Мутант

Дней через десять, окончательно убедившись, что со мной всё в порядке, Марина уехала обратно в Старокамышин. А меня всё держали в больнице. Стало скучно.

Правда, я слегка прославился. Медсестра Наташа (почему-то в больнице обе посменно заходивших в нашу палату медсестры были Наташами) принесла мне местную газету:

– Вот тут про вас написали!

И действительно, в заметке под заголовком «Родился заново» сообщалось, что Сердюков А. С., экскаваторщик ДРСУ, спасая свою технику от грозы, попал под удар молнии. Благодаря грамотным действиям заведующей Старокамышенским ФАП Зеленченко М. П., оказавшей ему первую помощь, был доставлен в больницу на вовремя прибывшей «скорой» и сейчас его состояние не вызывает беспокойства у врачей. «Как будто они бы сильно беспокоились, если бы я умер», подумал я. Ну, кроме Марины, конечно. Закончил автор назиданием населению, что во время грозы под молнию соваться «категорически запрещается». Почему-то вспомнилась другая заметка – про то, как некий О. Бендер попал под лошадь.

Друзья детства, кто оставался в городе, не навещали. Многие даже не знали, что я вернулся. Да и я встреч особо не искал – хвастаться было нечем, а плакаться в жилетку стыдно. На работе близко познакомиться ни с кем не успел, оттуда ко мне только главный механик захаживал. В первый раз спросил, как дело было, а во второй обрадовал предложением уволиться по собственному. Против чего я и не возражал, понимая, что работа моя кончилась. Экскаватор теперь, если и будет работать, то только после полной разборки и промывки или замены всех залитых глиняной жижей узлов. Эту трагическую картину Паша представил мне очень ярко и компетентно. Правда, после того, как я написал заявление, мне на карту капнула сумма, равная моему двухмесячному жалованию. Я оценил благородный поступок бывшего начальства и решил навсегда сохранить о нём хорошее мнение. Позвонил начальнику, поблагодарил и сказал, что если буду нужен – я готов. Но мы оба понимали, что нужен не буду. Работу предстояло искать новую.

И вот когда я уже совсем перестал думать о дорожном строительстве и настроился на новую жизнь, прежняя жизнь меня догнала. В палату заглянул солидный человек и спросил, кто тут Сердюков. Это был я.

– Корреспондент журнала «Дорожное строительство», Васильев Евгений Фёдорович, – представился он. – Могу я с вами побеседовать? Как вы себя чувствуете?

– Спасибо, прекрасно. Проходите, – пригласил я, поднялся и передвинул от соседней кровати единственный в палате стул для посетителей.

– Андрей, если не ошибаюсь? – уточнил корреспондент. – Мне поручили написать о вашем поступке, Андрей.

– О каком именно? – решил я слегка поприкалываться над коллегой, который вёл себя совсем не как журналист. Слишком уж натянуто, официально (возможно, недавно в профессии, подумалось мне). – Я в своей жизни совершил немало достойных описания поступков.

– Возможно, – сухо сказал странный коллега, – но меня интересует последний. Вследствие которого вы оказались в больнице.

– А, это…, – пренебрежительно махнул я рукой. – Тут просто досадная случайность. Природный, знаете ли, катаклизм. А что именно вам поручили написать, Евгений Фёдорович?

Тут мне пришло в голову, что своим трёпом я могу подставить бывшее начальство. А не хотелось бы. Всё-таки оно отнеслось ко мне по-человечески. Деньжат вон подкинуло. И вообще я хотел сохранить о нём хорошее впечатление, так что не надо позволять испортить его этому серьёзному гражданину. Если у него есть такое намерение.

Коллега внимательно посмотрел на меня и вдруг заметно преобразился.

