Мутант

– Так ты им подскажи куда итить-то!

– Не могу. Нельзя.

– А мне, значит, можно? Я не ищу этого пути.

– Ты уже на нём.

– Здрасьте вам! С каких это пор? Почему я сам про это не знаю?

– С тех пор, как ты родился. Теперь иди и поспи. Я потом позову тебя.

– Ты что, серьёзно? Только разговорились…

– Иди, Андрей.

Ничего не поделаешь. Наверное, я всё-таки задел её больные места. Надо было меньше болтать, а больше слушать. И вечер бы закончился чудесно. Мог бы сообразить: девушка не замужем, живёт в глуши, бабка с детства по ушам ездит травничеством, да ещё, наверное, и заговорами какими-нибудь. Мама… гм, «приобщилась к Маре». Долго ли тут в мистику впасть? А я, как слон в посудной лавке, со своей критикой. Эх!

– Ну что ж, спокойной ночи. Может, проводить тебя?

– Нет, спасибо, я здесь остаюсь.

– Ну, я пошёл.

– Иди.

Демьяновны в доме не было. А может, уже легла спать в своей комнате. Стараясь не шуметь, я откинул одеяло на предназначенной мне кровати, оставил из горки подушек одну, переложив остальные на сундук, и завалился спать. Винцо, видимо, сделало своё дело – уснул почти мгновенно.

Проснулся я от грохота. Бабахнуло так, что стекла затряслись. Света в комнате не было, но с кухни жёлтой полоской, разделившей комнату на две части, проникал свет, и ещё оттуда слышались негромкие женские голоса, приглушаемые шумом дождя. О чём они там говорили, я спросонок не успел понять, но чётко различил слова:

– Так ты думаешь, это он?

– Да он! Он, бабушка!

Сквозь полудрёму я ещё успел поразмышлять, не обо мне ли речь, и в каком смысле «он». Я-то я и есть, но они, может, о ком-то другом? И тут мой сон как рукой сняло: дождь! Да сильный! А экскаватор-то на самом краю бывшего острова, из которого мы выбрали глину! На такой почве, что подмоет её на раз. И рухнет тогда мой железный конь с обрыва. Я же его даже ковшом в дно балки не упёр, идиот! Оставил в транспортном положении, переезжать собирался, и ушёл! Подставлю всё ДРСУ! И с меня точно шкуру спустят.

Впрыгнул в трико и шлёпки, которые стояли рядом с кроватью, наскоро натянул на себя футболку, нашарил в кармане рабочих штанов ключ от кабины. Надо отогнать от края выработки хоть на пару метров! Намокну, зато душа будет спокойна.

Выскочил в кухню. За тем же столом сидели Демьяновна, Марина и ещё какая-то молодуха примерно Марининых лет – роковая брюнетка, мельком пронеслось у меня в голове. Лицо у неё такое было… красивое, породистое, но чересчур серьёзное, что ли. Прям зловещее какое-то. Как у школьной училки перед годовой контрольной. Видать, они что-то такое тут обсуждали важное, что она так насупилась. Одета была то ли в плащ по случаю дождя, то ли в пеньюар какой-то особенный, рассматривать было некогда.

Наверное, моё появление было полной неожиданностью, особенно для брюнетки. Она так уставилась на меня, не мигая, глазищами цвета стали, будто я из преисподней выскочил, а не из соседней комнаты.

– Здравствуйте, – на ходу кивнул я ей. – Демьяновна, я побежал экскаватор отгоню от края, а то рухнет, зараза, с обрыва. С чего вдруг гроза такая? Вроде ж ни облачка не было!

Но это я уже скорее для себя сказал, выскакивая на веранду.

– Андрей! – услышал я голос Марины, когда выбежал уже за калитку.

Обернулся:

– Что?

Они стояли на крыльце все три. Как раз сверкнула молния и осветила их как днём. Все смотрели на меня, как на покойника – торжественно-печально.

