Шолох. Тень разрастается

Владения Дома Мчащихся – одной из самых могущественных семей королевства, к которой принадлежала моя лучшая подруга.

Поблагодарив Патрициуса за помощь, я спешилась, поглубже натянула капюшон мантии и начала прикидывать, как мне встретиться с Кадией, никому не выдав своего присутствия. Перелезть через забор, тихонько прокрасться к её покоям и дождаться её там? Через Патрициуса передать записку? Или дойти до голубятни, расположенной неподалёку, и отправить письмо?

Но оказалось, что в этих размышлениях не было нужды. Потому что мы с Цокетом ещё не успели попрощаться, как вдруг откуда-то сверху донёсся знакомый голос.

– И что, спрашивается, случилось с твоим вкусом в одежде?! – завопила его обладательница. – Как ты – образец стиля – могла нацепить на себя этот шерстяной кошмар?!

– Кадия! – ахнула я, поднимая голову и тотчас ойкая оттого, что мне в лоб прилетела метко брошенная абрикосовая косточка. – Ауч! За что?!

Мчащаяся сидела на каменной ограде поместья, укрытая тенью огромного старого вяза. С одной стороны от неё лежало несколько фруктов, с другой – их огрызки и косточки. Я поняла, что в меня сейчас вполне может прилететь ещё несколько снарядов, из-за чего поспешно закрыла голову руками.

Но нет: Кадия просто спрыгнула со стены и, скрестив руки на груди, встала передо мной. Рослая, златокудрая, голубоглазая, с военной выправкой и привычкой корчить зверские рожи – она, как всегда, выглядела женственно, если смотреть на палитру её внешности, и по-мужски, если оценивать одежду и поведение.

– Привет, мадам! – обрадовался ей Патрициус.

– Боги-хранители, ты в порядке!.. – я с размаху бросилась ей на шею.

От Кадии пахло тёплым хлебом, яблоками и свежевыстиранными простынями. Немного – железом и пóтом: наверное, она, как обычно, тренировалась с мечом. Не размыкая рук и уткнувшись носом ей в шею, я рассмеялась. Это был смех, готовый в любую минуту перерасти в рыдания.

Хоть кто-то. Хоть кто-то из них в порядке. Я уже и не верила.

Хвала небу за то, что Кадия цела и невредима. Мне достаточно этого, чтобы поверить, что не всё потеряно – теперь я точно всё смогу; я верну тех, кто не с нами; я всё исправлю. Клянусь.

Я хохотала, как безумная, игнорируя удивлённые взгляды редких прохожих и озабоченно вытянувшееся лицо Патрициуса. Я стиснула Мчащуюся в объятиях так сильно, что ей наверняка было больно. Но она почему-то не спешила ругать меня за это и с руганью отдирать от своей шеи, как сделала бы это в обычной ситуации.

Нет: Кадия молчала. А ещё – не обнимала меня в ответ.

Странно.

– Хей, ты чего? – я отдалилась.

А в следующее мгновение мои глаза расширились от ужаса.

Потому что Мчащаяся – шумная, неунывающая оптимистка – стояла, безвольно уронив руки вдоль тела, и молча плакала, позволяя слезам оставлять на щеках две мокрые дорожки.

8

Девушка плачет в цветущем саду

В любви всегда есть что-то надрывное, какая-то боль, неосуществлённое желание… То ли дело дружба. Берегите друзей, они – ваш свет в темнейшую ночь.

Флаурда Северин, хозяйка сорока кошек

Увидев слёзы Кадии, я испугалась так, как не пугалась, кажется, никогда в жизни.

Кад? Плачет прямо на улице? Невозможно! Да ещё чтобы так тихо, обречённо…

Кадия всегда играла роль бравой вояки, с самых малых лет. Сколько «двоек» она ни получала в школе, сколько подзатыльников ей ни лепил наш тренер по тринапу с говорящим именем мастер Пнивколено, – Кадия никогда не плакала на людях. Да и вообще почти не плакала. Ни при своих братьях и родителях, ни при мне, ни при Дахху.

Орать, топать ногами, сквернословить? О да, это Кадия может. Со злостью хлопнуть дверью и объявить голодовку? Вполне. Положительные события, по её мнению, тоже нужно отмечать максимально громко: так, орать «я тебя обожаю!» следует во всё горло, обнимать – до удушения, танцевать – до потери пульса.

Сила, энергия – да, это про Кадию. А вот всё, что связано с трепетом и уязвимостью – нет.

