Сказание об Иле

Некоторым из шедших даже показалось, что в этом гуле скрывается потаенный смысл. Будто камни торопились им поведать что-то, открыть какую-то тайну, но, не имея языков, только громко мычали, как глухонемые.

Не сговариваясь, люди ускорили шаг. Так продолжалось еще какое-то время, пока великаны не остались позади. Ветер успокоился, сменила вид и местность.

Слева от дороги показалось озерцо. Его ровная водная гладь казалась удивительной, ведь местность в Закрае постоянно менялась. Невысокий покатый берег, покрытый густым рыжим мхом и мелкими, величиной с бусину, голубыми цветочками, плавной линией окружал темную воду. На берегу стояло одинокое старое дерево. Его корявые ветки раскачивались и скрипели. И причиной тому были не дуновения ветра, ветки качались как будто сами по себе. Они тянулись к воде, а когда достигали ее поверхности, то окунались в нее, бесцеремонно нарушая покой озерца, а потом снова поднимались вверх.

Обоз проехал еще немного.

– Человек, – донесся неуверенный голос одного из царских слуг, что ехал впереди. – Человек! – уже более твердо повторил он.

Роха, до этого будто дремавший, выпрямился в седле и посмотрел вперед.

Он увидел на дороге сгорбившийся силуэт.

Человек сидел вытянув вперед ноги.

Преградившим обозу путь оказался старик, с изнуренным страданиями лицом.

Сквозь редкие грязные волосы, проглядывала немытая плешь.

На испещренном глубокими морщинами лбу заметно выделялась черная, вероятно выжженная, отметина, под ней нависали домиком седые, густые, как у филина, брови. Взгляд был уставлен в землю. Да и еще одно – одежда… Можно сказать, что на нем ее не было вовсе. Одна рука старика висела вдоль тела, другой он прикрывал булыжник.

– Старик! Эй, старик! – громко обратился к сидевшему на дороге один из воинов. – Ты, живой?

Плешивый старик продолжал сидеть на земле, в полном безмолвии и не обращая внимание на окруживших его людей. Один из обозчиков хотел уже спрыгнуть с коня, чтобы растолкать старика, но Роха остановил его.

– Уйди с дороги, старик, или наши кони раздавят тебя! – обратился Роха к безмолвному человеку и почти сразу взмахом руки указал путь вперед.

Возничий, молодой парень, управлявший первой повозкой, замешкался. Он нервно поглядывал на Роху, на плешивого, опять на посланника и снова на старика. Вероятно, парню не хватало опытности, чтобы правильно понять, что от него требуется, но так или иначе обоз не двигался с места. Все остальные сопровождавшие обоз также находились в смятении – решимость посланника раздавить беднягу возмутила их, и они роптали, переглядываясь меж собой.

Роха гневно посмотрел на возничего.

– Вперед! – прикрикнул он на паренька.

– Ну-у-у!

– Что с тобой? – с непониманием обратился к посланнику подъехавший ближе Туро.

– Не знаю… – словно очнувшись, ответил Роха под укоризненными взглядами своих товарищей. Он и вправду не понимал, откуда в нем взялась безжалостность по отношению к этому старику, да и с чего вдруг.

И в этот момент все тот же паренек-возничий скорее неосознанно, нежели подчинившись, стегнул лошадей, и те, дернув косматыми гривами, двинулись вперед. Тяжелые конские копыта, выбивая пыль на дороге, быстро приближались к сидящему на земле бедняге. Тот зажмурился и отвернулся. А затем, вероятно подчиняясь инстинкту, выставил иссохший локоть и поджал больные ноги. По всему было видно, что так он собирался встретить смерть.

– Стой! – крикнул Роха и выехал наперерез повозке.

Возничий со всего маху рванул на себя поводья:

– Пр-р-р!

Парня немного трясло.

– Крутилка (так звали возничего), давай за мной! – предельно спокойно обратился к нему Роха, показал направление для движения обоза и сам поехал первым.

Там, где сидел старик, с одной стороны край дороги порос мелким кустарником. Огибая бедолагу и нещадно, с треском давя сухие колючие ветки, повозки одна за другой стали удаляться все дальше и дальше, оставляя позади одинокую фигуру старика.

– Это Закрай выделывает с нами всякие вот такие штуки. Надо быть повнимательнее здесь, – намекая на необъяснимый поступок посланника, сказал бывалый Туро, как только снова поравнялся с Рохой.

Тот согласился.

