Час кроткой воды

Апельсинчик завозился на руках у короля, протяжно зевнул во всю свою крохотную пастишку, показав розовый язычок, и уютно засопел. Король бережно опустил символ грядущего царствования на сидение трона рядом с собой. Хорошо символу – он может отдыхать. А вот собравшимся в тронном зале долго еще будет не до отдыха.

– Я изучил земельный кадастр за последние четыре года, – произнес Дракон.

И когда успел, шельмец? Это же уйма работы. Нет, что ни говори, хорошая штука – молодость. Можно почти не спать сутками – и сохранять здравость ума. Но даже дракон не должен загонять себя, пока не грохнется замертво, потому что крылья отвалились. Впрочем, совсем уж загнать себя Сокол ему не позволит.

– И рассмотрел предложения, поступившие в министерство землепользования за эти четыре года. Не все они хороши – по правде гворя, среди них много откровенно бредовых. Но те, что можно и нужно принять, я отделил от остальных и расположил в порядке срочности. Надеюсь, господин министр, я в последний раз выполняю работу, которую должны делать вы и ваше ведомство.

Судя по выражению лица министра, дракон не просто взмахнул хвостом, перепугав его насмерть – нет, он нанес удар, и удар этот пришелся чиновнику прямо в лоб.

– Д-да, ваше величество… – придушенно просипел он.

– Эти предложения позволят нам изыскать новые возможности и хотя бы отчасти решить проблему, – невозмутимо продолжал король. – Надеюсь, ваше ведомство сумеет найти дополнительные пути для выхода из опасного положения.

– Д-да, ваше величество… – повторил министр. Его, похоже заклинило – вряд ли он мог бы в этот миг произнести что-то иное. Даже предложи ему Дракон прямо сейчас отпилить самому себе голову ржавой пилой за вопиющее нерадение, министр точно так же ответил бы: «Д-да, ваше величество…» – не вникая в смысл того, что говорит.

– В ближайшее время мы с вашим ведомством будем очень заняты… как, впрочем, и с ведомствами морской и сухопутной внешней торговли. Нам придется очень многое переменить, если мы хотим полностью покрыть дефицит и избавиться от угрозы голода – и всего, что за ним последует.

Обманчивая мягкость исчезла из голоса короля полностью. Юный полководец уже привел свои войска к послушанию – и теперь отдавал приказы, выиграв первое сражение.

Но война не завершается единственной битвой. Генерал знал это – и не сомневался, что король не даст противникам передышку. Новый бой произойдет не когда-нибудь потом, во благовремении – он грянет прямо сейчас.

– Для начала нам следует расширить внешнюю торговлю лекарствами. И обычными, и магическими. Что нам по этому поводу может сказать глава целительского ведомства?

– Что мы не справимся, ваше величество, – хмуро ответил Главный Целитель.

Куда только и девалось пренебрежительное раздражение и досада! Их можно было еще допустить в разговоре со вчерашним принцем. Но королю – этому королю – следовало отвечать совсем иначе. Пусть даже и мрачно – но всерьез.

– В самом деле? – в голосе короля вновь появилась вкрадчивая мягкость. – И почему? Чего вам не хватает?

– Людей, – коротко ответил Главный Целитель. – Вы же сами только что говорили… нам в целом хватает врачей и медицинских алхимиков для собственных нужд – но внешнюю торговлю мы просто не можем себе позволить.

– Верно, – кивнул король. – Нехватка людей так или иначе ощущается во всех родах занятий. И как вы намерены справиться с ней в вашем ведомстве? Именно вы и именно в вашем?

Несколько мгновений Главный Целитель молчал, опустив голову.

– Я подумал, – медленно и осторожно начал он, – что мы могли бы допустить женщин до работы врачами и алхимиками, а не только лекарками… в конце концов, за последние лет двести такие случаи иногда бывали… можно было бы сделать их не отдельными исключениями, а обычной практикой…

– Это было бы вполне разумно, – кивнул король.

Генерал поклясться был готов, что в пакете реформ Крылатого Дракона уже лежит именно такая – новенькая, с пылу, с жару, извольте принять!

– Но дело в том, – старательно подбирая слова, произнес Целитель, – что подобное решение, искоренив одну проблему, порождает новые.

– Похвально, – промолвил король без тени насмешки в голосе.