Но не потому, что в Мчащейся нет ранимости или робости. Просто она, как и многие из нас, предпочитает их не показывать.

Ведь на свете столько вещей, в которых не хотим признаваться – ни себе, ни другим. Мы прячем их в тёмном углу сцены, потому что нам кажется, что они нам совсем не подходят. Что они делают нас хуже, что из-за них нас непременно разлюбят. Мы загораживаем их наспех сделанными декорациями и пытаемся играть истории из жизни каких-то других, якобы лучших версий себя.

И если тех, кто взял билеты на балкон, мы можем обмануть таким спектаклем, то наши близкие, сидящие в первом ряду, прекрасно видят настоящее положение дел. Но молчат – из любви к нам. Аплодируют там, где мы просим, и старательно отводят взгляды от того, на что мы безмолвно умоляем не смотреть, чего боимся и стыдимся.

И оттого, что Кадия, как и я, всегда задвигала в тень очень многое из своих чувств, сейчас мне было по-настоящему жутко видеть её слёзы. Она… Не раскисла бы просто так.

Она бы плакала только по очень серьёзной причине.

Я судорожно вздохнула и на мгновение зажмурилась, чтобы прийти в себя, не дать панике захватить разум. Потом подхватила Кадию под руку и, попрощавшись с Патрициусом, быстро потащила её сквозь роскошный сад поместья Мчащихся.

– Дома кто-то есть? – спросила я, бросая быстрый взгляд на белеющий вдалеке главный особняк.

– Да. Разве бывает иначе? К нам, кажется, половина города ежедневно приходит в гости, пора брать с них плату за вход, – Кадия утёрла нос и фальшиво хохотнула.

– Давай постараемся пройти к тебе так, чтобы ни с кем не встретиться. Я в розыске.

– Моя семья тебя не выдаст, эй! Какого праха!

– Я знаю, Кад, – мой голос звучал тепло. У меня и не было сомнений на этот счёт. – Просто я не хочу, чтобы они волновались. Ну и вряд ли вся заглядывающая сюда «половина города» – твоя семья, м?

Мы тихо шли сквозь ряды деревьев, всё ещё усыпанных белыми и розовыми цветами – период цветения яблонь, вишен и слив в Шолохе куда более долгий, чем в большинстве стран.

– Так, – сказала я, когда мы добрались до покоев Кадии, удачно расположенных в дальней части поместья. – Предлагаю такой план: ты сейчас идёшь и говоришь родственникам, что устала и ляжешь спать пораньше, потом цепляешь на дверь табличку «не беспокоить», чтобы к нам не ворвалась твоя горничная. Затем спокойно умываешься, мажешься любимыми кремами, надеваешь лучшую пижаму – всё, чтобы немного поднять себе настроение. Я пока приму душ и возьму что-то из твоих вещей, если ты не против – не хочу, чтобы твоя комната пропахла этим пепловым луком. А потом мы побеседуем. Но, пожалуйста, скажи мне кое-что уже сейчас… – я вдруг поняла, что подступивший к горлу колючий комок не даёт мне продолжить.

А ведь нужно задать Тот Самый вопрос.

Вопрос, который ледяным кинжалом резал мне сердце с тех пор, как Кадия заплакала на улице. Но при этом я настолько сильно боялась услышать ответ, что разродилась целым идиотским монологом про план – очевидный до безобразия – лишь бы оттянуть страшный момент.

Мчащаяся, увидев мои побелевшие губы, поняла, что я имею в виду.

Она помолчала какое-то время, а потом коротко кивнула:

– Если ты хотела узнать про Дахху, то не волнуйся. Он жив.

Я рвано выдохнула – оказывается, я невольно задержала дыхание, – и с облегчением упала в одно из двух кресел у окна. Моё самое страшное подозрение оказалось ошибочным.

Кадия стянула ботинки, зашвырнула их в угол комнаты и с размаху плюхнулась в кресло напротив.

– Но он никак не придёт в себя после нападения убийцы, – бросила она, и я снова похолодела. Что за эмоциональные качели! – Почти три недели находится без сознания.

Пепел. Плохо.

– А что говорят целители? – я напряжённо подалась вперёд.

В голосе Мчащейся неожиданно прорезались обвинительные нотки.

