Аналогичный мир. Том первый. На руинах Империи

Спать улеглись тут же у костра. Андрей и Эркин по одну сторону, Фредди и Джонатан по другую. Спали, прижавшись друг к другу спинами.

Немного поспав, Эркин встал и ушёл к стаду.

Днём тепло, в одной рубашке можно, а ночью уже куртка нужна. Осень. Запахи дыма, вянущей травы и стад. И всё чаще подкатывает к горлу тоска. Как бы ни было, что бы ни было, ложась спать и закрыв глаза, он видел только одно… Но наяву не смел ни думать, ни вспоминать. Нельзя. Всё можно. Питомник, распределители, Паласы, имение, – всё. А это нельзя. Чтобы ни словом, ни жестом, ни взглядом… У костров ему рассказали о многом. И о Дне Империи тоже. Кто были те бедолаги, нашедшие свою смерть за посягательство на честь белой женщины, он сразу понял. Не дурак. Да и другие сообразили. О спальниках теперь совсем по-другому говорили. Он опасался, конечно, по-прежнему, но… но самую малость по-другому стало. Зачем это белякам понадобилось? Раз белякам нужно, то нам это и близко… Эркин прислушался и снова не спеша пошёл между бело-чёрными грудами спящих бычков, негромко подсвистывая им. А… когда же, да, позавчера…

…Он шёл уже к своему костру, и его вдруг позвали тихим Паласным свистом. От неожиданности он остановился, показав, что услышал и понял. И от костра шагнул к нему высокий мулат в заношенной заплатанной одежде дворового работяги. Их было трое: негр, мулат и трёхкровка. Все паласники. Он не отпирался. Глупо. Как он их с первого взгляда опознал, так и они его. Позвали к своему костру.

– Мы за тобой второй день смотрим. Думаем, наш, – мулат смотрел на него открыто и чуть насмешливо.

– Ну, так чего? – ответил он, садясь к костру.

– Не боишься?

– Чего?

– Что русские опознают, – усмехнулся трёхкровка.

– А вы, – ответно усмехнулся он, – только их боитесь?

– От других мы отобьёмся, – спокойно сказал негр.

Он кивнул, глядя на их тренированные налитые плечи, распирающие ветхие рубашки, на длинные ножи. Они и носили их открыто, в самодельных, подвешенных к поясам ножнах. И первый неожиданный вопрос:

– Горел?

Он кивнул.

– Мы тоже.

Трёхкровка улыбнулся.

– Здорово покорёжило. Думал, не отваляемся, замёрзнем к чёртовой матери.

– Это зимой, что ли?

– Ну да, – они удивлённо смотрели на него. – В заваруху.

– Как же вы выскочили?! – вырвалось у него. – Ведь Паласы все пожгли, паласников постреляли.

– А мы не выскочили, – хмыкнул мулат, – мы выползли.

– Из одного, что ли?

– Нас в распределителе всех на расстрел вывели, – стал рассказывать трёхкровка. – Ну, в суматохе не отделили нас. А тут русские. Мы как рванём все врассыпную. И мы, и беляки. Кто поверху бежал, тех русские остановили, а мы в трубу сточную и залегли там. Переждали. Выползли. Распределитель горит. Беляки, что стреляли нас, двое там или трое, лежат, ну, что осталось от них. Мы где шажком, где ползком и дёрнули оттуда. Хорошо, в штанах были. Не успели раздеть нас.

– Повезло, – кивнул он.

– А ты?

– Со мной иначе, – усмехнулся он. – Я пять лет как не спальник.

– Как это?!

– Ты что?!

– Шутишь?!

Три вопроса слились в один возглас, они даже подались к нему.

– Купили в имение и поставили скотником, – он оглядывал их смеющимися глазами. – Тогда и перегорел.

Они переглянулись.

– Слушай, парень, – заговорил негр, – ты не шути этим, не надо. Горишь насмерть, а перегоришь, говорят, и года не протянешь, сам себя кончишь.

– Слышал, – кивнул он. – Только вот он я, перегорел и живу.

– Ты… ты ж… – у трёхкровки на глазах выступили слёзы.