– Не бойся! – крикнула Марина. – Всё…

Остальные её слова потонули в сильнейшем ударе грома. Я чуть не присел.

«Бойся-не бойся, а бежать надо, – подумал я. – Потом спрошу, что она хотела сказать».

Шлёпки я потерял в грязи на первых же метрах. Хрен с ними, потом найду, босиком ещё и быстрее добегу.

Но не добежал. Внезапно всё тело пронзила страшная боль. Свет в глазах померк, да мне было и не до света, и не до глаз. Я провалился в сплошную, полную невыносимых страданий тьму. Как бы вдогонку, краем сознания, то ли услышал, то ли кожей почувствовал ещё один раскат грома.

Возможно, я орал диким голосом, но не слышал своего крика, возможно, извивался в судорогах, но не ощущал ни грязи под собой, ни дождя. Промелькнула только мысль, которая запомнилась: меня убило молнией.

А потом тьма сменилась невыносимо ярким и таким же мучительным светом. Это не был «свет в конце туннеля», который описывали доктору Моуди его недоумершие пациенты. Я никуда не летел, мне не мерещились умершие друзья и родственники, не манило вперёд приятное сияние где-то впереди. Обжигающе белый свет был всюду – и вокруг меня, и внутри меня. Каждая клетка моего тела была пронизана этим сверхъярким светом, мне было невыразимо больно. Одновременно я чувствовал тошноту и какое-то онемение тела, и полное отсутствие тела, но сознание не отключалось. Не было жизни, смерти, и вообще ни-че-го, а моё Я и не плавало, и не парило – просто пребывало в этом безжалостном и безбрежном ярком кошмаре.

Сколько это длилось, я даже не пытался определить. Может, секунду, а может, вечность. Времени для меня тоже не было. И всё-таки оно кончилось. Не сразу. Вначале свет начал сгущаться и терять свою казнящую яркость. Или сознание стало к ней привыкать. Наметились неясные пятна, которые были чуть менее яркими, чем остальное пространство. Пятна чуть-чуть отвлекали меня от страдания, причиняемого светом. Да и само страдание – я бы даже не назвал это болью, поскольку тела уже не чувствовал – стало постепенно ослабевать.

Потом дело пошло быстрее. Пятна стали явственнее и мало-помалу обретали какие-то, пока не угадываемые, но конкретные очертания. Что-то из этого света образовывалось. И я уже пытался понять, что это. Параллельно и моё Я будто во что-то помещалось, обретало форму вместе с этими пятнами. Я не мог видеть, но ощущал это что-то. Наверное, так моллюск ощущает свою раковину.

Затем пятна стали приходить в движение, откуда-то явились неясные пока звуки, моя «раковина», вдруг понял я – это моё тело. То ли старое, то ли новое, но – моё. Я не мог пока им пользоваться, пошевелить рукой или ногой, но оно было. А раз оно было, значит, не всё потеряно.

А пятна уже оформились в фигуры – явно человеческие, хотя и без деталей пока, но движущиеся и звучащие. Наконец, будто пелена спала с глаз – я чётко различил двух странных людей, выделившихся из безбрежного света. Вокруг них по-прежнему был ни на что не похожий яркий свет, но они в нём не плавали, как бестелесные привидения, а напротив, двигались так, будто под ногами у них твёрдая поверхность. Только я не мог эту поверхность видеть, для меня она тонула в белом сиянии.

Один был седобородым стариком в белой, из того же света сотканной рубахе. Да и сам он будто состоял из света, но при этом казался вполне материальным, обладающим телом такой же плотности, как у обычного человека. Из-за длинной бороды и усов на вид ему было лет, наверное, девяносто, не меньше. Однако старческой дряхлости в нём не чувствовалось. Просто долгожитель в очень хорошем для своих лет состоянии. Второй был значительно моложе – лет пятидесяти, с аккуратно подстриженной бородой и ухоженными усами. Одежда его напоминала то ли древние доспехи, то ли фантастический скафандр, но без всякого головного убора или шлема. Волосы даже не были седыми – просто белые, как у любого блондина. Но тело на вид того же свойства, что и у долгожителя.