– Ничего, – почти выплюнула она. А потом вдруг оскалилась: – Тинави, где ты пропадала? Ты хоть представляешь, что здесь творилось? Видела последние новости? Тебя разыскивают, крошка. Этот твой неженка, Лиссай, застрял под праховым курганом, и король из-за этого скормил нежити кучу госслужащих. Налоги повысили, потому что дворцовый комплекс теперь надо восстанавливать. Я сдала своего парня властям и перешла работать в Чрезвычайный департамент. Теперь вокруг меня одни лишь гномы. Жизнь идёт, всё меняется. Но тебя, где тебя носило, а, Тинави? Когда ты так нужна?! – её голос сорвался на крик.

Только ссоры нам не хватало.

– Я… – вспыхнув, начала было я, но она рявкнула:

– Не надо! Заткнись! Дай мне привыкнуть к твоему Ух-Ты-Как-Неожиданно-Блин возвращению!

Я захлопнула рот и стала молча смотреть на то, как Кадия, грязно выругавшись, поднимается с кресла, а потом начинает выполнять все названные мной прежде пункты плана. Злиться, но слушаться – такова Кад.

Между тем, дать ей время успокоиться – это действительно хорошая, проверенная временем тактика. Так что мы обе занялись своими делами. Приняв душ и переодевшись в пижаму, я снова села на кресло у окна. Голова разрывалась от мыслей, в моей дурацкой черепушке категорически не хватало места всем новостям сегодняшнего дня и следующим за ними выводам.

За что браться? С чего начинать? Пожалуй, для начала надо узнать больше о ситуации каждого из троих – Полыни, Дахху, Лиссая. Параллельно прикинуть, каковы мои шансы получить помилование: и есть ли они вообще, или теперь до конца жизни я буду считаться преступницей.

Вопрос Кадии, вернувшейся из ванной, вырвал меня из размышлений.

– Ты собираешься спать? Или планируешь состариться в этом кресле?

Буря отступила: в её голосе больше не было гнева. Но появилась незнакомая хрипотца, будто что-то тонкое надломилось в гортани, и осколки скребут, пытаясь прорваться наружу.

На улице уже стемнело. Мы не зажигали свет, комната давно погрузилась во мрак, и я не могла рассмотреть лицо Мчащейся, легшей на кровать и закинувшей руки за голову.

– Кадия, прости меня, пожалуйста, – тихо сказала я.

– За что? – проворчала она.

– За то, что я исчезла. Ты осталась здесь совсем одна, без объяснений, без друзей, и… Я могу только догадываться, как тяжело тебе было. Пожалуйста, прости.

Она не ответила, только мрачно перевернулась на бок так, что оказалась спиной ко мне. Я поднялась из кресла, села на край кровати и осторожно положила руку ей на голову. Какое-то время мы молчали, и я только медленно гладила её по растрёпанным волосам.

– Ты даже не представляешь, насколько страшно остаться одной… – вдруг пробормотала Кад.

Мне хотелось сказать ей, что, к сожалению, представляю: привет дождливому пляжу на острове Рэй-Шнарр. Но у нас был не конкурс под названием «Чья История Жалобнее». Если твоему молчаливому другу больно до такой степени, что он заговорил об этом, самое малое, что можно сделать, – это дослушать его историю. Не обесценивать его чувства и не лезть со своими «а я», «а у меня», «да ладно тебе» и так далее. Иметь хоть капельку сострадания.

– Всё позади. Я с тобой. И Дахху мы тоже вернём.

Кадия стиснула мою ладонь и плакала, пока в окнах не забрезжил ранний июньский рассвет. В перерывах между всхлипами она рассказала о том, как жила в последние три недели.

История Кадии из Дома Мчащихся

Вечером после ареста Анте Давьера Кадия вернулась в свой кабинет в Военном ведомстве.

Мысли её путались, как воздушные змеи – в кронах деревьев в ветреный день.

Её потрясающий, невероятный, умнейший на свете мужчина оказался серийным убийцей. Дахху, который чуть не стал его последней жертвой, лежал в Лазарете без сознания. Тинави исчезла в неизвестном направлении. Карл, «найдёныш», тоже куда-то пропал.

Кадия не заметила, как, истерзанная волнениями, задремала за рабочим столом. Но вскоре её грубо разбудили тычком в плечо. Она сразу же выпрямилась, да так резко, что старое ведомственное кресло скрипнуло и едва не развалилось.

Мчащаяся негодующе посмотрела на нарушителя спокойствия. Им оказался гном в полном боевом облачении: доспех блестел, не скрывая выдающийся живот, а бороду украшали традиционные для выходцев из северных гор подвески в виде топориков.

– Что вы делаете в моём кабинете? – прошипела Кад, потирая плечо.