– Что я же? – он рассмеялся их удивлению.

– Сколько ж тебе, парень? – тихо спросил мулат.

– Двадцать пять полных. А горел в двадцать.

– И… и как ты… потом, ну, после?

– Никак, – пожал он плечами. – Я ж говорю, скотником был, за скотиной смотрел. Доил, убирал, всё такое… Боль отпустила когда, то… нормально жил, – он усмехнулся, – по-рабски.

– И не пробовал… работать?

– На хрена мне это? – искренне изумился он вопросу. – Вы что, не наелись дерьма этого?

– По горло, – спокойно ответил мулат, а остальные кивнули. – Значит, ставить не можешь. Ты эл?

– Был элом, – кивнул он, – а вы?

– Мы элы, а он, – мулат кивком показал на трёхкровку, – он джи. И тоже… были. И горели одинаково. И не нужно нам ничего. Тоже одинаково.

Он понимающе кивнул.

– Значит, так живёшь, – усмехнулся негр.

– Живу, – он улыбнулся. – А вам сколько?

– Мне двадцать три, – улыбнулся негр, – ему, – он кивком указал на мулата, – двадцать два, а этому, – трёхкровка улыбнулся, блеснув зубами, – девятнадцать. Значит, пять лет у нас есть, так что ли?

– Я больше хочу, – рассмеялся он. – Как же вас русские не загребли?

– Имение одно нашли. Мало побитое. Рабскую кладовку расшарашили, одежду нашли, – начал рассказывать мулат, – жратвы кой-какой. Оделись, поели и пошли. И тут дёргать начало. Ну что? К дороге, пули у русских просить? Обидно. Повернули к дому было, слышим, голоса. Мы рванули оттуда и видим. Сарай, не сарай… Залезли туда и легли. Ну, и пошло. Раз горел, сам знаешь, каково.

– Знаю.

– Лежим, корёжимся, рты себе, чтоб криком не приманить никого, затыкаем. Отпустит, выползем, снегу поедим и обратно. – Мулат усмехнулся. – И опять крутимся.

– Долго горели?

– Тут смены не посчитаешь, – все дружно засмеялись.

– А ты? – с интересом спросил негр.

– Я работал.

– Как?!

– Ты ж горел!

– Работал, а не трахался. Коров кормил, доил, полы мыл, мешки таскал… Скотник.

Они переглянулись.

– Как же ты выдержал? – тихо спросил трёхкровка.

– Не знаю, – пожал он плечами. – В Овраг не хотелось. А может… нет, не знаю. Себя не помнил.

– И не просил? Ну, чтоб дали.

– Нет, – твёрдо ответил он, запрещая дальнейшие расспросы об этом. – А через русских как прошли? На сборном.

– А мы туда не пошли, – засмеялся негр. – А ты пошёл, что ли?

– Отловили, – усмехнулся он.

– И… как?

– А никак. Сказал, скотник, руки показал, и всё, – он показал им свои ладони.

– Покажи, – потребовал негр.

– Охренел?! Чего тебе показать?! Не меняются они.

– Дурак! Висюльки у нас свои есть. Справку.

Помедлив, он вытащил из переднего кармана джинсов справку.

– Из рук смотрите, черти.

– Не бойсь.

– Точно твоя?

– Читай, коли не веришь, – насмешливо предложил он и бережно спрятал справку.

Посмеялись немудрёной шутке. Мулат задумчиво оглядел свои мозолистые ладони.

– Что ж… может, и впрямь, если так… Ладно. Кофе налить тебе?

– Нет, пойду, мне к стаду пора.

– Старший не дерётся?

– А ваш что, пробует?

– Помахивает.

– Но промахивается.

– Рвань он пьяная. Только и есть, что белый, – сплюнул трёхкровка.

– Ты, я смотрю, со своими беляками того, ладишь.

– Напарник мой не беляк.

– Расу потерял, что ли?

– А я не спрашивал. Но парень правильный.

– А старший?

– Нормальный мужик.

– Повезло. Паёк большой?

– Хватает. А вас зажимают?

