Людоеды

Инна Тронина

ЛЮДОЕДЫ

ГЛАВА 1

К телефону первой подбежала Алла – она как раз соскочила со стремянки, где стояла уже несколько минут, устраивая на верхушке ёлки серебристую пику с малиновой вмятиной на боку. Ёлка была живая – пушистая, пахнущая смолой, ещё влажная от растаявшего на ветвях снега. Визжащий от восторга Валька скакал около ступенек, рискуя выронить перламутровый, в снежинках, шар, который только что достал из коробки. Теперь мальчишка пытался нацепить шар на ветку, но никак не мог и потому сердился.

Сам Турчин был в кладовке, где, присев на корточки, раскладывал по ящикам использованный инструмент. Алла укутала малиновым бархатом цинковое ведро, в котором стояла зажатая крестовиной ёлка. Она отошла, чтобы издали посмотреть, не криво ли насажена макушечка, и в это время раздался звонок. Кроме Турчиных, в квартире старого дома на Владимирском проспекте жили ещё две семьи, и у каждой был свой телефонный номер. Стало быть, разыскивали или Аллу, или, что, скорее всего, главу семьи. Приятели четырёхлетнего сына ещё не наловчились висеть на телефоне.

У Аллы моментально испортилось настроение – волшебный предновогодний вечер был испорчен. Споткнувшись о коробку с Валькиными хлопушками, она дотянулась до вишнёвого блестящего аппарата.

– Саша, гирлянду распутай! – крикнула она в сторону кладовки. Потом сказала в микрофон: – Алло! Добрый вечер… Спасибо, и вас также! Это Всеволод? Понятно, что вам Саша нужен. Я-то на него давно никаких прав не имею. Сейчас позову, одну минуту. С сыном всё в порядке, тьфу-тьфу! – Алла суеверно постучала по резной спинке кресла. А у вас? Тоже нормально? Очень рада. Лиле привет и мальчикам. Понятно, что срочно. – Алла грустно усмехнулась. – Можете мне не объяснять. Я семь лет с мужем прожила, и в вашей работе чуточку разбираюсь. Никаким обещаниям уже не верю. Сейчас передам трубку…

Турчин уже стоял рядом, кусая губы от досады. Он так горячо молил судьбу не посылать проблем хоть сегодня, тридцать первого декабря такого тяжёлого, страшного, сумасшедшего года! И всё-таки год успел нагадить напоследок ещё раз. Всеволод никогда не беспокоил по пустякам – значит, дело терпит отлагательств.

– Валька! Ненормальный! Ты весь «дождик» перепутал… – взвизгнула Алла, бросаясь к сыну.

Тот с гиканьем носился по огромной комнате под ярко горящей люстрой, в облаке блестящих разноцветных нитей. Они летели за мальчиком, вспыхивая и трепеща. Турчин отвернулся к стене и присел на журнальный столик, так как кресло было занято коробками из-под ёлочных игрушек.

– Привет! – голос Грачёва был совсем не праздничным. – Поздравляю тебя с наступающим, желаю всего самого хорошего. Очень надеюсь, что эти пожелания сбудутся. Сегодня я особенно этого жажду…

– Поздравляю тебя также, и всех твоих родных тоже, – ответил Турчин. – Ты откуда звонишь? Из Купчино?

– Ты что, издеваешься? – сразу же разозлился Всеволод. – Я оттуда в шесть утра выехал, и теперь не знаю, где придётся Новый год встречать. А встретить его очень хочу – может, будет лучше, чем этот. Меня Петренко попросил тебе позвонить и срочно вызвать на Литейный. Я говорю из его кабинета, а сам товарищ подполковник у начальства. Какое-то ненормальное дельце наклёвывается – даже по нынешним временем. Жуть, если честно.

– А что произошло-то конкретно? – не на шутку забеспокоился Турчин.

Алла печально и вместе с тем понимающе смотрела на него тёмно-карими, приподнятыми к вискам глазами. Притихший Валька пыхтел на полу, освобождая ноги от «дождика».

