Вера, Надежда, Любовь, или Московская фантасмагория

– Вот посмотрите, случайно нашел среди папок, которые мне в последний раз передали. Это какой – то заумный агрегат, скорее всего летательный аппарат. По началу я сам со словарем попытался переводить и понял, что это бесполезное дело. Переводчицы наши взялись, перевели дословно, тоже не понятно о чем речь, околесица какая – то. Может, хотя бы в общих чертах поясните, что это за штука такая. А я вам мешать не буду, займусь своими делами.

В папке было около десятка несколько довольно схематичных чертежей формата А3 с общими видами дискообразного аппарата. На каждом чертеже имелась спецификация отдельных узлов с пояснениями.

Евгений Августович попросил у Королева лист бумаги и углубился в папку. На листок он выписывал перевод пояснений к чертежам, а на самих чертежах карандашом надписывал перевод над соответствующими терминами и обозначениями. На всю работу ему потребовалось около получаса.

– Ну вот все вроде бы. Что вам сказать, Сергей Павлович, все здесь замешано на мистике. Кстати, на обложке стоит печать рейхсканцелярии Гиммлера. Начать хотя бы с того, что эта штука летает благодаря дыханию космоса, видите так и написано «Аtем des Raumes». А ведь она огромных размеров – почти 120 метров.

– Жуть! И что это за дыхание?

– Первый лист – это типа объяснительной записки. Чертежи, если только это можно назвать чертежами, на мой взгляд это просто картинки для начальства, мало разбирающегося в общих принципах конструкции аппарата, так вот на чертежах нет ничего, что могло бы объяснить принцип действия этой штуки. Как я понял из пояснительной записки, под дыханием космоса можно понять гравитацию, а в данном случае, антигравитацию. В пояснительной записке, вот здесь, видите, указана скорость этой машины – 800 километров в секунду, вы представляете, какую мощность развивает эта штука – просто фантастика. Я постарался тоже возможно более близко к тексту перевести записку, Странно, что здесь обилие мистической терминологии… смахивает на буддизм какой – то. Но тогда не понятно, откуда такое обилие знаков типа скандинавских рун.

– Ну да, а что они обозначают – не разрешимая загадка, а насчет мистики, эта Анненербе… они там и занимались чистой мистикой, так что… скажите, а есть здесь хотя бы намек на возможность использования этого чуда в качестве оружия, например, учитывая его размеры?

– Судя по названию папки на обложке это и есть оружие возмездия. Единственная аналогия, которая тут приходит в голову, это виманы – боевые машины древнеиндийского эпоса. Они летали на огромных скоростях и с помощью небесного огня уничтожали все на своем пути, но это уж точно полная мистика.

– Понятно… ну что ж, я ведь когда эту папку обнаружил, не придал ей значения, даже выбросить собирался за отсутствием практической пользы, но все равно огромное вам спасибо. А папочку эту я себе оставлю – так, на всякий случай.

В ноябре группа Евгения Августовича должна была отправляться в Москву.

За пару дней до отъезда он решил в последний раз побывать в цеху, где изготавливали оснастку для штамповки корпусов ракет, что бы еще раз осмотреть уникальное оборудование. Уходя из цеха, он решил проверить содержимое трех стальных шкафов, стоявших у стены в дальнем углу цеха. Шкафы были заперты и, скорее всего, не проверялись. С помощью монтировки, лежавшей тут же на верстаке, он с трудом вскрыл шкафы. Два из них оказались пустыми, в третьем он обнаружил тубу – футляр для чертежей из серого с матовым отливом металла. На крышке сбоку была отштампована надпись «Ahnenerbe». После нескольких неудачных попыток открутить крышку, он внимательно осмотрел ее и обнаружил по бокам крышки три знака, явно обозначавших кнопки. Поставив тубу на пол, он зажал пальцами эти кнопки и нажал на крышку сверху коленом. Раздался щелчок и крышка приподнялась. Он осторожно перевернул тубу и из нее на верстак выскользнул рулон чертежей на тончайшей голубой кальке. Он развернул рулон. Первые три листа были целиком заполнены таблицами с мелким, но четким шрифтом. Четвертый лист занимал чертеж общего вида дискообразного аппарата с разрезами. На последующих листах были чертежи отдельных узлов и деталей со спецификациями. «Да это же рабочий проект целиком, хоть сейчас в дело» – подумал он, надо будет спецам моим показать, интересно, что скажут». Прихватив деревянный ящик с инструментом, стоявший тут же, возле верстака и спрятав футляр под пальто, он беспрепятственно прошел мимо охранника, стоявшего у ворот цеха. Не успел он войти в особняк, как пришел лейтенант из комендатуры и объявил, что вылет группы назначен на семь утра.

