Глазами маски

– Ну, не знаю… – Барри были приятны эти слова.

– Я принес… – прошептал Джайв неуверенно: видно было, что ночному гостю очень хотелось о чем-то рассказать, и что он не просто так зашел поздороваться.

Барри же, погруженный в мысли, ничего не замечал. Мальчик переминался с ноги на ногу:

– Барри, послушай, – наконец вымолвил он. – Смотри! – В руке Джайва появился какой-то предмет. Барри поднял голову.

– Вот что ты прятал за спиной, – так же машинально произнес он, не отрываясь от своих мыслей.

– Мэрси нашла его в том саду. Ну, когда тетушка выгнала нас на улицу, мы в тот сад побежали, там, где колодец. Мэрси хотела его в волосы вплести, а я отобрал, смотри, какой он странный. Красивый?

– Угу, – ответил Барри.

– Я боюсь, тетя Салли возьмет его себе… – Парнишка поднял руку с чем-то красивым, задев по носу Барри.

– Ты что делаешь? – закричал тот.

– Извини, – испугался мальчик.

– Что, что это? – Барри почувствовал приятный запах на кончике своего носа. – Цветы?

– Он один, – шепнул Джайв загадочно.

– Знаешь что, цветы будешь на свидания девочкам носить. А я спать хочу. И чего ты не отдал его Мэрси, она бы уж ему нашла применение? И вообще, тетя тебя не похвалит за то, что ты чужие цветы рвешь… – Барри начал зевать и не договорил.

– Да я не рвал, он там сорванный лежал. Сорванный – и, посмотри, Барри, такой свеженький, будто сейчас сорвали.

Барри вздрогнул, неприятные догадки пронеслись в голове.

– Я ее до слез довел, – продолжал Джайв. – Но цветок отобрал. Насилу успокоил, тетя ей сладкого молока дала, да все расспрашивала, что за цветок такой. А я Мэрси запретил рассказывать. Теперь забыла, спит. Я из комнаты и улизнул.

Барри вновь уловил сладкий запах – озноб пробежал по спине. Он встал, нашарил коробку спичек, чиркнул, спичка не зажглась, вторую – не зажглась. Барри чувствовал, как у него дрожали руки. «Что это» – подумал он. – «Страх?»

– Да ты садись, Барри, я зажгу, – с участием предложил Джайв.

Барри передал ему спички.

Глава 11. Божий шут

– Я теперь знаменитость. – Сола стояла у большого зеркала, поправляя прическу. На ней было пышное платье, расшитое золотой ниткой. В руке она держала корону.

– Ты знаешь, Квентин, в таком жанре они с Гордасом, пожалуй, споются, – тихо заметил Хэпи, наблюдая за Солой в полуоткрытую дверь, оставленную словно нарочно на этот случай.

– В каком? – не понял Квентин.

– В королевском, что ли? – Туго стянутая косынка на лбу была безукоризненно подобрана под цвет костюма. – Времени в обрез. – Хэпи медленно пошел прочь, поскрипывая паркетом.

– Настоящая королева … – Квентину не хотелось уходить, но он пересилил себя и побрел вслед за Хэпи.

– Дурак, – вдруг, обернувшись на него, произнес тот.

Квентин остановился:

– Почему дурак? – В голосе дрожало неподдельное удивление.

Хэпи вздохнул и на выдохе произнес:

– Дуракам не объясняют. – Он отвернулся и пошел дальше.

– Может, все-таки объяснишь? – догнал его Квентин.

– Зачем? Это ничего не изменит.

Квентин выглядел озадаченным:

– Я чего-то не понимаю?

– В точку, – кивнул Хэпи.

* * *

Большая собака бежала по дороге, заливаясь радостным лаем.

– Люблю парки. Здесь ты никому не интересен, и никто неинтересен тебе, – вполголоса рассуждал Илвис. Заретта шла молча, скрестив руки на груди.

– Можно предположить, о чем ты подумала.

Девушка молчала, выстукивая шагом беспокойный ритм, и вряд ли думала над словами Илвиса.

– Безразличие – это страшный враг человечества, еще пока не узнанный им. Пустота, с молниеносной скоростью пожирающая все живое… – Илвис на мгновение замолчал. – В воздухе царит настроение потерянности и неустроенности, какой-то, знаешь, бездомности, осиротелости…

Заретте показалось, что он опять цитировал статью из газеты. Она улыбнулась, проговорив тихо:

– Почему многие потенциально сильные люди на этой земле способны лишь на самое малое: роптать? Недовольство, жалость к себе и осуждение других…

– Я не ропщу, – перебил ее Илвис. – Я удивляюсь.

