Нектар небес

Аккуратно заглядывая за угол, обнаруживаем очень необычное явление: метрах в десяти от нас под потолком и над полом две маленькие грозовые тучи соответствующего мрачно-серого цвета, а между ними то сверху вниз, то снизу вверх с сухим потрескиванием бьют молнии. Грома не слышно, но и без него зрелище завораживающее. За тучами просматривается пустой, затронутый разрушениями коридор, но освещенный, в отличие от коридора этажом выше, не аварийкой, а обычными лампами рабочего света. Делаем шаг вбок и видим, как обе тучи одновременно приближаются к нам по коридору примерно на метр и останавливаются. Все это происходит совершенно бесшумно, если не считать треска электрических разрядов. «Значит, и мое предположение относительно некоей резервной станции тоже находит свое подтверждение, как и с алгоритмом работы защитной системы из невидимого датчика и очень даже видимых лазеров на только что оставленной нами лестнице, – думаю я. – А вот что это за штукенция, я ума не приложу, лучше даже не приближаться к этому прибамбасу – и уж точно в него не стрелять и не кидать ничем, мало ли что!»

– Ниче се! – слышу удивленно-восхищенный возглас Пыш и мысленно к ней присоединяюсь. Да… Такое не каждый день увидишь!

Мы отходим чуть назад и аккуратненько, на цыпочках идем дальше, в другую от этого коридора сторону. Кажется, тучи понимают, если такое слово вообще к ним применимо, наши миролюбивые намерения и висят в воздухе не двигаясь. Зайдя за угол и сделав пару шагов вперед, как по команде, не сговариваясь, оглядываемся назад и видим, что тучи остались в том коридоре, который мы несколько секунд назад счастливо миновали. С облегчением перевожу дух. Теперь дальше можно идти не на цыпочках, а по-нормальному, и я встаю полностью на ступни. Спутница, вижу, делает то же самое. Проходим мимо окна, но уже не любуемся видом включенной Пирамиды, а устремляемся в такой же коридор, как тот, где мы расправились с роботами этажом выше, с таким же аварийным освещением. Но то, что они были там, наверху, еще не значит, что они есть здесь. Надеюсь, их нет. И еще я надеюсь, что это самый короткий и безопасный путь из этого здания. Идти через десятый и более верхние этажи и искать путь отсюда через них очень бы не хотелось. Хотя бы потому, что это займет больше времени, а нам сейчас каждая минута дорога, пока в этом сооружении еще что-нибудь не взорвалось, не загорелось и не задымилось.

Подходя к повороту направо, чую какой-то знакомый неприятный запах. Оглядываюсь на Пыш, которая шевелит своим мясистым носярой. Это было бы просто очаровательно в другой ситуации. Но именно что в другой, а никак не сейчас. Судя по молчаливым взглядам, которыми мы обмениваемся, она чует то же самое. Поворачиваем за угол и видим короткий, метра три длиной, коридор со стеной в конце, к которой прислонена выбитая, наклоненная набок, держащаяся на одной лишь нижней петле дверь светлого, как и весь этот коридор, цвета, закрывавшая проем слева. Здесь уже нет света ламп, ставшего нам уже привычным, аварийного освещения, как в коридоре, который мы только что миновали, нет и обычного рабочего, как в коридоре с тучами. Из проема идет необычно яркий и от этого немного настораживающий свет – должно быть, какой-то необычной аварийки. Запах усиливается. Приближаемся к проему и осторожно заглядываем в него.

Перед нами кошмар.

Аварийные лампы, которые в этом зале намного мощнее любых из тех, что мы уже видели где бы то ни было еще в «Нектаре», позволяют различать ужасные детали этой чудовищной картины. Я сразу понимаю, что это за источник знакомого запаха: кровь. Здесь ее много. На полу, на стенах и даже капли на потолке. Мертвые тела повсюду. На первый взгляд не меньше двух десятков. Везде перевернутая и разбитая мебель и медицинская аппаратура. На чудом уцелевшей тумбочке слева у стены лежит в лужице крови белая форменная перчатка рядом с трубкой радиотелефона. Брезгливо отворачиваюсь.

– Ой, мамочки! – в ужасе бормочет рядом спутница.