Вылетели в Москву ровно в 7—00 на видавшем виды «Дугласе». Летели без посадки около семи часов. Всего в самолете было около двадцати пассажиров. Кресел не было, сидели на металлических скамьях вдоль бортов. Самолет отчаянно трясло и все облегченно вздохнули, когда приземлились на аэродроме в Тушино. До дома Евгений Августович добрался только к семи вечера, с трудом уломав юного лейтенанта на тентованной полуторке, который направлялся в сторону Лефортово.

IV

– Ну расскажи, Женечка, как там в Германии… небось заприметил там себе какую – нибудь розовощекую и сисятую Гретхен.

– Да что ты, Верочка, у меня уже есть точно такая же Гретхен.

– Правда? А почему я про нее ни чего не знаю? Ну расскажи мне про нее. Вы спали вместе?

– А то как же, еще как спали.

– Как интересно… и что же, как она?

– Чудо как хороша, оторваться от нее не возможно, ну – ка ляг на бочок, вот так… ох как же хорошо, милая моя Гретхен.

– Потише, Жень, Валерика разбудишь и Николка вон что – то кряхтит, опять, наверное, есть хочет.

– Да что ты, Валерка спит без задних ног, а Николку я сейчас посмотрю, обдулся, наверное, ты не вставай, я сейчас… Да нет все в порядке, сухой и спит крепко. Верунь, я так соскучился по тебе за эти два месяца…

– Жень, времени уже второй час два наверно, мы с тобой что – то разгулялись, тебе ведь вставать завтра в шесть… ой, щекотно!

– Верунь, я смотрю ты так похудела… тебе надо кушать побольше.

– Да ну, мне нравиться так, а то такая толстуха была, все платья как на барабане.

– А мне нравится, когда ты такая… глаз не оторвешь.

– Да? Ну что ж, делать нечего, слово мужа – закон, придется опять толстеть. Только я боюсь мы с Марией Павловной в коридоре не разойдемся, я толстуха, а она – то вообще жиртрест мясокомбинат, а вообще я что – то устала сегодня, весь день на ногах, на рынке пол дня промоталась, так что давай правда спать уже

– Не спится мне, Верочка.

– Жень, тогда расскажи мне про Германию, как они там живут.

– Живут и хорошо живут, Верунь, на много лучше нас.

– Ну расскажи мне, расскажи.

– Верунь, все таки надо как – то уснуть, завтра вставать ведь ни свет ни заря, вернее сегодня уже.

– Ну давай поговорим минуток пять хоть.

– Ну что тебе сказать, там совсем другая жизнь. Место, где я был – Пенемюнде, это деревня и жителей там человек двести, может побольше, он на острове… забыл, как называется Везидом или Узедом, не помню точно, союзники разнесли там завод ФАУ2 в пух и прах, но деревеньку почти не тронули. Они живут в частных домах, у каждого приусадебный участок, чистота везде идеальная, в огородах и палисадниках все буквально вылизано – ни травинки. Бедноты как у нас вообще нет. Кто фруктами занимается, кто овощами, парники у всех, теплицы, хмель выращивают, пиво варят, короче, все при делах. Как ни странно, а к нам, к русским, относились сносно. Так что бы косо поглядели или ругань по нашему адресу – я не замечал. Приходишь в пивную – угощают, такое впечатление было, что даже довольны, что мы зашли, только плати, так что иногда казалось, что и войны не было. В общем, живут люди, как надо.

– Жень, а женщины какие у них? Во что они одеты?

– Ох и модница ты моя. Знаешь, Верунь, я тебе честно скажу, из женщин видели мы только жену хозяина пивной, она пиво нам подавала. Да и были мы в пивной всего пару раз.