– Приедешь, узнаешь. В пять часов будь у начальства. Надо ещё собрать… Я даже не знаю, как их и назвать-то, свидетелями или потерпевшими. Короче, тех людей, которые оказались в одинаковом, очень паршивом положении.

– Ты меня заинтриговал.

Турчин знаками показал Алле, чтобы она достала из шкафа твидовый костюм, приготовленный для сегодняшней праздничной ночи.

– Из райотделов направили потерпевших или как? – Турчин пытался уловить суть дела. – Сколько всего народу?

– Да, из районов прислали к нам. Их пока трое. Одна с проспекта Ударников, другая – с Крестовского острова. Ещё один мужик – из Петродворца. Все они в пять соберутся у Петренко. Шеф решил лично делом заняться.

– Хорошо, буду. – И Турчин положил трубку.

Алла легонько провела маленькой рукой по его волосам, и свет люстры скользнул по изумрудному шёлку её халата. Валька сопел, надевая на нижнюю ветку ёлки уже третий шар. К удивлению, сын справлялся хорошо – игрушки покачивались, но не падали.

– Тебе надо ехать? – Алла вздохнула. – Надолго?

– Понятия не имею. Грачёв говорит, что дело очень серьёзное и достаточно необычное. В подробности обещал посвятить на месте.

Валька хлопнул ресничками таких же кофейных, как у отца, глаз:

– Ты чего, уходишь?

Мальчишка всё понял, и рот его обиженно скривился.

– Сынок, надо, понимаешь? Меня на службу вызывают. Но к ночи я вернусь, и мы обязательно встретим Новый год.

– Да он заснёт! – Алла в это время рылась в шкафу. – Не обещай.

– А вот и не засну! Хочешь, поспорим?! – Валька стал вытаскивать из коробки гирлянду. – Папка, надень лампочки!

– Некогда, сынок. Уже без двадцати пять. Ничего, можно и со свечами встретить – так даже интереснее.

– Точно! – обрадовалась Алла и присела перед Валькой на корточки. – Знаешь, как здорово будет? Настоящее рождество! А ты не ной, не расстраивай папу. Ему и так нелегко в праздники работать, так что мы с тобой не должны действовать ему на нервы. Как чувствовала – разноцветные витые свечки вчера на улице купила!

Турчин, уже завязав галстук, водил по щекам электробритвой. Он радовался, что не успел влезть под душ – там как раз мылся сосед. Валька, уже утешившись, возился с гирляндой и запутывал провода в безнадёжный ком.

Алла подала мужу пиджак и попросила:

– Я тебя умоляю – вернись всё-таки домой. Ведь и прошлый Новый год мы встречали врозь. Сколько можно?…

– Тогда-то, положим, у меня была загранкомандировка, – усмехнулся Турчин. – Помнишь нашу сладкую жизнь в Москве?

– Помню. Действительно, сладкая была жизнь. – Алла, сверкнув перстнем с рубином, заправила за ухо чёрную прядь волос. – Не вышло из тебя ни дипломата, ни шпиона. Может быть, выйдет опер. Иди, супруг, служи. Только напомни Грачёву, что у тебя есть семья.

– У него тоже теперь семья есть.

Турчин обулся в тёплые сапоги и встал с пуфика. Надел лисью ушанку, замотал шею шарфом и снял с плечиков дублёнку.

– Но для Всеволода это – не аргумент. Когда Радмила Сильвестровна приедет, особенно не распространяйся насчёт меня. Скажи, что вызвали ненадолго, а к двенадцати я точно вернусь. Ну, пока!

Турчин поцеловал Аллу и подкинул Вальку к потолку – вместе с «дождиком» и проводами.

– Боже, без десяти пять, а у меня конь не валялся! – всплеснула руками Алла и ринулась на кухню. Где гремели посудой ещё две соседки. Понурый Валька вернулся к ёлке.

* * *

На улице не чувствовалось новогоднего веселья – только было много пьяных злых мужиков. Между крышами старых домов светилось розовато-жёлтое небо, и вдали вертикально вверх поднимались сиреневые дымы. Зима выдалась почти бесснежной, и люди волновались – а будет ли похожа на сказку хотя бы новогодняя ночь?

