Королевство Теней

– Ты никогда не был в этом доме?

– Куда там? Я даже за ручей не ходил. Мне было скучно одному любоваться им, – признался он и положил усталую голову на спинку дивана. – Не играл так весело в снежки. А я их обожаю!

– Потому что у тебя фамилия снежная, вот ты и любишь снежки. Дом, кстати, как из сказки о чародейке.

– Откуда знаешь о ней?

– От мамы. Видишь ли, мы были когда-то дружными, болтали о том о сём. А впрочем, неважно…

Задремал и проснулся, когда за окном сгустилась могильная, сырая темень. Вьюга бушевала за хлипкими стенами, и ледяной сквозняк проникал в щели двери. За печью скакал сверчок, от голода не затихающий.

Я встал с дивана бесшумно, чтобы не побеспокоить Марка, и с фонариком шагнул к подвесным шкафам с витыми ручками. Раскрыл все по порядку, проверил и убедился окончательно, что они абсолютно пусты.

– Зачем вы пошли в бурю? Хотел умереть раньше, чтобы мы не добрались?

– Мы гуляли, глупые вы Тени! Но что вам известно о прогулках?

Отвернувшись от льющейся с потолка черноты, я прошёл к узкой лестнице, ведущей в хозяйскую спальню.

– Многого нам знать необязательно. Вы так беззаботно резвились, что мы не могли сдержать смеха. Жаль, что похохотать всё же не удалось, иначе получилось бы громко.

– Это оттого, что вы нелюди, – проговорил я уныло и скрючился на дощатой ступеньке. – Мать ужасна. Я никогда не забуду, как она взглянула на меня красными глазами. Почему бы вам не ослушаться её и не исчезнуть далеко-далеко? Например, отправиться на курорт, в смысле на отдых.

– Тебе, мальчишка, легче сказать об исчезновении, чем нам сейчас же испариться. Мы произошли от тебя, не забыл, кажется? Да и какой там отдых, не бывает его у нас… Твой друг замечательно играет. Он вырастет пианистом, ведь так? Ох, опасная музыка! Не убийственная, естественно, иначе бы случилась беда. Хе-хе-хе… несомненно, большая, огромная беда!

Тени сгустились возле незатейливых перил.

– Рано говорить, что он мне друг. Он слепо доверяет, и я им пользуюсь, хотя и не хочу злоупотреблять его добротой. Если он не уничтожит вас музыкой, то я уйду от него, и мне не будет стыдно. Он мой последний шанс.

– Так проявляется твоя эгоистичная натура. Прав, что не берёшь во внимание чувства Марка. Что взять с наивного парнишки? Одни клавиши и глупости в сердце, да ненасытное желание утолить честолюбие. Такие люди не доведут до добра. Они не знают жизни, смотрят на мир через розовые очки, а затем разочаровываются, когда понимают, что им не по зубам собственные таланты. Совпадения, малейшие, но жестокие указывают на смертельный исход. Марку пора остановиться, у него мягкий, медовый характер, не справится. Мы же большие и сильные. Ты заметил, как в тебе закрепилась прочно Скорбь? И ещё, скажи другу, чтобы играл только для себя, иначе рано или поздно музыка доведёт его до отчаяния.

– Ага, бегу и падаю, волосы назад.

– Зря смеёшься.

Я поднялся, хотел уже было забраться под одеяло, но услышал незнакомые шаги.

Марк раскрыл глаза и опустился тихо на пол. Он с невероятной стремительностью перебежал через тёмную комнату. Раздался жалобный высокий скрип, когда я подвинулся ненамного влево от него и включил фонарик.

– Хозяин?

– Не знаю. В таком случае, где вода и еда? Одно одеяльце и то, всё истрёпанное, как невесть что.

– Может быть, купил припасов?

Дверь открылась. Почудилось, что за порогом стояла широкоплечая женщина, вся укрытая в снегу. Она горбилась, таращила зарёванные, выпуклые, как у рыбы глаза, но ликовала.