– Она хорошенькая?

– Да что ты… ей за шестьдесят.

– Слушай, Жень, К нам ведь Макс приезжал где-то недели три назад, так он целый грузовик из Германии пригнал, мебель там, картины, утварь всякая, целое состояние наверно, а ты какой – то ящик с инструментами, на кой ляд он тебе сдался?

– А кожаное пальто, а зимние сапоги на цигейке? Верочка, понимаешь, там не до того было, мы же на острове сидели, что там возьмешь? Да и заняты были все под завязку, пожрать отлучиться и то не всегда удавалось, так что… а Макс, что Макс, он коммерсант до мозга костей, я помню он умудрился каким – то чудом еще из Финляндии старинный гарнитур красного дерева притащить. Он же в Госснабе далеко не последний человек, сама понимаешь, ему, как говорится, сам Бог велел. Как он кстати, как Лиля его?

– Выглядит как огурчик, Лиля его с сыном в эвакуации на Алтае была, жили у директора лесхоза, рассказывала красоты там неописуемые. А сейчас она не работает, дома сидит… домработница у них. Да и зачем ей работать, Макс деньги гребет лопатой. Она ухоженная такая, модная красотка вся из себя. Я Макса просила помочь нам с жильем.

– Как это?

– Да так, попросила и все. Сказал это будет проще сделать, если я устроюсь к нему в Госснаб. Сказал, что тогда поможет без проблем. Я так подумала, может и правда…

– Брось, не выдумывай, тебе с Николкой теперь года два точно в декретном отпуске сидеть, или как он там называется, а Валерка с кем будет? В первый класс только пошел. И потом, ты шить мастерица, в ателье тебя ценят, да и заказы тебе перепадают, вот и занимайся. Через год – другой к тебе весь район в очередь будет стоять. Слушай, завтра ведь воскресенье, давай сходим куда – нибудь в кино, в «Родину», например. Нам в Пенемюнде фильмы крутили с Марикой Рокк, Гретой Гарбо – класс! Потом в парк Горького сходим, на аттракционах покатаемся, а то можно в центре погулять с Валеркой, что он тут сидит целыми днями, с пацанами шляется по грязи.

– Ну что ж поедем, я с удовольствием, мама за Николкой присмотрит, правда я супчик хотела сварить, не успела, за то на второе у меня есть сосиски с капустой, киселик из клюквы.

– А мы зайдем там перекусить в кафешку или ресторан… гулять так гулять.

– Ой, ну ты сказал… в ресторан сейчас не попадешь – огромные очереди везде.

– Ну ладно, тогда просто погуляем, не помрем без супа и давай спать уже.

Но гулять они не поехали. Наступил декабрь и в комнатах было холодно. Вторые рамы и заклееные окна не спасали от холода. Затопили печь и в комнатах сразу стало заметно теплее.

Вера накрыла на стол, пригласила Софью Платоновну с Любой и сели ужинать.

– Эх, братцы, хорошо – то дома как, вот уж точно, жить стало лучше, жить стало веселее, – так что это дело надо спрыснуть, – сказал он, разливая массандровский кагор.

– Софья Платоновна, а ну – ка с теплотцой, – сказал он, наливая ей кагору и разбавляя его кипятком, – Верочка, а давай и Валерке теплотцы нальем, это ж как святое причастие…

– Только немного совсем, буквально каплю.

– Ну, братцы, будем живы не помрем, поехали…

Вера было мастерица готовить, тушеная капуста со всякими приправами и специями, да еще с сосисками пошли на ура. К чаю были пирожки с маком и черный шоколад в плитках чуть ли не в палец толщиной из Германии.

– Верунь, а давай споем – предложил раскрасневшийся Евгений Августович.

– Давай, а что?

– А вот это, – и он запел «Когда еще я не пил слез…».

Голоса у обоих были чудесные: у него – лирический тенор, у Веры – низкое контральто, чистое и звучное. Потом было «Что ты жадно глядишь на дорогу…» и еще несколько старых романсов, а под конец Евгений Августович спел арию Каварадосси из «Тоски».

В один из дней в конце января Евгений Августовичеще засветло пришел с работы.

– Женечка, ты рано сегодня… отпросился?