– Пробовали. Русская комиссия приехала, нос всюду сунула, пайки наши взвесила. И хозяину штраф влепила! – трёхкровка засмеялся.

– На выпас к вам приехали?

– Ну! Сначала мы труханули, конечно. Но смотрим, хозяин больше нашего трясётся, ну и… – мулат весело выругался.

– Старший наш пьёт, у стада мы его не видим, а твой, смотрим, пашет.

– Он ковбой, а ваш дерьмо.

– Точно.

Поболтали ещё немного и разошлись…

…Эркин присел на тёплую влажную от росы спину Одноглазого. Что ж, повезло парням. Горели когда, никто не лез, не гнал на работу, и сейчас… вместе. Как они этого джи не прибили? Элы и джи всегда во вражде были. Хотя… горели одинаково. Элы, джи… когда горишь, себя не помнишь…

…Он проснулся посреди ночи от острой, ударившей в пах боли. И не сразу понял. После ломки боль в низу живота была постоянной. Каждый шаг отдавался болью. Ночью он ложился на спину, раздвигал ноги и замирал. Вроде боль отпускала, и он мог заснуть. А тут… он с ужасом понял, что это за боль. Загорелось. В распределителе он раз видел… но там надзиратель, ругаясь, увёл… приступ боли спутал мысли. Он замер, распластался на досках, пытаясь неподвижностью обмануть боль. Но боль не обманешь…

…Эркин, вздохнув, поднял голову, подставив лицо лунному свету. И, как бы отвечая ему, вздохнул Одноглазый…

…Боль то выгибала его дугой, сводя тело судорогой, то распластывала на нарах. Он горел, будто там, внутри, снова заполыхал огонь, испытанный ещё на этих чёртовых уколах, когда из него делали спальника. Только этот сильнее. И опять это ощущение, что его раздувает, распирает изнутри. Грубая жёсткая ткань штанов и рубашки впивалась в тело. По-прежнему лёжа на спине, он сбросил куртку, выдернул из штанов и задрал на грудь рубашку. Вроде полегчало, но ненадолго. Он невольно охнул от болевого удара. Зибо сонно вздохнул и повернулся на другой бок, и он сжался, пережидая очередной приступ, а боль не кончалась. Он судорожно нашаривал застёжку, совсем забыв, что на нём не паласные брюки на застёжке, а обычные рабские штаны на завязке. Наконец распустил узел и спустил штаны почти до колен. Может, хоть тереть так не будет. Как же, жди! Сам воздух, душный, пропахший навозом и их потом воздух стал колючим и обжигал кожу. И вдруг отпустило. Он лежал без сил, в липком холодном поту, слабо подёргиваясь в затихающей судороге. Отпустило? Нет, уже опять. Он уже чувствовал приближение новой волны. Он раскрыл рот и сам заткнул его себе кулаком, впился зубами, словно одна боль могла перешибить другую. Он знал: когда загорелось, одно спасение – работа. Вымолить работу. Всё равно: куда, как, с кем, лишь бы… Лишь бы белый приказал. Самому нельзя. Друг другу нельзя. Нет без белого приказа работы. Нельзя! А… а… Новый приступ потряс его. А какого чёрта – смог выдохнуть он, наконец. Моясь, он же трогает себя. Везде. Разминая друг друга, трогают. Тоже везде. И ничего. Так… так… Он осторожно положил руки себе на живот и повёл ладонями вниз к лобку, дальше… и словно что-то взорвалось в голове, ослепило. И спасительная чернота. И ничего, ничего уже нет. Вырубился…

…Эркин тряхнул головой. Не одну ночь его так корёжило. Еле успевал перед рассветом натянуть штаны, чтоб Зибо не увидел. Впервые стыдился своего тела. И днём, как в чаду от боли. Тогда, обманывая боль, попробовал спать на животе. Задирал рубаху, спускал штаны и поворачивался, прижимаясь голым телом к доскам. Не помогало, конечно, но цепляясь пальцами за край нар, легче переносил судорожную тряску. Даже Зибо он ни разу не разбудил…

…Эта ночь была очень тяжёлой. Самой тяжёлой. Его так трясло, что он еле держался на нарах, искусал себе в кровь губы и руки, сдерживая крик. Бился головой о нары, чтобы потерять сознание. И не выдержал. Перекатился на спину и схватил себя за горло, сжал изо всех сил и, уже проваливаясь в чёрный бездонный Овраг, вдруг услышал.