Тела погибших лежат в причудливых позах вперемешку с обломками мебели, оборудования и штукатурки со стен и с потолка. Они как будто пытались в последние секунды жизни защититься руками и предметами от чего-то. Или кого-то. Бездыханные тела исполосованы страшными рассечениями с ожогами по краям, а края одежды в местах ранений обуглены около дыр. Наших, скилпов, не видно. Зато здесь есть все: врачи, стажеры, санитары, техники, «тушки» и, конечно же, клиенты. Да, настораживающее предчувствие, вызванное необычным светом из проема с выбитой дверью, увиденным мной там, в маленьком коридоре, меня не обмануло! Жуть!

Одно из тел погибших оказывается мне хорошо знакомо: вот она – Нина Антоновна. Уже переодевшаяся в светлый халат с темной эмблемой «Нектара» на левой стороне груди. Сразу узнаю ее физиономию, несмотря на застывшую гримасу ужаса. Жалости нет никакой. Получила то, что заслужила. Пришла забрать мою жизнь, а в итоге отдала свою. Только теперь замечаю, как-то не было желания вглядываться, что у всех погибших застыли на лицах такие же гримасы ужаса, как и у нее, и все они буквально перекошены. Так вам и надо, мрази!

Начинаю невольно испытывать благодарность и восхищение к этой неизвестной, но могучей и беспощадной силе, совершившей такое. Даже если она потом убьет и меня саму. За это и умереть не жалко! И меня наполняет далеко не самое лучшее, но такое естественное в этой ситуации чувство злорадства. Хотя мне оно совсем не свойственно.

Оглядываюсь по сторонам. Помещение представляет собой зал размером с актовый в нашей школе, искривленный как знак скобки – «(», у которого выпуклая сторона покрыта новейшими экранами, такими же, как и на колонне на лестнице, только совершенно разбитыми. Перпендикулярно этой стене, горизонтально над полом, на уровне моего живота, лежат попарно на прикрученных к полу стойках штуковины, похожие на гробы или огромные школьные пеналы с открытыми крышками. Внутри они светлого цвета, с маленькими темными присосками. Снаружи одни темного цвета со светлыми полосами, а другие, наоборот, светлые с темными полосами. Между собой и со стеной они соединены также темного цвета проводами. Насчитала восемь пар – всего шестнадцать странных устройств.

До меня доходит, что это те самые установки комплексов ОЗС, о которых всей стране говорили по телевидению. Светлые, насколько я помню из передачи, для новых тел, для наших то есть, а темные, соответственно, для старых, для заказчиков, а экраны, очевидно, отображают в мельчайших деталях весь процесс операции замещения сознания. Рядом с ними лежат разбитые компьютеры, кресла и еще какие-то приборы. Помещение, вероятно, одна из лабораторий.

От такого открытия по коже пробегает неприятный холодок. Так вот где все происходит! Все установки пустые – значит, туда еще никого не успели загрузить, поскольку медосмотр нас, очередной порции скилпов, только закончился, а подготовка к проведению и само проведение ОЗС занимает, как нам всем говорили в тех же телепередачах, не менее часа. Но это сущие пустяки по сравнению с кучей мертвых тел и луж крови кругом. Запах ее здесь намного сильнее, чем в коридоре. Замечаю, что моя правая рука до боли в суставах сжимает рукоять пистолета, а большой палец готов в любой момент опустить вниз флажок предохранителя. В то время как левая тыльной стороной ладони прикрывает рот и нос. Пора убираться из этого кровавого смрада.

– Пошли отсюда, Кристин! – слышу дрожащий голос отважной Пыш, но прекрасно понимаю, что во мне самой сейчас вряд ли больше отваги, чем в ней, и мне становится немного стыдно, а она добавляет: – Пошли скорей!

– Идем, идем! – говорю я, указывая на дверной проем, противоположный тому, откуда мы пришли. Успеваю заметить, что там тоже выбита дверь.

– Да-да! – подтверждает спутница. Идти обратно у нас обеих никакого желания нет.

Осторожно перебираюсь через груды тел и обломков, стараясь не вглядываться в подробности окружающего, лишь внимательно смотрю под ноги и чувствую, как мой мозг работает с мозгом Пыш, идущей следом, как единое целое, выдающее всего одну, но очень продуктивную мысль: быстрей, быстрей, быстрей отсюда! Однако когда я передвигаюсь через упавшие с потолка куски штукатурки и чувствую голыми пятками через тонкие резиновые подошвы каждый камешек, мне в голову приходит светлая идея улучшить обувь, и я, кажется, знаю как.

