Борис

День первый

На опушке, во дворе деревянного особняка, затерявшегося в гибких ветвях берез, колыхаемых августовским южным ветром, на плетеных ротанговых креслах попивает обеденный чай троица. Разговор неспешен, даже несмотря на злободневность темы, и лишь по нетерпеливым жестам и взглядам, бросаемым в сторону извилистой тропки, заметно, – они кого-то ждут. Троица эта, представляет собой собрание мировых светил на отдыхе.

Марк – хозяин дачи, коему она досталась в наследство от покойного отца, в пижаме, не снятой по рассеянности еще с ночи и потирающий то и дело седой череп закусанный комарами. Он полнотелый, гладкий и покатый, с глазами, напрочь лишенными интеллекта. Блаженный полоумный, но это лишь на первый взгляд. На деле, умнейший человек в своей области конечно, а область эта, на минуту, квантовая физика и механика. Марк залез в науку с головой, и не отвлекаясь больше ни на какие другие дела, так там и остался, за что втихаря его звали задолбаем и аутистом, на что он опять же не обращал никакого внимания. Вот такой он, чокнутый профессор, живущий с мамой и не умеющий сам себя обслужить. Наука, и все, за ней ничего. Но есть только одно желание кроме работы. Внушил он себе, что желает прославиться, по невнятному завету отца, мечтающего о том же, или еще по какой причине, но что есть, то есть.

Второй, – сорокапятилетний Андрей Хворостинский, не в пример погодку Марку, аккуратно выправленный, с постриженной черной бородкой, в «воротничке» и полосатом шерстяном жилете несмотря на жару, только потому, что так красивей и совсем по-английски. С оттопыренным от чашки мизинцем и ироничной улыбкой, впрочем, самонадеянной до безобразия, да и весь он самонадеянный, отглаженный и начищенный как и его идеально белые зубы, выступающие вперед немного, но придающие озорства и моложавости. Он единственный из компании женат, на своей ассистентке, такой же отутюженной и лакированной Белле, двадцатью годами моложе. Строгой и высокомерной, и кажущейся старше, поскольку никому еще не прибавлял юности престарелый муж, а наоборот, да и холод ее серых глаз, пучок из льняных волос и сжатые в полоску губы, будто кричат, что женщина она неприступная, правильная и успешная, недаром жена зав. кафедрой института естественных наук.

Третий присутствующий, – никогда не довольный собой, своей внешностью и состоянием, но упорно не желающий трудиться во имя исправления недостатков, зато гораздо моложе остальных. Несуразный, с тонкими пегими волосами по плечи, пегим сосредоточенным лицом и нервными движениями. Беспристанно поправляющий очки, субтильный, мелкий, лопочащий и заискивающе смеющийся невпопад – Килька. Так прозвал его Хворостинский, после заявления, что на зарплату научного сотрудника, из мясного меню можно полакомиться лишь килькой, да и то не чаще раза в неделю. Этим высказыванием, парень заслужил себе прибавку к жалованию в виде особой стипендии – для особо одаренных и особо перспективных умов, а в придачу к стипендии – прозвище, и так крепко оно зацепилось, что через пару дней, мир напрочь забыл его настоящее имя. Да и нам, до поры, его знать не обязательно.

–Где же Белла? Сколько можно ждать? – нетерпеливо восклицает Килька, закатывая вверх близорукие глаза. За его взглядом тут же устремляются остальные. Хрупкие березовые листочки цвета лайма, а через них, голубое небо и лучи солнца в зените. Беллы там нет. Андрей улыбается лучезарно, на вид спокоен, но в зрачках – огонь.

Марк, вдруг бледнеет, оглядывается, будто потеряв что-то, смотрит вопросительно на старый дом и бормочет:

–Не понимаю, как вообще, такое возможно? Квантовая частица, отрицательная частица, прошедшая через имитатор, после соприкосновения со случайно пролитым кофе – ожила! Надо же, какая случайность…

–Если бы в этом закрытом от цивилизации месте был интернет, Белла незамедлительно выслала фото и видео, а так, ждем… – бубнит Андрей – Вот и отпуск насмарку! Единение с природой… старая отцовская дача… здесь и дорог-то нет, только по железке, по старинке, на поезде! Хорошо хоть стационарная связь сохранилась…

–А как бы мы отдохнули? Нас достали бы и на Марсе!

–А здесь не Марс? Так же далеко и пустынно… – вмешивается в разговор Килька – к тому же, нас достали и здесь!