– Да нет, лапуля, был в местной командировке, а Валерка где?

– С утра еще с ребятами пошел в парк на лыжах кататься, я уже беспокоиться начала.

На скоро перекусив, Евгений Августович вышел в коридор покурить. Выкурив сигарету, он достал со шкафа тубу с чертежами. «Так – с, посмотрим, что тут у нас». Открыв тубу, он развернул на полу кальки с чертежами – «Так, общий вид, диаметр 120 метров, да эта штука с футбольное поле… разрезики, узлы… так, это у нас Ring Elektromagnet, кольцевой электромагнит, далее Welle Feld generator – волновой генератор, десятиметровая сфера внутри, что за зверь, не понятно. Power Reifen – силовая шина, сколько их тут? Пять штук от электромагнита к генератору… мда, опять не понятно… всего пятьдесят три позиции, что ж попробуем разобраться, товарищ Королев…»

Неожиданно в комнату вошел Валера.

– Ух ты, пап, а можно мне посмотреть?

– Да все уже, Валерик, мне надо было просто уточнить кое что.

– А это что, с твоей работы?

– Ну да, надо будет отнести обратно, так что ты лучше не трогай, хорошо?

– Ладно, пап.

– Ты уроки сделал?

– Нет еще.

– Ну так давай в темпе, хватит гулять.

Евгений Августович только теперь понял всю грандиозность содержимого этого невзрачного на вид футляра. «За 10 минут до Луны, это вам как? А триста тонн полезной нагрузки? И никакого топлива, чистая антигравитация – и правда дыхание космоса. До этой технологии нам еще лет сто не дотянуть, да что сто – и тысячи лет не хватит, если вообще на Земле можно что – то подобное построить. А инерция? Как эта штука нейтрализует инерцию, если пятьсот километров в секунду она набирает за 10 секунд? Фантастика! И что мне теперь с этим делать? Отнести в Академию наук? Так они мне тот же вопрос зададут. Наверняка похоронят. Вот, черт! Спрячу – ка я это дело и пусть лежит до лучших времен».

V

– До чего же холодно сегодня, просто ледник какой-то… На Новый год тепло было, а сегодня опять за двадцать градусов. Женечка, да ты как ледышка холодный, ну – ка прижмись ко мне покрепче, я согрею тебя… вот так, вот хорошо. Послушай, когда же это кончится, наконец, сил моих уже нет… печку с утра топлю, а толку… Николка пол зимы дома просидел, то сопли, то ангина… Валерик вчера с температурой в институт поехал, проект повез сдавать. Жень, я тебя очень прошу поговори еще в профкоме с Еремчуком, ну что за гадость такая, получается зря что ли ты два месяца по выходным горбатился на этом мерзопакостном котловане, застудился весь… Тебе вот этот орден дали, как он, Красного Знамени что ли?

– Трудового Красного Знамени.

– Ну да, трудового, а почему они опять вопрос с жильем не решили? Жень, ты вроде говорил у Еремчука связи в Моссовете, он ведь может как-то с ордером помочь… ну что это, пятьдесят восьмой год уже, мы одни с этой Марией Павловной во всем доме остались, того и гляди свет отключат.

– Тише, тише, дети… не выдумывай, пока мы здесь живем свет не отключат, не переживай.

– Да они спят крепко, слышишь Валерик похрапывает, опять нос заложен. Я вот думаю, лучше бы вместо этого ордена они тебе ордер дали.

Евгений Августович тяжко вздохнул.

– Верочка, я в среду в профкоме был, накатал им еще одну просьбу, написал про все наши трудности, что на котловане отработал два месяца и вообще… что дети болеют, что дом аварийный того гляди рухнет. Еремчук не отказывается, каждый раз обещает помочь…

– Ну и что? Этот ваш профком – шарашкина контора. Жень, а ты поговори с директором института, с Поплавским.

– Да говорил уже, обещал помочь. Верочка, пойми, раньше мая ордер не получим. Надо перетерпеть.

– Устала я, Жень, устала с этой керосинкой возиться, ведро помойное таскать в этот вонючий сортир, устала от этой Марии Павловны с Людочкой. Представь себе, вчера, прямо перед твоим приходом, захожу в кухню, а она в моей кастрюльке половником копается. Меня увидела и со своей гаденькой улыбочкой засюсюкала: «Машинально, Верочка, машинально…».