Решив, что меня посетила Мать, я в испуге рванул на второй этаж, перескакивая через непомерно широкие ступеньки. Они всё не кончались, и я думал, что скоро споткнусь и упаду на долгой лестнице, пока не показалась крохотная комната с керосиновой лампой около кровати. Вблизи я рассмотрел, как к ней на тонкой паутине спускался тёмный подвижный паук, и застыл в углу, задержав дыхание. Неизвестно, сколько я томился в ожидании какого-нибудь явственного звука.

Примчался Марк. Нисколько не запыхавшийся, с мрачным лицом, полным непонимания, он забрал фонарик. Моё тело трепетало от ужаса.

– Чего чудишь?

– Там женщина… Женщина очень древняя, как… Нет, не иди туда, прошу, не ходи! Не надо! – твердил я беспрерывно. – Она там? Она сейчас поднимется, сейчас поднимется и вытащит! Нам не спрятаться! Давай бежать? Через окно, я открою!

– Куда прыгать собрался? Убиться хочешь? Тебе это просто привиделось. Вьюга очень жуткая, правда, мне самому не по себе от мысли, что кто-то скрывается в ней, – запнулся Марк. – Тебе привиделось, всё привиделось.

– Да ну!

– Я покажу тебе владельца дома.

– Это не она?

– Он никакая не женщина, а охотник.

– Что с его одеждой?

– Ты имеешь в виду, выглядит ли он подозрительно? Нет, не выглядит. И одет сносно.

Марк вышел из комнаты, и я последовал за ним с поразительным рвением.

Внизу уже горел желтоватый свет. На диванчике с засаленной обивкой устроился крупный седой мужчина с весьма внушительными неряшливыми усами и мясистыми щеками, алыми от холода. Он чистил длинное ружьё, шумно дышал, как после изнурительной погони. Марк представил меня человеку и я, к своему глубокому счастью, не увидел в нём безобразной Матери. Анатолий снял плотную верхнюю одежду из звериной шкуры, валенки с резиновой подошвой и прислонил ружьё к креслу с изогнутыми подлокотниками. Он прошёл к комодам, раскрыл один из них и предложил заморить червячка.

Анатолий вынул мясные консервы, а к ним нож с деревянной ручкой. Откупорив жестяные банки и оставив их на складном столе, он отлучился в спальню, чтобы достать из закромов бутылку пива.

– Всякие бродят.

– У вас крали продукты? – спросил я с едва уловимой усмешкой.

– Забрали зимние сапоги, коробок спичек, прихватили добротную шапку. Тут и парочка оставляла записку, мол, так и так, холодрыга снаружи, извините, что слякоть развели, выхлестали водку и забрались в постель с грязными носками. Поэтому я спрятал многое, жратву за мусорное ведро. Вот, оставил одеяло. Оно жалкое, впрочем. Если кому полезно, пускай укрываются на здоровье.

Мы приступили к консервам. Анатолий с удовольствием залпом опустошил половину пива.

– Вьюга успокаивается. Вы далеко зашли. Зима красивая, прямо-таки королевна сезонов.

– Она замечательна, – вставил реплику Марк. – Вы так гостеприимны.

– Я гостеприимен, если ко мне приходят порядочные гости. Если хотите, выведу к ручью.

– Выведите, пожалуйста, – попросил Марк.

– А на кого вы охотитесь? – спросил я в замешательстве. – В лесу водятся лисы.

– Отстреливаю тетеревов, зайцев. Реже попадаются косули, норки и волки. Волки очень опасные, их труднее добывать. Жестокости, по сути, не вытворяю. Добр ко всем без разбору и никого не мучаю, в отличие от браконьеров и прочих живодёров. Секрет в том, чтобы не позволять эмоциям брать вверх над собой. Когда выхожу в лес, моя голова сразу делается холодной, а сердце бьётся неспешно. Оно подсказывает, куда двигаться дальше. Я чувствую, что занимаюсь важным делом, когда слежу за пугливым русаком или другим зверем. Трофеи всегда отдаю жене, дочкам.