–На этот раз не без повода!

–Не без повода! – повторяют коллеги друг за другом – Не без повода!

Вперивают нетерпеливые взгляды в тропинку, на разухабистую ель, что лапами закрывает обзор.

–Здесь рыбалка хорошая… – последний довод Марка.

–Где мы ни разу не были!

–Кто мешал?

–Вы же и мешали коллега, спите до обеда, ленитесь собрать снасти и думаете на отдыхе только о работе!

–Тебе ли говорить Килька, тебе ли… у тебя все разговоры о схождении сфер…

–Вот, вот, а ты, «рыбалка»! А не я ли вам говорил, что из-за схождения возможно перестроение частицы, запуск… говорил? Говорил, что жди теперь чуда, ведь и само схождение не иначе как чудо!

–Чудо… может где-то ошибка? Перепроверить надо семь раз! Семь раз отмерь, один отрежь!

Вмешивается Хворостинский:

–Наш случай, противоречит этой поговорке, здесь как раз цепочка случайностей… Случайный запуск сфер, случайное дальнейшее их схождение, и частица, с отрицательным зарядом попавшая случайно, в кофе разини Беллы… не иначе, вмешательство высших сил!

Коллеги кивают, в этот раз все согласны, что кто-то сверху, невидимым перстом руководит экспериментом, сокрытым, к слову, от любопытных. Это их тайна, на троих, не считая Беллы, следящей чтобы во время их отпуска ничего не нарушилось в заданном цикле эксперимента. Не уследила – нарушилось. Но может оно и к лучшему, это как посмотреть.

И снова шелест листьев, скользящий и ласкающий их ветерок, стрекот кузнечиков в зарослях некошеной травы. Запах сочного прелого леса, старого дерева, и затхлой воды от озера за перелеском. Безмятежность и покой дикого места, со своими хлопотами. Птицы готовятся улетать в теплые края, насекомые жужжат и гудят в попытке урвать еще немного тепла и жизни и среди этого великолепия, трое друзей разных по виду и положению, но накрепко объединенных одной тайной, целью и идеей. Наукой, жаждой открытий, желанием понять цель существования мира, копнуть и поворочать привычные научные гипотезы, заглянуть под занавес тайны мироздания, проследить всю цепочку, от большого взрыва и до создания планеты Земля.

Теперь, стадия зарождения жизни, то, к чему стремились они долгими попытками поменять привычное и запустить процесс, хотя бы и двигаясь от обратного. От отрицания. Нет, никто из них не планировал стать Богом, Творцом, – просто извечное человеческое любопытство, плюс гений и вуаля. Через год после запуска имитатора вселенной – сдвиг. И снова случайность, присутствующая наверняка у всех первооткрывателей и экспериментаторов. Словно по щелчку. Вчера было не время и не место, а сегодня самое оно. Вчера было рано и незрело, сейчас же момент икс.

Озорной солнечный луч, застывший на одной из сфер, использовавший ее как линзу для накала всей цепи, схождение цепи в одно кипящее ядро и в этом ядре формирование оптимальных условий к зарождению жизни. Дальше выход частицы, кофе и недоуменный крик Беллы в телефонную трубку – «Одноклеточное! Частица сформировалась в одноклеточное!» И ожидание. Тягостное, нетерпеливое, но полное восторгов и гордости – «Получилось! Вышло, ёшкин-ты…» – но как степенные ученые мужи, они не могут себе позволить лишних эмоций, а потому, – «Пусть придет Белла и докажет еще, стоит ли прерывать наш отпуск…»

Томительно ожидание, хочется сорваться и нестись, но нет. Друг перед другом не положено, перед всем научным сообществом не положено, да и неловко как-то.

Разговор стих, каждый думает о своем и солнце из зенита переходит в сторону горизонта, кузнечики остервенело верещат на закат и чай давно уже выпит, но нет сил двигаться, сковало члены в отупелом ожидании и сердца уже не колышутся в радостном предвкушении, а только досада за неторопливость Беллы, злые взгляды, бросаемые на навязчивую ель закрывающую обзор и мысленное обещание срубить ее при первой возможности.

Наконец, в тот момент, когда Марку приспичило в уборную, и он встал, распространяя запах пота от пижамы, когда очки Кильки совсем съехали, и он откинул их на лоб, а Андрей провел по мокрым волосам, создав из прилизанной прически хаос, за ненавистной елью зашуршало и показалась Белла.