– Эркин…

И замер, не дожав. И опять далёкое, не слышное, а… ну, нет, не услышал, а всем телом ощутил.

– Эркин…

И узнал… А что узнавать? Только один голос и мог звать его по имени. И он разжал пальцы, вдохнул воздух и заплакал. И потом, когда боль ушла и наступило какое-то тупое оцепенение, когда он жил бездумно и безучастно, ничего не замечая и не ощущая, ко всему равнодушный, когда ночью, как в Овраге, и уже нет сил, этот голос звал его… и однажды он рискнул ответить. Беззвучно шевельнул губами, прокатывая по пересохшему воспалённому горлу её имя…

…Эркин похлопал Одноглазого и встал. Отгорело, и всё. И вдруг подумал, что вряд ли Зибо так всё время и спал, и не слышал ничего. Наверняка он будил старика, когда бился о нары и хрипел, заходясь от боли. Но ни разу, ни тогда, ни потом Зибо даже не намекнул ему, что слышал или заметил.

Послышался неясный шорох, и Эркин сразу припал к земле, готовясь прыгнуть на подходящего, но узнал Фредди и выпрямился.

– Чего ты долго так?

– Так, – Эркин неопределённо повёл головой. – Хожу вот. Вспоминаю.

Фредди достал сигареты. Предложил взглядом, но Эркин молча мотнул головой. Небо чистое, и луна полная. Всё как днём видно. Фредди закурил, отворачиваясь от ветра.

– Невесёлые у тебя воспоминания, по тебе глядя.

Эркин пожал плечами.

– Так уж вышло.

– Неужели ничего хорошего в жизни не было? Ну, не единожды?

– Хорошего? – переспросил Эркин. – Было, наверное. Только как начну думать, опять какая-то гадость выходит. Что удалось, когда коров доил, хлебнуть тайком из ведра, или… клиентка хорошая попалась. Оплатила ночь и быстро вырубилась, я и спал спокойно. Это, что ли?

– Да, – Фредди пыхнул сигаретой, – действительно, как посмотреть.

Эркин сорвал травинку, помял в пальцах.

– Сухая совсем.

– Осень, – пожал плечами Фредди и усмехнулся: – Надоело уже с бычками?

– Надоело, не надоело, – Эркин стряхнул с ладони сухие семена из размятого колоска, – а доработать надо.

– А потом?

– Потом уеду.

– И будешь опять работать.

– А знаешь, как иначе? – насмешливо скривил губы Эркин. – Не воровать же.

Фредди задумчиво кивнул. Да, к воровству Эркин не приспособлен, это с самого начала видно было. А вот к чему другому… И решился.

– Слушай, я спросить хотел, – Фредди замялся. – Ты вот после этого, ну, говорил ты, что… горел. Больше не имел… таких дел?

– Нет, – резко ответил Эркин. – Спальником больше не работал и работать не буду. И… не надо об этом, заводиться начну. Я ж не спрашиваю тебя, сколько ты и с кем.

– А интересно? – усмехнулся Фредди.

– Честно?

– А как иначе, – ответил Фредди и невольно насторожился.

Но вопрос оказался слишком неожиданным.

– Тогда скажи. Зачем?

– Что зачем? – растерялся Фредди.

– Зачем это нужно? Не ей. Тебе. Ты сам зачем это делаешь? Я – другое дело, меня заставляли. А ты-то свободный. Ты… ты когда это начал?

– В первый раз, что ли? – Фредди глубоко затянулся. – Мне, да четырнадцать было. Меня уж дразнить стали, что… ну, что женщины ещё не знаю. А тут она…Так и лезет. Чёрт его знает, зачем я к ней пошёл. Не помню. Вроде нравилась.

– Она?