Нахожу взглядом мертвое тело ближайшего «тушки» – их здесь целых три. Эти без оружия и специальных средств, зато в белых перчатках, ремнях, аксельбантах и беретах с такими же белыми кокардами в виде герба Е-Кона и закрепленными с левых боков красивыми изумрудно-зелеными перьями. Эти детали формы «тушек» я знаю из передач по телевизору, потому что при таком освещении, как здесь, понять их цвет невозможно. Раз перья – значит, офицеры. Это уже я вспоминаю отцовские рассказы о военной форме и воинских знаках различия. Очевидно, вырядились для клиентов. Остальная форма и, самое главное, обувь та же, что и у других его коллег, которых я здесь видела. Встаю на одно колено перед покойником. Точно – лейтенантские погоны. Осматриваю соседние бездыханные тела этих головорезов. То же самое.

Второй раз за сегодняшний день сжимаю губы, стискиваю зубы. С характерным треском расстегиваю липучки ботинок «тушки» и стаскиваю их с мертвеца. Пусть Пыш думает обо мне все что угодно, но обувь сейчас важнее любых приличий, а покойникам она уже не нужна. В моих легких туфлях с тонкими прорезиненными подошвами по битым камням и стеклу долго не проходишь. Это я знаю из собственного опыта, когда лет пять назад лазила с ребятами по развалинам снесенного дома в соседнем дворе в очень похожих туфлях, которые от этого быстро испортились. Меня за это потом сильно отругали дома.

Совсем другое дело военная обувь. Она очень надежная и стойкая к изнашиванию. Размеры ног «тушки», взрослого крупного мужчины, намного больше моего, и я надеваю его спецназовские ботинки прямо поверх своих туфель и крепко застегиваю липучки. Получились, как ни странно, очень подходящие мне по ноге.

– Ты чего делаешь? Зачем? Они же мертвые! – слышу за спиной взволнованный осуждающий голос спутницы. Ох, какие мы правильные! А как сама прикарманила газовый баллончик?

– И тебе советую. Им они уже ни к чему, – жестко, но при этом вежливо отвечаю я и киваю головой в сторону двух других обутых военных мертвых тел.

– Не… Я не буду! Ни за что! С мертвецов! Никогда! – возмущенно-негодующе говорит Пыш – так, как будто я ее заставляю. Да не хочешь – не надо! Никогда не была я навязчивой.

– Дело твое, – произношу я, но уже мягче.

Встаю и собираюсь идти, но тут же будто прирастаю к полу.

«Мне больно!» – прямо в моей голове раздается голос-стон. Не мужской, не женский, не молодой, не старый, вообще не человеческий, а голос некоего оно без возраста и пола. Ощущение такое, как будто меня окунули в прорубь в лютый мороз.

– Ах! – вскрикивает спутница, роняет и ловит на лету топор. Судя по всему, она слышит то же самое, что и я.

Медленно оглядываюсь вокруг и не обнаруживаю ни одной живой души, кроме нас.

«Мне больно!» – снова раздается голос.

– Мама, – в ужасе произносит Пыш и добавляет жалобно: – Бежим!

Вынуждена с ней согласиться, а то больно будет уже, вероятно, нам. Мы устремляемся к заранее намеченному выходу так быстро, как нам позволяют лежащие на полу препятствия.

Выбегаем в полутемный маленький коридорчик, подобный тому, через который мы пришли в лабораторию, и, пробегая еще несколько метров, выскакиваем за ближайший поворот и оказываемся в куда большем коридоре, чем оставшийся за нашими спинами маленький. Останавливаемся. Переводим дух. Вроде голоса больше нет. Фу-у-ух! Глядим друг другу в зрачки, а кажется, что проникаем прямо в мозги, и молча договариваемся больше туда не ходить.

– Что это было? – спрашивает меня спутница с расширенными от ужаса глазами.

– Понятия не имею! – предельно честно отвечаю я.

Оглядываем коридор. Он раза в два шире любого из предыдущих. Никого. Ни живых, ни мертвых. Уже хорошо. То же освещение аварийных ламп, но здесь к нему добавляется свет из трех окон в левой стене. Впереди дверь с мордой львицы. Ура! Женский туалет! И как вовремя! Перед ним коридор поворачивает направо. Вспоминаю из передач по телику, что все обозначения на дверях помещений, предназначенных в том числе и для посетителей, в «Нектаре» сделаны из бронзы. Душевые и туалеты там, естественно, не показывали, но не думаю, что для них сделали исключения. По полу коридора среди луж и разбитого стекла разбросаны какие-то то ли картины, то ли фотографии, то ли портреты – не знаю, лежат изображением вниз. Мы их обходим и идем вдоль стены с окнами.