– Да понимаете, случай-то очень нетипичный! – оживился он. – Особенно в наше время. Экскаваторщик бросается спасать технику, рискует жизнью…

«Ну, слава богу, – отлегло у меня, – не статья по технике безопасности. Хотя… профессиональный журнал должна была заинтересовать в первую очередь именно она». Всё-таки этот человек вызывал у меня какую-то настороженность. Уж не врёт ли он насчёт темы? Я и сам так иногда делал.

– Видите ли, я, конечно, пытался спасти экскаватор, но совсем не думал, что рискую жизнью. Максимум, что я предполагал – что намокну как цуцик. Я вообще-то грозы не очень боюсь. Так что о каком-то осмысленном подвиге даже неудобно говорить.

– Так и расскажите подробности. Что видели, что чувствовали.

– Да в том-то и дело, что ничего необычного не почувствовал. И видел мало – темно уже было. Я тогда уже спать лёг, а хозяйка дома со своей внучкой и ещё какой-то соседкой сидели на кухне. Проснулся от грома, слышу – дождь как из ведра. А в тот день мы до мягких почв дошли, глина кончалась. Призма обрушения – это само собой, я о ней свято помнил, но при таком дожде…

– Простите, какая призма? – переспросил коллега.

«Э, да ты, мужик, точно не из дорожного строительства», – заныло у меня где-то внутри. Или он, в самом деле, свежий человек, не в теме? Может, вот так же остался без работы и устроился по знакомству в журнал?

– Я имею в виду, что экскаватор стоял на положенном расстоянии от края выработки, но грунт был мягкий и под таким дождём он точно должен был поплыть, я это сразу понял. Потому и побежал отгонять его. Мне повезло, что женщины тоже на крыльцо вышли, молния меня прямо у них на глазах ударила, они меня и спасли. Ну, как спасли – в хату затащили, бутылками с горячей водой обложили и «скорую» вызвали. Я сначала даже ничего почти не почувствовал, сразу сознание потерял. Вот когда уже очнулся, тогда да – боль во всём теле, идти сам не мог, руки-ноги не слушались…

– А голова?

– Что голова?

– Ну, всё соображали? Ничего не мерещилось?

«Фигасе, что его интересует!» – мелькнула у меня мысль где-то на заднем плане сознания.

– Голова болела тоже. Но не больше, чем остальное, – я заставил себя представить картину той ночи, но не всю, а с некоторыми купюрами. Вот я лежу в грязи под дождём, вот меня тащат Демьяновна с Мариной, а вот уже и «скорая»… Когда сам мысленно видишь то, что хочешь сказать, легче скрыть то, что было на самом деле.

– Андрей, а вы местный житель?

– Ну да.

– И родились здесь?

– В этой самой больнице. И школу здесь закончил. В армию сходил. А после армии здесь же начал работать в ДРСУ, но не в этом. Был машинистом катка. Правда, потом несколько лет жил в других краях. Так судьба сложилась, – подытожил я, заметив, что он думает о чём-то своём.

– Понятно…

Корреспондент снова стал отстранённо-прохладным, будто потерял к моему рассказу интерес.

– Но вы не жалеете, что так поступили? – наконец, придумал он, чем закончить разговор. – Если бы ещё раз такое случилось…

– Да я уже уволился, – прервал я ненужные формальности, – так что, надеюсь, спасать экскаваторы мне больше не придётся. Жаль, конечно, что работы не стало, она мне нравилась, но как-нибудь перекантуюсь, не впервой.

Странный коллега наскоро попрощался и вышел из палаты, но не из моей головы. Вроде бы ничего лишнего я ему не сказал, но чувство тревоги меня не покидало. Помыкавшись по коридору и раза три сходив покурить на скамейку в больничный двор, я позвонил Марине и вкратце рассказал о визите. Мне не хотелось выглядеть в её глазах каким-то параноиком, поэтому я сначала решил о своей тревоге не говорить.

– Так что меня теперь будет знать не только весь район, а всё дорожное строительство, – с наигранным весельем закончил я. – Среди героев наши имена! Вот я у тебя кто.