Главный Целитель недоуменно воззрился на короля – да и не он один.

– Похвально, когда глава ведомства способен видеть дальше, чем на один ход вперед, и понимать, что могут возникнуть новые проблемы. Как по-вашему, в чем они заключаются?

– Нам не хватает не только людей, – все так же хмуро сообщил Главный Целитель. – Нам не хватает мест для них. Ни врачебных, ни алхимических. Никаких.

– Да вы что, смеетесь над его величеством? – взвился давешний советник. – Или голову морочить пытаетесь?

Всякий дурак после того, как выставил себя дураком, пытается выказать себя умником. Со вполне предсказуемым результатом.

– Ну что вы, советник, – мягко улыбнулся король. – Что вы, право же…

Советник испуганно осекся.

– Продолжайте, господин Главный Целитель. Мы все вас внимательно слушаем.

– Нам действительно не хватает людей. Таких, как Дани Лисий След, к примеру. Пусть даже не таких великих врачей, как он, известных по всей стране – да просто талантливых и опытных. Но если они и придут, мне некуда их назначить. Наши успехи нас же и подрубили под корень. Те, кто раньше умер бы от старости, живы и продолжают работать. Даже если они уже за преклонностью лет выжили из ума и не могут припомнить ни одного заклятия. Даже если у них трясутся руки, и они… – Главный Целитель вздохнул. – Не все, конечно, многие старые врачи еще вполне способны хорошо исцелять, но все же силы у них уже не те. Годы берут свое. Врачей зрелого и среднего возраста недостает – а между тем мне и для них негде изыскать места. Они работают помощниками. На половинном жалованье – потому что они не имеют права брать за исцеления столько, сколько полагается врачу. Любой из них мог бы уже не один, а восемь раз сдать экзамен на звание врача – вот только куда я потом их пристрою? Места заняты. Подрастает молодежь – этих и вовсе остается разве что в квартальные лекаря записывать. А у лекаря права опять-таки нет лечить с использованием врачебной магии. С алхимиками та же беда, может, даже хуже. Места все заняты, а работать некому. Если я пущу женщин в профессию, чтобы ликвидировать недобор врачей, мне просто некуда будет их пристроить. С теми бы, кто есть, разобраться…

– Ну почему же некуда, – приятно улыбаясь, возразил король, и Главный Целитель едва приметно поежился. – Критическое положение дозволяет прибегнуть к необычным мерам. Нам нужна внешняя торговля лекарствами. И если в вашем ведомстве создать отдельную управу, которая будет заниматься только ими, вы получите новые места. И сможете сделать помощников врачами и алхимиками. Тем самым дав надежду и молодежи. Да и женские руки тут не будут лишними. Я полностью согласен с необходимостью дать женщинам право быть не просто лекарками, а врачами и алхимиками.

Новая управа, значит…

Все-таки, твое величество, шельмец ты изрядный. Интересно, насколько велика в твоих затеях доля советов твоего наставника, и больше ли она, чем доля твоих собственных замыслов?

Если и больше, то ненамного. А скорее всего, она куда как меньше. Сокол мог воспитать кого угодно – но только не покорную марионетку, только не пустоголовое вместилище для собственных мыслей.

– Однако позвольте уточнить, – как-то совсем уже ласково поинтересовался король. – Подобное положение возникло ведь не сегодня и даже не вчера. Оно создавалось годами.

Главный Целитель опустил голову.

Верно. Годами. И ведь молчал глава ведомства, все эти годы молчал. А Крылатый Дракон, просиживая трон, просто-напросто зарывает талант в землю – ему бы пленных вражеских лазутчиков допрашивать! Лихо он господина Главного Целителя на сведения раскрутил, ничего не скажешь. Тот сам все выболтал, и принуждать не пришлось.

– И все это время вы молчали и ничего не предпринимали?

– А что тут можно было предпринять… – тихо промолвил Целитель.

Король обвел присутствующих медленным взглядом.

– Кто-нибудь из присутствующих, кроме охраны правопорядка и армии, может похвалиться тем, что в его ведомстве ситуация обстоит иначе?

Тяжелое молчание было ему ответом.

