Почтальон vs Редактор

– Господи! – громко сказал кто-то из стоявших позади Александра Ивановича. – Все, началось!

На лицах наступающих французских солдат читалась решимость и одновременно страх. Пьер де Кроссье впервые в жизни видел такое единение и ужас тысяч людей, бегущих сквозь стелющийся по всему полю белый дым в уже третью по счету атаку на эти чёртовы земляные валы, за которыми колыхались кивера и штыки русских. Весь правый фланг Великой армии, построенный в мощные колонны во главе с маршалами Неем и Мюратом, сквозь барабанный бой и свистящие над головами ядра, летел навстречу смерти или славе. Де Кроссье скакал посреди пышной свиты, увлекаемой вперёд самим Мюратом, в его неизменно щегольском расписном мундире, державшем в руке плеть и что-то постоянно кричавшем – гром орудий и гулкий стук барабанов мешал разобрать даже отрывки его возгласов. Уже в ста шагах от русских флешей пришлось замедлиться: все пространство впереди было покрыто телами, мертвые и тяжко раненные люди лежали вповалку с умирающими лошадьми, многие глухо стонали и хрипели, протягивая с земли руки к вновь пришедшим товарищам. Залп, грянувший с флешей, уложил рядом с ними ещё сотню храбрецов, ряды наступавших смешались, и, забыв про строй, уже толпа в синих мундирах, влетела наверх, круша земляные стены. Штыки, приклады, сабли, руки, ноги и зубы смешались в общую кашу рукопашного боя под бранную ругань и гортанные крики. Де Кроссье отчетливо видел, как высокий русский генерал, стоявший в первых рядах, отбивался саблей и подавал команды к атаке, как затем один из нападавших прорвался к нему и ударил штыком в плечо, и сам пал с пробитой головой в ту же секунду. Генерала шевалье узнал сразу, ибо дважды видел его ранее: на дороге в схватке среди дубов, когда передавал ему того раненого, что слышал Глас, и потом, в темной избушке в Смольенске, когда он стрелял в того русского, на которого тоже указал ему Глас. Мелькнула мысль: а что если он ошибся и убивать тайком нужно было именно этого, также, судя по всему, связанного с тайной грядущего, но теперь это уже не имело значения, ибо вот он здесь, ранен либо мертв, но и это сейчас не важно в кровавом месиве боя на русских флешах. Лошадь де Кроссье, не доскакав до укреплений шагов тридцать, не смогла идти дальше, копыта увязали в истерзанных телах внизу, он резко дернул узду и чуть не завалился набок, расталкивая находившихся рядом офицеров. Ружейный залп с валов оглушительно грохнул, и двое ближних к нему адъютантов из свиты маршала упали со своих коней, кричащие и окровавленные. Все вокруг затянулось белесым дымом, под вопли и лязг металла солдаты вновь навалились на русские редуты, и в эту минуту глас настиг де Кроссье, буквально ввинтившись ему в затылок.

– Спасти маршала! – осенило его. – Спасти немедленно!

Шевалье обернулся и увидел: маршал Иоахим Мюрат, его любимый командир, вырвавшись вперёд, увлекал за собой наступавших через вал гренадёров прямо в лоб на выставленные штыки русских, его лицо пылало, он отчаянно шпорил своего темно-рыжего коня и извергал из себя ужасные гасконские ругательства, стараясь перекричать свист пуль и рев орудий. Однако его дерзкая смелость уже не имела значения: шагах в двухстах, быстро приближаясь, со стороны русских позиций летела густая толпа кирасир, блистая доспехами и обнаженными палашами. Ещё минута – и маршал, гарцующий впереди всех, неизбежно погибнет или попадёт в плен! Де Кроссье, отчаянно крича, расталкивая других солдат, рванул прямо к Мюрату. Шестифунтовое ядро просвистело перед ним, обдав горячим воздухом лицо и вонзившись затем в ряды французов, все круша и опрокидывая, но, не обращая на это внимание, он подскочил и схватил коня маршала за узду.

– Ваша светлооость! – заорал он, указывая шпагой на подступающий вал тяжелой русской кавалерии.  – Надо уезжать! Немедленно, скорее, или…!