– Ты так удивляешься с самого утра, и, знаешь, это совсем не похоже на речь исследователя, заинтересованного в чем-то, но – на речь уставшего, разочарованного человека. Ты как старый инструмент, заброшенный на пыльный чердак, скрипишь и выдаешь ложные ноты.

Илвис со вздохом провел рукой по лбу.

– Отлично. – Меланхолия в голосе сменилась веселостью.

Заретта смутилась:

– Извини.

– Нет, почему, все верно, – приободрил ее Илвис.

– Сегодня у брата премьера, не опоздать бы… – В словах Заретты послышалось беспокойство.

– Опоздать? С Найтом не опоздаешь, – произнес Илвис улыбаясь. – Тем более, что сегодня он обещал подбросить меня, и должен здесь быть через полчаса, как минимум.

* * *

Квентин чуть не плакал от ужаса, не решаясь войти в главный зал.

– Ну, вот, я говорил? – грустно прокомментировал Хэпи.

Сола, заметив вошедших, оттолкнула Гордаса. Тот по-театральному упал перед ней на одно колено.

– Что это было? – спросил Квентин негромко. – Только что….

Гордас оборвал его криком:

– Не мешайте репетиции!

– Гордас решил опять идти против всех. – холодно догадался Хэпи.

– Что-то я не помню такого в сценарии! – опомнился наконец пришедший в себя Квентин.

– Так ты ж сценарии никогда не читаешь! – зло резанул Гордас, вставая.

– Генеральная репетиция назначена совсем в другом месте, – невозмутимый тон Хэпи не выдавал симпатий.

Сола стыдливо потупилась.

Верти и Азраил громко рассмеялись, заглянув в двери.

– Репетиция назначена в малом зале. Затерялись? – Впервые за долгое время Азраил был весел и шутил.

Сола остановила на нем глаза, и теперь ей было больно, почти физически больно отвести их, и она не отводила, как можно дольше всматриваясь в Азраила, словно стараясь впитать в себя видимое. Абсолютно забыв о присутствии других, о присутствии их вообще, в целом мире, а не только в этом зале, она не могла произнести ни слова.

– Все по привычке – сюда. – Хэпи опять не выдержал паузы.

– Идем! – позвал Верти, увлекая за собой Азраила, Гордаса и Хэпи.

– Куда? – спросил Квентин растерянно, вылетев вслед за ними. Вдруг он остановился и, не сделав еще шага, повернул обратно:

– Сола! – позвал Квентин сдержанно.

Сола перевела на него отрешенный взгляд.

– Идем.

* * *

– Мне вчера сон странный приснился. – Заретта перебирала в руках новенькие кисти, купленные только что на выставке.

– Сон? Расскажешь, может быть? – непонятно на что вдруг обиделся Илвис.

Заретта задумалась. Джексон спокойно лежал у ее ног и внимательно вглядывался в даль.

– Я теперь смогу закончить свою картину…

– Это ту, что ты не можешь дорисовать уже несколько лет? – Илвис живо представил стену в доме Заретты, на которой, он помнил, висели ее картины.

– Да. Ту самую.

– Что на ней изображено?

– Ну… – Заретта замялась. – Это сложно… – Не понимаю. Объясни.

Заретта разложила кисти в ряд на коленях.

– Я же тебя не могу спросить: о чем твоя скульптура? То, что мы видим, лишь поверхность, искусство гораздо глубже…

Илвис одобрительно кивнул.

– Так и с моей картиной. Я думаю, больше всего это похоже на разрушенный город, только вот в центре его… Теперь я знаю, там должен быть источник. Его я и видела во сне.

– Сны – опасная штука. Сивилла считает их воспоминаниями наших прошлых жизней…

– Твоя сестра верит в подобные вещи?

– Да, верит. – Илвис забарабанил пальцами. – Наверное, от того, что преподает мифологию. Ну так вот… – он не успел договорить.

Джексон сорвался с места и побежал вперед по дороге. В кустах, куда он направлялся, мелькал пушистый шар.

– О, мой бог, опять… – вздохнул Илвис, ничуть не удивившись.

