Лицо и кошка

На окраине царства усопших, возвышалась во всём величии церковь. Правда, колокольня не имела колоколов, те, в своё время, пошли толи на литье тульских самоваров, толи на изготовление пуль, от коих в равной степени, из-за наличия серебра, погибали не только люди, но и разных мастей вурдалаки.

Приютившись под самым сводом, Лицо разглядывало прихожан. Кого тут только не было, а не было тут ни нынешних либералов, ни иных партийных деятелей прошлого, тех, что не расстаются со своим членским билетом даже после собраний. Тех, что владеют словом, услышав которое, билеты рвутся из нагрудных карманов вверх, плотно сжатыми пальцами владельцев. И не дай Бог, этой хватке ослабнуть, ведь оскудеет, в раз, рука дающего, как того, главного члена, сбросившего тело в мавзолее. Но, отсутствовала та, что жгла воспоминаниями утраченную душу.

Пел неукомплектованный хор. Верующие то замирали в позах раскаянья, то крестились, то ставили свечи. Безбожники, забредшие в церковь ради любопытства, а имелись и такие, переступив порог, становились серьезнее, и казалось, начинали уверовать в бесконечный поток жизни Спасителя, сына Бога, сошедшего на Землю и покинувшего её вместе с грехами, что успели накопиться за тридцать три года. Мерещилось, что собравшиеся простили Господу всё, и их сотворение, и его Голгофу, мелкие обиды, излишнюю любовь. Но пути разума неисповедимы, ровно настолько, насколько и его заблуждения.

– Она должна прийти, должна, – погрузившись в размышления, Лицо сомкнуло глаза.

Тишина, сотворенная резко оборвавшимися просьбами прихожан к Спасителю, вывела Лицо из оцепенения. Находящиеся в церкви люди, словно окаменели, погрузившись в транс молчания, лики святых исчезли, а пустые оклады беззвучно попадали на пол. На алтаре восседала серая кошка. Лицо снова сомкнуло и разомкнуло веки, но на кошку, в отличие от остальных, это действо не произвело впечатления.

Кошка замурчала и улыбнулась.

Тотчас на Лицо снизошло озарение, теперь оно отчетливо видело каждую деталь собственного «я», вот в чём заключалось пророчество, месть, да, она – королева моих поступков. Но, этому не суждено случиться, вмешалась перемена настроения и события потекли в другом направлении.      Лицо чего-то испугалось, стало невыносимо страшно, оно боялось, пряталось.

* * *

Некто, как ни в чём небывало, возвращался домой. Давно решив для себя, что если и умрёт, то значит – просто не повезло. Тут, дорогу неожиданно перебежала чёрная кошка, вполне серьёзная претензия со стороны мистики. Он сумел преодолеть себя и, перешагнув страшную черту, вошёл в подъезд. Оказавшись в комнате, решил убрать костюм в шкаф, где и обнаружил прилипшее к зеркалу Лицо. Дух противоречия затерзал душу Некто, ведь это одновременно и его, и чужое Лицо.

Что произошло бы дальше, трудно вообразить, но губы Лица пришли в движение, – я узнал тебя среди прочего хлама, мне надоело убивать и умирать, я решил всё изменить. Я покидаю этот мир, оставляю его Создателю. Поцелуй меня брат, на прощание.

Некто коснулся губами лба, и Лицо с молчаливой признательностью сомкнуло глаза.

Старуха, закутанная в белый саван, опершись на подгнивший костыль, вытаращила на него зеленые бельма, – узнал меня? Да, это я! Пришла проститься с тобой, с человеком неразделенных полушарий. – Замолчав, она с легким налетом превосходства, вытащила руки из-за спины и пред Некто возникли два лица-близнеца, из глазниц которых торчали сморщенные пальцы левой и соответственно правой руки.

Старуха не имела врожденной возможности отличить друг от друга эти лица, что вызывало у неё почти физические страдания, – какое же выбрать из них, ошибиться нельзя, – причитала и причитала старуха.

***

Некто очнулся, даже не сразу удивившись тому, что руки, сведённые судорогой, стискивали папирус. Но вскоре страх поработил его разум, однако любопытство, им же порожденное, призвало к решительности. Старательно расправил рулон, но вместо ожидаемой встречи с недавним мазней-соперником, наткнулся на взгляд зеленых глаз, принадлежащих девушке, чья холодная красота выедала костный мозг.