Прогноз всех успокоил и не ошибся. Грязноватый снег привычно заскрипел под ногами, а подошвы заскользили по не сколотому льду. Турчину то и дело приходилось спускаться на проезжую часть, обходя сумасшедшие по размерам и настроению очереди за молоком и хлебом. Закутанные в платки бабуси, расставив раскладные стулья, сидели у дверей магазинов. Остальные топтались рядом и оглушительно скандалили.

Александр, замедлив шаг, понял, что товара в магазине как не было, так и нет. А народ дежурит «на всякий пожарный». Новый год, а дома у всех хоть шаром покати, да и цены со второго января взлетят. Турчин усмехнулся и подумал, что, на их месте, он бы не стал тут зря мучиться. Ёлки тоже несли маленькие и хилые, пришедшиеся по карману. Ни один человек не улыбался. Прожив на свете тридцать два года, Турчин уже имел возможность сравнивать. Никогда, никогда не был таким отчаянно хмурым последний день года…

Войдя в кабинет Петренко, Александр крепко пожал руку сначала Геннадию Ивановичу, сидевшему за столом, а потом – Всеволоду Грачёву. Последний, расстегнув пиджак, развалился в кожаном кресле. Из-за выреза его джемпера цвета голубиного крыла высовывался вычурный узел галстука с булавкой «павлиний глаз».

– Оба вы нарядные! – Петренко, перестав копаться в бумагах, сдвинул очки на лоб. – А я вот подкачал. Выходной костюм никак их чистки не забрать – ни мне, ни жене. Да, в общем-то, мне уже и не по возрасту щеголять.

– Сорок два года – не возраст, – возразил Турчин. Он сел в другое кресло, напротив Грачёва. – Что случилось-то, Геннадий Иванович?

– Сейчас потерпевшие нам сами всё расскажут, – загадочно сказал подполковник, переглядываясь с Грачёвым. – Александр Никитич, тебе придётся заняться этой проблемой. Разумеется, вместе с Всеволодом Михалычем. Наверное, и Андрей Озирский подключится, если найдёт «окошко». Насчёт него никогда нельзя решать заранее, но рассказать стоит.

– Хоть я и не знаю пока сути дела, но уже отвечаю «есть!».

Турчин тоже расстегнул пиджак. В кабинете было жарко из-за раскалённого электрокамина. Вечно мёрзнущий Петренко доводил температуру в помещении почти до уровня бани.

– Так я приглашаю гражданку Муравьёву? – спросил Всеволод, стремительно вскакивая на ноги.

– Конечно! Она уже устала ждать, наверное, – сочувственно сказал Петренко и пояснил Турчину: – Женщину направили из Красногвардейского района. Там даже сразу и не сообразили, куда нужно обращаться. Сначала известили уголовный розыск. А потом уже наверху решили, что нужно подключиться нам.

Грачёв вернулся, поддерживая под локоть женщину лет сорока пяти, в колонковой жакетке и шапке из чернобурки. Турчин без труда определил, что потерпевшая близка к истерике или еле сдерживает слёзы. Не в меру раскрашенные веки дрожали, и под жёсткими от краски ресницами были видны белки. Малиновые, яркие губы большого рта тоже шевелились, тряслись, будто бы дама беззвучно разговаривала сама с собой.

– Садитесь, пожалуйста! – Ничего не понимающий Турчин придвинул ей стул, налил в стакан воды. – Постарайтесь взять себя в руки. На вас лица нет…

– Вас зовут Новелла Ростиславовна? – мягко, участливо спросил Петренко, мельком заглянув в бумаги.

Муравьёва подобрала под стул ноги в белых сапогах на толстых, словно слепленных из воска подошвах. Она несколько раз кивнула, пытаясь проглотить холодную кипячёную воду. Несмотря на меха, Новелла Ростиславовна тряслась, как в лихорадке, и даже не расстегнула жакет.