Когда же последние повозки уже были готовы скрыться за поворотом, старик поднялся на ноги и, собрав, казалось, последние силы, крикнул вслед уходившим:

– Подождите! – И снова, но уже тише: – Подождите меня!

Плешивый уселся на край последней, девятой повозки. С блаженным исступлением в глазах и готовый вот-вот заплакать, он уставился в уходящую даль. В руках его был все тот же пыльный булыжник. Он бережно прижимал его к своему животу.

Никто не спрашивал, куда старик держит путь, его просто взяли с собой.

Вот и еще один день странствий по Закраю подходил к концу. Обоз остановился на пустыре. Редкие камни, торчащие из земли и напоминающие спинные шипы гигантского ящера, теперь служили путникам неплохим укрытием от усилившегося к ночи ветра. Немного в стороне, в низине, бежал ручей. И все пришедшие из Иля принялись наполнять бурдюки свежей водой. Люди разожгли костры. Повозки же, как и положено, поставили по кругу, и конюхи принялись кормить и поить лошадей.

Под одной из повозок лежал старик. Он свернулся клубком вокруг камня и теперь напоминал старого пса, доживавшего свой век. Время от времени до слуха доходил его жалобный бубнеж.

Разыгравшийся ветер гнал рваные серые тучи в сторону заката. Смеркалось. Было видно, как одинокий всадник на маленькой лошаденке, появившийся с той стороны, очень торопился к разгоравшимся кострам. Это был Ив. Роха появлению молодого закрайника не удивился, но был очень рад. Сейчас Ив напоминал ему потерявшегося щенка, что наконец нашелся, учуяв ароматный запах хозяйской стряпни. Тот и впрямь выглядел немного растерянным. Увидев Роху, юноша по-детски заулыбался.

– Ну вот, поспел, – выдохнул он, затем спрыгнул с коника и присоединился к остальным.

Обида

Вот и пришел новый день. Холодными мелкими каплями накрапывал дождик, и дорога, изгибаясь, словно болотный змей, уползала дальше и дальше. Воздух постепенно становился густым и тяжелым, и унылая серость снова опустилась на землю. Капли дождя по некой договоренности с тишиной растворялись где-то у самой земли, превращаясь в желеобразную дымку. И даже оббитые железом большие колеса, эти вечные труженики, теперь убаюкивали своим монотонным скрипом. Казалось, что все здесь вот-вот уснет глубоким сном.

Из тумана вдруг выглянуло высокое древо. Его ствол казался свинцовым и не излучал жизни. Белое облако, поглотившее его у верхушки, лениво оседало вниз.

Оно скользило по холодному и гладкому панцирю, заменившему кору дерева. Из сгустившейся пелены показалось еще одно, точно такое же, а за ним еще. Деревья окружили всадников, и теперь словно их равнодушные лики взирали на людей с высоты. В конце концов «свинцовые тела» деревьев заполнили собой все видимое и невидимое пространство по обе стороны дороги. Им не было числа.

Тем немногим, кто пока не поддался сну, оставалось одно – гнать от себя уныние и надеяться, что когда-нибудь да выглянет солнце.

Роха был в числе этих немногих.

– Что это за место? – как можно громче спросил он Ива.

Тот как раз клевал носом и, казалось, готов был вот-вот свалиться со спины своего коника прямо в поросший колючками куст.

Голос посланника нарушил тишину, и в обозе все сразу зашевелились. Люди встрепенулись и закрутили головами.

– Замерший лес, – ответил пробудившийся закрайник.

– Да… лучшего названия и не придумаешь, – оглядываясь кругом, пробубнил ехавший чуть в стороне Туро.

– И давно он замер? – снова спросил Роха.

– Давно… очень и очень давно. Когда он был живым, никто уже не помнит. Хотя и говорят, что все еще есть один свидетель жизни этого леса. Но и в этом тоже люди сомневаются. Вообще, место это вещее… Говорят, с этого леса все началось.

– Это как?

– Здесь было начало. История потекла отсюда во все стороны. – И Ив, помолчав немного, вероятно что-то вспоминая, начал свой долгий рассказ.

В те времена здесь жили люди в мире с природой. Все были послушными и добрыми детьми своей матери и не выказывали своего превосходства над другими созданиями. И все для человека было равным, а поэтому и понятным.

Питались же люди всем тем, что росло в изобилии в этом лесу.