Спасаясь от неприятельских кирасир, де Кроссье и Мюрат вместе поскакали назад и еле-еле успели влететь и спрятаться за уже смыкавшимися рядами 33-го полка Вюртембергской пехоты, спешно строившейся в каре для отражения несущейся на них конницы. Отчаянная атака на эти треклятые русские флеши вновь захлебывалась…

Солнце стояло уже высоко и слепило даже через грязно-белые клубы дыма, непрерывно стелившиеся по всему окружающему пространству. Кутайсов прикрыл глаза, но не от блистающего над головой светила, а от вдруг нахлынувшего отчаяния. Заканчивался уже пятый час грандиозного побоища. Все было так, как он услышал ночью: несмотря на страшные жертвы его пушкарей, стрелявших до последнего ядра и затем рубившихся насмерть с севшей на орудия французской пехотой, Наполеон побеждал. Левый фланг был полностью сокрушён и отодвинут назад на пятьсот шагов, издали все видели пылающий там огонь и летящие дымовые клубы, под громовую артиллерийскую дуэль французы уже разворачивали свои колонны для решающей атаки на русский центр одновременно с двух направлений. На расстоянии полутора верст от них шла непрерывная пальба из сотен орудий, и шальные ядра долетали иногда почти до пригорка, где стоял весь штаб. Кутайсов заметил, как вблизи вынырнули из дыма и подъехали один, а затем ещё двое адъютантов, с заляпанными грязью и копотью мундирами, на взмыленных, казалось, падающих с ног конях. Один из них, подойдя прямо к сидевшему Кутузову, наспех отдал честь и нагнулся к самому уху главнокомандующего. Александр видел, что пока адъютант говорил, тучное лицо Михаила Илларионовича сильно побледнело и осунулось, и он в какой-то момент тяжело поднялся, но затем, всплеснув пухлыми руками, вновь опустился на свой табурет. Впрочем, то, что новости плохие, было итак понятно, и граф вновь повернулся к залитому огнём полю.

– Вот сейчас, – подумал он, – сейчас Наполеон введёт в дело свою знаменитую Гвардию, и вся наша позиция от Семёновского до Маслова будет опрокинута за какую-то пару часов!

Горечь от поражения, потеря армии, завоевание врагом России: все пронеслось перед глазами в виде нескольких масштабных картин, чем-то напомнивших ему работы фламандцев, что он видел во время своего пребывания на учебе в Европе. Он повернулся опять к главнокомандующему, словно ища его спасительной мысли, ожидая решения, которое должно быть принято немедленно.

Но перед Кутузовым теперь стояли сразу три генерала: высокий, подбоченившийся как орёл Ермолов, молодцеватый, в щегольском мундире, Фёдор Уваров, начальник регулярной кавалерии, и приземистый, в простом кафтане, казачий атаман Платов. Он объяснял им что-то, поднимая руки и отчаянно жестикулируя, а они стояли молча, пытаясь вслушаться в его негромкую речь, заглушаемую орудийными раскатами, свистом пуль и далекими криками. Наконец он закончил, отдельно перекрестил каждого, и все трое прыснули с пригорка и побежали к своим застоявшимся коням. Когда Ермолов, звеня шпорами, проходил мимо, знакомое ощущение завибрировало в голове Кутайсова, и он понял, что глас приказывает ему, против его желания, оставаться сейчас на месте. Александр Иванович на секунду задумался, в первый раз за все время, как он его слышал, захотелось сделать все по-своему. В память пришли строки одного из писем покойного Берестова:

«…исследуя природу оного, любезный мой Александр Иванович, уяснил я, что позыв сей не приказывает повиноваться ему непременно, тем паче иногда поступив супротив того, что вещает он, можно не только ход событий изменить, но и к лучшему действу их привесть…».

Кутайсов быстро побежал вслед за Ермоловым, туда, где у подножия холма встревоженно стояли, водя ноздрями и слегка похрапывая, их боевые кони. Он ощутил на себе удивленный взгляд Алексея Петровича, тяжелая рука легла ему на плечо.

– Куда ты, брат? – спросил Ермолов, уже готовый было вскочить на своего чёрного иноходца.

– С тобой, Алексей Петрович, авось сгожусь более, чем тут на пригорке стоять, – весело ответил граф.

– Напрасно, напрасно ты, Александр Иванович! – начал Ермолов и в глазах его читалось явное намерение отговорить Кутайсова от столь опасного вояжа. – Ведь мое дело боевое, главнокомандующий  шлёт меня в центр и на флеши для выяснения обстановки. А тебе, Александр Иванович, надо бы воротиться, вдруг его светлость тебя хватиться по неотложному артиллерийскому делу, а ты где? Журил уже князь тебя, что не бываешь при нем, когда более всего ему надобен....