– Подполковник Петренко, майор Грачёв, капитан Турчин, – сказал Геннадий Иванович. – Мы представляем отдел борьбы с организованной преступностью.

– Да-да, я знаю! Мне говорили в милиции, – давясь от слёз, подтвердила Муравьёва.

– Постарайтесь успокоиться и рассказать, что с вами случилось, – журчащим голосом попросил Петренко. – Ничего не бойтесь и не стыдитесь. Новелла Ростиславовна, почему вы так расстроены?

Муравьёва наконец-то расстегнула жакет, и по кабинету поплыл запах приторно-сладких духов.

– Я… Я, понимаете… Как бы это сказать? Короче, людоедкой стала!

И Муравьёва разрыдалась. Слёзы фонтанчиками брызнули из её глаз и тёплыми каплями покатились по щекам.

Петренко и Грачёв, видимо, уже про это знали, но Турчин аж подскочил в кресле. Сердце заколотилось, и противный болезненный жар разлился по телу. Ничего себе, дельце! Дама, конечно, уже не молодая, но с претензиями, модно и дорого одетая. Сразу видно, что с высшим образованием – и привет! Как это её угораздило, интересно?

Муравьёва сжимала в пальцах мокрый, испачканный в губной помаде платочек. Жемчужина в её кольце тоже походила на упавшую слезу.

– Это всё свекровь, понимаете? Отвратительно видит, очки у неё на минус пятнадцать…

– Как зовут свекровь? – вставил вопрос Всеволод.

– Зинаида Фоминична Муравьёва.

– Сколько ей лет? – продолжал Грачёв.

– Семьдесят один. Без царя в голове бабуля, но мнения о себе очень высокого. Как, впрочем, почти все старики.

– Из кого ещё состоит ваша семья? – Турчин уже овладел собой.

– Муж и два сына. Одному девятнадцать лет, другому – шестнадцать.

– Они тоже ели? – дрогнувшим голосом спросил Александр.

– Все ели! – снова расплакалась Муравьёва.

Она протянула Турчину свой стакан, жестом попросила налить водички.

– Свекровь купила на рынке свинину… Так она сказала нам. Очень хвасталась, что нашла мясо на дешёвке. Я позавчера с работы пришла, а она такая довольная… Это с ней редко бывает, обычно она всегда ворчит. А тут – сияет, будто медный самовар. Свет, говорит, не без добрых людей…

– Новелла Ростиславовна сделала такой большой глоток, что, поперхнувшись, закашлялась.

– Мои мальчишки жрать хотят, как барбосы, да и муж тоже. Нас со свекровью совсем достали, два месяца клянчили мясо. Мы талоны свои им отдавали. Сами клевали, как птички. Всё мало! Им-то наши нормы максимум на два дня, не больше. А тут ещё Новый год скоро, холодильник пустой. Что купишь, они в момент проглотят. Я ещё в воскресенье ревела, что с голым столом придётся праздник встречать. Прихожу, а бабка ко мне кидается. Говорит, что на рынке утречком два кило свинины взяла. По пятьдесят рублей, представляете? Я чуть не упала – ведь на рынке по восемьдесят-сто, не меньше. Я сколько раз хотела там прикупить!

Муравьёва замолчала, собираясь с силами. Петренко с Турчиным слушали её внимательно, а Грачёв ёрзал – его раздражали частые остановки.

– Старушка моя прямо вся растрогалась, прослезилась. Говорит, продавец на чём свет стоит крыл спекулей, у которых ни грамма совести. А вот он, честный крестьянин, не может на народной нужде наживаться. Понимает, что людям надо и Новый год встретить, и Рождество справить. Свекровь и отхватила у него два килограмма. Говорит, свежая свининка, парная, и кожица такая нежная…

Новелла Ростиславовна прикусила костяшку указательного пальца, чтобы сдержаться.