Все в ней легко, легкие босоножки, легкие шорты, легкость в походке и движениях, будто и нет жары, – она невесома и свежа. Легкости нет лишь в глазах, холодных и надменных.

Ни на минуту не забывает кто она и чья, но старается забыть откуда. Закомплексовано старается забыть юность и влюбленность аспирантки в декана, хождение по мукам, светлые кудри по плечам, мини, и алую помаду, немое обожание, трепетное слияние и снисходительное – «Выходи за меня! Как жена, ты подходишь мне,… да и пора уж остепениться…» Визги, писки, кольцо, прыжки до потолка подруг, рестораны, магазины – преображение. А дальше, зависть, отстранение, высокомерие и замкнутость в круге интересов мужа, да и не интересно ей ничего боле.

–Ну, что, заждались? – Белле приятно внимание, и она не спешит. Усаживается в освободившееся кресло, достает из сумки воду, неторопливо пьет, из-под ресниц наблюдая за нетерпением друзей.

–Не томи! – дрожащий голос мужа как сигнал к действию. Отставлена в сторону вода, извлечен планшет, фотографии и бумаги.

–Вот! – Белла находит в планшете нужное видео – Вот оно! Сам процесс размылся почему-то, едва видно, но если приблизить… итог есть! – поворачивает экран к друзьям. Те жадно вглядываются в изображение, кто-то выхватывает из рук устройство, кто-то тянется к фото и на пару мгновений замирает жизнь вокруг, стихают звуки, и время словно останавливается, а Марк, вглядывается в тропинку и в старую ель, будто силясь что-то вспомнить.

Переглядываются ученые, в глазах торжество и восторг, и недоумение, и тихий голос Андрея:

–Поздравляю, коллеги… свершилось! – а дальше, сумбур, перекрикивания, обнимания и рукопожатия, сверка с документами, споры и отрицания фактов.

–Я же говорил, случится чудо!

–Ну, тебя, Килька, с твоими чудесами! Теперь не до чудес, условия надо создать оптимальные, не дать клетке умереть,… а лучше, заставить делиться и размножаться и тогда…

Марк чешет закусанную макушку, и не может скрыть радости:

–Можно открыться ученому сообществу! Вы представляете, какой будет фурор?

Забыта тропинка, забыта ель, забыты муки ожидания, малиновый закат кидает прощальные жаркие лучи на оживленную группу людей. Лес неподвижен и вечен, и полон птичьих неугомонных трелей, да старый дом глядит слепыми окнами, нахмуренными ставнями, и бурая черепичная крыша, словно в мрачном предчувствии изборожденный морщинами лоб. Весь этот первозданный уголок планеты наблюдает сейчас, как вершится история, и не знает, к чему приведет беспечность ученых мужей и их кажущееся на первый взгляд безобидным открытие. Разве что старый дом знает, смутно он догадывается, что на этот раз, вряд ли обойдется.

–Когда поезд? Успеем? Бегом! Скорее!

–Белла, помоги собраться!

В утомленных глазах женщины отблески заката, а лицо мягко и безмятежно освещаемое теплым светом повернуто к мужу. Но он не замечает ее красоты и молодости, не придает значения тому, как она сейчас хороша, привык, да и происходящее в лаборатории всегда важнее.

–Конечно, Андрей, сейчас организую…

День второй

В полутемной, душной лаборатории, знакомая нам троица друзей. Марк – небритый, в некогда белом, а теперь повсеместно заляпанном медицинском халате, без пуговицы на выпирающем животе, – отупело и не мигая смотрит в микроскоп, встроенный в стекло герметичного куба. По обе стороны от него, его соратники, – белоснежно-выглаженный аристократ Хворостинский и Килька – в одеянии мешком висящем на тощей фигуре.

–Дай посмотреть!

–Что там? Условия подходящие?

–Условия оптимальные… – пространно мямлит Марк – но не пойму, это уже не то, что мы видели, одноклеточная водоросль вроде… очень древняя… глянь, Килька, я прав?

Превозмогая нетерпение, к микроскопу встает Килька.

–Да… древнейшая одноклеточная водоросль, по всем законам жанра эволюционировавшая с полтора миллиарда лет назад… – взгляд его отрывается, рот кривится в подобие улыбки, а очки падают на кончик носа – Друзья, мы стали свидетелями зарождения жизни!

Его место тут же занимает Андрей.