Я снова впереди. Делаю шаг к одному из них, смотрю в него и замираю от странного и немного пугающего ощущения. На миг мне кажется, что вид из этого окна совершенно тот же самый, что и из того, через которое мы любовались видом включенной Пирамиды, – правда, слово «любовались», вполне актуальное на тот момент, кажется мне сейчас почему-то вообще не уместным. Но ведь из двух разных окон, расположенных в различных частях здания, один и тот же вид быть не может. Это невозможно!

– Мне показалось, – с ноткой страха в голосе шепчет, дыша мне прямо в ухо, Пыш, – что вид такой же, как и там, – указывает топором вверх, – в том окне, ну там, наверху!

– Ага, – киваю я в ответ головой. – Мне тоже.

– Да нет, все-таки вид другой, – произносит спутница.

Мысленно соглашаюсь с ней. Хотя лучи лазеров, как и там, завораживают. Успеваю отметить, что, судя по положению солнца, сейчас, наверное, вторая половина дня, часа три. Мы с дедом так иногда развлекаемся, угадывая время без часов.

Довольно! Мысли о доме сейчас просто ранят душу, так хочется туда вернуться, особенно живой и здоровой.

Идем вперед и, дойдя до поворота, заглядываем за угол. В тусклом освещении видим метрах в пяти от нас большую двухстворчатую дверь, отделанную деревом и полированным металлом по краям, с такими же полированными металлическими ручками. Такую здесь вижу впервые, поэтому детали и бросаются в глаза. Парой метров правее двери в женский туалет находится, с мордой льва с пушистой гривой, соответственно, дверь в мужской. Мы не заметили ее за углом, когда оказались в этом коридоре.

Прямо перед нами в полуметре над полом висит поврежденный, перекошенный гравикам, которому Пыш не раздумывая отвешивает хороший пинок, сопровождаемый глухим звуком удара, отчего тот подлетает вверх, улетает метра на три и падает на пол с металлическим звоном и скрежетом, не предпринимая больше попыток подняться.

– Не люблю, когда подсматривают и подслушивают! – озвучивает компаньон мою недавнюю мысль. Похоже, она снимает таким образом психологическое напряжение после увиденного в лаборатории. Девчонка кивает головой на двери туалетов и выпаливает: – Системы пожаротушения в туалетах нет – гореть практически нечему, кроме бумажных полотенец и туалетной бумаги, которые можно потушить имеющейся в кранах водой. Даже двери из негорючего пластика, их мой отец делает.

Получив такой объем информации, убеждаюсь в правоте своего предположения о снятии спутницей психологического напряжения.

Наконец-то добираемся до женского туалета. Здесь тоже аварийное освещение, но ярче, чем на том этаже, откуда мы пришли. Пол сухой, значит, правду сказала Пыш об отсутствии системы пожаротушения в туалетах. Мы одни. За стеной, в мужском туалете, тишина. Вероятно, там тоже никого нет. Эта гипотеза придает надежду, что нас никто не будет беспокоить.

Из четырех унитазов и четырех умывальников выбираем два дальних от входа, что для нас вполне достаточно – они функционируют, остальные не проверяем, потому что нам без надобности, а приятный хвойный аромат освежителя воздуха и душистое жидкое мыло приводят нас просто в восторг, довершает же картину ВИП-сортира красивая темно-коричневая плитка с узорами разных оттенков, которой здесь отделано все, и, похоже, позолоченные смесители. Это я предполагаю в свете здешней аварийки, потому что окон в туалете нет.

Только сейчас, стоя над раковиной и глядя, как струя из крана уносит в сливное отверстие грязную теплую мыльную воду, понимаю, насколько же я устала. Как же мне хочется, чтобы все мои страдания и боль вот так же утекли в это сливное отверстие. Сегодняшний день, пожалуй, один из самых напряженных в моей жизни. И уж точно самый кровавый.

– Давай отдохнем! – спутница говорит то, о чем я думаю.

– Давай! – соглашаюсь я, выключая воду. – Но сначала займем оборону.

Вытираемся очень приятными на ощупь бумажными полотенцами и, выкинув их в блестящий мусорный бак с крышкой, управляемой педалью внизу этого самого бака, приступаем. Главный инструмент здесь – пожарно-боевой топор Пыш. Ставим его в распор, на высоте примерно верхних поверхностей раковин над полом, между открывающейся внутрь дверью в закрытом положении и стеной закрывающейся кабинки перед входом.