Старик подошёл ко мне – не подплыл, не переместился, а именно подошёл, ногами – и протянул руку для пожатия:

– Ну, здравствуй, Андрей.

И только тут я ощутил своё тело. Без всякой боли. Пожал его руку – она была совершенно по-человечески тёплой. И голос был не по возрасту молодой.

– Здравствуйте, – ответил я.

Старик усмехнулся в усы:

– У тебя, наверное, много вопросов?

Честно говоря, у меня не было много вопросов. Был только один: что со мной происходит?

– Ты прошёл инициацию. Как воин.

Вот тут у меня действительно возникло много вопросов. Несмотря на нереальность ситуации, я вспомнил, кто я есть, и всё, что было перед тем, как я оказался в этой бездне света. Можно сказать, пришёл в сознание. Если не считать того, что ситуация не казалась мне бредом. Моё сознание легко приняло то, что я находился в некой световой среде и говорил с людьми, сделанными из света. Как будто это такое естественное явление, давно мне известное. Редкое, но естественное.

– Простите, – сказал я старику, даже почему-то не подумав спросить, кто он такой, – а почему как воин? У меня такое ощущение, что вы меня с кем-то спутали.

– Когда ты видишь ясень, почему ты думаешь, что это ясень, а не орех, например? Но ты определяешь по виду, а мы по крови.

Старик отошёл, а ко мне подошёл тот, что моложе, и мы так же обменялись рукопожатием. Но молча. Человек только доброжелательно смотрел мне в глаза. Затем он тоже встал рядом со стариком.

Всё-таки ощущение, что меня приняли за кого-то другого, не проходило. Голова моя ещё не пришла в нормальное состояние, тысяча вопросов относительно происходящего теснились в ней и лезли вперёд, но я не решался задать ни один из них.

– Не спрашивай пока ничего, – сказал старик. – Потом сам всё поймёшь. Но кто мы, ты и так уже понял, это главное. А мы поняли, кто ты. Ты сегодня много получил и постарайся распорядиться этим разумно. А теперь иди. И помни, что мы с тобой одно целое, хотя и существуем отдельно.

И я шлёпнулся в мокрую и холодную грязь. И в боль. Теперь это была именно боль. Всё моё тело болело, было мокрым, холодным и грязным, голова раскалывалась, а кроме того, меня шлёпала по щекам, пытаясь привести в сознание, мокрая и перепуганная Марина.

Гроза уже громыхала в стороне, но ливень даже не думал стихать. И сквозь шум падающей воды я слышал её голос:

– Андрей! Очнись! Андрюша!

И опять пощёчина.

– Перестань меня лупить, – простонал я. – И так всё болит…

– Ой, ну наконец-то! – обрадовалась девушка. – Я же чувствую, что живой, пульс есть, а поднять тебя не могу. Надо перебраться в дом, хоть как-то, нельзя столько времени под дождём… Скорую уже вызвала, но они сюда пока доедут…

Она вцепилась в мою руку, за другую меня схватила Демьяновна, которая, оказалось, тоже тут была, но попытка переместить моё тело даже по скользкой грязи опять не удалась. Мало того, Марина сама поскользнулась, и раскисшая почва, обдав моё лицо грязными брызгами, чавкнула под её телом. Мне показалось, что она заплакала от досады.

– Погодите, я сам попробую, – выдавил я.

С трудом перевернулся на живот, но встать на ноги так и не смог. Сил не хватало, но хуже было то, что тело не слушалось. Я всё время заваливался набок. Пришлось ползком – по грязи, как какой-нибудь голливудский диверсант на боевом задании. Марина с Демьяновной опять ухватили меня подмышки и дело сдвинулось с мёртвой точки. Вскоре я уже на четвереньках вполз на веранду, а там, стащив с меня мокрые и грязные тряпки, обтёрли насухо и положили на старый диван, наскоро застеленный покрывалом. Марина растирала моё тело, причиняя ещё большую боль, Демьяновна по её команде наполнила кипятком пластиковые бутылки, сколько нашлось их в доме, и практически обложила меня ими со всех сторон, накрыв толстым ватным одеялом. После чего ушла готовить для меня какие-то настойки. А Марина, переодевшись в сухой халат, села на табуретку рядом с диваном.