В голосе Эркина прорвалось вдруг такое отчаяние, что Фредди поёжился и по давней ещё детской привычке, когда – не знаешь, как обороняться, значит, атакуй – спросил сам:

– Тебе что, ни с одной хорошо не было? Не в постели, а так… Да и в постели если… Не любил?

У Эркина дрогнуло, странно исказилось лицо. Он резко отвернулся и постоял так. Фредди слышал, как он скрипнул зубами, зажимая непроизнесённое. Но ответил спокойно:

– Когда есть одна, зачем другие? Ты любил ту?

– Первую? – Фредди усмехнулся. – Тогда думал, что да. Я другую любил. Потом. Тогда и понял. Столько лет прошло, умерла она, а я её помню. Держит она меня.

– Как это? – Эркин посмотрел на него. – Ты ж говоришь, умерла.

– Баба мужика не за тело, а за душу держит, – Фредди сплюнул окурок и достал новую сигарету. – Говорят так. В Аризоне.

– Она держит, а ты с другими?

– Те не в счёт. Не в этот счёт. Когда… любишь, всё по-другому. И ты сам другой. И… да ну тебя к чёрту! Не знаю, как сказать. А без любви… трахнулись и разбежались. Опять спросишь, зачем?

Эркин покачал головой.

– Нет, ты уже ответил, считай.

– Тогда спать иди.

Эркин улыбнулся.

– Рассветёт уже скоро. Пора кофе ставить. Проснутся, пить захотят.

Что-то в его интонации заставило Фредди спросить:

– Не любишь Джонатана?

И резкий как удар ответ:

– Я не раб, чтобы любить хозяина.

И Фредди смолчал.

Эркин поёжился, передернув плечами.

– Пойду я. Вроде, тихо всё.

Фредди кивнул. И впрямь пора уже.

– Днём Эндрю с ними побудет. Отоспись, – сказал он вдогонку.

– Ладно, – не оборачиваясь, бросил Эркин.

Тетрадь двадцатая

Алабама

Лагерь Большого Перегона медленно, но неуклонно продвигался вперёд. То рассыпался по окрестным лугам, то жался к центральной дороге. Ковбои, пастухи, бычки, лошади… Взмыленные, охрипшие от ругани шериф с помощником… Юркие зелёные машины военной администрации… Фургоны и грузовички торговцев… Пришлые, непонятно откуда взявшиеся и непонятно куда исчезающие личности… Выкладываемые утром по обочинам трупы, большую часть которых не могут, а чаще не хотят опознавать… Русские сапёрные команды…

Джонатан скакал по дороге, обгоняя лениво бредущие стада, на ходу здороваясь со знакомыми лендлордами и ковбоями. В одном месте заметил тесную толпу цветных пастухов. Похоже, там кого-то били, и Джонатан предпочёл миновать их, разглядывая другую сторону.

– Из-за этих мин, – пожаловался ему маленький, ещё больше высохший Майер, остановивший его недалеко от развилки, – всю душу вымотали.

– Много подрывается?

– Хватает. Вчера один цветной решил дорогу спрямить. Идиот. Ну, ни его, ни коня. Разом! Кормёжка плохая, движения никакого. Вывел бычков, а приведу кого?! – Майер сплюнул и замысловато выругался. – Всё, Бредли, последний раз с этим связываюсь. Одни убытки. А у тебя как?

– Я их ещё не видел, Майер. Пока у них был порядок.

– А ты что, наездами? Завидую.

– А ты сам гонишь? – удивился Джонатан.

– Положиться не на кого, Бредли. Я уже больше трети голов потерял.

Джонатан сочувственно покачал головой. Никто не виноват, конечно. Кроме самого Майера. Так людей подобрал, что им начхать на бычков, на Майера и на собственный заработок.

За разговором доехали до развилки. Широкая асфальтовая дорога, почти шоссе и узкая грунтовая. На асфальтовой в трещинах проросла высокая трава, а грунтовая размешана множеством копыт и колёс. И всё просто. Широкий шестирядный мост взорван, а временный русские навели на месте старого, давным-давно – как построили новую дорогу – снесённого.