Всего и всем хватало. Как любящая мать для своего дитя, давала природа людям все, в чем была нужда. Так продолжалось веками. Но человек захотел большего и стал брать без меры и про запас, начал бить птицу и зверя, чтобы те не ели плодов, которыми он питался. И вот однажды, вкусив их мясо, человек стал хищником (охотником по нашему). А со временем пропал в нем чудный дар: забыл он язык зверей и птиц. Перестали люди слышать глас леса, язык всего живого умер для них.

Некоторые из них говорили: «Зачем нам это? Под этим небом мы самые сильные и самые умные, мы выше всех тварей, и все нам служит пищей».

И так ушли люди из леса дальше в поисках еще лучшего для себя.

Никто уже не помнил, как, откуда и почему оказались в лесу две сестры. Родителей своих они не знали, с раннего детства оставшись сиротами. И эти девушки были единственными из людей, кто остался верен лесу, и был он им родным и любимым домом.

Вековые дубы укрывали сестер от ненастья, и теплый мох служил им ложем во время сна. Покрывалом для них были собственные волосы: они стекали шелковистыми волнами по девичьим спинам до самой земли. Небесные птицы пели им колыбельную на ночь, а утром будили, едва проглядывали первые ласковые лучи. Умывались сестры чистой росой, и звери лесные не ходили по их следу тропою охоты. И не знали девушки никакой нужды. И все для них было понятным и ясным.

Пока однажды не оказались они на поляне, в центре которой рос одинокий клен. Девушки прежде никогда не видели такого дерева. Красивого, но какого-то несчастного. В отличие от других дерево совсем не шумело и на спутанных корнях приподнималось над травой. А вокруг него все заполонил пустоцвет. Эта блеклая трава взбиралась все выше и опутывала своими усиками его корни. Казалось, клен нарочно вырывал себя из земли, чтобы освободиться от нее и, подобно беглецу, бежать неведомо куда.

Девушки не знали этого места, хотя и жили в этой чаще, сколько себя помнили. И вот, взявшись за руки, пошли сестры по полянке к одинокому дереву. С девичьим любопытством рассматривали они новое место, гладили руками высокую траву, нежно прикасаясь, сбивали пальчиками еще не осевшую росу с ее стебельков. Пока наконец их ладони не легли на кору таинственного дерева.

Одна из сестер, по имени Латель – «Веточка», прислонила свою маленькую головку к стволу и прислушалась к потаенной жизни внутри могучего растения. Имя другой было Аллая и означало «Ручеек». Подняв голову, девушка прикрыла глаза и стала вдыхать воздух, словно выуживая из него запахи листвы. Где-то вверху подул ветерок, дерево качнулось и натужно заскрипело. Сестры переглянулись, им стало совершенно ясно, что клен был болен. Страшный недуг, злой враг, глубоко засевший в дереве, мучил его.

Отпрянув от клена, девушки приподнялись на цыпочках и вытянули тонкие шеи, как будто собираясь взлететь. Затем, раскинув руки, стали взывать куда-то, издавая звуки, похожие на свист. По верхушкам деревьев прокатился ветерок. Латель подняла вверх руку. Наступила тишина. Так сестры стояли, всматриваясь в небо. Снова подул ветерок, и вдруг на запястье одной из сестер уселась птичка. Длинный крепкий клюв, яркое оперение и вдобавок вздернутый на голове хохолок выдавали в птахе настоящего бойца. В следующий момент птица юркнула к дереву и исчезла в нем. Лишь где-то меж переплетенных корней послышался настойчивый стук ее клюва.

И вот прямо из-под корней показался черный ус. Длинный, загнутый книзу и острый, как шип, он стал ощупывать пространство вокруг себя, да так, что чуть-чуть не задел Латель. Остановившись около ее ноги, ус на мгновение затаился, а затем так же шустро скрылся в своей норе. Через короткое время ус объявился вновь, но уже не один, а в паре с точно таким же черным, острым и длинным, как и он сам. Следом выглянула крепкая мохнатая голова с мощными, похожими на рога челюстями, а за ней показалось и все тело на десяти густо покрытых хитиновыми крючочками лапах. То, что вылезло из под клена, можно было отдаленно назвать жуком. К тому же очень огромным и мерзким. Его зеленая рогатая спина имела несколько глубоких дыр, вероятно только что оставленных ему хохлатым бойцом. Как только «жук» выполз на открытое пространство, из того же укрытия следом за ним метнулась и птичка и стремительно нанесла еще один удар по его хитиновой броне. Только сейчас стала заметна разница в размерах между сражающимися. «Жук» был величиной с хорошую кабанью голову, его соперник же легко умещался в девичьей ладошке. Насекомое, все это время не выдававшее себя, вдруг ловко поднялось на четыре задние лапы и задрало вверх оставшиеся шесть, густо покрытых кривыми шипами. К этому добавились еще и страшные челюсти, работающие как две клешни. Все было готово для решающего броска. Птичка, прошмыгнув в дюйме над выставленными вперед тисками страшного насекомого, скрылась в траве с другой стороны. Жук развернулся. Теперь уже наверняка он не упустит свой шанс. И, снова поднявшись на задних лапах и выставив в стороны шесть других как можно шире, рогач затаился. И вот…