Дергаем дверь несколько раз, но она не шевелится. Спасибо его, топора, длиннющему топорищу. На гладко отполированной и покрытой лаком поверхности явно дорогого дерева темного цвета остается глубокий разруб. Плевать! Все, топор встал намертво.

И вот тут усталость наваливается в полную силу. Не сговариваясь, молча укладываемся спать прямо у дальней стены, свернувшись в позы эмбрионов. Аварийка нам совсем не мешает. Головами к стене, на которой зеркала и раковины, ногами к кабинкам. Перед Пыш, в нескольких шагах от нее, стена с заблокированной нами дверью из туалета. В шаге от моей спины глухая стена. Лежу, подложив руки под голову. Пистолет в кобуре, как ни странно, ничуть не мешает лежать на правом боку. Сестра по несчастью тоже улеглась на правый бок – передо мной ее затылок. Два мокрых, грязных, теплых эмбриона на сухом, чистом, холодном полу.

За ногами чувствую что-то плохое и смотрю туда. У кабинки передо мной нет двери, а внутри нет унитаза. Это еще что такое? Меня туда как будто засасывает. Из темноты вылезают несколько пар мраморно-белых рук и пытаются меня схватить. Скорее отворачиваюсь и вижу над своей головой ближайшую раковину, которая, как я почему-то уверена, стоит на гибкой ножке и вот-вот собирается ударить меня как молот и убить. И просыпаюсь. Рядом со мной что-то лохматое, липкое и теплое. Поворачиваюсь направо и вижу огромную черную голову собаки, которая уже дышит мне в подбородок, глаза смотрят в мои, а язык, по-моему, пытается облизать мое лицо. И как это собака умудрилась незаметно подкрасться так близко ко мне?

И я просыпаюсь окончательно. Оглядываюсь вокруг. Все по-прежнему. Ничего не изменилось. Дверь кабинки на месте, унитаз, нижнюю часть которого вижу в щель между дверью и полом, тоже, да и раковина выглядит вполне себе миролюбиво. Рядом со мной никакая не мохнатая собака, а сладко спящая Пыш, повернувшаяся на левый бок, ко мне лицом, и сопевшая, по всей видимости, в мой подбородок, пока я не подняла голову. «Э-э-э, подруга, – мысленно произношу я, – давай-ка обратно. У нас пока не такие близкие отношения». Аккуратно, но настойчиво переворачиваю ее на другой бок. Она, недовольно урча, поддается и укладывается в прежнюю позу, спиной ко мне, даже не проснувшись.

Ложусь обратно в начальное положение, и мне сразу вспоминается кошмар. У-у-ух. И приснится же такое! Но мой разум, к счастью, умеет переключаться на что-то хорошее.

Вспоминаю Дэна. Красивое лицо стоит передо мной. А глаза темно-синие и глубокие, как два лесных озера из детской сказки. В них можно просто утонуть… И будто в подтверждение этого тяжелая, теплая и даже приятная волна усталости накрывает меня с головой.

Все. Теперь я наконец-то засыпаю без сновидений.

Глава 10

Просыпаюсь от шума воды.

– Привет! Просыпайся, нас ждут великие дела! – говорит Пыш, умываясь, и с улыбкой смотрит на меня.

«Ух ты! Тебя потянуло на высокий слог! И это после всего того, в чем нам пришлось участвовать и чему мы стали невольными свидетелями! А может, это просто способ успокоиться и действовать разумно?»

– Привет! – отвечаю я. – И в чем же их величие?

– В том, – довольно фыркая от воды, произносит компаньон, – что мы, надеюсь, наконец-то выберемся отсюда!

Спутница замолкает, радуясь утренним водным процедурам.

Но она права, я выспалась, и нам пора начинать вновь действовать по-нашему же плану. Встаю, умываюсь, как и Пыш, мы вместе обливаем указательные пальцы правых рук жидким мылом и чистим зубы. Теперь я ощущаю значение зубных щеток и зубных паст для человеческой цивилизации. Оно бесценно. Понимаю и девушку, наслаждающуюся теплой водой. Это здорово. Кажется, даже ужас пережитого немного померк.

– Мне такая ерунда снилась, – встречаясь со мной взглядом в отражениях в зеркале, говорит Пыш. – Будто мы стали собаками, короче, бегали здесь, а потом на меня напала какая-то стая, а ты бегала, не замечая, как я зову на помощь, а я убежала от них и чувствовала, что после меня они нападут на тебя, если мы не убежим от них вместе, и пыталась тебя предупредить, но ты не послушала меня и передними лапами перевернула на другой бок. Потом все стемнело, затем после всего этого я вообще проснулась, а ты еще спала. Вот, – выпаливает она на одном дыхании.