– Тебе очень больно? – спросила она дрожащим голосом. – Голова болит? Тошнит? Видишь хорошо? А слышишь?

Я был тронут её состраданием и заботой и даже не знал, как выразить благодарность. Больно-то больно, но не хватало ещё, чтобы она тут разревелась.

– Терпимо, – еле выдавил я. – Вижу хорошо. Хотя очки я там потерял. Ты не находила? Хана, значит, им. А в целом, бывало и хуже.

– Да куда уж хуже! – девушка посмотрела на меня так, будто я сказал какую-то глупость. – Я так перепугалась! Думала, что уже не вернёшься. А у тебя что, раньше бывали такие ситуации?

– Ага. Десять лет назад меня машина сбила. Чуть было не сдох. В ноге до сих пор штырь железный.

– Как до сих пор?! – удивилась она. – А почему сразу не удалили?

– Да нет, это мне врачи сами загнали его в кость, чтобы срослось. Потом должны были вынуть, а я не пошёл. Неохота было опять на операцию.

Так мы разговаривали, и я всерьёз отвечал на её наивные вопросы, пока не подумал, что Марина просто не даёт мне снова потерять сознание.

– Что, со мной всё так плохо? – спросил я напрямик. – Ты же просто мне зубы заговариваешь?

– В моей практике таких случаев не было, – ответила она. – Поэтому я волнуюсь. Тебя надо срочно в больницу везти, а их всё нет…

– Слушай, Марин, мне, пока я там валялся, странное видение было.

– Как раз в этом ничего странного нет, – сказала она, как-то по-новому на меня посмотрев. – Но об этом сейчас говорить не будем. Ты всё запомнил?

– Что всё? – не понял я.

– Видение своё. Запомнил?

– До мельчайших подробностей.

– Ну и хорошо. Только рассказывать про него сейчас не надо. Было и было.

Какая-то двусмысленность определённо была в её словах. То ли она боится, что я заново испытаю шок, то ли какая-то другая причина крылась в её нежелании обсуждать то, что я пережил в бессознательном состоянии. И я был почти уверен, что эта причина есть, но спорить не стал.

– Чёрт, теперь куча проблем возникнет, – вслух подумал я. – Очки единственные потерял. На работе будут неприятности. И отец, когда узнает, что я в больницу попал…

– Не переживай, я схожу к твоему отцу, успокою. Ты ведь живой. И скоро поправишься.

– Даже не знаю, как тебя благодарить, – вздохнул я. – Даже странно как-то: мы ведь только сегодня познакомились, а такое чувство, что уже годы вместе прожили…

– И у меня такое же, – тепло улыбнулась она. – Самой странно.

Гроза уже ушла, дождь кончился, и только редкие капли звонко падали с мокрых веток на железную крышу веранды. В предутренней тишине было слышно даже, как булькали они, попадая в сотворённые ливнем лужи. Эти редкие звуки будто отмечали некие неведомые нам промежутки времени, тёплая постель и сидящая рядом девушка действовали на меня так умиротворяюще, что я забывал про сильную боль в теле и ни в какую больницу мне ехать не хотелось. Дали бы мне полежать вот так некоторое время, так я, наверное, быстрее бы поправился, чем в больнице.

Но не дали. «Скорая» приехала, когда уже рассвело и широкое окно веранды наполнилось чудесными красками летнего утреннего неба – без единого следа бушевавшей ночью розы! Чтобы добраться до бабкиного дома, машине нужно было переехать балку – не по грунтовке, а по другой дороге, сохранившей с советских времён остатки асфальта. Я даже надеялся, что там сейчас полно воды и дорога непроезжая – пусть бы, например, через день приехали, когда подсохнет. Но нет, проехали. Марина пошла их встречать и привела пожилую врачиху и парня-санитара. Наскоро меня осмотрев на предмет ожогов, врачиха их не нашла.