Но она, видимо, тревогу почувствовала в моём голосе.

– Тебе кажется, что с этим корреспондентом что-то не так? – серьёзно спросила она.

– Честно говоря, да. Меня, как того Буншу, «терзают смутные сомнения».

– А что тебе показалось сомнительным?

– Да то, что мужик не знает простых терминов, хотя работает в специальной прессе. Это раз. Фотоаппарата не было. И потом, его больше интересовали не производственные дела, а мои ощущения от молнии. И галлюцинации. Такое впечатление, что он искал что-то такое, что к самой ситуации не относится. Да и вообще он на журналиста не сильно похож. Что я, журналистов не видел?

– О галлюцинациях он прямо так и спросил?

– Не прямо так, но спросил, не мерещилось ли мне что.

– И что ты ответил?

– Ничего. Не стану же я ему пересказывать…

– Всё, давай потом об этом. Тебя выписывают через неделю, но я попрошу Юрия Владимировича, чтобы сегодня или завтра – под моё наблюдение, хорошо?

– Ещё и как хорошо! – обрадовался я. – Я тебя тоже с удовольствием понаблюдаю. А то уже соскучился.

Выписали меня через полтора часа. Я навестил отца, завёз ему продуктов, купленных на премиальные деньги, одел свои лучшие белые штаны и такую же майку, избранную года два назад в секонд-хэнде за совершенно немыслимую в отечестве прочность не в ущерб нарядности. В гараже пылился мой старенький «Плимут вояджер». Хорошо было бы заехать не только на заправку, но и на мойку, но я только наскоро пробежался по его бокам и стёклам тряпкой – не терпелось увидеть Марину.

В Старокамышин я не приехал – примчался. На этот раз не забыл ни о хорошем (судя по этикетке) вине, ни о доступных мне вкусняшках. Даже букетик роз подхватил возле уже опустевшего центрального рынка. И полдня простоявшая с ними тётка, которая наверняка уже думала, что зря стояла, завистливо смотрела на меня: день-то будний, время рабочее, а раз цветы – особый случай.

Конечно, особый! Не зря ты, тётка, стояла – мои это были цветочки! Первый раз я ехал в этот хутор на свидание не с экскаватором, а с женщиной, ставшей мне дорогой. А может, уже и любимой – разбираться в этих нюансах мне не очень-то хотелось, сам факт был важнее.

Марина встретила меня в центре хутора, на пустынной, изнурённой жарой и пылью площади. Хотел было поцеловать, но она стыдливо увернулась:

– Люди же…

– Где?! – чуть ли не крикнул я в отчаянии, обводя глазами абсолютно необитаемое пространство. – Ни единой души!

– Не знаешь ты наших людей! Они всё видят.

– Паррртизанен! – прорычал я, свирепо озираясь. – Буду резайт и немножько убивайт.

Но тут и впрямь в дверях расположенного напротив магазина появилась продавщица, которой срочно понадобилось выплеснуть воду из кружки, а в окнах хуторской администрации, не подававшей до того признаков жизни, началось интенсивное движение занавесок.

Медпункт был рядом, мы пошли туда вместе, так как ей ещё полчаса надо было работать. И я мысленно пожелал всем хуторянам доброго здоровья – чтобы кто-нибудь не припёрся в конце дня. Но поскольку букет был неосмотрительно извлечён и вручён девушке, уже через пару минут пошёл поток посетительниц. Особо деликатные догадались сказать, что за анальгином, а остальные не стали парить мозги – просто зашли.

– Ну всё, смотрины состоялись, репутация твоя подмочена необратимо, можно целоваться, – сказал я, когда Марина закрыла, наконец, медпункт.

– Давай, – согласилась она.

И мы публично заявили о своих отношениях таким страстным поцелуем, что, надеюсь, сорвали бурные аплодисменты за занавесками.

– Давай к бабушке заедем, – попросила Марина. – Поздороваешься. И сумку твою заберём.