– Не встречал добрых охотников. Такие бывают? – спросил я, смотря на стену с уродливой картиной цветочной грядки.

– Не злой уж точно. Посмотрите, какой я пир вам устроил! – сказал Анатолий и изогнул толстые губы.

Окончился нехитрый поздний ужин. За окном окончательно притих ветер.

Сытые и расслабленные, мы выскользнули на крыльцо и пустились через сугробы. Анатолий выискивал еле различимые тропки и подсказывал, как безопаснее ходить по льду, затерянному в белой синеве. Я останавливался ненадолго и, поднимая голову, ловил взглядом бледный серп луны, что виднелся сквозь гибкие, мерно вибрировавшие ветви. Марк указал на плотные облака, походящие на рога старой лани. Он чрезвычайно обрадовался развитой внимательности и стал видеть в небе больше интересных фигур.

В ночи мерещились пугающие шорохи. Я прогонял смутные видения, всеми силами старался не поддаваться разыгравшемуся воображению.

Устав от облаков, Марк запел знакомую рождественскую песню. Неохота ему было терпеть кислое молчание Анатолия.

Выйдя к журчащему ручью, мы простились с охотником.

Глава пятая

НОВОГОДНИЕ ЗАБОТЫ И ТОСКА

Весёлая прогулка не прошла без последствий. Марк подхватил сильнейшую простуду.

Перед тем, как мы с Алиной собрались навестить его, я серьёзно поссорился с Серёжей и сцепился с ним в драке.

Всё началось с того, что я сердито огрызнулся, когда Серёжа обругал меня за хамское поведение при учительнице по физике, которая вместо пятёрки за лабораторную работу поставила тройку, но с настойчивостью уверяла, что не могла допустить ошибку, и отказывалась исправлять оценку. Классная поверила охотнее Серёже, нежели мне. Опозорившись, я пожаловался Теням. Они выслушали меня, как и Алина, которая посоветовала остудить горячую голову, но я её не послушался.

Совершенно злой, обиженный до глубины души, как тогда, в девять лет, я заручился поддержкой Теней и поставил бывшему другу фиолетовый синяк на полное плечо. Он протяжно выл, будто побитый зверь, и, потерпев поражение (впрочем, как и я, потому что мы оба пострадали в равной степени), отполз к компании друзей с раскатистыми голосами. Они кричали, махали энергично руками и жгучей ненавистью питали тёмных существ.

Увидев меня, Марк спросил с непонятной грустью:

– Откуда ссадина? Ты поранился?

– Я подрался.

– Снова Серёжа?

– Снова мы. Он часто хитрит, льстит, выкручивается и этим самым раздражает меня. Я же бываю колючим и злым и не контролирую себя.

– Вы оба друг друга стоите.

Марк лежал неподвижно в кровати, завёрнутый канареечным одеялом, среди мятых пёстрых подушек.

Он облизывал запёкшиеся губы в радостном предвкушении предстоящего разговора. Я откинул угол простыни и сел рядом. Алина пристроила стул к изножью кровати.

Марк мягко зашелестел одеялом и доброй, кроткой улыбкой вселил в меня душевное спокойствие.

– Обидно, что я заболел. Я хотел пойти с вами на ёлку, её уже как пять дней назад открыли. Слышали, оттуда будет виден самый красивый фейерверк в городе?

– Я видела новости, – сказала Алина и взглянула на меня с нежным румянцем. – Мы пойдём же? Там заработает большая ярмарка, и мы успеем прокатиться с ледовой горки, выпить горячий шоколад, съесть по медовому кексу и зажечь бенгальские огни. Мне нравится, что они ярко сверкают. А тебе?

– Наверное. Но я бы взял и маму, чтобы она развеялась.

Я смутился чистых томных глаз Алины и заиграл с нашими разомкнутыми пальцами. Марк украдкой подмигнул в выражении озорной весёлости.

– Дурак, – прошептал я ему.