– Его точно молнией ударило? – подозрительно спросила она у Марины.

– Да прямо на моих глазах! – заверила та. – Пришлось делать закрытый массаж, искусственное дыхание… Еле откачала.

– А вы родственники, что ли? – любопытство врачихи поползло явно не в ту сторону. – Документы какие у него есть? Полис есть?

– Это квартирант моей бабушки, – Марина протянула ей заранее вынутые из моей сумки документы. – А я как раз к ней зашла. Он выскочил свой бульдозер спасать, тут его и накрыло.

– А, вон что… – разочарованно протянула врачиха. – Ну, повезло тебе, парень. Врач рядом оказался, как на заказ. А то бы сейчас уже в морг ехал.

– А почему же ожогов нет? – спросила у неё Марина.

Та пожала плечами:

– Бывает, что и без ожогов обходится. Но травмы от этого не легче. Голова болит? – обратилась она ко мне. – Как тебя зовут, помнишь?

– Раскалывается. Но всё помню.

– Уже хорошо. Ходить можешь?

– Пробовал, не получилось. И всё тело болит. Даже внутри. В ушах шумит, слышу как-то плохо, как издалека. Но руки-ноги вроде уже чувствую.

– Сотрясение, значит, сильное. Как минимум. А дальше пусть сами смотрят. Ну, поехали, квартирант. Хорошо, что полис у тебя с собой. Лёша, давай носилки.

– Да я сам попробую, – запротестовал было я. – Тут идти два шага. Просто пусть немного поддержит.

– А ну лежать! – прикрикнула на меня врачиха. – Я тебе встану! Ишь какой!

И обратилась к Марине:

– Где его вещи?

– Да я с ним поеду, – сказала та. – По дороге только ко мне домой заскочим, это рядом с медпунктом. Мне всё равно в Мельниково надо.

– Да пожалуйста, – пожала плечами врачиха. И, ничуть меня не стесняясь, с ухмылкой добавила вслед, когда Марина уже вышла за моей сумкой:

– А говоришь, квартирант…

В этот день неприятности начались прямо с утра. Как всегда, в половине седьмого Холодов приехал на работу, но не успел даже дойти до кабинета, как зазвонил мобильный. «Что за хрень? – удивился Холодов, обнаружив, что звонит глава Старокамышинской сельской администрации Титаренко. – В такую рань!»

– Слушаю, Иван Григорьевич, – откликнулся Холодов. – Доброе утро.

– Та если б доброе, Александр Николаевич! – плаксивым голосом запричитал Титаренко. – Тут такая беда-а!

– Да что такое? Говори нормально, по делу.

– Ночью у нас гроза была страшная! Ну прямо никогда такой не было. Так ваш экскаватор смыло, лежит на боку в карьере и глиной с грязью его занесло почти весь.

– А экскаваторщик где? Он же там у вас ночует.

– А його молнией вбыло. Старуха, у який вин на постои був, каже, шо побиг ратуваты экскаватор, та його й бахнуло. Ранци у «скору» видвэзлы.

– В «скорую»? Так он живой или убило?

– Та якбы я знав! – Титаренко от волнения с русского переходил на местный диалект украинского и обратно. – Вроде живого увезли, а може, и умер по дороге. Это ж молния, Александр Николаич! Там же сколько вольт!

– Ни хера себе…, – безадресно выругался Холодов, но тут же взял себя в руки, – спасибо, что позвонил, Иван Григорьич.

– Паша! – крикнул он в распахнутое окно, заметив во дворе главного механика. – Поднимись быстро ко мне!

Механика новость шокировала даже больше.