– Маслица-творожку?

– Ага, – обречённо кивнула она. – Без этого не обойдётся.

– Так оно и хорошо. Я прожорливый.

– Ты корыстный! А она, между прочим, за тебя переживала всё это время.

– И я за неё. Где ещё я таких вареников поем? – вздохнул я и получил букетом по лбу.

Возле хаты Демьяновны стояли две машины, свежая хёндайка и старый ржавый «Москвич».

– Блин, да тут, похоже, за творожком придётся очередь занимать! – удивился я. – Парковка хоть бесплатная? Безработным скидка есть?

– Дуракам скидка. С тебя, нищеброда, вообще не возьмут пока, – смилостивилась Марина. – Это, наверное, больные.

– Вот это разумно! – похвалил я. – Здоровые ездят в медпункт с цветами, а больные – к бабушке.

– Не вздумай только там при людях зубоскалить, – предупредила Марина.

На брёвнах, где мы с Мариной беседовали в тот памятный вечер, расположились бабкины пациенты – пожилой мужик, куривший папиросу, и молодая семья с девочкой лет трёх, вяло привалившейся к папе. А посреди кухни застали такую картину: Демьяновна стояла на коленях перед тазиком с водой, в которую опустил одну ногу пацан лет восьми, и что-то громко шептала, легонько поглаживая щиколотку. Кость на щиколотке неестественно выпирала вбок, нога казалась сильно распухшей. За столом благоговейно молчала пожилая женщина. Жена того мужика с папиросой, догадался я.

Мы тихонько пробрались в большую комнату, где я когда-то пытался переночевать, и наблюдали за происходящим оттуда. Закончив шептать и водить пальцами по больной ноге, Демьяновна ласковым голосом сказала:

– Давай, выймай ножку, дитынка.

И таким же голосом женщине:

– Платочек дай-ка мне.

Та подала ей большой носовой платок, который Демьяновна, снова что-то прошептав, накрест завязала на ноге мальчика.

– Вставай, дитынка, на ножку. Только пока тихонько.

– Больно будет, – захныкал пацан.

– Нет, уже не будет больно. Ну может чуть-чуть. Так ты ж в футбол пока не играй и с кручи больше не прыгай.

Пацан со страхом ступил перевязанной ногой на «дорожку», осторожно перенося на неё вес тела.

– Вот и хорошо, иди к бабушке, – подбодрила Демьяновна.

И он, слегка прихрамывая, прошёл несколько шагов к женщине, на глазах которой проступили слёзы.

– Два дня ещё подождите, всё и пройдёт. На руках не надо его носить, он уже и сам может. Эгэ ж, Витёк?

– Могу! – удивлённо и радостно ответил пацан. – Бабуся, совсем не болит!

Бабушка мальчика суетливо полезла в кошелёк, но Демьяновна решительным жестом пресекла:

– Ивановна, ты ж знаешь! Нельзя!

Бабка с внуком вышли и вскоре с улицы донеслись судорожные сморкания москвичёвского стартера, с третьей попытки запустившего мотор. Демьяновна с тазиком вышла вслед за ними, и минуты три её не было.

– Это что сейчас было? – спросил я, поражённый увиденным. – Он что, не ходил до этого?

– Да с кручи прыгнул неудачно, вывихнул сустав. Тут бы и я справилась, но меня ж две недели не было – с тобой в Мельниково сидела. И родители сразу повезли его туда же, в больницу. Там посмотрели, погрели, и назад. И так через день они с ним туда ездили. Безо всякого результата. Мальчик на ножку ступить не мог. Вот бабка с дедом и привезли сюда.

– Но как?! Я видел костоправов, они реально вправляют вывихи, особенно свежие, но крутят и дёргают конечность, пациент орёт как резаный. А тут и кость не вправила, и боль прошла!

– Кость через два дня будет на месте. Сама встанет, зачем крутить?

– И ты так можешь?