– Что с вами, мальчики? – спросила зажмурившаяся от удовольствия Алина. – Не ссорьтесь. Я этого не допущу. – Она подошла, заботливо погладила приятеля по влажному лбу и сразу присела на место. – У тебя температура?

– Да.

– Держится с самого утра?

– В семь часов была тридцать восемь и три. Сейчас понизилась, но у меня болит горло. Можно я помолчу, а вы расскажете, что случилось, к примеру, в школе?

Марк поправил ворох подушек, устроился поудобнее.

– Ты огорчишься, когда узнаешь, сколько у нас длятся каникулы. Всего двенадцать дней! К тому же, у вас проходят консультации, да? И ты, конечно, идёшь на них, как самый прилежный ученик? Скоро ЕГЭ, все дела.

Он кивнул быстро с долей смущения.

– Будь здоров только, – добавила Алина.

– Ты открывал электронный журнал? Слава богу, мы свободны от домашней работы, и нам не задали читать. Я так не люблю читать, когда просят! Зато много свободного времени остаётся. Так, а что же мы говорим о школе? Давайте о приятном. Как обычно празднуете Новый год? – спросил я и тут же осёкся, когда Марк раздвинул губы, и в спальне раздался его хриплый слабый голос. – В общем, если вы будете украшать стол, мы с Алиной поможем расставить столовые приборы. Я позову маму и покажу, чему научился. Я неплохо готовлю салаты и запеканки. Чего ты шутишь? Само собой, что я опытный кулинар.

Алина от своей же шутки расхохоталась до слёз. Она была удивительно красивой и уютной в мешковатом свитере с приколотым металлическим значком в виде радужного сердца, в классических чёрных брюках, которые отличались строгой простотой. Я переполнялся неподдельной любовью и подрагивал от переизбытка смешанных, неизведанных до этого чувств. У меня вдруг возникло страстное желание поцеловать Алину.

Я потянул её за податливую ладонь, и она наклонилась с доверием ко мне. Мы клюнули друг друга легко носами, заметили одобрительный кивок Марка, и я впервые неловко чмокнул подругу в лоб при мягком свете ночника со звёздами, окружающими светлую комнату. Мне не хватает слов, чтобы достоверно описать прелестную идиллию, то краткое счастливое мгновение, которое мы прожили с робким и радостным трепетом, чтобы затем наградить друг друга неравнодушным взглядом. Алина пожала крепко мою руку и сказала:

– Если что, приготовлю бутерброды. Ну, и подучусь у кулинаров само собой. Не вините потом, что пол будет весь липкий.

– Об этом не переживай.

Алина рассказала о каждогодней ярмарке, где выпекали вкусные яблочные штрудели с курагой и черносливом.

Она расходилась по комнате, от одного высокого книжного шкафа к другому. Её глаза поблёскивали от возбуждения.

– Вы знаете, что подарите родителям? – спросил негромко Марк. – Я уже всё решил.

– И что надумал?

– Папе, конечно, книгу о памятниках природы. Он летал в Африку, Индию, Грецию, один раз даже на Филиппины. Он говорил, что возьмёт нас с мамой в кругосветное путешествие, когда я окончу институт. Поэтому я стараюсь так. Маме, возможно, что-нибудь в сад. Она любит отдыхать на заднем дворе. Я буду сидеть вместе с ней, и мы как всегда заговорим о комарах и сладких снах, которые бывают у нас только летом, – закончил Марк и согнулся в сухом долгом кашле.

– А я не знаю, что подарю. На листовках прилично не заработаешь.

Алина успокоилась и встала к окну, за которым трепетало рыже-серое тельце. Клёст окончил песню и перелетел на яблоню, а после скрылся в снегу пушистой берёзы.

– Когда денег нет, приходится дарить рисунки. Напишу маму в бытовом жанре.

– А что вы мне готовите? – спросил с лёгкой улыбкой Марк. – Или это большой сюрприз? Ну, подайте намёк, чтобы я хоть немного понял.