– И что теперь делать? – он обескуражено уставился в стену. – Вчера ж ни облачка на небе не было! И где я теперь экскаватор возьму?

– Ты пока выясни, что там с этим… с журналистом. Позвони в больницу.

Паша вышел из кабинета, оставив начальника наедине с его думами. Строительство дороги к свинокомплексу не то, чтобы срывалось, но было одно обстоятельство, которое теперь ставило Холодова в тупик. Важный областной чиновник, близкий к владельцу свинокомплекса, на которого вывели Холодова общие знакомые и через которого ДРСУ и получило заказ на строительство дороги, с самого начала поставил условие: все работы должны вестись по уже разработанному и утверждённому заказчиком плану. И особо предупредил: место выемки глины должно быть именно то, которое указано в плане. И щебень брать только там, где планом предусмотрено. Со щебнем и так было понятно – его, кроме как на местном щебзаводе, брать было негде. Не возить же за сто километров. И на поставке щебня зарабатывал щебзавод, который, видимо, не забывал и чиновника. Но глина! На ней не зарабатывал никто. Ладно бы из неё какие-нибудь горшки делали, там не всякая глина и годится. А стабилизировать грунт под дорожное полотно? Да подходящая глина тут в любом овраге. Есть места и гораздо ближе к дороге.

Теперь придётся нанимать чужой экскаватор. И ещё большой вопрос, согласится ли его владелец – индивидуальный предприниматель, который только рытьём котлованов и зарабатывает. То, что грунт четвёртой категории, ещё ладно, но если мужик увидит, что случилось с их собственным экскаватором, да в каком неудобном месте надо брать глину, откажется. Холодов прекрасно помнил тот бугор, который был указан в плане – там уклон не меньше тридцати градусов. У мужика экскаватор новый, JСB, зачем ему рисковать кормильцем? И как ему объяснять, почему глину надо брать именно в Старокамышине? Весь город смеяться будет.

Паша зашёл в кабинет где-то через час.

– Что так долго? – недовольно осведомился Холодов.

– Так пока врачей нашёл, у них там пересменка…

– Ты ездил в больницу?

– Ну а чё звонить? Тут ехать-то… По телефону бы дольше вышло. В общем, Сердюков живой, хотя и тяжёлый. Говорят, не меньше месяца там проваляется. А потом ещё инвалидом может остаться. Если выживет. Но я к нему зашёл в палату – вроде ничего, разговаривает.

– Только инвалида на балансе нам не хватало…

– Да. И не уволишь, испытательный срок прошёл. Хотя…

– Что?

– Да он экскаватор стрелой в дно не упёр. Говорит, прораб сказал готовиться к переезду на бугор, он и приготовился заранее. Потому и побежал отгонять от края.

– Ну и что?

– Ну как? Нарушение. Его косяк. Должен был упереть.

– А так бы его не смыло?

– Да могло и так смыть. Но не упёр же? Можно уволить за нарушение.

– Ты ещё предложи ущерб на него повесить. Нет, так не пойдёт. Народ узнает, что он в грозу кинулся спасать экскаватор, будут героем считать, а нас гадами. А, не дай бог, серьёзная проверка начнётся – если, например, он в суд подаст? Прикинь, сколько наших косяков вылезет. У него же и допуска не было. Лучше дело миром решить, чтобы сам уволился, и без обид. Всё равно у нас теперь экскаватора долго не будет. Титаренко сказал, его жидкой глиной залило.

Услышав это, Паша не удержался и тихонько взвыл от отчаяния. Технику он любил. В этот экскаватор он вложил кучу сил, нервов, денег – в том числе собственных. Душу, можно сказать, вложил! Строил большие планы… И вот так, за одну ночь, от случайной грозы всё потерять? К этому Паша был не готов.

– Ты… это, – задумчиво сказал Холодов, – выбери время, сходи к нему ещё раз. Предложи денег. Отступного. Мы его поощрим как героя, а он сам уволится. И другим работягам такой расклад понравится. А то, знаешь, сейчас вся остальная техника вдруг начнёт ломаться. А нам надо работать.