– Кто тебе сказал, что это всё ещё твой кабинет?! Спишь на рабочем месте!!! – взревел гном в ответ.

Кадия уже была готова врезать незнакомцу как следует, как вдруг заметила у него на груди значок с изображением треснувшего колокола. Символ Чрезвычайного департамента – самого престижного из всех, что входят в состав Военного ведомства!

У неё тотчас поубавилось спеси. Она сглотнула. Гном продолжил, чеканя слог:

– Кадия из Дома Мчащихся, поднимай свою задницу и двигай за мной.

– Есть, сэр! Но зачем, сэр?

– На допрос.

Мчащаяся внутренне содрогнулась, но на всякий случай решила не вдаваться в детали. Лишь прихватила свою амуницию и под строгим взглядом гнома начала пристегивать ножны и портупею.

Пару минут спустя она под конвоем, под улюлюканье и свист ненавистных коллег, шла в допросную. Гном, представившийся командором Груби Драби Финном, неодобрительно косился на стражей.

– Вас всегда так задирают? – поинтересовался он.

– Да, сэр.

Командор Финн хмыкнул, на ходу просматривая личное дело Кадии. Оно пестрело сертификатами о повышении квалификации и личными благодарностями.

В допросной, к вящему изумлению Кад, выяснилось, что её позвали, так как правоохранительные органы искали Тинави из Дома Страждущих и Полынь из Дома Внемлющих, новоявленных государственных изменников.

– Что за бред! Вы несёте какую-то дичь! – доказывала Кадия двум следователям-чрезвычайникам. Они в ответ только бесконечно черкали в блокнотах – таких же толстых, как и сами гномы.

Город по самую маковку увяз в золотистом меду рассвета, когда семейный адвокат Дома Мчащихся вызволил Кадию из допросной комнаты.

Для Анте Давьера, как и для Ловчих, уже всё было кончено. Всех троих упекли в темницы.

* * *

– Я рыдала всю ночь. Я даже не подозревала, что во мне может быть столько слёз. Будто с детства копила – и вот, прорвало твою хренову дамбу! Это полный абзац, Дахху, говорю тебе.

Спящий на лазаретной койке Дахху не отвечал.

Он уже давно не отвечал никому и ни на что. Никто не знал, где бродит его сознание, почему он не просыпается.

Главное, чтобы дышал и сердце билось. С остальным разберёмся.

По просьбе Кадии, Дахху определили в самое старое здание Лесного Лазарета. Здесь было куда спокойнее, чем в других корпусах. Просторная палата могла похвастаться сводчатым потолком, портретами великих целителей прошлого на стенах и высоким арочным окном, за которым цвёл сиреневый сад.

Сейчас сквозь это окно в палату проникали последние лучи солнца. Откуда-то доносился колокольный звон. Кадия отстранённо наблюдала за тем, как словно растворяются в вечерних тенях целебные зелья, в ряд стоящие на тумбочке возле койки Дахху. Вздохнув, Кадия переменила позу: теперь она забралась на посетительское кресло с ногами и зажала между согнутыми коленями полупустую бутылку вина так, что горлышко подпирало ей подбородок.

В палату вошла дежурная целительница и с помощью магического кристалла быстро померила Дахху температуру. Она не кивнула Кадии и даже не посмотрела на неё. По уговору, после каждого посещения Мчащаяся оставляла на кресле приятно звенящий мешочек с золотом. За это ей дозволялось сидеть в Лазарете в любое время и сколько вздумается. В любых позах, с любыми напитками, как угодно.

Начиная с Того Самого Дня Кадия приходила сюда каждый вечер. Первые пару раз это было похоже на приём у Мастера Лёгких Мыслей. Она снова и снова пересказывала бессознательному Дахху события, и чудесным образом ей становилось легче. Ровно настолько, чтобы выдержать ещё один день на работе.

Суровый гном Груби Драби Финн, руководитель Чрезвычайного департамента, представил Кадию к повышению за поимку убийцы. Она давно об этом мечтала, так что это было хорошо – в теории. В реальности – не очень. Мчащаяся предпочла бы отпуск всем этим новым обязанностям.

Хотя… Как бы она его провела? Учитывая, что тот день, как серпом, выкосил всех её близких людей?

Кадия встряхнула головой, белокурые локоны рассыпались по плечам. Нельзя так говорить. Они ведь все живы. Наверное. Просто не с ней.