–Подожди, не радуйся раньше времени, не вижу я у этой клетки желания размножаться, будто неживая она… так и помрет, одинокой и неудовлетворенной! – он смеется своей шутке, отрывается от линзы и сведя черные брови к носу, смотрит через стекло на колбу в которой покоится водоросль.

Марк жмет покатыми плечами, скребет череп, также вперивает взгляд в куб.

–Полтора миллиарда, говоришь? Кислорода на планете в то время было в разы меньше, зато сероводорода, углекислого газа и метана, хоть отбавляй…

Друзья переглядываются, а Килька хлопает себя по лбу:

–Дурья моя башка! Конечно! Клетка в неподходящих условиях впала в анабиоз! – он мечется по помещению, хватая на ходу с лязгающих металлом полок банки с реактивами – Вот! Главное, соблюсти пропорции!

–Соблюдай! – с усмешкой говорит Андрей – мы с Марком выпьем кофе, а то пять утра, знаешь ли… – и прикрывая деланный зевок, белой рукой увлекая замешкавшегося Марка, он следует в дальний уголок лаборатории, к импровизированному буфету сотворенному из железного стеллажа, к столу, также железному, накрытому с легкой руки Беллы розовой скатертью. Включает электрический чайник, насыпает кофе по чашкам.

–Что скажете, профессор? – дежурный вопрос, но для Марка это повод еще глубже уйти в себя. Андрей резюмирует сам, – Судя по выводам ученых о состоянии планеты на стадии зарождения жизни, так и было… ни тебе атмосферы, ни тебе почвы, только вода, вулканы и палящее солнце – он треплет и лохматит волосы, снова складывает и приглаживает – Разогрев и вода… кофе, вот тебе и вода…

Крик от стеклянного куба заставляет вздрогнуть.

–Она пошевелилась! Водоросль пошевелилась!

Чайник кипит, выбрасывая пар из носика и крупно дрожа, в окна устремляются первые рассеянные лучи и освещают бледные от бессонной ночи лица присутствующих. Освещают обстановку лаборатории, с вечным хаосом, инструментами, приспособлениями, банками, пробирками, часто не подписанными, и отнимающими время на разгадывание тайны их содержимого. Марк отрывается от созерцания подопытной клетки и сдавленно шепчет, но шепот этот словно грохот.

–Вроде… если я не ошибаюсь, это и не водоросль вовсе… это бактерия! Поправь меня, Килька, если я не прав…

Рокировка, у микроскопа молодой экспериментатор, голос его срывается, а очки, не удержавшись на носу, со звоном падают на пол. Вдребезги.

–Не понял,… этого не может быть!

–Так я прав?

–Безусловно! – ноль внимания на разбившиеся очки – Бактерия… – потер глаза, растерянно глянул на коллег, – теперь и мне кофе не помешает!

Возвращаются к столу в полном составе. Килька предлагает:

–Может ей кислородика подбавить? Ведь задохнуться может… живая…

–Подбавь…

Со вздохом, и чашкой в руках Колька плетется к кубу. Шуршит, скрипит, слышится хруст раздавленных стекол, все еще валяющихся на полу очков, и возглас:

–Где же Белла? Мне нужны новые!

–Я здесь! – дыша свежестью и мылом, подтянутая и бодрая, несмотря на трудную ночь, она заходит.

Тут уже ночь уступает место утру и оживает пространство. Выужены из сумки очки для Кильки, коих у Беллы не менее десятка, достается из шкафчика щетка на палке и совок – минута и пол чист. Открываются окна, за ними рощица и автострада, из рощи разноголосье птиц, а с автострады шум, сигналы и рычание длинномеров. Влажный рассветный воздух проникает в помещение, и присутствующие оживляются, горячатся, принимаются обсуждать. Под воробьиное чириканье, под шелест шин, под вполне земные звуки и запахи, не так все и туманно как кажется на первый взгляд.

–Может мы поначалу ошиблись? Может там и была бактерия?

–Я – не я, если там была бактерия!

–А ты, и не ты, Килька!

–Я, может, и не я, но не слепой!

–Ага! Судя по очкам, совсем зрячий!

От куба слышится возглас Беллы, оглушает он и шуточную перепалку, и светлое августовское утро, и птиц, и автостраду:

–Какой симпатичный червячок! Это дождевой? – Белла имеет отличное образование, хоть и незаконченное по потребности мужа, видеть ее ежесекундно возле себя и пользоваться ее услугами, как помощницы, домработницы, ассистентки, так и жены и любовницы, но здесь она бессильна.