– Я ж её внучка – конечно, могу. Не всё могу, что она, но многое. Зато кое-что могу, чего она не может. Я же врач? – она с хитрой улыбкой посмотрела на меня.

Демьяновна вернулась с молодой семьёй. Но для нас кино кончилось.

– Посидите во дворе, – сказала нам бабка, и пришлось ждать окончания приёма на брёвнах.

А я и не расстроился. Мои душа и тело жаждали совсем других впечатлений, нежели чьи-то вывихнутые ножки и всякие другие неприятности. В больнице я и так этого насмотрелся на год вперёд.

Мы сидели на брёвнах, Марина прижалась ко мне, а я обнял её плечи. С нашего места, освещённая клонившимся к закату солнцем была прекрасно видна западная сторона злополучного глиняного холма, поросшего невысокими и частью уже выгоревшими степными травами – «святого места». И мы оба на него смотрели, но думал я, естественно, не о холме, а о Марине. Холм же просто мозолил мне глаза, пытаясь отвлечь от более приятных мыслей. И только ради того, чтобы он отвязался, я спросил:

– А что там за камни наверху торчат?

– Я думаю, они когда-то были ритуальными, – ответила девушка. – Бабушка мне что-то такое рассказывала. Наверное, что-то вроде капища. По крайней мере, само место не каменистое, ветром их сюда занести тоже не могло.

По интонациям её голоса я понял, что она тоже думала не о холме и не о камнях.

Демьяновна, отпустив пациентов, заставила нас перекусить хотя бы наскоро, нагрузила Марину харчами и больше не стала задерживать. И мы, наконец, отправились в Маринин коттедж.

Домик и в самом деле был неплох для сельского жилья. Большой семье в четырёх комнатах было бы тесновато, а для двоих это был просто рай. Хотя в тот вечер раем для нас был бы и шалаш, и даже его отсутствие. И была поистине райская ночь. Некоторым сюрпризом для меня оказалось то, что я у Марины был первым мужчиной. Это в наше-то раскрепощённое время! Впрочем, что-то такое я и предполагал. Мне уже попадались девушки такого типа – не то, чтобы замкнутые, но и не особо контактные. Пара обломов по молодости была. Но если б оказалось и не так, счастье не стало бы меньшим. Про вино и прочие гостинцы, которые я привёз из Мельниково, мы вспомнили ближе к утру, когда уже стало светать. Да и тогда не стали на них особо отвлекаться.

– На работу как не хочется… – вздохнула Марина, когда уже совсем рассвело и неумолимое солнце осветило кухню, где мы пили кофе.

– Сегодня же пятница, – стал я искать лазейку в трудовом законодательстве, – короткий день. Может, ну её нафиг, твою работу? Имеешь ты право сама заболеть, например? В крайнем случае, прибегут сюда, если кому срочно.

Она одарила меня любящим, благодарным и сочувственным одновременно взглядом:

– Нет, придётся идти. Хотя сегодня и правда короткий день.

Часам к девяти, когда Марина уже ушла в медпункт, я привёл себя в порядок и вышел во двор. Времени было навалом, я решил разобраться, наконец, со стояночным тормозом. Достал чемоданчик с ключами, стал разбирать панель в кабине, и тут услышал нетрезвым голосом произнесённое:

– Э, мужик!

Ну вот, началась смычка города с деревней. Не отвечая, я продолжал откручивать саморезы, но краем глаза посмотрел на визитёра: типичный алкаш в вылезшей из штанов грязной рубахе в клетку хватался, чтобы удержать равновесие, за штакетник. Общаться с местной шантрапой мне сейчас хотелось меньше всего. Может, пойдёт себе дальше?

Но алкаш оказался настойчивым:

– Ну ты шо, глухой? А, мужик?

Пришлось отложить отвёртку и выйти на улицу. Дружить я с ним не собирался, таких отшивать надо сразу.

– Чё ты тут орёшь? – рявкнул я на болезного. – И лапы с забора убери. Завалишь.