Она почесала нос и продолжила свой рваный монолог, обращаясь к Дахху:

– Знаешь, когда я стреляла в Анте на дворцовом острове, где-то в глубине души надеялась, что всё это – одно большое недоразумение. Что он ни в чём не виноват. Что это с моего ракурса кажется, будто он занёс над Тинави меч. А на самом деле, скажем, показывал ей искусную резьбу на лезвии… И… Ох, мать твою…

Кадия с досадой глотнула из бутылки и, наклонившись к неподвижному Дахху, шепнула ему, будто по секрету:

– Уже доказано, что он убийца, но я… Я всё равно чувствую себя предателем, Дахху. Предателем самого низкого пошиба. Я знаю, что сделала правильный выбор – и всё же… Ты бы понял. Ты бы точно понял, если бы был здесь.

Неожиданный всхлип вырвался из горла Кад, она испуганно дёрнулась и продолжила уже совсем тихо и сбивчиво:

– Дахху… Пожалуйста, вернись к нам… Чтоб тебя пеплом присыпало, да я первый раз в жизни тебя о чём-то серьёзно прошу, Дахху! Ну пожалуйста…

Но Смеющийся не внимал мольбам. Его бледное лицо, обращённое к потолку, выглядело безмятежным. Кадия, повинуясь внезапному порыву, дотронулась пальцами до шрамов, пересекающих шею Дахху. Старые отметины, оставленные когтями гигантского волкодлака, были на виду, и Кадия решила, что другу это не понравилось бы: он всегда старался прятать их от чужих глаз.

Она залезла в прикроватную тумбочку, думая, что там, среди личных вещей возможно отыщет любимый шарф Дахху. Его не было. Зато Кадия наткнулась на толстую стопку бумаг, перевязанную кожаным шнурком крест-накрест. Выписанные от руки буквы на верхнем листе гласили: «Доронах. Энциклопедия». Нижний угол был густо перемазан засохшей кровью.

Кадия опустилась на пол Лазарета и закрыла лицо руками.

* * *

– Всё будет хорошо, – дослушав рассказ Кадии, я серьёзно посмотрела ей глаза. – Клянусь. Ты веришь мне?

Она последний раз всхлипнула и быстро-быстро закивала. Потом, утерев слёзы, посмотрела на багрово-малиновую полоску света, проступившую на тёмном июньском небе. Прежде молчавшие птицы в саду начали петь одна за другой.

– Вот и утро, – я вздохнула и потянулась.

– А с тобой-то что случилось? – спохватилась Кадия. Да так испуганно, будто у нас всего-то и было на разговоры, что эта ночь – одна-единственная ночь, за которую мы не успели сделать всё, что следовало.

– Давай об этом завтра. Одна страшная сказка за раз – так я считаю, – кривовато улыбнулась я, потом критически осмотрела её мешки под глазами. – Ты как, больше не размякнешь?

– Нет, кажется, я выплакала месячную норму, – она шмыгнула носом, а потом поднялась и двинулась в сторону ванной.

– Пф! Ты себя недооцениваешь: минимум, годовую! – Я кинула ей вслед подушку.

Кадия засмеялась. Пока ещё немного натянуто, но всё же – прогресс.

– Может, заглянем сейчас к Дахху? – вдруг предложила она. – У меня есть немного времени перед работой.

– Я только «за». Но придётся меня загримировать… – я бросила взгляд в сторону газеты, брошенной на письменный стол.

– В этом всецело положись на меня, – пообещала Кад и так зверски ухмыльнулась, что мне поплохело.

Если окажется, что она всё-таки не простила меня за резкое исчезновение и такое же внезапное возвращение – мне хана. Она в качестве мести может мне такое нарисовать, что я никогда уже не смогу это «развидеть».

Ох, не ссорьтесь, люди, с лучшими подругами…

9

Цвéта фисташкового мороженого

По-настоящему сильное желание легко стирает понятие невозможного. Всё дело в приоритетах, знаете ли.

Бертранца из Дома Таящихся, глава кафедры Предельных Наук

По дороге в Лесной лазарет я не уставала радоваться тому, что большинство жителей нашего королевства достаточно безразличны к борьбе с преступностью. Среднестатистический шолоховец считает так: кого и зачем ищут детективы Смотрящие – дело одних только Смотрящих.

В этом смысле я могла чувствовать себя в относительной безопасности: горожане не держали газеты нараспашку и не всматривались в чужие лица на предмет совпадения с портретом.

Зато объявление о «господах добровольцах» вызвало в столице бешеный ажиотаж. Как я вскоре убедилась, король Сайнор не ограничился покупкой печатного места в «Вострушке»: он приказал развесить листовки с призывом волонтёров по всему Шолоху.