Все верно, мысленно хмыкнул генерал. Армия от засилья дряхлых стариков не страдает. На войне и вообще редко доживают до старости. А немногие ветераны, сумевшие дожить до седины, на вес нефрита! Их умения и опыт поистине бесценны. Именно они и обучают новобранцев. А нынешним новобранцам ох как нужно обучение. Король прав – мужчин молодых и зрелых лет недостает. Армия помолодела просто пугающе. До чего дошло – юнцы пятнадцати годов уже становятся в строй!

И в стражу таких же точно сопляков берут. И так будет еще какое-то время, пока сопляки не подрастут, пока не заполнится возрастная яма. Нет, определенно, у стражи и армии есть проблемы – но это совсем, совсем другие проблемы. Одно счастье, что на горизонте не маячит новая война – иначе следующее пополнение пришлось бы верстать из детей.

– Никто? – уточнил король. – Тогда я хотел бы спросить у главы ведомства фарфора – ваше ведомство справится, если придется производить больше изделий, чтобы направить их на внешнюю торговлю?

– Справится, – почти не задумываясь, ответил чиновник.

Ему казалось, что гроза прошла мимо.

Зря казалось.

– Я рад этому, – благосклонно кивнул ему король. – А вы нам не скажете, за счет каких ресурсов? Нет, даже так – за счет чего оно справляется прямо сейчас? У мастеров в сутках не восемь часов, а вчетверо больше, и при этом они не нуждаются в отдыхе?

Глава ведомства так побелел, словно королевский вопрос превратил его самого в фарфоровую куклу из тех, которыми так славится город Далэ. Но кукла может позволить себе молчание – а чиновнику следует отвечать.

– Расписывать фарфор могут и женщины, и даже дети, – произнес он неожиданно твердым голосом. – Кисть ведь не сильной руки требует, а точной. Ну, или если кто здоровьем слаб. Мужчины создают изделия, женщины расписывают, за счет этого пока и держимся. Жены, сестры, дочери мастеров. Я понимаю, почему ваше величество спрашивает меня о том, каким силами было достигнуто то, что мы имеем. Эти женщины… в ведомственные отчеты они не записаны. Я не могу их внести в списки. Не могу сделать их мастерицами. Даже учениками, а уж лончаками – тем более. Срок ученичества имеет предел по закону. Потом ученик должен стать лончаком, а через год – полноправным мастером. А места ведь заняты. Тут у меня, как у всех. То, что они наработали, записано на их мужей, братьев и отцов. Иначе они не смогут получать полную плату за свой труд. Несправедливо, да. Все вокруг знают, конечно, кто роспись делал, такого не утаишь. Не тогда, когда у всех одна и та же беда. Все знают, конечно. И все молчат. Ради справедливости куска хлеба лишиться никому неохота. Тем более, что по справедливости все равно не будет. Все знают. И я знаю. И покрываю людей. Потому что отнять у них хлеб у меня рука не поднимется. И я не позволю этого сделать. Никому.

Даже королю.

Эти непроизнесенные слова витали в воздухе – ясные и отчетливые.

Ай да фарфоровый болванчик!

– Говоря языком господина Главного Целителя, – медленно произнес Крылатый Дракон, – у вас не открытая рана, как в его, к примеру, ведомстве. Вы не позволили ей быть раной. У вас гнойник, загнанный глубоко внутрь. Полагаю, не только у вас.

– А что я мог еще сделать, ваше величество? – негромко, но непреклонно спросил глава ведомства. – Что могли мы все?

Ай да фарфоровый болванчик!

Не сдается, держится до последнего. И вину за подлог, по сути, берет на себя. Побольше бы таких, как он…

– Впервые за долгие века, – не отвечая впрямую, произнес король, – сбылась старинная мечта. Мы вкусили от плодов здоровья и долголетия. И они оказались горьки.

Его рука рассеянно гладила шелковистую шерстку спящего Апельсинчика. Но король не смотрел на песика. Не смотрел он и на собравшихся в тронном зале сановников. Он смотрел прямо перед собой.

– Те, кто раньше умирал, освобождая место для следующих поколений, остаются в живых. Деды и прадеды занимают места сыновей и внуков. Везде – даже на государственной службе. А ведь тот, кто не получает власть и возможность действовать, когда готов к этому, не справится с властью, получив ее с опозданием лет на двадцать. Время для них будет упущено непоправимо. И мы не можем и дальше поддерживать несправедливость, записывая на одних работу, сделанную другими. Это не нарушение закона, это разрушение страны.