Несколько травинок, сорванных стремительным вихрем, плавно, почти невесомо опустились на землю. Никто и не заметил, как это случилось. Получив удар клювом, как наконечником стрелы, в набитое брюхо, жук уже лежал в прежней позе ловца, в его спине, зияла сквозная дыра. С ним все было кончено.

Клен постепенно выздоравливал. Жадный пустоцвет оставил его корни в покое и убрался вон с поляны. Сестры же приходили теперь к спасенному дереву каждый день. Они присаживались у его корней и, подражая птицам, запевали для него свои странные песенки. Дерево, вроде как подпевая им, раскачивалось и шумело листвой. И следом оно игриво пропускало сквозь пышную крону солнечные блики прямо на лица девушек. Это очень веселило сестер, они жмурились и перебегали на новое место, скрываясь в тени, но световые проказники находили их снова, и тогда все повторялось. Иногда клен опускал свои большие ветки низко к земле, чтобы девушки могли легко взобраться на них. Он же раскачивал сестричек на своих могучих качелях. Так проходили дни за днями, и каждый новый день начинался с уже привычного: сестры отправлялись на цветущую поляну в гости к клену. Они знали, что это дерево было особенным. И дело не в том, что оно было единственным из своего рода-племени, и не в том, что стояло обособленно и одиноко, а в том, что с ним была связана тайна. Прислушиваясь к клену, сестры узнали и его историю. Нам она непременно показалась бы странной, невозможной, но для лесных дев в ней все было так, как и должно.

Как после долгой темной ночи ярко-желтое светило по утрам пронизывает все вокруг, вдыхая жизнь, так и клен был преисполнен надежды.

Однажды дерево отделилось от своих собратьев, потому что в нем зародилось желание двинуться с места. Да, да подобно тем, кто пробегал и проползал там, у земли, и прятался в траве, тем, кто укрывался среди листвы и взбирался по его стволу на крохотных лапках, клен также готов был сдвинуть с места свои корни.

Невозможно описать, насколько сложно было это. Но так случилось что клен оказался в этом лесу. Но, скрываясь под покровом ночи, передвигался он так медленно, что это было не заметно глазу. Прошли века, и вот он здесь. А потом почувствовало вдруг древо, что по его жилам текли теперь не соки, а самая настоящая кровь. Так что теперь этот клен был не деревом в нашем привычном понимании, а чем-то иным.

Сестры бежали, взявшись за руки, по солнечной поляне, ступая босыми ногами по теплой, мягкой и влажной траве. Дерево больше не было одиноким.

Шло время. Из двух сестер именно Латель все больше и больше привязывалась к нему. Однажды она пришла к клену одна совсем еще ранним утром, когда Аллая спала, а первые рыжие стрелочки лишь чуть-чуть коснулись неба. Именно она, Латель, незаметно для себя будто бы приросла к клену и теперь готова была дни и ночи проводить рядом с ним. Она приходила даже тогда, когда звезды только рассыпались по небосводу.

Латель глотала вечерний туман через едва приоткрытые губы, как через соломинку. Ей было немыслимо хорошо. То чудесное, что зародилось в ней, не оставляло ее не на миг. Путь лежал в ту часть леса, где они жили с сестрой, и теперь она готова была поделиться с ней своей радостью.

– Как хорошо, что все это есть!– думала «Веточка». – И этот вечер, и этот туман, и запах трав такой ароматный, и родной лес…

Она легко подняла ладошки вверх, вроде бы ей было по силам достать до неба, закрыла глаза и приподнялась на цыпочках. Мысли растянулись, превратились в волну, унося ее к незримым берегам. Было тихо, и Латель казалось, что весь этот мир сейчас в ней, а она растворяется в нем, как этот туман. Девушка вспомнила о клене, он остался где-то там… у нее за спиной. В мыслях Латель стала качаться на его ветвях, как на качелях, окунаясь в нежную листву. Переливаясь и играя радужками, растеклись по животу ласковые волны.