Далее случилось совсем невообразимое. Некто скатал папирус в трубочку и начал его убаюкивать. Сверток, с виду такой невесомый, начал оказывать на няню физическую нагрузку, явно тяжелея, а затем и надавил морально, после чего зазвучала колыбельная.

* * *

Кошкин распеленал младенца и, уложив к подножью постамента, где ранее стоял в ипостаси идола, у самого края бассейна, принялся разглядывать. Подкидыш, а как о нём ещё мог думать Шрот Адамович, вероятно, вообразил дальнейшую судьбу и заплакал. Притворяться пока не умел, малыш же, вот и ревел по-настоящему.

– Кто я такой? Дитя природы? Дегустатор жизни? Нет! Я – импровизатор смерти, – убедительно проговорил Кошкин и утвердительно покачал головой, – и вообще, я личность неприкосновенная, – с этими словами взял ребенка на руки.

Дитя, а мгновенье назад это выглядело именно так, начал быстро взрослеть, не по годам, а по минутам. Но, так как ходить самостоятельно не научился, то оставался маленьким, чтобы не стать для Кошкина неудобной ношей. Да и в остальном, перед нами предстал новый Кошкин, если смотреть на него в бинокль.

– Послушай, – обратился к кому-то мини-копия.

И хотя в храме присутствовали только двое, Кошкину не хотелось, чтобы это обращение предназначалось ему, он не желал подобного всем сердцем.

– Ты познал смерть и смысл жизни, смог воссоздать себя, теперь же тебе предстоит обратная процедура. А точнее, познать жизнь и смысл смерти, что сделать несколько сложнее. Вот и первая трудность, – указали Кошкину ладонью на смирительную рубашку, которая взялась невесть откуда и висела на прищепках, словно на просушке, только вот веревка отсутствовала.

– Но я не хочу, – начал возражать Кошкин, – это же смешно, я же буду смахивать на душевнобольного, притом – буйного.

– Как знать, как знать, каждому своё, а возможно и чужое, ведь свобода она тоже общая.

– Я, – заорал Шрот Адамович, и топнул ногой. – Я – создатель! И я – пустота в глазах самозванца?!! Невероятная наглость!!!

Тем временем клон, теперь это существо можно и так назвать, выпал из объятий создателя и неуклюже пополз, через пару движений уже на четвереньках, минутой позже, послушные ноги доставили тело к алтарю вполне прямоходящим. Там клон аккуратно разложил пеленку и, в чем мать родила, хотя в случае с ним, это и неуместное сравнение, встал перед ней на колени, а та, вы не поверите, превратилась в зеркало.

То, что Кошкин увидел за зеркальной поверхностью, помутило его рассудок окончательно. Двойник же, оказавшись уже на той стороне амальгамы, призывно махал рукой, – давай за мной, может она там.

– Кто она? – проявил интерес Шрот Адамович и последовал на зеркальную изнанку, впервые возвращаясь в собственную комнату таким путем, через зеркало в шкафу.

– Её здесь нет…

– Кого её? – опять поинтересовался Кошкин.

Ответа не последовало. Подкидыш снова встал перед зеркалом на колени и стал последнее о чем-то умолять.

– Я больше никуда не полезу, – поспешил его заверить Шрот Адамович, здесь мой дом, – потом подумал и добавил, – и Родина тут.

Зеркало, вероятно, терялось в догадках как поступить, оно, то мутнело, то отражало действительность, то лицо двойника, при этом, улыбалось только отражение. Неожиданно его поверхность застелил туман, маленький Кошкин сложил губы трубочкой, приблизился к белой пелене и подул. Туман начал расступаться и за ним, из пустоты появилась та, которую он узнал.

– Она всё та же, только очи тусклы, – Кошкин вновь любовался её красотой.

Когда девушка подошла совсем близко, клон произнес, – я её звал, и она нашла меня.

Зеркало треснуло. Но Кошкин видел отчетливо, как мраморные руки статуи с нежностью обхватили и прижали к груди, того, кого считали дитём. Последним, что клон успел сделать, это обернуться к Кошкину и улыбнуться от уха до уха, гримасой полной любви. Плоть его обвисла, и тонкая струйка крови потекла по мраморному телу. Взгляды Кошкина и статуи встретились, и в её глазах блеснули слезы. Она развернулась и стала удаляться, унося с собой вечную ношу. А когда отошла настолько далеко, что её уже невозможно стало различить, Кошкину открылась истина, глупая истина – что он стоял затылком к Солнцу, светившему сквозь открытую форточку.