– Но что же нам делать, ваше величество? – с прежним упорством спросил глава фарфорового ведомства. Сановник был все так же бледен – и все так же решительно настроен сражаться за своих людей.

– Вообще-то на этот вопрос вам должен бы ответить господин Министр Церемониала, – промолвил король. – Особенно если учесть, что полное название его ведомства – Министерство Традиций и Церемониала.

Тяпнутый за палец министр вздрогнул.

– Но, ваше величество… – залепетал он. – Когда-то в древние времена действительно существовала традиция убивать дряхлых стариков, неспособных более работать, но…

– Но о ней и речи быть не может, – нетерпеливо перебил его король. – Как вы могли подумать, что мне в голову пришла подобная гнусность?

– Но… но как же тогда следует поступать… ведь нет такой традиции, которая…

– Есть, – резко оборвал его бульканье король. – Благодаря этой традиции на этом троне сейчас сижу я, а не мой отец, хотя он далеко еще не стар.

– Отставка, – без тени сомнений произнес Главный Цензор.

– Отставка, – кивнул король. – Раньше у народа в ней не было нужды. Теперь – есть.

– Но, ваше величество! – запротестовал Главный Казначей. – Можно ли вот так, ни за что, выгонять людей с должности?

Смотри-ка – дурак-то он дурак, а ведь понял, кто первым вылетит с насиженного местечка быстрее собственного визга! С перепугу даже подобострастие свое растерял где-то!

– Ваше величество! – поддержал его Министр Церемониала. – Народ не поддержит такую реформу. Заставлять людей насильно покидать службу…

И этот понял, чем для него закончится подобное действо. Надо же, как быстро дураки умнеют, когда речь заходит об их личной выгоде!

– Заставлять? – приятно улыбнулся король. – Да еще насильно? Ни в коем случае. Новый рескрипт дарует народу королевскую привилегию. Право по примеру королевского рода передавать должность и главенство преемникам и потомкам.

Генерал едва не взвыл от восторга.

Ах ты, змееныш!

Дракон, говорите? Да еще крылатый? О нет! Змей. Хитрый змей. Еще совсем юный – но хитрости ему уже не занимать!

Королевская привилегия, это ж надо же!

Привилегия. Право. Дар.

Эта идея сработает.

Еще как сработает!

Если ей дадут осуществиться.

Все-таки коронный совет по первым реформам – не скопище бессловесных филинов, которые только и могут, что кричать: «Угу!» Реформы должны быть не только провозглашены королем, но и приняты советом.

А в этом совете слишком много тех, кому право на отставку словно кость в горле. Тех, кто на службе не только умрет, но и сгниет, и рассыплется в прах, и развеется по ветру веков – но места своего не уступит. Они будут сражаться яростно, что есть силы. И могут попробовать перетянуть на свою сторону тех, кто колеблется, кто еще не принял решения. И что хуже всего, у них может получиться…

Теперь понятно, почему юный король свой первый совет сразу взял за шкирку. Заставить их всех растеряться, поразить их, ошеломить… но чиновники живучи, как тараканы, и столь же увертливы, а первое ошеломление проходит быстрее, чем хотелось бы…

– Привилегия, которой до сих пор мог пользоваться только королевский род – великий дар, – прозвучал глубокий сильный баритон.

Государев Наставник Тайэ говорил с обычным для него уверенным спокойствием.

– Это возвышает достоинство каждого человека. Сделать королевское право всеобщим, распространить традицию на всех – безусловно, прекрасно.

Интересно, когда он со своим царственным воспитанником продумывал стратегию, кто из двоих должен был произнести эти слова – он или все-таки король? Отчего-то генералу казалось, что король. Но битва оказалась слишком серьезной – и теперь наставник перенимал у юного полководца инициативу, вводя в бой тяжелые резервы своего ума и опыта.

– Главное, чтобы люди не усомнились в том, что они это право получат. Поэтому мы должны доказать, что недаром были облечены властью. Мы должны поддержать рескрипт о праве на отставку личным примером. Я первым буду просить у его величества дозволения уйти в отставку и удалиться в провинцию, как только приказ будет обнародован. Вы ведь поддержите меня в этом, господин Главный Казначей?

Государеву Наставнику не говорят «нет». Особенно если государев наставник зовется Тайэ Сокол. Что ему королевский совет? Он и не такие горы сдвигал в своей жизни. А совет… совет всего лишь рыхлый холмик, и сровнять его с землей для Сокола нипочем.