– Что это с ним? – шепотом спросила Заретта. Она напряженно вглядывалась в густые заросли парка.

– Темперамент, – ответил Илвис с улыбкой. – Кошки покоя не дают. Сейчас прибежит.

* * *

– Ах, он страдает, – пробасил Верти, глядя на Квентина, сидевшего на ступенях сцены в полном одиночестве, опустив голову на колени.

– Вы не видели той сцены, – вздохнул Хэпи, встав в дверях рядом с ним.

– Какой сцены? – спросил Азраил настороженно, руками упершись в дверные косяки.

Верти пожал плечами.

– Сцены с поцелуем Солы и Гордаса, – ответил Хэпи.

Квентин поднял голову. На бледном лице сияли голубые глаза. Длинные волосы, рассыпавшись по плечам и спине, почти полностью покрывали его тонкую фигуру.

– Не стыдно вам при мне шептаться обо мне? – возмутился Квентин.

– При мне и обо мне – какие казенные рифмы, – поморщился Хэпи. – Никто и не думал шептаться, мы говорили, используя среднюю мощь голосовых связок, – он подошел к сцене.

– Она меня не любит, – с пьяной мрачностью вымолвил Квентин.

Всем на мгновение стало больно: Верти вцепился в свой крест, Хэпи опустился на ступень рядом с Квентином, а Азраил глотнул воздуха.

– Ну, целовались они, что с того? Сола влюблена в Азраила. Гордас – лишь временное утешение, – спокойно рассуждал Хэпи.

Квентин поднял на него измученные глаза:

– Что?

– Я думал, ты знаешь, – пожал плечами тот.

– Теперь знаю, – прошептал Квентин.

Покинув дверной проем, Азраил вслед за Хэпи подошел к Квентину.

Подобрав разорванную ленту, валявшуюся у его ног, он тихо произнес:

– Послушай, у настоящей любви не может быть ревности.

– Вот как? – Квентин болезненно улыбнулся.

– А врачующей философии у тебя не найдется? – Риторически съязвил Хэпи.

– Ревность – прямое доказательство любви, – ответил Квентин раздраженно, – и вообще, оставьте меня.

– Не любви, а глупости. – Как бы про себя уточнил Хэпи.

– Рассуди, – проговорил Азраил. – Зачем ревновать? Если тебя любят, для этого чувства нет причин. А если тебя не любят, тем более не имеет смысла ревновать.

Последним к сцене подошел Верти.

– Есть только два ответа: «да» или «нет», на них ревность не распространяет свою власть. – продолжал Азраил. – Только два. Все остальное – это сомнение. Вот его следует бояться. Как можно быстрее узнай ответ и не отравляй душу сомнением…

– Я знаю ответ! – крикнул Квентин, перебив Азраила. – В этом-то все и дело. – Вдруг он вскочил, вырвал кусок ленты из его рук и наспех перевязал им волосы, затем, немного успокоившись, снова сел на место.

– «Вот что, Квентин», – произнес Азраил переменившимся тоном, в котором зазвучала жесткость. – Сначала будет больно, а потом – все равно. Запомни это.

Квентин вздрогнул:

– Ты говоришь о смерти?

– Безответная любовь – та же смерть. – Азраил сел на ступень рядом с Квентином и Хэпи. Верти стоял над ними, с мрачной важностью разглядывая каждого, тяжелый крест его переходил из руки в руку.

– Вы опять тут? Перерыв закончился. Все – на репетицию, живо! – В дверях показалась Сола.

* * *

Найт стоял, прислонившись к мотоциклу, выкуривая сигарету за сигаретой. Илвис молчал, сжимая в руках поводок.

Заретта беспокойно смотрела на часы:

– Через полчаса – начало. Я опоздаю.

– Вот. Он. Я его. Вижу, – проговорил Найт, выронив сигарету, и, заведя мотор, вскочил на мотоцикл.

Где-то далеко в кустах показался Джексон.

– Джексон, сюда, ко мне! – закричал Илвис.

Собака побежала в противоположную сторону. Впереди нее несся маленький пушистый комок.

Заретта моргнула, и комок исчез. «Наверное, солнечный зайчик», – подумала она.

– Жди нас, мы скоро, – постарался успокоить ее Илвис.

Мотоцикл зарычал по дороге.