Увидев сестру, Латель радостно обняла ее, в готовности немедленно и не откладывая поведать ей о своем удивительном чувстве. Но прежде она, широко раскрыв глаза, взяла сестренку за руку. И вот, подобно птице, стала ей что-то щебетать про крылья, что выросли за ее спиной. Про то, что, подобно траве, она хотела бы обвить любимые корни, прижаться к ним и так застыть под шум листвы навеки. Говорила также, что бьется в древе том сердце и дыхание его слышит она. И если не быть ей рядом, то непременно погибнет чудесный клен. И к сказанному еще добавила, что ни за что не расстанется со своей милой сестрой вовек.

Аллая, отвергнув объятия, отошла в сторону. Вынув кленовый листочек из волос Латель, кинула его на землю и несколько раз наступила на него своей маленькой ножкой. Затем закрылась руками и убежала.

«Ручеек» сидела в тени вековых деревьев. Абсолютно одна. Не замечая куст пятилистника, ежом раскинувшего свои шипы-иголки в разные стороны. Кроме этой колючки, рядом не было никого. Здесь совсем тихо и поэтому хорошо. Это место с недавних пор полюбилось девушке, хотя ядовитый пятилистник не самая хорошая компания человеку. Обхватив ноги руками, Аллая пряталась в своем коконе из густых шелковистых прядей. Она не могла найти ответа на один мучивший ее вопрос. Он появился недавно, а потом выполз из таинственной глубины, как червь, и поселился… нет, не в голове, а именно в ее груди. До этого момента все, что Аллае было нужно, находилось на поверхности, и все, что хотела знать, она знала, лишь стоило ей прислушаться или приложить руку к чему-нибудь. Этот лес всегда нашептывал Аллае ответы. Но на этот раз было совсем по-другому. Алая вдруг поняла, что все и навсегда изменилось для нее. Вопрос свой не могла она доверить ни кому.

– Почему не меня?– думала «Ручеек».

И вот уже нечто новое пробивалось из тех же глубин, в которых зародился тот неразрешимый вопрос. Это новое противной горечью обожгло ее душу и застыло… Так появилась обида.

Прошло совсем немного времени, и однажды оттуда, где начинался лес, донеслись голоса. Такие гаркающие и громкие, они принадлежали тем, кого сестры боялись больше всего, – людям.

То были охотники, возвращавшиеся с добычей. Они сделали привал после дальней дороги у опушки леса. Теперь охотники отдыхали и рассматривали свои трофеи. Запах дыма проник во все уголки зеленого мира и встревожил его обитателей. Люди громко разговаривали, жгли костры и спорили. Их голоса бесцеремонно нарушали окружающую благодать. Все вокруг пришло в беспокойное движение, зашумели деревья, и тревога вместе с костровой дымкой медленно прокралась в лес.

И лишь в Аллае эти громкие звуки вызывали необъяснимый интерес. Они манили ее. Девушка, не слушаясь разума и вопреки собственному страху, потянулась на зов. Уже скоро Аллая была у той самой лесной опушки. Латель, испугавшись, попыталась удержать сестру, но та как одержимая вырвалась из ее объятий и попятилась назад в полной решимости совершить задуманное. Латель же, видя, что творится что-то неладное, закрыла лицо руками и заплакала, но и эти слезы не остановили сестру. «Ручеек» утек, а «Веточка» осталась одна, и она стояла, беспомощно опустив руки, и непрестанно всхлипывала, зовя сестру назад.

Она была совершенно растерянна и не знала, как ей теперь поступить. Ведь еще никогда прежде вот так сестра не покидала ее. И вот наконец Латель бросилась следом. Аллая же была быстрее, она шла, не оглядывалась, и словно боялась остановиться. «Ручеек» сжала уши ладонями, чтобы не слышать плача сестры. Ветки цеплялись ей за волосы, хлестали по лицу, плечам и бедрам, трава, как путами, окутывала ей ноги, но она вырывалась и упорно шла дальше. Лес закончился, ничто больше не мешало девушке. Она встала на самом краю опушки, прижав руки к груди и чуть отведя в сторону голову.

Люди еще не увидели Аллаю. Она же с замирением сердца ждала. Охотничий пес, мирно лежавший подле своих хозяев, вдруг навострил уши, затем вскочил и выбежал чуть вперед. Вытянув морду в сторону девушки, он глухо, как будто давясь, зарычал.