Случай сей Кутайсов помнил и зло сверкнул чёрными глазами в ответ. Два дня тому назад его искали по всему полю, когда надобно было срочно отправить заряды батареям, ведущим арьергардную дуэль с кургана близ Шевардино, а он, под впечатлением услышанного ночью гласа, предвещавшего поражение, в это же время яростно скакал куда-то вдоль всей нашей позиции, обдумывая свой будущий приказ о жертвенности пушек в предстоящей баталии. Было у него такое свойство: в момент работы мысли хотелось ему взлететь на своего белого арабского скакуна и мчаться-мчаться-мчаться, чем отчаянней была скачка, тем сильнее разгоняла она кровь и быстрее рождала идею. Как правило, именно в эти моменты таинственный глас приходил к нему всегда. Но теперь, вопреки тому, что он только что услышал, вопреки разумению Ермолова, вопреки собственному военному долгу, он понял, что непременно должен ехать.

– Нет, Алексей Петрович, с тобой я! – вновь твёрдо сказал он, и поспешно вскочил в седло.

Ермолов пожал плечами и, укоризненно качая головой, поскакал в сторону окутанных дымом позиций. Кутайсов и несколько штабных офицеров устремились за ним вослед.

Проехав с версту, они остановились, пропуская проходящую плотной колонной по направлению к левому флангу резервную пехотную дивизию из корпуса генерала Дохтурова. Александр Иванович, вглядываясь в серые от дыма и копоти лица идущих солдат, читал в них такую неколебимую решимость, которой он никогда раньше не видел ни у кого.

– Вот! – задорно подумал он. – Эти люди не смущаясь, радостно и спокойно, идут на смерть, зная, что возврата из боя нет. А чем же я хуже?

Ермолов, яростно шпоря свою лошадь, подъехал и своим поставленным штабным голосом, воспользовавшись паузой, стал кратко описывать ему ситуацию:

– Дело наше, кажись, табак, Александр Иванович! Флеши взяты, левый фланг, по слухам, сокрушён, все резервы ещё далеко. Его высокопревосходительство князь Багратион тяжко ранен, а возможно, уже и кончился. Войска его армии ныне в полном замешательстве, от каждой из дивизий, по слухам опять же, в строю – не более чем на пару батальонов! Офицеров повыбивало – спаси Бог! Все ждут только атаки Гвардии для начала всеобщей ретирады по всему фронту… но ее нету! И чего так бережёт ее сегодня Бонапарт? А командующий наш, дабы оттянуть сей роковой момент, послал легкую кавалерию на дальний фланг французу, через речку, пощипать корпус принца Богарне. Да только пустое все это! Встанут их гренадёры в каре, пушки вперед поставят  – тут наш лихой атаман сразу назад и покатится…!

Кутайсов улыбнулся, провёл ладонью по потному лбу, пришпорил своего араба. Пехота прошла, пока говорил Алексей Петрович, путь был свободен. Но Ермолов, взяв его коня за узду, вновь сказал ему:

– Александр Иванович, мы в самое пекло едем, там, на курганной батарее сейчас такой компот начнётся! Приказать тебе не могу, но как друга прошу, воротись назад!

– Нет! – коротко ответил Кутайсов, и, вновь вонзая шпоры в конские бока, первым тронулся вперёд.

До стоявшей на большом кургане в центре русской позиции батареи в 18 пушек им оставалось не более шестисот шагов. Казалось, на этом месте клокотал огонь, извиваясь и превращаясь в клубы не белого, а удушливого черно-серого дыма, заволакивавшего все вокруг. Было непонятно, кто и куда палит: ядра летели от полуразрушенных земляных валов в разные стороны. Вокруг кургана целыми табунами носились обезумевшие, только что лишившиеся своих седоков кони, оглашая воздух диким ржанием, отчетливо слышным сквозь орудийный грохот. От батареи то тут, то там, брели через поле по направлению к русским позициям разрозненные группки по трое, четверо солдат, раненные, хромая, опирались на свои ружья, боле-менее невредимые им помогали. Ермолов подскочил к одной из них, и еле стоявший на ногах, облокотившийся на плечи своих товарищей окровавленный поручик, завидев генерала, выпрямился, и с трудом приложил ладонь к виску, отдавая честь.

– Что там на батарее, братец? – быстро спросил Алексей Петрович, но и он, и стоявший рядом Кутайсов, уже будто заранее знали ответ.