Я думал купить для него красочный альбом с портретами известных музыкантов. У меня хранились некоторые сбережения, с позволения мамы, оставшиеся от продажи золотой цепочки, которые, в любом случае, обязаны были пойти на благое дело. Я предлагал Алине поделить их поровну, но она отказалась и через неделю приступила к работе. Мы ходили с нею там, куда обыкновенно стекал народ, и я помогал подруге, не смотря на утомительно-ощутимые неудобства, с которыми сталкивался потому, что был нелюдим и замкнут по натуре.

Пётр Денисович при каждой встрече выказывал благодарность за чуткое отношение к дочери.

Он настойчиво просил присматривать за ней и втайне страдал, когда она поздно возвращалась и не притрагивалась к горячему ужину.

– Нет уж, – насмешливо хмыкнула Алина. – Мы не делаем общий подарок. Каждый по отдельности. Любишь музыку, так? Значит, жди чего-то, связанного именно с ней.

– Так и быть, я попробую пересилить любопытство.

К часам шести мы покинули Снежкиных и поехали в центр, чтобы разнести новую связку рекламных листовок.

Тридцать первого числа я пригласил маму на ярмарку, и она согласилась прогуляться по торговым палаткам. Мы встретили Алину возле тихого фонтана, в который наудачу бросали монеты. Порозовевшая подруга шла в короткой шубке между теснившихся лотков с яблоками, виноградом и грушами в карамели, печеньем в глазури из белого шоколада и всевозможными видами сидра и угощала ежеминутно кедровыми орехами, которые купила у назойливого продавца с полным мешком жареных семечек.

Отблеск полыхающих огней ледовой горки озарял катающихся в смешливом настроении.

Я приобнял маму за талию. Она повернулась с измятым лицом к ледянкам и, коснувшись легко моей головы, нерешительно отстранилась.

– Что стоишь и скучаешь, когда все веселятся?

– Это ты покатайся. Не разочаровывай Алину.

– Чем я её разочарую? Вон, как она уплетает сладости за обе щеки и носится! Сейчас ей здорово. Я возьму тебе крепкий чай.

– Мне не хочется чая, – заворчала мама.

– А что? Пирожное с воздушным кремом? Они разлетаются, как горячие пирожки. Пирожки, кстати, очень неплохие. Есть с капустой, с мясом и рисом и с вишней.

– Я люблю сытные пирожки, но не сегодня. Мне бы поговорить с Алиной.

Тревога обрушилась на меня непомерной тяжестью.

– Для чего?

– Это простой девчачий разговор. Боюсь, не поймёшь. Ты толстокож с ней.

– Я не развлекаю её, как другие парни. Что мне прыгать и бегать на задних лапках? Она мне очень нравится, но я не стану навязываться. Просто так не объяснить.

– Кажется, кто-то повзрослел?

– Если бы. В душе я всё такой же ребёнок.

Мама окликнула вполголоса Алину, и она радостно подбежала к нам.

Мерцали электрические фонари.

– Пройдёмся до ледяных фигур? Там продаются печенья с пожеланиями.

– А как же Паша?

– Он останется, – отрезала мама.

Она наклонилась к Алине, чтобы неторопливо оправить её бледно-голубой шарф.

С моста дунул свежий ветер, ласково треплющий кудри, осыпанные лёгким снежком. И сияли долгие, долгие звёзды, которые служили болезненным напоминанием прошлого.

Охваченный беспричинным унынием, я купил ледянку, чтобы скатиться с горки, окружённой густой толпой. Я беззвучно скользил по гладкому льду и в конечном итоге остался один на пустой площадке. Казалось, исчезли визжащие дети. Стих гомон.

В наступившей тишине плясали Тени. Не оставляла меня их чернота, глубокая, как тихий омут.

Алина вернулась с мамой в мрачном расположении духа.

Она упрямо молчала, когда я нарочно часто приставал, и угрожающе шипела, если мои руки обхватывали в шутку её напряжённую спину.

– Паша, не надо! Не надо, говорю тебе! – чуть ли не всхлипывая, умоляла Алина. – Зачем шутишь? Неужели не видишь, что я не хочу?