– Верунь, так ведь там тоже соседи будут, может опять Мария Павловна.

– До уж, вот будет номер… Жень, а может тебе снова в партию попробовать?

– Уже попробовал. Я тебе не говорил, в начале октября еще заявление в кандидаты подал.

– И что? Ты узнавал, как там?

– Да ни как пока. Говорят, что мое немецкое происхождение…

– Ну и что, при чем тут твои родители – то? Вы же в Москве жили и ты в Москве родился, это я из глухой провинции, а ты коренной москвич можно сказать…

– Да, но мои – то в Германии живут… этим все сказано. Я уверен на сто процентов, что и на этот раз мне откажут. Они уехали туда в тридцать пятом, я тогда Менделеевский заканчивал… Отца зовут Август Вессель, поэтому меня и записали как Августович. Отец из Мюнхена, родился там, а в девятисотом году приехал в Москву, работал главбухом в Подольске на заводе Зингера. Там он и познакомился с мамой, Зинаидой Николаевной, она работала там машинисткой. Летом четырнадцатого года они перебрались в Москву. Отец купил пивную лавку на Тверской. Он хорошо знал это дело: у его родителей была большая пивоварня в Баварии. Отец даже был членом правления Московского общества пивоторговцев. Дела у него шли отлично. Мама уже больше ни когда не работала. Они сняли большую квартиру на Большой Грузинской, где сейчас Тася живет, но мы занимали две самых больших комнаты, а четыре другие были почти пустые – только немного мебели в белых чехлах. В девятнадцатом поздно вечером пришли трое в кожанках и увезли родителей, мы с Тасей уже и не думали их увидеть. Но через неделю их выпустили. Отец сказал, что с них взяли подписку в том, что они не будут вредить Советской власти. Тогда Тасе было уже восемнадцать, а мне девять, она закончила курсы машинисток и работала в «Известиях». Помню родители каждый месяц получали письма из Германии, родные уговаривали их уехать. Но дела у отца шли не плохо да и мне было только одиннадцать, в гимназии учился в четвертом классе. Так время и прошло. Ну а в тридцать пятом после прихода к власти нацистов отношение к нам изменилось и стало уж совсем невмоготу. Как говорится, запахло жареным. Родители тряслись от страха, что вот – вот их возьмут. Мы собрали типа семейного совета и решили, что им надо уезжать, пока не поздно. Вот, собственно и все, так что какая там партия…

– Ну вот поэтому они и тянут с ордером, что ты беспартийный. Слушай, Жень, а твои родители ведь в до сих пор Мюнхене живут? Я смотрю ты с ними совсем связи не имеешь… как они там, живы вообще. Ты бы хоть письмо им написал.

– Ну почему же, я написал им письмо еще в сорок пятом из Пенемюнде. Как ни странно, почта там работает исправно… письмо дошло, а за неделю до отъезда я получил от них письмо. У них два дома с большим садом в Мюнхене. Один очень большой, но они живут в доме по меньше, в гостевом. Пивоварней занимается младший брат отца дядя Клаус. Мама писала отец прибаливает, сердце у него, а мама вроде ни чего. Я им писал еще раза два и в пятьдесят втором получил от них письмо, я же читал тебе. Вроде все нормально у них.

– Все равно сколько лет прошло и ты больше не писал им? А сколько им лет сейчас?

– Отцу 72, а маме 68.

– Ох, Жень, ну разве можно так, напиши им обязательно. Послушай, а как бы съездить к ним, я прям мечтаю. Они ведь даже не знают меня, внуков своих не видели… может как-то можно, а? Или им к нам приехать?

– Да что ты, Вера, забудь, это не серьезно.

– Но почему же не помечтать, это ж не вредно.

– Ну да, только пока этот черт усатый не помер, я так и ждал всю дорогу, что придут за мной, в институте половину руководящего состава забрали, а теперь, думаешь, что – то изменилось?

– Мама говорит молилась за тебя, и ты, говорила мне, молись… ладно, Женечка, все обошлось и слава Богу. Слушай, Жень, а я сегодня опять его видела.

– Кого?