– Тут и мужики мои явились. Загалдели, стали мне в пример бабулю ставить, как она о них заботится. Ну, и навернули потом рагу на косточке, не дождавшись праздника! – Муравьёва промокнула глаза. – Они проглотили, не разжевав. А я ем и сомневаюсь. Честное слово, сразу почувствовала, что это – не свинина. Та розовая должна быть, а эта красная какая-то. Кроме того, привкус сладковатый, да и вообще… Меня прямо затошнило. Вроде, мясо не тухлое, но что-то явно не то. Я потом пришла на кухню и говорю: «Зинаида Фоминична, а это точно свинина?» Она, конечно, сразу в бутылку полезла. Начала упрекать неблагодарную невестку. Дескать, сама не сумела мужчин накормить, и её заслуги принижаю. Я всё-таки спросила у неё, где кости. Оказалось, что в морозилке. Бабка бульон назавтра хотела сварить. Сейчас же из каждой косточки выжимаешь как можно больше. Я полезла в холодильник, вынула кости… Боже мой, вы не представляете! Там одно ребро было скреплено металлической пластинкой! Я – не врач, инженер-программист, но смогла сообразить, что свиньям на сломанные рёбра пластинки не ставят. Свалила кости в мешок, а сама реву, хоть и не до конца верю в то, что произошло. За полчаса вся наша семья превратилась в каннибалов! А свекровь и слышать не хочет про пластинку и про подозрительно низкую цену. Потом меня вырвало, и никак не остановиться было. Муж с сыновьями прибежали, а я не могу и слова выговорить. Прополоскала рот, схватила мешок и побежала в отделение милиции. Там сначала не поверили, но я предъявила кости. Их забрали на экспертизу, а меня начали допрашивать. Сначала милиционер со мной разговаривал. Потом – следователь. Я даже лиц их не запомнила, всё время бегала в туалет. Уже в желудке давно ничего не осталось, а меня всё качает. Потом эксперт подтвердил, что это человеческие кости. Даже определили, что мужские.

Муравьёва дёрнула горлом, и Турчин испугался, что её опять вырвет. Петренко встал, подошёл к Новелле Ростиславовне и наклонился над ней.

– Я видел акт экспертизы. Успокаивать вас, конечно, глупо. Случись такое с любым из нас, прореагировали бы так же. Вы живёте на проспекте Ударников?

– Да. – Муравьёва говорила почти шёпотом.

– Сейчас вы поедете домой вместе с нашим сотрудником, и он побеседует с Зинаидой Фоминичной. Она должна дать описание внешности того продавца, указать на рынке место, где он стоял.

– Я же говорю – она слепая почти, – напомнила Муравьёва.

– Ничего. Место уж, наверное, припомнит.

Петренко повернулся к Турчину с Грачёвым, что-то про себя решая.

– Поскольку у нас на очереди ещё двое потерпевших, вы оба ехать не можете. Кого предложишь, Михалыч?

– Да пусть Минц прокатится! Он со старухами умеет обращаться. А я боюсь душу из неё вытрясти, если начнёт заедаться.

– Заедается она постоянно, – согласилась Новелла Ростиславовна. – Надо быть святым, чтобы с ней разговаривать.

Петренко снял трубку и набрал местный номер.

– Александр Львович? Ты пока свободен? Отлично. Сейчас Всеволод приведёт к тебе гражданку Муравьёву и объяснит, что нужно делать. Проедешь с ней на квартиру и снимешь допрос со свекрови. Ехать нужно на Охту. Порядок? Я на тебя очень надеюсь. – И подполковник придавил ладонью рычаги. – Так что всего доброго вам, Новелла Ростиславовна. Ваш домашний телефон у меня имеется. Если что-то потребуется, перезвоню. Подпишите каждую страницу протокола. Обязательно пометьте «С моих слов записано верно». Благодарю вас. С наступающим!

– И вас также! – растерянно пробормотала Муравьёва. Похоже, она ждала чего-то более интересного.

– Пойдёмте.

Грачёв был уже у дверей. Он никак не мог дождаться, пока Новелла Ростиславовна дрожащими пальцами застегнёт жакет.