– Ваше п. ..пре…восходительство! – запинаясь, с огромным трудом, стал докладывать офицер. – Мы…сделали что могли, батарея … завалена телами… мы бились с французом на пушках…она захвачена!

Ермолов и Кутайсов переглянулись. Похоже, их вояж не имел теперь значения, центр, оказывается, уже занят, сейчас самое время императорской Гвардии обрушиться с фланга на прорванную русскую боевую линию и завершить дело.

– Только что…,– отчетливо услыхал глас Александр Иванович. – Это случилось только что, ещё есть время все изменить!

Решимость действовать пришла сразу же: Кутайсов поскакал вослед удаляющейся пехотной колонне. Домчавшись до головного батальона, он резко осадил коня, одновременно показывая шедшим впереди офицерам остановиться. Два ядра сразу ударились в землю перед ним, забрызгав комьями земли, но он даже не обратил на них внимания. Подбежавший высокий и усатый полковник, с опаской косясь на гарцующего перед ним посреди смертоносного огня генерала, отдал честь.

– Какой полк? – громко спросил Кутайсов, стараясь сдержать скачущего туда-сюда коня.

– Уфимский мушкетерский двадцать шестой дивизии, ваше высок…ство! – скороговоркой, стараясь перекричать гром с батареи, отвечал тот.

– Разворачивайте ваш полк, полковник, надо атаковать курган, немедленно! – прокричал Кутайсов, все ещё борясь с непокорным ходом коня.

Полковник собрался было возразить, но рядом с графом выросла могучая конная фигура начальника штаба армии. Не пригибаясь под продолжающими свистеть ядрами и пулями, Ермолов громогласно приказал:

– Полк, разворот в шеренгу для атаки. Штыки примкнуть! Знамёна, барабаны, выйти вперед. За мной на люнет – марш!

Спустя пару минут они двинулись, вначале нестройно и со страхом, затем все больше смыкая ощетинившиеся штыками ряды, прямо на курган, навстречу пылающему огню и бьющим почти в упор пушкам. Оба генерала носились вдоль всей шеренги, офицеры свиты Ермолова еле поспевали за ними. Пули, ядра, гранаты, вырывали солдат из строя, они со стонами падали, но на их место тут же вставали другие.

– Держать строй! Вперёд! – кричали адъютанты, подбадривая уже начавшую сбиваться на разрозненный бег шеренгу.

Барабанная дробь заглушала мерный гул тысяч шагающих, крики падающих раненых не были слышны в общем «Ура!», прокатившемся саженей за двести до почти невидимого в дыму смертельного люнета. Но вот уже первые ряды под меткими залпами французских ружей начали сбиваться в кучу и замедляться! Заметив это, Александр Иванович осадил коня, переложив шпагу в левую руку, правой сорвал с шеи свой крест ордена Святого Георгия 3-ей степени и высоко поднял награду.

– Братья! – закричал он, срывая голос. – Судьба Отечества нашего на сём кургане решается! Кто первый на вал взойдёт, тому и орден этот за храбрость! Все вперёд!

Подскочивший Ермолов уже расстёгивал седельную сумку. Опустив туда руку и достав целую горсть солдатских георгиевских крестов, он со всей силы зашвырнул их в сторону люнета, рвы которого были всего в пятидесяти шагах.

– Ребята! – загремел его голос. – Вот награды ваши! Кто первый дойдёт – тот и возьмёт! За мной!

С криком «Ура!» и выставленными вперёд штыками весь уфимский полк понёсся вперёд за двумя генералами.

– Держать строй, держать строй! – раздавались команды, вал атакующей пехоты взлетел на гребень кургана, и под дикие вопли и проклятия на разных языках везде закипела рукопашная бойня.

Русские рубили, кололи, грызли обезумевших французов, которым батарея за пол-часа до того досталась с ужасающими потерями. Кутайсов нёсся вдоль люнета, расталкивая и отбрасывая толпившихся людей, пытаясь найти место, где конь мог бы взлететь повыше. Наконец, справа он разглядел полуразрушенный участок вала, шагах в сорока от него, где почти не было сражающихся французов.

– Вперёд, за мной! – приказал он нескольким солдатам рядом, указывая шпагой в ту сторону.

– Стой! – врезался голос в его затылок, почти разрывая мозг. – Не туда, стой, стой, стооооо.....ооойй!