– Бз прблем! – алкаш закачался отдельно от штакетника и показал мне обе ладони. – Ты… это… На ы`скваторе ты был? Ну, шо завалился – ы`скватор?

– А тебе какое дело?

– Знач ты, – сделал вывод алкаш. – Дай на фанфурик, а?

– Тебе как – вежливо дать или понятно?

– Ты не понял, мужик! Я не прошу! Ты мне на фанфурик, а я тебе – `нфрмацию. Всё по чесняку.

– Какую нах информацию! Иди домой.

Алкаш сокрушённо вздохнул, выразив этим, что какие же тупые бывают люди – не понимают очевидных вещей! Что-то вроде того. Минуту он думал, и я уже собрался вернуться к машине, когда он выдавил:

– `нфрмация ж про тебя!

– Про себя я и так всё знаю. Гуляй дальше.

– Не! Не всё! – убеждённо заверил меня алкаш. – Такие люди пр`зжали!

– Какие такие?

– Сурьёзные.

– Ага, и привезли тебе информацию. Ты тут кто, начальник штаба?

– От ты дурнэ! – огорчился он. – Я, може, тебе жизнь спасу.

Ну что ж, он меня заинтересовал.

– Давай быстро, коротко и по делу.

– Так слухай. Были тут… вроде как начальство – не начальство, бандиты – не бандиты… А главный их сказал, – алкаш поднял вверх палец, – шо если ты тот, то тебя надо грохнуть.

– Какой тот?

– Ну, шо бугор охраняет!

– А я тут при чём?

– Так они ж про тебя! На ы`скваторе ж ты? Или не ты?

– Был я, а теперь не я.

– Ну! – обрадовался алкаш, что не ошибся. – А я про шо? Так и говорили, что тот, шо на ы`скваторе, и есть. Знач, ты бугор и охраняешь! И я смотрю – ты тут. Знач, думаю, охранять приехал.

– Мои бугры вон в медпункте работают, – кивнул я в сторону площади. – Нахрен мне ваши охранять?

– Гы-ы, – заулыбался алкаш. – Маринка, штоль, Зеленчихина внучка? Они ж и про неё говорили. Тока я не запомнил. Шось такое… Не, не помню.

– И они так при тебе и говорили?

– Ну да! Тока они меня не видали. Я там в кустах… отдыхал.

Если это не было правдой, то и не было лишено логики. Вряд ли алкаш нагло врёт, решил я.

– Так шо, по чесняку? – напомнил он.

– Сколько тебе надо?

– Ну… рублей сто. Ладно, восемьсят.

– На пиво?

– Ты шо, якэ пиво! Самогона у Мани-кацапки возьму. Може, на двоих?

– Не, я не пью, – отказался я, вручая ему сотню. – Мне ещё бугор охранять.

Алкаш сочувственно развёл руками и поковылял куда-то в хуторские дебри. А я, вернувшись к машине, всерьёз задумался. Что за хрень тут творится с этим бугром? Золото там, что ли, закопано? А если и так, зачем кому-то именно меня убивать? Выкопали и всё. Я же сюда не за чужим приехал. Надо бы Марине рассказать, может она поймёт?

До ручника я снова не добрался. Быстренько закрутив на место саморезы, я закрыл машину, дом и отправился на площадь.

Стоявший возле медпункта чёрный джип я заметил издали. Сердце тревожно забилось, внутри похолодело, и я рванул бегом. И только когда оказался у входа, обратил внимание, что перед джипом стоит очень знакомый мне тёмно-зелёный «опель». Пока бежал, мне его не было видно. Паша, механик ДРСУ!

Я влетел в медпункт, готовый разорвать любого, кто причинит Марине хоть какой-то вред. Ни автоматы, ни даже гранатомёты меня бы не остановили. На меня удивлённо уставились сидевшие в приёмной Паша и ещё двое незнакомых людей вполне мирного вида, в наглаженных кремовых брюках и таких же светлых сорочках.