Джонатан простился с Майером и, уже не спеша, поехал по грунтовой, выглядывая чёрно-белых бычков. Красные, красно-пегие, белые, стадо чёрных мохнатых и злых галлоуэев – какой дурак их купил, они же совсем для другого климата – опять красно-белые… А впереди, похоже, затор.

Он свернул с дороги к холму, на вершине которого виднелась группа всадников. А, и Фредди там. Отлично! Джонатан направил Лорда на холм. Обменявшись шумными приветствиями с лендлордами и молчаливым кивком с Фредди, Джонатан быстро оглядел дорогу и мост. Русские навели прочный мост, перекинув через реку десяток толстых стальных балок, но не вплотную, а с просветами в полбалки. Течение здесь быстрое, и обычное невинное журчание стало гулким и даже угрожающим. И ограждение, надёжное металлическое, поставили, но настила не сделали. Не успели, забыли – один чёрт! Для грузовиков не проблема, а для стад… Даже не всякая лошадь пойдёт. Бычки боялись идти на мост. Дорога огорожена колючей проволокой. И перед мостом сгрудилось красно-пегое стадо. Большое, голов двести. Ковбои орут, хлещут бычков, бычки ревут, но на балки не идут. И всё стадо как бы вращается на месте, намертво закупорив воронку входа.

– Чьё стадо? – спросил Джонатан.

– Моё! – вызывающим тоном ответил худой со злыми глазами лендлорд-южанин.

Джонатан не знал его. Равнодушно пожал плечами и привстал на стременах, выглядывая своих. Да вот же они. По ту сторону дороги. Согнали на небольшую лужайку и уложили. Вон Эркин. И Эндрю рядом. Смотрят, что делается у моста. И о чём-то спорят. Ну, если Фредди здесь… Джонатан отъехал от лендлордов и взглядом подозвал Фредди. Тот подъехал.

– С утра колупаются, – Фредди зло выругался. – Хотел быстрее всех проскочить. И вот… всех держит. Говорили ему, пропусти остальных и твои следом пройдут. Нет, ему первым надо.

– Берега заминированы?

– Сплошняком. Это уже русские загородили нам. Дорогу расчистили, мост перекинули…

– И на том спасибо, – улыбнулся Джонатан. – Бычков ты уложил?

– С этим они сами справляются.

Джонатан кивнул и вернулся к лендлордам. Там шёл общий разговор. О пастухах. Пьяницы и воры. И бездельники. Раньше на цветных управа была. Выпорол мерзавца, глядишь, и дошло.

– Я цветных не нанимаю, – южанин задиристо вздёрнул голову. – Только белых. Цветному платить… Он должен работу за счастье почитать. И работают белые лучше.

– Мы видим, – сказал кто-то.

– Это всё русские, – южанин горячо обругал русских, сделавших такой неудачный мост.

Джонатан кивнул.

– Ну, обнаглел, – сказал седой лендлорд, глядя куда-то за спину Джонатана.

Тот обернулся и увидел Эркина. Спокойное красивое лицо и взгляд, направленный в никуда. Но вот их глаза встретились, и еле заметно у Эркина дрогнули в улыбке губы. Джонатан направил коня к нему.

– Ну что?

– Сэр, может отогнать на кормёжку? Это надолго, сэр.

– Думаешь? – улыбнулся Джонатан. – Я согласен с тобой, но вокруг минные поля. Знаешь, что это? – Эркин кивнул. – Здесь негде кормиться.

– Добрый день, сэр, – к ним подскакал Андрей. – Долго они ещё чухаться будут?

– Вот он, – Джонатан кивком указал на Эркина, – считает, что долго.

– Они ещё два года проколупаются, – Андрей забористо выругался. – А здесь работы двоим на полчаса.

– Ну-ну, парень, – рассмеялся один из слышавших разговор лендлордов. – Это ты загнул. За полчаса тут не справишься.

– Справлюсь! – не сдержался Андрей.

– Один? – хохотнул ещё кто-то.

– Зачем один, вдвоём.

– Спорим, что нет! – крикнул южанин.