В Заретте что-то оборвалось, кисти из ее рук выпали, дыхание сбилось. Она растерянно опустилась на лавочку. Время вдруг понеслось стремительно, вроде рычащего мотоцикла, минутная стрелка срывалась с места, перелетая от одного деления к другому. Заретта закрыла ладонью часы, стараясь не думать о времени.

* * *

В зале уже слышались голоса зрителей.

– Я ведь могу и уйти из театра, – донеслось из костюмерной. – Верно? – Темные глаза Хэпи испугали бы любого. – Вы как-то сказали… – продолжал наступать он, – Азраил – козырной масти. Помните?

– Да, я говорил, – ответил Вальсам нежно, перебирая черные четки в руках. – Как и положено ведущему актеру труппы.

– Вы не устаете мне напоминать, что я не…

– Хэпи, – перебил Вальсам. – Вам не кажется, уже несколько поздно говорить о том, что роль вам не подходит?

– Я ведь могу и уйти, – повторил Хэпи. Его голос был спокоен, хотя и звучал громче обычного.

– Да. Но если вы перед тем сорвете спектакль, это, скорее всего, навредит вашей дальнейшей карьере. Вы неверно истолковали мои слова, ведь масть – не главное. Даже у самой сильной карты в колоде ее нет. Никогда не задумывались?

– Самой сильной карты?

– Да, это джокер. Вопрос только в том, хотите ли вы им быть.

– Хочу ли я быть шутом? – задумался Хэпи. Вальсам сделал вид, что не расслышал его слов.

– Впрочем, я могу рассмотреть ваше заявление об уходе», – произнеся это, он вышел из костюмерной.

– Джокер? – Хэпи не знал, то ли злиться ему, то ли прыснуть от смеха.

– Пойдемте к нему, – проговорила Сола вполголоса. Верти и Квентин переглянулись: подслушанный ими разговор лишал уверенности в действиях.

– Пойдемте же!

– Постой, Сола, – остановил ее Азраил. – Вряд ли Хэпи будет приятно узнать, что мы стали свидетелями его распри с Вальсамом.

– Тебе подарена златая нить, поэт! – по коридору застучали метражные шаги Гордаса.

– Умолкни! – крикнул на него Квентин.

– Да что вы, ей-богу, я все уже объяснил! Я чист и невинен!

– не замедляя шаг, оправдывался Гордас. Всего один поцелуй, и тот – в счет роли. Я пошутил. Сегодняшний инцидент объявляю исчерпанным! – Он подошел ближе.

Сола на его слова только зло усмехнулась и, резко развернувшись, ушла.

Верти недовольно посмотрел в сторону Гордаса, пригрозив крестом.

– Да что с вами со всеми! – закричал он обиженно. – Репетицию еле пережили, теперь боитесь на сцене оплошать? Стресс нервный?

На пороге костюмерной показался Хэпи. Верти, Квентин и Азраил подняли на него вопросительные глаза. И только Гордас недоуменно смотрел вокруг:

– Я что-то пропустил? – прошумел он.

Не говоря ни слова, Хэпи пошел по коридору вслед за Солой, путаясь в длинном старинном плаще, едва наброшенном на плечи.

– Что? – крикнул ему вслед Гордас. – Роль не по нраву?

Хэпи не ответил и даже не обернулся, но Гордас понял, что угадал.

Он самодовольно хмыкнул и отправился следом.

Незаметно подошедший Вальсам нежно произнес:

– Пора начинать. Готовьтесь. А где наш повествователь? Где Верти?

На месте, где только что был Верти, лежал крест.

– Верти, должно быть, уже на сцене, точнее, за сценой, – предположил Азраил.

Вальсам посмотрел на Азраила внимательно, своим особенным оценивающим взглядом, и ушел.

– Отчего он так на тебя смотрел? – В голубых глазах Квентина показалось любопытство.

– Не знаю… – рассеянно пробормотал Азраил, и словно в подтверждение того, что думает совсем о другом, спросил: – Ну что, Мирт?

Сложно сыграть чувство, если это чувство не актерское, а твое собственное? Квентин опустил глаза:

– Я сыграю.

– Сыграть – все равно, что прожить, – улыбнулся Азраил.

– Обижаешься на Гордаса?

– Он – мой лучший друг по пьесе, как можно? – с лукавством ответил Квентин.

* * *

Найт рассматривал пыльные камни под ногами.

– Уму непостижимо, – наконец выговорил Илвис. – Куда он делся? Не мог же он…

Найт усмехнулся никогда не улыбающимися сжатыми губами:

– Не мог.