Маг и воин смотрели на меня с каждого забора. Их улыбки казались столь неестественно идиотскими, а взгляды – стеклянными, что я не представляла, кто в здравом уме захотел бы им уподобиться. (Собственно, по словам Патрициуса, никто и не захотел.)

Хотя сто тысяч золотых – это, конечно, большая сумма. Существенная даже для нас, выходцев из семнадцати знатных Домов.

Для любопытных и говорливых шолоховцев доски объявлений стали местами особого притяжения. Они собирались возле них так, как в хорошую погоду собираются на пикник возле уютных берегов реки Нейрис: приносили раскладные стулья и плетёные корзины, в которых ждали своего звёздного часы клубничные лимонады, пышные булочки и солёный миндаль. Горожане удобно устраивались в тени величественных вязов и часами с удовольствием сплетничали обо всём на свете. А иногда строили теории о том, сможет ли всё-таки кто-нибудь спасти Лиссая – или в королевстве отныне будет на одного принца меньше.

Мы с Кадией – она на своей лошади по имени Суслик, я на незнакомом мне прежде жеребце из конюшен Мчащихся – проехали мимо очередной такой компании. Кад, увидев, с каким интересом я слежу за «плакатными сплетниками», встревожено нахмурилась.

– Тинави, – негромко сказала она. – Учитывая судьбу тех Ходящих… Скажи, если окажется, что Лиссай уже мёртв, ты будешь долго горевать, да? По-настоящему?

Я помотала головой.

– Не переживай. Я уверена, что Лиссай, во-первых, находится не под курганом, а во-вторых, жив и скоро вернётся домой.

Кадия озадаченно моргнула:

– Что-то мне не вполне понятен твой оптимизм.

Ещё бы. Ведь Кадия не была в курсе всех наших «божественных» драм: не знала ни о битве в Святилище, ни о Карле, ни о Теннете. С учётом того, что последний пункт означал буквально: «Милая Кад, если что, ты встречалась не просто с красавчиком-убийцей, а с падшим богом», я понятия не имела, как лучше рассказать ей всё это, и поэтому даже радовалась тому, что ночью мы не успели обсудить мои приключения.

Но раз уж теперь тема поднята, то…

Я вздохнула:

– Есть кое-что, о чём нам следует поговорить.

– Это худшая фраза на свете, ты же в курсе, да? – мрачно буркнула Кад.

– Ну ничего хорошего я тебе и не скажу, прости.

– Зашибись!.. – не оценила она.

Мы как раз въехали под купольную арку Моста Очарования, переброшенного через глубокий и широкий овраг, на дне которого – высокая сочная трава, звенящая речушка, похожие на волчьи клыки скалы и заросли плакучих ив. Город – где-то там, наверху. А здесь – только зелень, прохлада и тишина, разбиваемая стрекотом кузнечиков.

В Шолохе есть традиция: на местных скалах все желающие рисуют лица незнакомцев – тех, которыми однажды залюбовались, но к которым побоялись подойти. Десятки, сотни лиц, нарисованных с чувством светлой грусти или робкой надежды («а, может, однажды всё-таки?..»). В этом месте ощущается сила: мягкая и печальная, как несбывшаяся любовь.

Кадия потянула поводья Суслика на себя, и кобылка недовольно всхрапнула, замедляя шаг.

– Стражди, только не говори мне, что это ты заставила его высочество пропасть.

– Ну разве что очень косвенно, – прикинула я. – Если я сильно постараюсь и буду тарабанить со скоростью мастера речитативов, то уложусь с рассказом в четверть часа.

– Жги, – милостиво разрешила Кад.

– Может, лучше в Лазарете?

– Ну уж нет, – воспротивилась Мчащаяся. – К Дахху мы всякую дрянь не потащим.

– Тогда давай присядем.

Кадия спешилась и плюхнулась прямо на траву. Я последовала её примеру.

Под Мостом Очарования немногие ездят – моей исповеди никто не помешал. Но, когда я закончила, лица незнакомцев на скалах – клянусь – приобрели растерянное выражение. Кажется, они слушали нас чуть внимательнее, чем можно было бы ожидать от обычных портретов.

Кадия пожевала губами. Потом дёрнула плечом:

– Мне надо всё это обдумать. Поехали.

– Поехали, – согласилась я и едва слышно перевела дыхание.

Если честно, я боялась, что, услышав новость про Анте‐Теннета, Кадия развалит мост над нами на тысячу отдельных камешков.