Один из охотников сделал своим товарищам знак рукой. Поочередно повернув головы, те замолчали, забыв про яростные споры. И теперь, заметив девичий силуэт, застыли в вопрошающем безмолвии. Все тот же охотник предельно спокойно что-то негромко им сказал. Люди, разделившись на две группы, осторожно пошли в сторону Аллаи. Девушка продолжала стоять на прежнем месте, она и не думала бежать.

Уже скоро охотники окружили девушку со всех сторон. Тяжело дыша, они, не отрывали глаз от представшего перед ними чуда. Густые волосы, переплетенные стебельками лесных трав и озерных цветов, закрывали Аллаю почти до пят, скрывая ее от алчущих глаз. Единственное, что было открыто взорам, – это белое, чистое лицо. И вот прямо перед глазами девушки оказалась обветренная, скривившаяся в улыбке физиономия охотника. Было слышно его тяжелое дыхание. Он внимательно оглядел девушку, а затем, быстро открывая рот и оголив желтые зубы, стал повторять громкие отрывистые звуки. Аллая почувствовала специфический запах огня, пищи и страха, исходящий от человека. Она не понимала произносимых им звуков и лишь, сильнее прижав руки к себе, следила за странными движениями человека. Сзади кто то взял Аллаю за прядь волос, поднял ее вверх и резко бросил, уколовшись шипом пятилистника, укрывшегося в густых локонах девушки. Аллая вздрогнула, подняла голову и посмотрела на людей, окруживших ее. Прокаленные всеми ветрами, много раз познавшие вкус добычи, сейчас охотники пребывали в полном смятении. Нет, не девушка стояла перед ними, но та, что растворила их своим чарующим взглядом. Они утонули в ее глазах. И теперь достать этих утопленников из холодного, мерцающего озера ее глаз не было никакой возможности. Все они были во власти Аллаи, кроме одного, того, что стоял за ее спиной. Он скривился от боли и очень старался не показать своей слабости. Теперь же мужчина всецело был поглощен тем, что нянчил свою пораненную руку.

Девушка понимала, что люди, вероятно, были очень рады ее появлению, но в то же время чувства подсказывали Аллае, что она окружена хищниками. Наконец лесная дева опустила глаза, а потом, оглянувшись, посмотрела в сторону своего зеленого дома в последний раз. И вот широкая и крепкая, как силки, ткань накрыла ей голову и опустилась на ее тело. Стало темно и душно, и в тот же миг девушка ощутила, что множество рук овладели ей, словно дичью, но она не сопротивлялась и не издала ни звука. Ее уложили на волокушу, запряженную четверкой собак, и, озираясь, подобно воры, охотники быстро повезли свою добычу.

Аллаю разыграли в кости. Когда одному из охотников выпал жребий, между мужчинами возникла ссора, которая быстро переросла в схватку, и в тот вечер некоторые из них лишились не только своих гнилых зубов. Итак, Аллая досталась старому вдовцу по прозвищу Зябл. Счастливчику предлагали богатый выкуп за девушку, но он, несмотря на насмешки своих компаньонов, от выгодного обмена отказался. У Аллаи выстригли часть волос. Зябл связал в пучок остриженные локоны и разыграл их меж своих приятелей.

Держал он Аллаю взаперти, боясь, что ее украдут или она сама убежит от него. Днем, спасаясь от ее зачаровывающего взгляда, он заставлял девушку носить повязку. Та почти закрывала ей лицо, и лишь две узкие прорези служили для Аллаи окном во внешний мир. Ко всему прочему вдовец изгнал из дому сыновей, и теперь кроме него только Алая заселяла эту огромную, охраняемую злющими псами и окруженную частоколом домину. Зябл разрешал девушке выходить во двор ночью, да и то ненадолго. Окруженная со всех сторон высоким и непроглядным забором, Аллая только там могла снимать повязку. И теперь затворница ждала полуночи, чтобы насладиться видами неба, усыпанного мелким бисером звезд. А еще Аллая ждала луну, что меняла облик при каждой их встрече, но неизменно оставалась печальной и бледной. Тихие, но неспокойные серые облака напоминали ей ночных сов, которые часто мелькали в необъятном темно-синем небе в прежней ее жизни. Аллая даже не помышляла о побеге из своего заточения, а лишь ждала… Оказавшись среди людей, она утратила некоторые из своих способностей, но приобрела новые. Одно же оставалось неизменным – обида.