Не диво, что старый дурень обреченно кивнул. Что ж – не противиться Тайэ Соколу у него ума все-таки хватило.

– Я так и знал, что вы сразу поймете величие этого начинания! – воскликнул Сокол. – Полагаю, в этом собрании найдется немало достойных сановников, которые поддержат наш поступок и своим примером.

Найдется, еще как найдется. На кого ты укажешь, давний друг, тот и найдется. И еще радоваться будет, что дешево отделался.

Ты ведь предвидел это с самого начала, верно?

А твой воспитанник – нет.

Для него это словно гром с ясного неба.

Вы обсудили все, что было можно. А о том, что нельзя обсудить, ты смолчал.

Чтобы не расплескать силу замысла.

Чтобы она полностью облекла твоего воспитанника. Чтобы он мог идти в свой первый бой с легким сердцем. Сразиться – и победить.

Он и победил.

С твоей помощью.

И хотя он и не показывает виду, терять тебя ему тяжело. Он улыбается так светло и ясно, словно ему в это самое мгновение под столом отпиливают ногу во имя блага государства. Ему больно. Очень больно.

Ты не предвидел этого, мальчик. Твой наставник не сказал тебе, какую цену придется заплатить.

Но он прав, назначив ее.

И не только потому, что твоя идея должна воплотиться в жизнь.

А еще и потому, что править ты должен сам.

Никто не мешает тебе переписываться с мудрым наставником, видеться с ним изредка, когда он будет посещать столицу, даже спрашивать иной раз совета. Но твое место не в его тени.

Ты не утратишь верного друга и не лишишься умного помощника. Просто отныне все будет по-другому.

Наверное, ты это уже понял. Наверное. И то, что тебя не бросают. И то, что расставание – не разлука. И многое, многое другое.

Наверное.

– Благодарю вас за понимание и поддержку, Наставник Тайэ, – ровным голосом произнес юный король. – И вас, господин Главный Казначей. Как только рескрипт о праве на отставку войдет в силу, я первыми подпишу ваши прошения об уходе.

Два года спустя…

Далэ

День первый

Солнце по летнему времени стояло еще высоко, но звон колокола с храмовой башни извещал, что день уже на утрате, и закатной страже пора сменить полуденную.

В ожидании смены полуденная стража нетерпеливо прохаживалась неподалеку. Не все же по улицам дозором ходить, ноги бить, всех работа дожидается. И так уже два трилистника, почитай, на ветер пущены. Оно конечно, за порядком следить – дело нужное, никто и не спорит. И разнарядка на квартал пришла в свою очередь, и жребий, кому обходом идти, кидали честно. А все-таки в самую рабочую пору все бросить и пустоделом по городу таскаться – убыток сплошной. Пусть и невеликий, а убыток. Разве только холостым парням заделье есть – перед девушками покрасоваться, плечи порасправлять, приосаниться, показать, какие они лихие да бравые. А если по-хорошему, так и им с этого красованья прибыток невелик. Пусть и говорят, что работа – не молоко, за день не прокиснет, да только придумали пословицу эту лежебоки и бездельники. Таким и в будни праздник, и в страду гулянка. Надергаются вина до полного изумления, покуда оно слезами из глаз не потечет, и давай безобразия учинять. А ты по их милости изволь в самую что ни на есть горячую пору от дела отрываться и за порядком приглядывать. Изводу на них нет. Выдумали же боги зачем-то и пьяниц, и буянов, и воров – а вместе с ними и сменщиков непутевых! Колокол уже отзвонил, трилистник Коня облетел, наступило время Волка, а закатным словно и невдомек.

Закатная же стража, возглавляемая обходящим по фамилии Лан, переминалась с ноги на ногу возле караулки.

– Куда стоим, кому ждем? – не выдержал Нин, крепкий парень, полагающий себя главным острословом квартала, а может, и всего Белого города.

Лан поморщился. Нина он терпеть не мог с детства. Уже тогда Нин был пакостником, дураком и пошляком, и с возрастом не переменился ничуть.

– Разве не видишь – не все еще в сборе, – нехотя отмолвил Лан. – Одного человека не хватает.

– А ведь и верно, – подхватил Гань, обладатель пудовых кулаков и незлобивого нрава.