Но Александр Иванович непокорно кивнул кудрявой головой, как бы отмахиваясь от этого пульсирующего в голове призыва, и устремился вперёд к валу, увлекая за собой пехоту. Белая арабская лошадь взлетела на гребень люнета, и Кутайсов въехал на вал. Прямо перед его грудью, всего в сажени, раскаленно пылало орудийное жерло, заряженное картечным ядром. Он остановился, зачарованно, как в тумане глядя на стоящую где-то далеко, казалось, на другом конце Земли, фигуру французского канонира с зажженным фитилем в руках. Но, чувствуя спиной также в оцепенении замерших позади него солдат, понимая, что его атака сейчас захлебнётся, граф, гордо выпрямившись, призывно взмахнул шпагой, толкнул шпорами лошадь и заорал изо всей мочи своё последнее:

– Впереееее..д!

Огонь вдруг вылетел из дула пушки прямо ему в лицо и заполнил все вокруг слепящей белой вспышкой. А затем стало невыносимо темно....

Ермолов стоял посреди только что отбитой курганной батареи и держался рукой за повязку на шее, на том месте, где по касательной прошла, выдрав маленький кусок плоти, шальная французская пуля, и отчаянно грыз свою курительную трубку. Дым немного рассеялся, и сквозь него были видны груды мертвых, умирающих тел, наших и неприятельских, лежащих вповалку почти на всём протяжении окружности вала. Муравьев, молодой адъютант, спотыкаясь, подвел к нему знакомую белую лошадку арабской породы.

– Вот ваше высокопревосходительство, только поймали! – доложил он.

Алексей Петрович подошёл ближе, глянул и сразу отпрянул: все седло, узда, сбруя и даже стремена были забрызганы алой, ещё до конца не запёкшейся кровью.

– Тело нашли? – спросил он отрешенно, как будто зная что задает вопрос в никуда, и сознавая, что заранее знает ответ.

– Да где уж там! Там и не сыскать, ваше высокопревосходительство! – и адъютант неопределенно кивнул в сторону заваленного трупами вала справа. – Никто и не видел, как случилось сие, а если кто вдруг и видел, то, наверное, с ним там же лежит.

– Упокой господь отчаянную душу его! – и Ермолов, склонившись, трижды наспех перекрестился, поминая своего боевого товарища.

Глава 21

1943 г., Константин Рокоссовский

Генерал снял фуражку, вытер рукавом катившийся по лбу пот и приложил к глазам свой старый полевой бинокль, наблюдая движение ползущих в сторону леса боевых машин. Прямо над головой, весело рыча, пронеслось звено штурмовиков, направляясь расчищать путь танкам. Наступление получалось, после пяти дней изнурительной обороны укрепленного района Ольховатки и Понырей фронт покатился на север, казалось, почти не встречая сопротивления. Его армии буквально задушили могучие немецкие атаки, ценой больших жертв развернули их в противоположном направлении, и теперь начинали пожинать плоды перехваченной инициативы.

– Константин Константинович20, – тихо обратился к нему стоявший рядом начштаба Малинин21,– танки пошли вперёд, но нам бы притормозить сейчас, в пекло с ними сразу не соваться, неизвестно, что там в лесу у немцев, пусть вначале разведают!

Рокоссовский поводил биноклем вправо и влево, прищуриваясь и стараясь различить что-либо сквозь дым и поднятую танками пыль. Лес у Ольховатки, за которым, согласно оперативным данным, находился немецкий плацдарм, выглядел удивительно спокойно. Постоянный гул и рёв танков и авиации мешал услышать что-либо, но за развороченной воронками снарядов опушкой, казалось, не было ничего, кроме берёз и ещё не выгоревшей травы.

–Михаил Сергеевич, прикажите корпусу пока в лесной массив не соваться, ведь ни черта не видно, – попросил командующий. – Торопить наступление не будем, пусть авиация пока разведает.

– Вроде бы бойцы артиллерийского противотанкового дивизиона, что вышли на опушку западнее нас, видели в лесу «тигры» с час тому назад, – осторожно, но веско, сообщил Малинин.

–Так «вроде бы» или «видели»? – весело спросил Рокоссовский и выпрямился во весь могучий рост. – Если немцы делают контрудар, то мы бы уже с ним столкнулись, скорее всего. Что там наша разведка? Языка вчера в штабе допрашивал лично я, он подтвердил, что в лесу нет укреплений, линия обороны проходит севернее. Но как знать, немец умён, возможно, сюрприз нам приготовили.

–Но Ставка настаивает на наступлении, – также осторожно, зная своего командира, напомнил Малинин.