– Перекури пока, – разрешил Петренко Турчину. – А Всеволод в коридоре своё перехватит…

* * *

Турчин ещё не успел потушить сигарету, как вернулся Всеволод, тоже с тлеющим «бычком» меду пальцами. За ним вошёл плотный мужчина с круглым, румяным от мороза лицом. Он прямо у двери расстегнул пальто с каракулевым воротником и снял чёрную пыжиковую шапку. Седые редкие волосы он расчёской прилизал к явственно проступающей лысине.

– Геннадий Иваныч, я Муравьёву отправил с Минцем на «Волге», – доложил Грачёв начальнику.

– И кто их повёз? – Петренко ободряюще улыбнулся новому потерпевшему.

– Сашка сам сел за руль. У Гунченкова жена в больницу попала, а он сопровождал. Из него сейчас работник никакой. Врежется ещё…

– На Новый год в больницу угодить – плохая примета, – заметил Петренко. – Вы устраивайтесь поудобнее, гражданин Курнаков. Я так понял, что вы не успели откушать этого мяса…

– Не сподобился, слава Богу! Сын уберёг.

Дядька завозился на стуле, вытягивая вперёд ноги в зимних сапогах, на которых дотаивал последний снежок.

– Мы кости эти псу нашему купили, Джиму. Кобель немецкой овчарки по дому холодный ходит. Мы уж испугались, что он нас сожрёт. Хищному зверю про политику ничего не объяснишь. Я из Петродворца сюда приехал. Работаю на «Электросиле». Решил перед праздником поискать, чего бы выпить. А жена ещё свои хворобы навязала, как обычно. Она у меня на пенсии уже, дома сидит. Я на рынок пошёл. Там тоже и из-под полы купить… Вы – мужики, поймёте! И вдруг гляжу – баба кости дёшево отдаёт. Я ещё удивился – рожа у неё сытая. Сама вся в золоте, а такая добрая. За сорок целковых кости продаёт, а везде за восемьдесят! Я обрадовался, что кобель нас хоть перед Новым годом не слопает…

– Как ваше имя-отчество?

У Петренко в бумагах почему-то были написаны только инициалы.

– Владимир Егорович.

– А что дальше было, Владимир Егорович? Как вы определили, что кости не свиные?

– Я бы и не додумался, честно говоря. Джим вцепился в кость, уполз под кровать. Рычит там, как в логове. А остальные кости я в кухню отнёс и на стол выложил. Сказал своей старухе, чтобы сварила щи. Не всё же собаке жрать – надо и людям побаловаться. За ноябрь и декабрь талоны на мясо у всей семьи не отоварены. А мой младший сын в медицинском институте учится. Услыхал Никифор, что будем на праздник со щами, выскочил на кухню, а там мать кости моет. И вдруг парень-то как сказанёт! Я сперва и ушам своим не поверил. «Вы что, кости-то человеческие! Я ошибиться не могу, проходили!» И назвал все кости – берцовая там, ещё какая-то… Мать чуть в обморок не упала, а я долго не верил. Потом уже плюнул, говорю Никифору: «Пошли в милицию, там разберутся».

– И быстро разобрались? – поинтересовался Турчин.

– Быстро. – Курнаков встряхнул свою ушанку. – Пришёл эксперт и на глазок определил, что это – те самые кости, которые сын назвал. Потом их отнесли в лабораторию. Мотались мы с Никифором по разным кабинетам, и в конце протокол подписали. Сказали, что я должен дать показания в оперативно-розыскном бюро. Объяснили, что тут может действовать организованная преступная группа, поэтому вам будут интересны мои показания.

– Само собой, интересны! – подтвердил Грачёв. – А вы как думали? Такое что, каждый день бывает?

– А чего сейчас не бывает? – тяжело вздохнул Курнаков. – Я уж и бояться устал.

– У вас большая семья? – сочувственно спросил Петренко.

– Старуха да трое детей. Собака вот ещё…

– Значит, одну кость Джим сгрыз? – покачал головой Турчин, шевельнувшись в кресле.

Теперь в его голове всё встало на свои места, и неизвестность больше не мучила.

– Да, наголодался бедняга. Под кровать залез, я уже говорил. А у такого пса и не отнимешь. Да ничего, кажется, и того хватило. Из чего щи собирались сварить.