Как Марина и обещала, она побывала у меня дома и не только сумела мягко подать отцу нехорошую новость, но и привезла его навестить меня в больницу. Правда, это случилось не в первый день моего там пребывания, а пару-тройку дней спустя. Батя насобирал в нашем саду сумку яблок со старой яблони, которая сохранилась там со времён моего детства, порывался прикупить ещё каких-то харчей, но она сумела предотвратить захламление моей больничной тумбочки лишней едой. А яблоками с удовольствием похрустели потом и трое моих соседей по палате.

К тому времени состояние моё улучшилось, координация движений восстанавливалась, я уже мог хотя бы элементарные свои проблемы решить самостоятельно. Да и внутри тела боли стали стихать. Внешне я выглядел вполне благополучно, и отца это успокоило.

– От же везёт нам на молнии! – сказал он, удовлетворившись тем, что дело идёт на поправку. – Мой дед, а твой прадед, тоже молнией битый был. И дядька твой, Антон, от молнии получил своё – пацаном ещё, лет пятнадцать или шестнадцать ему было. А теперь и тебя она достала. Хорошо, все живые оставались, никого хоть насмерть не убило. А то у нас и такие случаи были в селе.

– Да ну? – удивился я. – Ты раньше не рассказывал. А как дело было?

– Да с дедом я не знаю как, а Антон коней пасти нанялся. Мы ж не в колхозе были, надо было как-то жить. Вѐрхи сидел, а тут тучки нагнало враз, да и шарахнуло. Коня убило, а ему ничего. Ну, тоже так, полежал трохи. Какая-то баба видела, людей позвала, его и отнесли домой. Бабка-знахарка его выходила. Врачей у нас тогда близко не было.

– Но он же всё равно погиб?

– То уже потом, года через три убили его. Молния пощадила, а люди нет…

Марина, слышавшая наш разговор, едва заметно напряглась, но ни слова не сказала. Вскоре отправила батю домой на такси и вернулась в палату.

– Я сейчас с твоим доктором говорила, – сообщила она.

– И что?

– Сказал, жить будешь, – улыбнулась девушка.

– А зачем, не сказал? Ну, так, в философском смысле…

– Если ты такой глупый, то какой смысл тебе говорить? В философском, конечно, смысле, – передразнила Марина.

– Ну да, зачем, – ухватился я за эту мысль. – А они тут от глупости не лечат?

– Лечат.

– Ты смотри куда медицина шагнула!

– Могу даже рассказать как. Берётся третий том медицинской энциклопедии и резко прикладывается к больному месту. Можно несколько раз. И желание болтать глупости быстро проходит.

– Со мной такое не прокатит, я хроник. У меня это профессиональная болезнь.

– Вот поправишься – я тебе курс лечения устрою, если будешь кощунствовать.

– Тут главное с дозировкой не переборщить, – посоветовал я. И, выразительно глядя на Маринины выпуклости, добавил:

– Ну и витамины, конечно, необходимы.

– Мечтайте, пациент, мечтайте…

За несколько дней нашего совместного пребывания в больнице (а она в первые дни там и ночевала, пользуясь служебным положением) мы с Мариной так срослись душами, что окружающие принимали нас за семейную пару. Не было сказано никаких торжественных слов, но мы оба понимали, что уже не расстанемся. А слова будут сказаны потом, это формальность. И то ли от этого волнующего чувства, то ли в самом деле медицина делала своё дело, но поправлялся я быстрее, чем предполагали врачи. Мало того, вместе с постепенно возвращавшимся ко мне владением собственным телом пришло и какое-то новое ощущение. Как будто тело обновилось и стало намного энергичнее и сильнее. Я чувствовал себя двадцатилетним парнем. Но если это чудо я тоже объяснял себе появлением в моей жизни Марины, то как объяснить, что пропала моя близорукость, я не знал. Врачам я про это не сказал, а сами они не спрашивали.