– Где Марина?! – набросился на них я, прежде чем успел оценить ситуацию.

Возникла неловкая пауза. Наконец Паша обрёл дар речи:

– А ты как тут оказался?

Я не ответил и вломился в рабочий кабинет. На кушетке лежал красномордый толстяк в расхристанной рубашке, с резиновым жгутом на руке и страдальческим выражением лица. Марина делала ему укол в вену. Она даже не шевельнулась в мою сторону, пока не ввела всё содержимое шприца. А потом сердито повернулась:

– Выйди пока, тут нельзя находиться.

Твою мать! Выходить было стыдно. Но пришлось. Паша, наверное, успел сказать незнакомцам, кто я такой, они смотрели на меня, как на психа. В том числе и сам Паша.

– Так ты чего здесь забыл? Ты ж в больнице должен быть!

– Выпустили уже, – буркнул я, садясь на свободный стул.– Я теперь по своим делам.

Люди в светлом опасливо отжались подальше.

– И что за дела, если не секрет? – ехидно спросил Паша.

– Вот эти самые дела, – кивнул я на рабочий кабинет Марины.

– Когда ж ты успел? – не унимался он.

– Вот такие мы шустрые, – сказал я. – Учись.

– Ну а орать-то зачем? – подал голос один из посетителей, уверившись, что я всё-таки не буйный. – Мы твою Марину не съедим. Тут медпункт, между прочим. И человек в опасном положении.

– Извините, конечно, – пошёл я на примирение. – Я не знал, что тут пациент. Там её соседке стало плохо. Давление, что ли… Срочно нужна её помощь.

Последние слова я сказал как раз тогда, когда Марина вышла из кабинета.

– Зинаиде Матвеевне? – быстро сообразила она. – Сейчас соберусь. Вы лежите пока, не вставайте – обратилась она к толстяку, – я на десять минут, капельницу только поставлю.

Она бросила в медицинскую сумку какие-то лекарства и халат:

– Пошли.

Скорым шагом мы отошли от медпункта достаточно быстро, но Марина продолжала чуть ли не бегом двигаться к дому.

– Да ладно, не торопись, – притормозил я её. – Нас уже не видно.

– И что? Она же ждёт!

– Так что, правда Зинаида Матвеевна есть?

– Ну да, учительница моя бывшая. Теперь живём рядом. У неё гипертония.

– Марин, я соврал. Просто испугался за тебя. Смотрю, машина чужая…

– Ну ты дура-а-к, – ошарашенно протянула она. – У меня самой чуть инфаркт не случился, когда ты в приёмной начал орать: «Где Марина?! Где Марина?!». И что теперь делать? Пошли уже, навещу её, раз вызвал. Тут рядом.

Мы подошли к обсаженному сиренью домику.

– Мариночка! Мариночка! – выбежала оттуда тощая седая старушенция. – А я как раз за тобой! Зинаиде опять плохо!

Марина сердито посмотрела на меня:

– Накаркал?

– А я откуда знал? Я про неё первый раз от тебя услышал!

– Вот видишь? Хорошо, что вовремя накаркал. Иди теперь домой и больше так не врывайся.

– Я лучше с тобой посижу. Можно?

– Если только в приёмной…

Я покурил на лавочке между кустов сирени и Марина вскоре действительно вышла вместе с той старушенцией – сестрой учительницы, как оказалось. Дав старухе какие-то указания насчёт больной, Марина так же скоро отправилась обратно в медпункт. Я пошёл рядом.

– Мне надо с тобой поговорить, – сказал я. – Заходить пока не буду, а когда эти уедут… а кстати, когда они уедут?

– Посмотрим по состоянию. Дядька с инфарктом. Полез на горку – глину, между прочим, смотреть – сердце не выдержало. Видимо, придётся «скорую» ждать из города. Что-то я боюсь его отправлять на их машине.