Но ничего подобного не произошло: он шел себе и шел, да что-то там себе под нос бубнил.

– Бубнил?

– Это еще что, Санька. Цветочки, как ты говоришь! Когда он запел «Утомленные морем», я вообще обалдел.

– Он пел на романдском языке? – уточнил я.

– Так точно! Правда, с небольшим южным акцентом, но вполне понятно. Я расслышал каждое слово. Но и это еще не все.

– Он начал танцевать?

– Неа. Это было бы забавно: танцующий инопланетянин. Но такого не было. У «Дитя тьмы» есть свой питомец. – Степан, увидев мое ошарашенное лицо, засмеялся. – Я знал, что ты обалдеешь от такой вести.

– Кошка или собака?

– Собака. Обычная дворняга: помесь спаниеля и какой-нибудь там болонки. Не знаю. Собака ждала его у дома. Увидев хозяина, рванула к нему, а потом всего облизала от радости. «Дитя» по всей видимости, был рад такой перспективе, остаться в собачьих слюнях; все наглаживал ее и говорил, что она «хорошая собака».

– На романдском?

– Ну, на каком еще! Если бы он сказал на своем, инопланетном, я бы ни черта не понял.

– Ты не выдумал?

– Мне что, заняться нечем?

– Не знаю. Может, это розыгрыш?

– Какие могут быть шутки, когда дело касается внеземных цивилизаций.

– Логично.

– Вы извините, ребята, за мою назойливость, но мне хоть кто-нибудь расскажет про того, кого вы величаете «Дитя тьмы»? – поинтересовалась Даша.

– Да с легкостью, – сказал Степан и спросил. – А чего раньше не спрашивала, молчала? Давно бы рассказал.

Пока Степан в красках описывал нашу первую встречу с инопланетянином, мы незаметно добрели до лесопилки, которая обычно приводила меня в уныние – и не одного меня. Стены лесопилки окаймляла паутина трещин, идущих от основания до крыши, часть которой обвалилась и покоилась на прогнившем деревянном полу, покрытом пылью и грязью; черные глазницы лесопилки – окна – были выбиты; на уличном складе, закрытом покатой и дырявой крышей, лежала груда мусора, отвратительно пахнущая; ворота отсутствовали, обнажая запустевшее, одинокое, никому ненужное здание-призрак.

– Никогда здесь не была, – призналась Настя, с ужасом глядя на лесопилку.

– Говорят, здесь призраки обитают, – сказал Степка, причем на полном серьезе; я относился к таким байкам с недетским скептицизмом и любил подшучивать над доверчивым другом, верующим в то, что ни разу не видел; я предпочитал сначала увидеть, а потом поверить – и никак иначе.

– Да ну? – не поверила Настя.

– Вот тебе и «да ну»! Славку знаешь из 7 «в»?

– Сомовьего что ли?

– Того самого. Знаешь, почему он заикается? Привидение повидал здесь, когда с ребятами в прятки играл. Оно его чуть не утащило в подвал и не сожрало. Успел он отмахнуться и убежать прочь.

– Врет он все! – вмешался я и самодовольно улыбнулся двум доверчивым птенчикам.

– Ничего я не вру, Соловьев сам говорил.

– Он врет.

– Зачем ему это надо?

– Героем хотел стать.

– Вот еще! А почему он тогда начал заикаться?

– Я сколько его помню, он всегда заикался.

– А, ну тебя, Фому неверующего! Ни во что не верит! А ты, Настя, поверила?

– Глядя на эту жуткую лесопилку, легко поверить в привидений, – ответила она, на ходу заплетая волосы в косички.

– Настя, ты – наш человек.

– Спасибо. – Настя взглянула на меня и подмигнула. – И где поселок?

– Его и поселком трудно назвать. Домов десять. Не больше.

Поселок был в таком же состояние, что и лесопилка. Опустевшие и безликие домики, без окон, с прогнившими крышами, на которых сидели и каркали жирные вороны, с перекошенными заборчиками, заросшими травой, крапивой и репейником. Но это было не самым ужасным; мертвая тишина – вот отчего бегали мурашки, когда мы шли по поселку, который со временем превратиться в миф, в прах давно ушедших дней. Ни лая сторожевых псов, ни плача, ни криков, ни музыки, ничего из тех привычных звуков, что сопровождают жизнь живых, задают ритм и такт.

– И как вы тут играете в прятки? – Настя вся съежилась.

– Чем страшнее, тем веселее, – сказал Степан и засмеялся, нарушив монотонное завывание южного ветра в затхлых дворах домов.

– В таких ситуациях обычно нет выбора, – заметил я, – если не пойдешь играть на лесопилку, тебя быстро запишут в труса. А кому охота быть трусом? Никому!

– Правда, после того случая с привидением, мы – как и другие ребята – стали реже здесь появляться. Никто не желает знакомиться с привидениями.

– Все испугались того, кого не существует.

– Приведение существует! – возразил Степан.

– Нет!

– Да!

– Нет, нет, нет!

– Да, да, да!

– Приведений тут нет.

– Еще одна!

– Приведений тут нет, потому что Соловьева, скорее всего, напугал ваш друг, «Дитя тьмы».

– С чего ты это взяла?

– А ты подумай! Он бродит по Земле и находит себе уединенное место, домик в лесу. Живет себе, поживает среди этих развалин, ни о чем не думает. И тут раз – прибегает свора парней. Они нарушали его покой, его одинокую жизнь. Он думает, как от вас избавиться, чтобы вы случайно о нем не узнали. Придумывает, что лучший способ напугать вас. И пугает! А что, проще просто надеть на себя белый балахон или простынь и испугать до смерти Соловьева.

– А что… может, так и было. – Степан задумался; как и я в принципе: в ее словах была доля правды, и от этого нельзя было отмахнуться, как от назойливой мухи в летную жару. Вообще, Настя поразила меня своим проницательным умом; и почему мы со Степкой сами не догадались об этом.