– Мама тебя разозлила?

– Нет.

– Ты была страшно весёлой, а теперь сердишься, щёки надула, как хомяк. Это очень непохоже на тебя. Объяснишь? Она доставала?

– Ничего она не делала, – ответила Алина с вымученной улыбкой. – Хорошо, я скажу. Отойдём от Екатерины.

За самодельной палаткой, где разливали домашнее варенье, витал запах кислых слив.

– Мне, конечно, стоило промолчать. Но это ты, а не какой-нибудь паренёк с улицы. Я молчать не стану. Мама чувствует, как ты отдаляешься от неё.

– Это всё? – прервал я с раздражением. – Она сама не идёт на контакт. Она отдаляется.

– Екатерина утверждает, что ты… Я давно вижу, что вы не любите друг друга.

– Как же не любим?

– И мне больно, что вы не близки. Может, признаешься, в чём дело? Что стряслось на конкурсе? Ты был явно не в себе. И сейчас как будто сам не свой, – вымолвила Алина со слезами на глазах. – Не упрямься, прошу!

– Да ну хватит давить на жалость!

Подавшись за палатку, она в мягкой, деликатной манере взяла меня за руку. Я сжалился над её бедным сердцем и открыл тайну, что тяготила мою душу, рвавшуюся на части.

Как только я с вымученной гримасой опустил ладонь, Алина отвернулась, чтобы не закипеть от возмущения, появившегося в ходе откровенного признания.

– Балбес ты, Паша. Смешной и глупый.

– Наоборот.

– О каком уме идёт речь? О природном? Нет, всё очень, просто очень по-дурацки выходит! Расскажи обязательно маме о том, что тебя тревожит. Мама выслушает. Она даст совет. Я не дам, потому что у меня мало опыта.

– Она не поможет. Хоть с бубном танцуй, а Тени всё равно убьют.

– Но как мы без тебя?

Опьянённая осознанием скорой утраты, Алина сжала меня в судорожных, точно последних объятиях.

Я спокойно, без всякого стеснения целовал её выпущенные волосы и приговаривал:

– Плохо, плохо. Но сейчас я живой. Я живой, Виноградинка.

– И самый близкий!

– Конечно, кто ж ещё, как не Паша Волков, незаменимый человек, от которого каждый второй без ума? Смысл в том, что незаменимых нет. Меня не станет, и придёт другой, кто-то более достойный.

– Хватит о смерти! Теперь я буду каждую минуту следить за тобой, чтобы ничего не случилось. Пусть только попробуют! Достанут, так я им задам жару!

– Ты же их не видишь, – напомнил я и вконец огорчился. – Не видишь Теней и Матери. Как поймёшь, когда бить тревогу? Вот бы узнать, когда наступит день икс.

– И как увидеть?

– Может быть, есть способ, да только он мне неизвестен. Тени прислушиваются, я это нутром чувствую.

– Где? Где они? – воскликнула Алина. – Улетайте отсюда, живо!

Высвободившись, она замахала руками, поскользнулась и кое-как удержала хрупкое равновесие. Она злилась, пока я не утихомирил её сознательно необдуманными словами.

– Тише. Они во мне. Я словно огромная сумеречная Тень. Кстати, Марк просил купить сметану для картошки. Вечером займёмся кухней. Справишься с запеканкой и нарежешь овощи?

Алина не ответила, а пошла к маме с рассеянным, устремлённым куда-то вдаль взглядом.

После законченных приготовлений к столу я вычистил грязную посуду, съел пару жареных ломтей персика в сливочном масле и поднялся к Марку с книгой, запечатанной в подарочную упаковку. Он был бледен, чахл, в общем, абсолютно плох. Не выходя из комнаты, он валялся без дела в кровати с нечитанными музыкальными журналами и старыми дисками. Поселившаяся в нём болезнь окончательно истощила его силы.

Меня переполнило сочувствие, когда он высвободился из плена тяжёлого одеяла и попытался неуклюже встать, чтобы включить ночник и похлопать меня по плечу. Я попросил лечь его обратно, и он неохотно послушался.