– Да здесь бежать-то толком некуда… Значит все-таки под землю… – Что? – спросил Найт настороженно, потом отмахнулся. – Это глупо.

– Конечно, глупо, – улыбнулся Илвис. – На мотоцикле, и не можем пса догнать.

– Вот он, – заметил Найт. Мотоцикл вновь затрещал по дороге.

У ног Заретты забыто валялись кисти. Она посмотрела на часы – стрелки упали ровно на семь:

– Опоздала!

Глава 12. Законная дерзость

Занавес поднялся. Голос Верти торжественно начал:

– Прошел обычный день, и мир под вечер крепко спал,Вдыхая снов беспечные мотивы.Но тот приказ был свыше дан,И отменить его он не был в силах.Итак, должна случиться встреча,Что бросит вызов правящим богам,Что спутает привычное теченье дней,И будут те приравнены к векам.

* * *

Заретта сидела неподвижно, все еще поглядывая на часы. Задержавшись в вертикальном положении, как акробат в воздухе, минутная стрелка наконец начала двигаться дальше. Заретте вдруг показалось, что запахло цветами. Она огляделась – и тут только заметила упавшие кисти. Заретта принялась собирать их, чья-то бледная рука подала ей одну. Девушка подняла глаза. «Какая красота…» – она забыла, как дышать, и только смотрела, не отрываясь. Среди тех странных снов, что она видела последнее время, был один, который нравился ей больше остальных. События в нем не происходили и картинки не двигались, одно огромное неземное чувство заполняло бессознательное пространство, чувство ее любви к кому-то. Заретта не могла понять этого: чувства, казалось ей, сниться не могут, если их на самом деле не испытывать в реальной жизни, а она не испытывала подобного ни к кому. Часто по вечерам, уже засыпая, она смутно ловила себя на мысли, что молит кого-то вновь показать ей тот сон, дать возможность снова пережить то счастье. Именно теперь Заретте показалось, что она заснула, и наконец ей снится желаемое.

– Эль, – представился незнакомец. Это был молодой человек, примерно ее возраста, в белом костюме, безукоризненные заломы дорогой ткани которого модельно сочетались с его фигурой, прослеживая все изгибы тела. На голове его была стильная шляпа, на руке висел белый плащ. В его изящных пальцах подобранная кисть чувствовала себя несколько смущенной.

– Спасибо, – пробормотала Заретта, протянув руку.

* * *

(Верти набрал в грудь воздуха).

– Итак, внимайте этой повести,Рассказу вымыслов глубоких.Здесь места праздному лукавству нет,Как нет здесь места лжи и суетливой фальши.Пусть небеса прольются без остаткаНа истину мерцающих побед,На миф, обманутый в своем существованьи,На быль не прожитых, но выдуманных лет.

Мирт:

– Утром ранним, когда природа столь чутка и благозвучна,

(Квентин шел по сцене уверенными шагами).

…в старинном храме,

Что у подножия вершин, казавшихся вратами Рая,

Впервые я увидел этот образ…

Боже! Как будто небом в сиянье этом

Была ниспослана сама судьба моя.

Кельвин:

– Чему ты радуешься, друг мой?

(На лице Гордаса лежала скорбь).

Мирт:

– Отдал бы за мечту я тысячу своих желаний

И жизнь в придачу, если мало!

Кельвин:

– Ну, ну, остынь. Да кто ж она?

Мирт:

– Хозяйка снов моих!

Кельвин:

– Беда…

Мирт:

– Беда? Не в том беду ты углядел, мой милый Кельвин.

Ее красы художник не опишет.

И все поэты мира пали б перед ней,

Глубокому безмолвию покорны,

Когда бы видели улыбку алых губ!

(Восторженно продолжал Квентин).

Но почему ты бледен и молчишь?

Ты мне сулишь судьбу иную?

Я ведь нашел свою судьбу,

И в ту минуту…

Кельвин:

– О, минуту злую!

(Перебил Гордас. Он играл превосходно, отважно лавируя на сарказме, как на маленьком суденышке в ночной шторм).

Мирт:

– Минуту роковую не отличаешь ты от счастия святого!

Кельвин:

– Позволь напомнить.

Тебе подарена златая нить, поэт,

Меж небом и тобой.

Как смеешь, ты, певец благой,

Петь не о благе, но о смертном счастье?

Сотки же чудо, волшебство,

А не убор стыдливой страсти.