– Да типа этого… ну помнишь, я еще перед Новым годом про него тебе говорила. Я в окно выглянула, а он там стоит внизу, против окон, огромный такой, на нем то ли плащ, то ли балахон какой-то аж до пят и лица не видно… мне сразу не по себе стало.

– И что дальше?

– Да ничего. Я со страху штору задернула, а через пару минут посмотрела, его уже не было.

– Может искал кого?

– Жень, кого тут искать, Марию Павловну, что ли? мы же во всем домке одни остались.

– Да, странно… ты дверь входную проверяй и на цепочку обязательно.

– Но Жень, это еще не все. Подожди, я тебе сейчас покажу.

Вера встала с постели и вынула из шкафа, из под стопки белья лист бумаги.

– Вот посмотри, это я у Николки из папки вытащила.

На четвертушке ватмана была изображена фигура, закутанная с головы до ног в какой-то серый балахон с капюшоном, полностью скрывавшем лицо.

– Это тот самый мужик, только мне показалось, что он весь в чем – то сером был, металлом отсвечивал. Меня прям в дрожь бросило, когда я увидела рисунок. Он здесь еще страшнее. Какого хрена он тут околачивается… я за ребят боюсь. Валерка – то взрослый уже, а вот Николка… я ведь этот рисунок еще осенью у него нашла и спрятала, а как увидела опять этого мужика, сразу вспомнила про него. Когда же Николка его видел?

– Ладно, Верочка, давай уже спать, завтра вставать в такую рань…

Утром, проводив детей в школу, Вера взялась за приготовление обеда, но все как-то валилось у нее из рук. Керосинка горела плохо, Вера больше отвернула фитиль, но керосинка нещадно коптила, видимо, от паршивого керосина, молоко никак не хотело закипать, а когда она отошла прибраться в комнату, молоко убежало, залив керосинку, так что она потратила пол часа отмывая и оттирая ее. В кастрюльке осталось меньше половины и было очень обидно. Молоко ей носила молочница Варя из Перово. За трехлитровую банку она платила десять рублей и это было не дорого, если учесть, что в банке был слой сливок в палец толщиной. На душе у нее стало совсем было скверно и беспокойно, она то подходила к наружной двери, прислушиваясь, то выглядывала в окно, томимая тревожным предчувствием. Приготовив обед, она какое-то время походила по коридору, стараясь успокоиться, а потом взялась возиться в чулане, в конце концов не выдержала и собралась идти в школу встретить Николку, хотя он с третьего класса самостоятельно ходил в школу со своим одноклассником Толей Ушановым. Она уже просто не могла оставаться одна. Она надела шубку и сапоги и подошла к окну. То, что она увидела, буквально ошеломило ее. Там, внизу, напротив окна у фонарного столба стоял человек. Был он огромного роста, метра два с половиной, а то и больше, одетый в балахон до самых пят, отсвечивающий металлическим матовым блеском. Был он до того худ, что балахон висел на нем, как на вешалке. Рядом с этой жуткой фигурой висел в воздухе светящийся шар размером с футбольный мяч. Шар менял цвет от ослепительно голубого, как пламя электросварки, до красно оранжевого и вместе с ним фигура меняла цвет от серого до черного, как антрацит. Голова фигуры была полностью скрыта капюшоном, так что лица он не видела. Вера почувствовала дрожь в ногах, она не могла пошевелиться, но не от страха, а от страшной слабости, охватившей все ее тело. Сколько продолжалась эта пытка было не понятно, но вот фигура, а вместе с ней и шар начали как бы таять и вдруг с хлопком, который Вера отчетливо слышала, все исчезло. Она с трудом перевела дух и отошла от окна. Она присела на диван, стараясь поглубже дышать, чтобы унять молотившее сердце. «Господи, да что же это такое, какого черта ему нужно тут?». Она с трудом поднялась с дивана и подошла к зеркалу. Лицо ее было белое, как полотно, глаза лихорадочно блестели. Она вышла на лестницу и, хватаясь за перила, спустилась в подъезд. Ноги ее заплетались от слабости. «Куда я иду, зачем?» Она подошла к двери и минуту стояла, не решаясь открыть ее. Неожиданно дверь распахнулась и перед ней оказался Коля.