– Обходящий, а кого нету-то?

– Кого ждем?

Стражник Лан заглянул в разнарядку.

– А должен сегодня быть… должен быть с нами… рисовальщик Бай, вот кто!

Вокруг засмеялись.

– Бай, ну надо же!

– Ага, всем бы комар-воин хорош, да копье коротковато!

Лан только вздохнул. Действительно, художник Бай был человеком болезненным, хилого сложения, и пользы от него в бою было не больше, чем от комара. Случись дозорным столкнуться с каким-нибудь беспутством, учинись драка – прихлопнут ведь бедолагу, не глядя.

– Куда кузнец с молотом, туда и кузнечик с молоточком, – пробасил Гань. – Слышь, обходящий, кто ж это такое удумал?

– Да никто не удумал, жребий на его дом выпал, – досадливо ответил Лан. – А больше, получается, и некому. Взрослых мужчин в доме – сам рисовальщик и отец его. Бай, конечно, и правда кузнечик кузнечиком, так ведь отец и вовсе ветхий.

– Ну, если с отцом сравнивать, то Бай из себя мужчина видный, кто бы спорил…

– Да кому какое дело, видный или невзрачный – главное, здесь он должен быть, а его где-то носит!

– А мы тут его дожидайся…

– Да вот же он идет!

– Где?

– Вон, смотрите, со стороны Расписной улицы. И ходко так поспешает!

Кто-то и впрямь приближался со стороны Расписной улицы. Солнце светило ему в спину, и разглядеть идущего было решительно невозможно. Виден был лишь темный силуэт, и только.

Толстяк Фан приладил над глазами ладонь козырьком и старательно вгляделся.

– Тю, – разочарованно протянул он. – И вовсе это даже и не он. Бай на голову пониже будет, и в плечах поуже, и статью пожиже. И не он это, и не к нам…

– Да нет, как раз к вам! – послышалось в ответ.

Голос был густой и низкий, но несомненно женский – а главное, отлично Лану знакомый.

Даже в детстве, когда невестка семьи Бай носила совсем другую фамилию, а заодно и прозвание Забияка, голос у нее был не по летам низким. Другую бы задразнили – мол, что гудишь, как шмель – но дразнить Забияку было небезопасно. Она была сильнее и выше всех окрестных мальчишек. Даже Лан, даром что прозывался Дылдой, был тогда на полголовы ее ниже. Он и сейчас был ниже ее на полголовы – и не сомневался, что рука у нее по-прежнему тяжелая, совсем как в те времена, когда восьмилетняя девчонка возила десятилетнего Дылду носом в пыли, приговаривая, что издеваться над малышами и пинать щеночка нехорошо. Дылда вырос, стал стражником и теперь сам мог запросто призвать к порядку любого, кто издевался над малышами и пинал щеночков – даже окажись этим любым вооруженный бандит – но с бывшей Забиякой связываться бы поостерегся. Себе дороже.

Совершенно непонятно, что нашел в этой рослой, могучей и отменно некрасивой женщине хрупкий красавец-художник. Но ведь что-то он в ней нашел, недоступное другим. Довольно было глянуть, как меняется его лицо при виде жены, чтобы и сомнений не возникало: художник любит ее беззаветно. Любви не скроешь, счастья не подделаешь. Правда, все же нашлись поначалу злые языки, посмевшие утверждать что все яснее ясного – не жену Бай взял в дом, а батрачку. Иначе с какой стати ему сдался жуткий мезальянс? Не пара художнику из хорошей семьи сирота, дочь вдовы-поденщицы, неотесанная, некрасивая и неимущая. Добро бы хоть приданое было толковое, семье Бай оно бы ну никак не помешало – так ведь нет же, ни гроша за ней художник не взял! Невелико было приданое, но и его не осталось – все как есть Забияка продала, чтобы похоронить мать.

Однако сплетникам пришлось примолкнуть, когда мать художника отвела невестку в храм и официально сменила ей прозвание. Была Забияка – стала Ласточка. Кого попало в честь духа-хранителя не нарекут. Семья Бай обожала ее – и свекровь, и свекор, и совсем еще юная золовка. Поди попробуй дурным словом Ласточку тронуть – не с ней одной, со всей семьей дело иметь придется. Проще уж отступиться и сделать вид, что никто никогда ничего такого и не говорил вовсе…