* * *

Заретта на мгновение провалилась в глубокие глаза незнакомца. В них были зеркала, и в тех зеркалах она повсюду видела свое отражение.

– Спасибо, – еще раз поблагодарила она, и, хотя некоторые кисти по-прежнему продолжали валяться на земле, кисть, что он так изящно подал ей, Заретта крепко зажала в ладони.

Эль присел на лавочку рядом с девушкой. Робкое солнце заглянуло в аллею и загляделось на них.

– Тепло… – он приложил руку к глазам.

– Да… – Заретта путалась в мыслях. – Однако довольно холодно.

Молодой человек странно посмотрел на нее.

– Я хотела сказать, что солнце не греет. Правда, странно? – Она взглянула на незнакомца. Его лицо не поддавалось ни одному эпитету красоты.

Эль не ответил. В руках его вдруг появилась книга.

– Что это? – Заретте очень хотелось, чтобы Эль не заметил ее растерянности.

– Это подарок. Возьмите. – Юноша протянул ей книгу. Он не улыбался, на его красивом лице вообще не отображалось эмоций. – Подарок?

– Да, – кивнул Эль. – Только вы можете прочесть ее, прочесть правильно, Заретта.

И что это был за голос! Когда он говорил, казалось, с его языка ссыпались драгоценные камни, сверкающий их поток завораживал. Как прекрасны были его слова, как глубоко они селились в сердце, пуская цепкие корни воспоминаний.

– Только вы, – повторил он вполголоса.

– Вот как, – проговорила Заретта поспешно и взяла книгу. – Спасибо. – Ей вдруг стало жаль этих щедрых россыпей богатства, особенно теперь, когда Эль говорил тихо и словно бы нехотя. – А имя вы мое откуда знаете?

* * *

Иллюзи:

– Так вы поэт? Однако страстный!

(Сола глядела поверх Квентина, величаво обмахиваясь веером. Смена декораций переносила зрителя в старинный замок, в одном из залов которого на троне сидела королева. Корона утопала в копне шоколадных волос).

Поэты при дворе нам так нужны…

Кельвин:

– Ей не хватает прямоты: одни иносказанья!

(Шепнул Гордас в сторону зала. Он протянул вперед руку, словно ища своей догадке подтверждения).

Мирт, ты не согласен?

Мирт:

– О Кельвин!

Ты ядовит и безобразен.

Что ж, пускай.

Я путь к мечте найду ведь все равно…

Кельвин:

– Ведь все равно…

Мирт: (обращаясь к Иллюзи)

– О нет, поэтом быть прошу не вашим!

Иллюзи:

– В чем же дело? Такого рода сан вам не к лицу?

Мирт:

– На все я подвиги отважен, но этот вызов не приму!

Иллюзи:

– Но почему?

Моя казна щедрот монархов не считает,

Ведь скупость не живет в деньгах.

Кельвин: (опять в сторону)

– Впервые слышу. Перифраза, на самом деле все не так.

Мирт:

– Как это глупо, Кельвин.

Кельвин:

– Глупо, брат.

Мирт: (обращаясь к Иллюзи)

– Нет.

Иллюзи:

– Вы объяснитесь?

Мирт:

– Во мне живет неведомая боль.

Иллюзи:

– Какая же?

Мирт:

– Вы – королева.

Иллюзи:

– А вы кто, сударь мой?

Мирт:

– Я? Не король.

Иллюзи:

– Как вы дерзки!

Мирт:

– Да, королева.

Но дерзость не порок, когда влюблен!

Иллюзи:

– Побойтесь бога!

Подчас портреты пишет не художник, а молва.

Поверьте, портреты те убоги.

Она враз переложит ваши дерзости на глупые стихи,

Чтоб только зубоскальством быть довольной!

Мирт:

– Но глупые стихи – лишь там,

Где глупые слова и правды нет.

Иллюзи:

– Мне эта правда не нужна.

Я этой правдой не горжусь.

Вы поднялись в моих глазах так высоко,

Не страшно ль падать?

Мирт:

– С чего вы взяли, госпожа, что упаду?

Но даже если так, пускай, скорей найдет приют моя душа.

Кельвин: (в сторону)

– Приют сей – в смерти.

Иллюзи:

– Довольно!

Вам оправдание лишь то, что вы поэт,

Прощайте.

На память я оставлю радость, подаренную вами мне!