–А мы не будем торопиться пока,– ответил Рокоссовский, расстилая на капоте своего полевого «Шевроле» оперативную карту. – Вот, посмотрите, здесь, за лесом, предположительно, вторая линия их обороны. Где-то за ней позиции танковой дивизии «Викинг». В авиации у нас превосходство сейчас, вряд ли немцы будут двигать свои танки по открытой местности да в контратаку, они это прекрасно понимают. А вот напрямую через лес – вполне! Я бы так и сделал на их месте. Поэтому, Михаил Сергеевич, остановите пока корпус, а мы с вами подъедем поближе и посмотрим, что там и как.

Несколько десятков «тридцатьчетверок», получив команду по рации, замерли почти у самой опушки, дымя и урча двигателями. Рокоссовский понимал, что тормозит наступление всего фронта, фланговые части которого уже начинали вклиниваться в немецкую оборону, но вот здесь, в центре, где ещё двое суток назад противник отчаянно наступал, а его войска не менее отчаянно оборонялись, спешить было точно чревато большими потерями: слишком много сил, по данным разведки, сконцентрировал за лесом Модель. Водитель вёл штабное авто через поле, перепаханное воронками от снарядов, мимо нескольких чёрных громад сгоревших танков и ещё не убранных, лежавших в разных позах человеческих тел. Лесок быстро приближался, машина и люди в ней тряслись, в эти секунды затишья и отвлеченности от главного дела на Константина Константиновича вдруг нахлынули воспоминания. Почему-то вначале всегда приходило плохое: вспомнилось, как всего три с лишним года назад в тюрьме дюжий следователь  вмазал ему по лицу со всей дури, опрокинув навзничь вместе со стулом, к которому тот был прикован, и выбив передние зубы. Как тогда странное ощущение возникло в голове, убеждение, что скоро все закончиться, что отпустят. Как неожиданно пришла мысль просить об очнике с Юшкевичем, его товарищем ещё по Гражданке, который якобы давал на него все показания, а на самом деле сложил голову на Перекопе. Потом, как в первые ужасные дни войны, еще под Смоленском, он, останавливая и собирая в строй выходящих из окружения солдат, по сути оборванцев, небритых, голодных и злых, нашёл в старом окопе у дороги грязную жестяную коробку с несколькими кусками затвердевшего мёда и непонятной ему запиской, старыми буквами, которыми он писал, ещё будучи школьником в Варшаве. И тогда тоже неожиданно в голову ударила уверенность, что даже с этими потрясёнными и уставшими людьми, рубеж обороны у Ярцево он все равно удержит. И как в один из страшных моментов, когда эти все-таки люди побежали, не выдержав немецкой атаки, он, под градом пуль и снарядов, взяв за локоть своего начальника артиллерии, поднялся и встал с ним над бруствером окопа. И крик одного из офицеров с малорусским говором:

– А ну, назад, бисовы дети, генералы стоят, а вы тикаете, назад, вашу мать так-растак!

И чувство радости, когда увидел возвращающихся обратно, воодушевленных, готовых умереть за него бойцов, и пришедшая свыше убежденность, что ни один осколок его сегодня не коснётся....

Резкий толчок от остановки автомобиля прервал эти воспоминания, как будто вырвал из забытья обратно в реальность. По годами натренированной привычке Рокоссовский вновь сконцентрировался на боевой задаче, и только на ней. Вылезая из машины, стоявшей на самой опушке у края воронки, он напряг слух и попытался отфильтровать гул от стоявших в трехстах метрах с включёнными моторами, остановленных своих танков. Его ухо уже уловило другое: далекий, но приближающийся лязг, а также хруст от ломаемых деревьев. Понимание пришло почти сразу, он, пригнувшись, заскочил обратно в свой «шевроле» и крикнул:

– Танкам немедленно приготовиться к атаке, стрелять с ходу. Вызвать авиацию, пусть штурмовики бьют прямо по опушке!

Сидевший рядом с ним Малинин схватился за рацию и заорал в трубку:

– Второй, второй, это первый, танки в лесу, слышишь меня, второй…, черт!

Рядом оглушительно бухнул снаряд, обдав машину комьями земли, песка и клочьями вырванной травы. Впереди, среди деревьев, уже мелькали белые кресты поверх камуфлированной брони: первые танки были совсем близко, метрах в двухстах от них. «Тигры» шли широким фронтом, занимая почти всю опушку, тяжелые, с лежащими на них поломанными ветками, они казались какими-то фантастическими вепрями, вдруг выползающими из лесной чащи.