– Ну, как, парни? – у Джонатана заблестели глаза. – Берётесь за полчаса сдвинуть и пропустить это стадо?

Андрей открыл было рот, но Эркин взглядом остановил его:

– Полчаса, это сколько, сэр?

Лендлорды разразились дружным хохотом, но Джонатан после секундной заминки снял с руки часы и повернул их циферблатом к Эркину.

– Смотри на самую длинную и тонкую стрелку.

– Так, сэр.

– Полный круг это минута.

– Так, сэр, – кивнул Эркин, внимательно глядя на часы.

– Тридцать кругов и есть полчаса. Понял?

– Покажите ещё раз, сэр.

– Смотри, – Джонатан отдал ему часы.

Эркин внимательно, не замечая хохочущих над ним и лендлордов, смотрел на часы. Потом с улыбкой вернул их Джонатану.

– Спасибо, сэр. Я понял, сэр.

– Ну, как? Берётесь?

– Да, сэр. Только…

– Что?

– Уберите эту рвань, сэр. Мешают.

– Что?! – взревел хозяин стада. – Ты на кого пасть разеваешь, скотина краснорожая?!

– Вы отказываетесь от пари? – обернулся к нему Джонатан.

Все засмеялись. Южанин покраснел, выругался и, привстав на стременах, махнул рукой своим ковбоям.

– Я пускаю время, – Джонатан с улыбкой кивнул Эркину и Андрею.

– Да, сэр.

Эркин развернул Принца и поскакал к стаду, навстречу поднимавшимся на холм злым, отчаянно ругающимся ковбоям. Андрей последовал за ним.

– Итак, джентльмены, – Джонатан, всё ещё улыбаясь, осмотрел лендлордов. – Время пущено, делайте ставки.

Краем глаза он заметил каменно-спокойное равнодушное лицо Фредди и успел поймать его ответ на чей-то вопрос:

– Я знаю парней, но не знаю стада. Я не играю.

Ставки стремительно росли, потому что, не доехав до стада, Эркин и Андрей остановились посовещаться. А время шло. Его выверяли уже по нескольким часам. И спор уже не о времени, а получится ли что-нибудь у парней вообще.

Эркин спешился и, закинув поводья на седло, спокойно, без спешки пошёл к стаду, не взяв даже лассо. Андрей так же неспешно поехал в хвост стада.

На холме недоумённо переглядывались, пожимая плечами. Фредди вдруг порывисто привстал на стременах, вглядываясь в происходящее. Пастухи и ковбои, бросив свои стада, поднимались на ближайшие холмы, азартно споря и заключая пари.

Ловко уворачиваясь, пошлёпывая бычков по мордам и шеям, давая себя обнюхивать, Эркин пробирался в центр стада к примеченному им ещё раньше почти целиком красному бычку. Надо стронуть его. Он вожак, за ним пойдут остальные.

Почёсывание, похлопывание и кусок лепёшки стронули бычка. Подёргивая его за ухо, покрикивая, Эркин повёл его к мосту. Остальные бычки прекратили бесцельно топтаться, уступая дорогу вожаку.

С холма это выглядело прежней неразберихой, и только Фредди на мгновение улыбнулся, тут же вернув себе прежнее каменное выражение.

Эркин ускорял шаг, потом побежал. Бычок трусил рядом. Свистом подозвав Принца, Эркин взмыл на ходу в седло и закрутил над головой свёрнутое в кольцо лассо.

– Пошёл, пошёл, пошё-ё-ёл! – и Андрею. – Подпирай!

– Пошёл, пошёл, пошёл! – отозвался Андрей, свистя и громко шлёпая лассо по земле.

Зрители хохотали, свистели и кричали. Увлекаемые общим движением, красно-пегие бычки бежали по мосту, не замечая ревущей под балками воды. Эркин скакал рядом с вожаком, не давая тому остановиться. А когда, учуяв землю, бычок задрал хвост и уже галопом поскакал к противоположному берегу, Эркин повернул Принца и стал пробиваться обратно, подхлёстывая бегущих за вожаком бычков.