–Андрей, подойдите! – очень хочется ей притвориться глупышкой, дабы потешить самолюбие супруга, и дать ему первому ответить на вопрос.

Сбегаются все, но именно Хворостинский, по зову жены, встает к микроскопу.

–Н-да… «жгутиковые»… ан-нет, «кишечнополостные», или вовсе «плоские»,… собственно, сейчас я наблюдаю эволюцию семимильными шагами… – и эта улыбка, самодовольная, и торчащие вперед белые зубы, и несмотря ни на что, аккуратный вид, раздражают его коллег, а еще больше тот факт, что не они у станка, а этот зазнайка.

Разочарованно Килька слепо смотрит за стекло, а Марк протягивает, будто силясь вспомнить что-то:

–Возможно, стоит открыться? Собрать ученый совет? Как-никак, частица отрицательная… – его не слушают. На минуту в лаборатории воцаряется тишина, лишь из распахнутого настежь окна вездесущий уличный гомон, да слышно как причмокивает Андрей, пытаясь уследить за преображением подопытного объекта. А через минуту тишины, микроскоп стал не нужен, объект видно невооруженным глазом. Особь вылезла из колбы, выросла до размера мелкого членистоногого, темного и полупрозрачного, с черными точками глаз.

–Ой! – восклицает Белла – Он смотрит, да как разумно!

Первым из ступора выходит Андрей, развернувшись к жене, он почти кричит:

–Белла! Кофе! Копировать съемку на флешкарту, мы идем сдаваться! А пока, кофе!

Белла бледнеет, молча и понуро следует к столу, набирает в чайник воды, ставит, давит на кнопку, затем глядит на мужа, а в глазах такой ужас, будто и не муж перед ней, и не коллеги его, а привидение и два вампира.

–Что? – голос Хворостинского как металл.

Белла опускает глаза, скользит взором по полу, и шепчет:

–Кто-нибудь включил камеру? – затем смелеет – Я-то была дома, а кто-нибудь из вас, таких великих и ужасных, додумался? – взгляд ее мечется и устремляется к лампочке камеры, что чернеет, не думая загораться без помощи людей. Троица смотрит туда же.

Килька снова роняет очки, на этот раз видимо нарочно, хватает в кулаки волосы и стонет. Хворостинский мрачнеет, а Марк, молча и с тупым равнодушием, подходит к кубу и констатирует:

–Коллеги… особь-то скончалась…

Коллеги следуют за ним. И правда, высохшее паучье тельце, с отвалившейся лапкой, блекло смотрит на микроскоп. Что-то хрустит в звенящей тишине, это Килька наступает на валяющиеся на полу очки. Мыском шлепанца он отшвыривает их в сторону:

–Все пропало… еще и видео нет…

Друзья сумрачно и жалко глядят на останки подопытного. Хворостинский вздыхает, и срывающимся голосом предлагает:

–Пойдем, напьемся? Потом подумаем что делать, потом… – разворачивает собратьев по несчастью за плечи и будто пытаясь заглушить щемящее разочарование, привычно хохмит – Пойдем, не будем долго горевать по усопшему, пусть покоится с миром…

Шаркая, и на ходу снимая халаты, они бредут к двери. Возле куба, в одиночестве, остается лишь Белла, – ее проигнорировали, не позвали, ведь она не часть их команды, она чужая. Злые слезы стоят в ее глазах, и осознание проваленного эксперимента только раззадоривает ее поплакать.

Всегда, так было, и видимо будет – он делит горе не с ней. Ни разу, муж не сказал ей о любви, а лишь о потребности. Она привыкла ассоциировать фразу, – «Что бы я без тебя делал?» – с фразой, – «Я не могу жить без тебя!» – а, – «Почему тебя не было так долго?» – с, – «Я скучал!» То, что в ее отсутствие он названивает каждую минуту, она понимает, теша себя, как необходимость услышать ее голос, а то, что дергает по пустякам, как крайнюю зависимость от ее мнения. Вот, только, никогда в их семье не говорят о любви или страсти, и о детях тоже не говорят. Поначалу, было рановато, затем, не время, а последний год, и вовсе, на уме только эксперимент, да и как это можно представить, ей стать матерью, если главный ее ребенок – муж, требующий постоянного внимания и заботы? Ведь он так беспомощен! Взять хотя бы сегодняшний случай с камерой! Ну не дети? Один другого беспомощней!