Остолбенев уже во второй раз с момента моего приезда в «Нектар», прирастаю к полу и, повернувшись к девчонке, рассказываю свой сон. После рассказа, похоже, столбенеет и она. Мы несколько секунд смотрим друг на друга, уже не через зеркало, а напрямую, глаза в глаза. Договариваемся обсудить это после.

Некоторое время еще обдумываю наши сны. Я не суеверна, но здесь, в этом ужасном месте, все кажется иначе, чем в обычной жизни. Вдруг замираю, насторожившись. Ничего не слышно. Ни криков, ни взрывов, ни выстрелов, ни призывов о помощи. Странно. Даже очень. Делюсь мыслями со спутницей. Оказывается, она тоже это заметила, но ее это не насторожило.

– Либо всех, кого надо, уже убили, либо уже убили всех, кого не надо, либо уже убили вообще всех и мы здесь одни, – жизнерадостно сообщает Пыш. Ее неувядающий оптимизм меня просто потрясает. – Надо бежать отсюда, как мы и хотели, но сначала надо поесть.

Вот тут она вновь права. На все сто процентов. Чувствую только сейчас, хорошо выспавшись, насколько сильно я проголодалась. Покончив со всеми гигиеническими процедурами, мы решаем найти еду. Но сначала запасаемся туалетной бумагой и бумажными полотенцами, засовывая их за отвороты рукавов и штанин, сколько возможно, – неизвестно, когда еще сюда вернемся, и вернемся ли вообще. Резинки, прижимающие материал к телу, прочно удерживают наши запасы. Тут спутница, спрятав последнее бумажное полотенце в штанине, обнаруживает, что подошвы ее мягких туфель, таких же, какие выдали и мне сразу после медосмотра, потрескались от хождения по кускам штукатурки и битому стеклу, о чем и сообщает вслух, не обращаясь ни к кому конкретно и с завистью смотря на мои солдатские ботинки. «А-а! – думаю я. – Надо было меня послушать». Вслух ничего не говорю.

Подходя к нашему охранному сооружению, собираюсь с силами выдергивать топор, но Пыш превосходит все мои ожидания – бьет по топорищу снизу ногой, выбивает топор вверх с треском дерева и довольно ловко подхватывает его на лету. У меня возникает вопрос, а не занимается ли она тайно, как и я, каким-либо видом рукопашного боя. Надо будет как-то поаккуратнее это узнать. Занятия гимнастикой с такой фигурой, как у нее, я не рассматриваю.

Выходя в коридор, первое, что видим, – отпечатки наших ног. Мои в военных ботинках, побольше, спутницы – в маленьких туфлях, поменьше. Мы, что естественно, перепачкали ноги кровью в лаборатории. Смотрим под ноги. Следов нет. Значит, подошвы уже просохли в туалете, где нет на полу луж.

Гравикамов в воздухе больше не видно, и то хорошо. Правда, здесь есть наверняка скрытые телекамеры и микрофоны направленного действия, но они, скорее всего, сейчас не работают из-за аварии, как и почти все вокруг. Иначе бы не стали выпускать гравикамы. А даже если и нет и какие-то из них все-таки работают, что, на мой взгляд, крайне маловероятно, то с учетом серьезности произошедшего в «Нектаре» вряд ли кому-то есть до нас дело. Подойдя к окну, видим, что, судя по положению солнца, сейчас утро, а Пирамида все так же включена, и за ее лучами, кроме неба и облаков, ничего не рассмотреть, что бы хоть как-то напоминало спасательную деятельность. Значит, мы проспали всю вторую половину вчерашнего дня и всю ночь! Как это могло произойти?!

Именно это и спрашивает у меня Пыш. Я перебираю в уме все возможные варианты и неожиданно быстро нахожу вполне реалистичный, на мой взгляд, ответ.

– Снотворный газ из лаборатории. Тот самый, который используется при ОЗС. Мы надышались им, когда там были, и вот тебе результат – проспали на полдня больше времени, чем требуется на обычный сон, – объясняю я девушке, вспоминая рассказы учительницы химии в школе об опасных качествах различных газов.

– А что сразу не вырубились от этого газа? – снова спрашивает она меня. – Ну прямо там, в этой страшной лаборатории?