– Ты смотрел ёлку? – спросил Марк без ожидаемого волнения. – Как она? Она очень большая?

– Да. Алина сфотографировала нас. Посмотрим завтра.

– Ты был с мамой?

– Я был с ней и Алиной, и мы чуть-чуть повеселились. Очень здорово, когда идёшь на ярмарку с компанией. По твоему совету мы приготовили торт.

– И как он?

– Я не пробовал.

– И какая сейчас мама?

– Молчаливая. У неё всё намного лучше. По крайней мере, мне так кажется.

Я передал Марку подарок, и он тотчас раскрыл его с выражением безграничного умиления. Он наслаждался неотрывно твёрдой аккуратной фиолетово-синей обложкой и неустанно нахваливал книгу, как если бы она была великолепной драгоценностью.

– Какая большая! Наверное, очень дорогая, раз такая красивая с виду. Боже, я никогда таких книг не брал! Она ещё пахнет краской, потому что совсем новенькая. Алина вот подарила фруктовые леденцы, похожие на скрипичный ключ. Их я быстро съем. А этот подарок останется навсегда. Какой ты молодец!

С некоторым удивлением я принимал от него совершенно незаслуженные благодарности.

– Ну так, я выбирал самую увесистую и полезную. Открой, внутри много чего написано про музыкантов. Как же я забыл, что ты не любишь читать! Значит, станешь смотреть на неё? – спросил я с лёгким огорчением. – Только поставь на видное место, пока я часто прихожу.

– Для тебя сделаю исключение и прочту её сразу. Стой, а ты перестанешь ходить к нам?

– Когда-нибудь перестану.

– Из-за чего? Я много болею и этим срываю все твои планы? – спросил Марк с явной жалостью. – Вы скоро сядете за стол? Я приду, чтобы чуток попировать, а то совсем не честно праздновать Новый год не за столом всей семьёй, а в постели.

– Ты не причём.

– Ну да, конечно. Я ведь сейчас по-детски беспомощный.

– Обижаешь. – Помрачнев, я указал на книгу и добавил: – Давай прочтём несколько страниц?

– Не переводи тему. Так почему перестанешь ходить? – настаивал Марк.

– Я вечно что-то ляпаю по неосторожности, – сказал я и разразился тупым беспричинным смехом. – Не обращай внимания. Сегодня не тот день, чтобы упорствовать. Мне действительно лучше пойти вниз. А ходить буду, обещаю. Я обожаю наши разговоры и этот звёздный ночник.

– Ночник и впрямь чудесный.

Марку сделалось намного легче, и он, казалось, полностью растворился в книге. Я обогнул кровать с разорванной обёрткой и увидел вдалеке за окном взрыв радужного фейерверка.

– Отсюда его не видно, – сказал Марк, не поднимая глаз.

– Как же не видно? Это с другой стороны не видать.

– Далеко запускают.

– Нет. Вон, как мерцают искорки в облаках! Словно светлячки, – произнёс я, когда в очередной раз по небосклону рассыпались мириады трепещущих огоньков.

– Неужели?

– Фома неверующий.

Я таки остался возле окна, дрожа от радостного нетерпения, когда Марк оставил книгу и, пошатываясь, подобрался к широкому подоконнику с ярко-розовой гусманией в керамическом кашпо. Он опёрся рукой о стену за раздвинутыми полутёмными шторами, и тогда я указал на острые кровавые крыши. Раздался невнятный звук. Вмиг остановился некрепкий снегопад. Мы заметили разлетающиеся, необычайно насыщенные искры. С жадностью ловил я их слезящимися глазами. Марка растрогали мои слёзы. Как и я, с такой же светлой печалью он провожал покорно идущий за снежный горизонт год, его ужасы и болезни, несчастья прошлых лет, прятавшиеся в брызгах лопающегося фейерверка; и у него также выступали трогательные слёзы на глазах, в которых отражались затухающие огни.