Владимир Егорович достал большой клетчатый платок и стал промокать им вспотевшее лицо.

– Дожили, а, ребята? С самой блокады такого не было. Так перестроились, что людей кушать начали… А ведь таких дураков, как мы, много найдётся. Призадуматься бы, почему цены низкие. А мы всё надеемся – вдруг совесть у людей проснулась? Милосердие всё проповедуют. Телик как включишь – там благотворительный концерт, сям тыщи долларов жертвуют, самолёты приземляются с гуманитарной помощью. Чёрт с тем, что ни разу в глаза её не видели, но ведь всё же хочется верить во что-то. Старый я дурак…

– И Курнаков всхлипнул в платок.

– Поскольку вы покупали мясо лично, пожалуйста, нарисуйте план рынка. Хотя бы мясные ряды отметьте, где стояла та женщина. Поподробнее опишите её внешность, – предложил Турчин, придвигая поближе к Курнакову блокнот и шариковую ручку.

Владимир Егорович неловко взял её в заскорузлые пальцы.

– Не знаю, получится ли… Никогда такого не делал. И пишу-то всего два раза в месяц, в ведомости за зарплату. А рисовать в жизни не пробовал. Что касается бабы… Какая же она из себя? Ростом чуть меня пониже. Глаза, вроде, светлые, сильно накрашенные. В ушах золотые серьги-бомбошки. У моей старухи такие есть, только поменьше. Ещё два перстня на пальцах. Одета баба была в тулуп, платок, фартук и нарукавники. Это то, что я увидел над прилавком…

– Вы рисуйте, рисуйте! – подбадривал Курнакова Турчин, припоминая расположение мясных рядов на этом рынке. – Потихоньку, не волнуйтесь – и всё получится. Больше ничего не можете припомнить?

– Ничего. – Курнаков закашлялся. Потом робко спросил: – Курнуть можно?

– Курите. – Петренко отошёл к окну.

Владимир Егорович достал свою «Стрелу», Грачёв и Турчин обошлись «Опалом».

– Вот, затянулся и вспомнил! – обрадованно провозгласил Курнаков, поднимая жёлтый от табака палец. – Имя её, вроде, Оксана.

– Оксана? – Грачёв улыбнулся. – Как у моей сестры. Точно Оксана?

– Или нет… – Курнаков почесал за ухом. – Вроде Оксаны, но не Оксана.

– Может, Роксана? – догадался Турчин.

– Во-во, точно! Роксана! Имя-то непривычное, так я сразу и забыл.

– Неосторожно она позволила назвать себя по имени. Оно редкое в наших краях, – задумчиво произнёс Турчин. – Ну вот, Владимир Егорович, вы всё и вспомнили. Третья справа в ряду; описание внешности и имя у нас есть. Скажите свой домашний телефон, завизируйте протокол и можете быть свободны. Да, когда вы мясо покупали?

– Позавчера, в пятом часу вечера. До моей электрички ещё много времени оставалось.

– Давайте ваш пропуск. – Петренко вернулся за стол. – И вот тут распишитесь…

Заурчал местный телефон, и Петренко взял трубку. Хмурое, озабоченное лицо его просветлело. Подполковник улыбнулся, сверкнув очками.

– Андрей? Добрый вечер… Нет, Савин не звонил. Он ещё в Сортавале? А ты не можешь сейчас к нам подняться? Не по поводу хищения оружия – дело гораздо страшнее. Может быть страшнее, я тебе говорю! У нас сейчас идут допросы свидетелей. Да успокойся ты со своими стволами, Савин без тебя справится. Ладно, жду…

Пока Курнаков складывал вчетверо пропуск, копался в карманах, сморкался, со свистом втягивая в себя воздух, и устраивал на голове шапку, Озирский успел дойти до кабинета Петренко. Распахнув дверь, он с порога оглядел собравшихся. А потом поздоровался за руку со всеми, включая Курнакова. Андрей был без шапки, в распахнутой дублёнке и в джинсах, заправленных в короткие зимние сапоги.