Белла смахивает досадливую слезу и от беспокойства, стараясь предупредить последствия, поворачивает рычаг куба на автомат. «Пусть полежит пока,… наверняка, когда эти светила науки пропьются, захотят разобрать паучка на составляющие…» – с этими мыслями, она берет щетку, дабы собрать осколки очередных очков разбитых Килькой. «Этот щегол, очки не надел!» – тут уже из глаз потоком слезы, – «И зачем я их таскаю? Муж попросил!»

Августовское утро полноправно заглядывает в лабораторию, освещает мягкими лучами и куб, и плачущую женщину, что отбросив щетку, подошла к окну глотнуть воздуха. Подошла подумать, что она молода и красива, а жизнь за окном так многогранна. Подошла вспомнить добрачные годы юности и пылкости, что давно уж стерлись в быту и каждодневных хлопотах, а так бы хотелось! А чего бы хотелось женщине, у которой на поверхности, есть все?

Оголтелости, куража, бездумности и безумия, смеха, пикников, поцелуев украдкой и наивной влюбленности,… всего того, чего она лишилась, выйдя замуж.

Но она любит мужа! К тому же, там, на стоянке, припаркована ее новенькая беленькая машинка, на которой она сейчас поедет в шикарно обставленную квартиру, а на выходные, – загородный дом, не менее шикарный, с садом, клумбами, и даже теплицей.

Белла смотрит на циферблат золотых часиков. Восемь утра. Расправляет плечи, отирает лицо, вспоминает хрущевку матери, штопаные колготки, и совсем с другим настроением:

–Все-таки, жизнь удалась!

День третий

В квартире Марка трезвонит стационарный телефон, а из спальни заливистый храп. Открывается соседняя дверь и шаркая по полу ветхими тапками к тяжеловесному аппарату подходит старушка – мать Марка. Голова ее трясется, а голос дребезжит как старая телега, но в движениях тихая интеллигентность, как и в квартире, что несмотря на лакированную советскую мебель, обставлена со вкусом и чистотой спокойного увядания и достойного смирения с неизбежным, – со старостью.

–Да! Ага! Разбужу и передам! – аккуратно и бережно кладется трубка, снова шарканье, теперь в сторону храпа, а через минуту тихих переговоров, вместо храпа, крик:

–Бегу! Мама, где мои брюки? Ай-яй, носок прохудился! Да ладно, и так сойдет… мама, не надо мне других носок! – чмоканье, дребезжащий голос старушки и вскрик, – Мама, я не буду завтракать, некогда мне… папа тоже не завтракал когда торопился,… перестань меня целовать!

Шорох в прихожей, громкий хлопок входной двери и тишина. Старушка стоит еще некоторое время, жамкает в руках носовой платок, вытирает им слезящиеся глаза и также шаркая, идет в свою комнату, тем же платком на ходу протирая пыль.

А Марк, бегом преодолевает ступени, мчится навстречу похороненному ранее эксперименту, ведь ночевавший в лаборатории Килька, удумавший пьяным глазом разглядеть трупик паучка поближе, разглядел в нем то, что заставило его протрезветь. В членистоногом обнаружилось яйцо. И вот, теперь, Марк бежит к супермаркету, около которого его ждет семья Хворостинских, на авто, дабы забрать, и привезти точно по адресу. Мало ли что!

Все знают, как Марк умеет находить себе проблемы в большом мире, то бишь, на улице, да и живы еще в памяти его последние приключения. Например, в метро, где он покатил в противоположную сторону и после – потерялся. Или в автобусе, где на него напал кондуктор с целью взять оплату проезда, да Марк забыл в этот день и кошелек, и мобильник, и потому за безбилетный проезд его тут же высадили, впоследствии чего он благополучно опять потерялся.

–Яйцо, хм, надо же! – бормочет Марк себе под нос, и будучи уже в машине, и поднимаясь по ступеням в лабораторию, все отстраненно, будто копаясь в воспоминаниях и не обращая внимания ни на Андрея, ни на Беллу, ни на Кильку, что встречает в самом растрепанном виде, и с дрожащими от перепоя и нетерпения руками.

Плачущим тоном Килька просит Беллу предоставить ему очки, а Белла со снисходительной улыбкой выполняет его просьбу.

–Куда бы вы без меня? – но на Беллу ноль внимания. Все внимание на малюсенькое, зеленоватое, абсолютно круглое яичко, что лежит на столе и странно дергается из стороны в сторону, будто маятник.

Килька шепчет: