Лёд

– У меня было… семьдесят рублей. Семьдесят… пять.

– Это твои деньги.

– Это чужое… – Он смотрел на кошелек. Потрогал свою грудь.

Она взяла его за плечи:

– Вот что, Урал. Ты пока не очень понимаешь, что с тобой произошло. Я бы сказала – совсем не понимаешь. Вчера ночью ты проснулся. Но еще не отошел ото сна. Твоя жизнь теперь пойдет совсем по-другому. Мы поможем тебе.

– Кто – мы?

– Люди. Которые проснулись.

– И… что?

– Ничего.

– И что со мною будет?

– Все, что бывает с тем, кто проснулся.

Лапин смотрел на ее красивое лицо остекленевшими глазами.

– Что – все?

– Урал, – ее пальцы сжали его костлявые плечи, – имей терпение. Ты еще только встал с кровати. На которой спал двадцать лет. Ты даже не сделал первого шага. Поэтому положи кошелек в карман и следуй за мной.

Она открыла дверь. Вышла в коридор.

Лапин надел куртку, засунул кошелек во внутренний карман. Ключи и студенческий – в боковые. Вышел в коридор.

Сестра быстро пошла. Он двинулся вслед. Осторожно. Трогал шину на груди.

Возле приемной палаты их ждали врач и Мэр. Она была в темно-фиолетовом пальто с большими пуговицами. Стояла, сунув руки в карманы. Смотрела на Лапина все так же тепло и приветливо. Улыбалась.

– Значит, у нас, молодой человек, небольшая трещинка в грудине, – заговорил врач.

– Мне уже говорили, – пробормотал Лапин, не отрывая глаз от Мэр.

– Повторенье – мать ученья, – бесстрастно продолжал врач. – Стяжку десять дней не снимать. Бетонные плиты не поднимать. Мировых рекордов не ставить. С титанами любовью не заниматься. А вот это, – он протянул две упаковки лекарств, – попить. Два раза в день. И если будет болеть – пенталгин. Или семь стаканов водки. Ясно?

– Что? – Лапин перевел на него тяжелый взгляд.

– Шутка. Берите. – На ладони врача лежали две упаковки. Лапин присмотрелся к ним. Взял. Рассовал по карманам.

– Молодой человек не понимает шуток, – с улыбкой объяснил врач женщинам.

– Он все прекрасно понимает. Спасибо. – Мэр прижалась своей щекой к щеке врача.

– Будь счастлив, Урал, – громко произнесла медсестра.

Лапин резко обернулся к ней. Вперился в нее: красивая, стройная, теплый взгляд. Большие очки. Большие губы.

Мэр кивнула им. Вышла в стеклянный тамбур. И на улицу. Там было пасмурно. И промозгло. Мокрые голые деревья. Остатки снега. Серая трава.

Лапин вышел следом. Осторожно ступал.

Мэр подошла к большому синему «Мерседесу». Открыла заднюю дверь. Повернулась к Лапину:

– Прошу, Урал.

Лапин забрался внутрь. Сел на упругое сиденье. Синяя кожа. Тихая музыка. Приятный запах сандала. Белобрысый затылок водителя.

Мэр села впереди.

– Познакомься, Фроп. Это Урал.

Водитель обернулся: 52 года, круглое простецкое лицо, маленькие мутно-голубые глаза, пухлые руки, синий, в тон машины, костюм.

– Фроп, – улыбнулся он Лапину.

– Юра… то есть… Урал, – криво усмехнулся Лапин. И вдруг засмеялся.

Водитель отвернулся. Взялся за руль. Машина плавно тронулась. Выехали на Лужнецкую набережную.

Лапин продолжал смеяться. Трогал рукой грудь.

– Ты где живешь? – произнесла Мэр.

– В Медведково, – с трудом облизал губы Лапин.

– В Медведково? Мы отвезем тебя домой. Какая улица?

– Возле метро… там. Я покажу… У метро. Выйду.

– Хорошо. Но прежде заедем в одно место. Там ты познакомишься с тремя братьями. Это люди твоего возраста. Они просто скажут тебе несколько слов. И вообще помогут. Тебе сейчас нужна помощь.

– А… это где?

– В центре. На Цветном бульваре. Это займет максимум полчаса. Потом мы отвезем тебя домой.

Лапин посмотрел в окно.

– Главное для тебя сейчас – постарайся не удивляться ничему, – заговорила Мэр. – Не пугайся. Мы не тоталитарная секта. Мы просто свободные люди.

– Свободные? – пробормотал Лапин.

– Свободные.

– Почему?

– Потому что мы проснулись. А тот, кто проснулся, – свободен.

Лапин смотрел на ее ухо.

– Мне было больно.

– Вчера?

– Да.

– Это естественно.

– Почему?

Мэр обернулась к нему:

– Потому что ты родился заново. А роды – это всегда боль. И для роженицы, и для новорожденного. Когда твоя мать выдавила тебя из влагалища, окровавленного, посиневшего, тебе разве не было больно? Что ты тогда сделал? Заплакал.

Лапин смотрел в ее голубые глаза, сдавленные слегка припухлыми веками. По краям зрачки окружала еле различимая желтовато-зеленая пелена.

– Значит, я вчера родился заново?

– Да. Мы говорим – проснулся.

Лапин посмотрел на ее аккуратно подстриженные русые волосы. Концы их мелко подрагивали. В такт движению.

– Я проснулся?

– Да.

– А… кто спит?

– Девяносто девять процентов людей.

– Почему?

– Это трудно объяснить в двух словах.

– А кто… не спит?

– Ты, я, Фроп, Харо. Братья, которые будили тебя вчера.

Выехали на Садовое кольцо. Впереди была большая пробка.

– Ну вот, – вздохнул водитель. – Скоро по центру – только пешком…

Рядом с «Мерседесом» двигалась грязная «девятка». Толстый парень за рулем. Ел чизбургер. Бумажная упаковка задевала его приплюснутый нос.

– А тот, который… там остался? – спросил Лапин.

– Где?

– Ну… вчера… он что? Проснулся тоже?

– Нет. Он умер.

– Почему?

– Потому что он пустой. Как орех.

– Он что… не человек?

– Человек. Но пустой. Спящий.

– А я – не пустой?

– Ты не пустой. – Мэр достала из сумочки пачку жвачки. Распечатала. Взяла сама. Протянула водителю. Тот отрицательно мотнул головой. Протянула Лапину.

Он взял автоматически. Распечатал. Посмотрел на розовую пластинку. Потрогал ею нижнюю губу.

– Я… это…

– Что, Урал?

– Я… пойду.

– Как хочешь. – Мэр кивнула водителю.

«Мерседес» притормозил. Лапин нервно зевнул. Нащупал гладко-прохладную ручку замка. Потянул. С трудом открыл дверь. Вышел. Пошел между машин.

Водитель и Мэр проводили его долгими взглядами.

– Почему все бегут? – спросил водитель. – Я тоже сбежал.

– Нормальная реакция, – снова зажевала Мэр. – Я думала, он раньше попытается.

– Терпеливый… Куда теперь?

– К Жаро.

– В офис?

– Да. – Она покосилась на заднее сиденье.

Согнутая розово-матовая пластинка осталась лежать.

На синей гладкой коже.

Швейцарский сыр

Лапин шел. Потом побежал. Тяжело. С трудом поднимая ноги. Морщился. Прижимал руку к груди. Пересек улицу.

Вдруг.

Боль.

Грудина.

Как разряд тока.

Вскрикнул. Отдало в локти. В ребра. В виски. Застонал. Согнулся. Опустился на колени:

– Сука…

Остановился хорошо одетый мужчина:

– Чего такое?

– Сука… – повторил Лапин.

– Жизнь-то? Это точно.

Лапин тяжело встал. Заковылял к Патриаршим прудам. Здесь снега давно не было. Мокрый тротуар. Весенняя городская грязь возле пруда.

Он добрел до Большой Бронной. Вышел на бульвар. Сел на скамейку. Откинулся на влажную жесткую спинку.

– Хуе… бень… хуебень…

Подошла грязная старушка. Заглянула в урну. Двинулась дальше.

Лапин достал кошелек. Вынул доллары. Пересчитал: 900.

Пересчитал рубли: 4500. И старые свои 70. И металлический пятак.

Посмотрел по сторонам. Шли люди. Быстро. И не торопясь. Парень и девушка пили пиво на ходу.

– Это правильно… – Лапин вынул пятисотенную купюру, кошелек убрал. Встал осторожно. Но боль затаилась.

Он добрел до ларька. Купил бутылку «Балтики». Попросил открыть. Отпил сразу половину. Отдышался. Вытер выступившие слезы. Двинулся к метро. На Пушкинской площади было людно. Он допил пиво. Осторожно поставил на мраморный парапет. Стал спускаться вниз по ступеням. Остановился. Подумал: «А хули?»

Повернул назад. Вышел на Тверскую. Поднял руку. Сразу остановились две машины. Грязно-красная. И зеленая. Почище.

– Чертаново, – сказал Лапин водителю грязно-красной.

– И чего?

– Чего?

– Чего-чего! Сто пятьдесят!

Лапин кивнул. Забрался на сиденье рядом с водителем.

– Куда там?

– Сумской проезд.

Водитель хмуро качнул усами. Включил музыку. Плохую. Но громкую.

Через час небыстрой езды машина подъехала к семиэтажному дому Лапина. Он расплатился. Вышел. Поднялся на пятый этаж. Открыл ключом дверь. Вошел в тесно заставленную прихожую. В квартире пахло кошкой и жареным луком.

– А-а-а… явление Христа народу, – выглянул из кухни жующий отец.

– Надо же! – выглянула мать. – А мы уж понадеялись, что ты к Головастику переселился.

– Привет, – буркнул Лапин. Снял куртку. Потрогал повязку: не заметно через майку? Глянул в овальное зеркало: заметно. Пошел в свою комнату.

– Мы уже все съели, не торопись! – крикнула мать. Они с отцом засмеялись.

Лапин толкнул ногой дверь с надписью: «FUCK OFF FOREVER!» В комнате был полумрак: книжные полки, стол с компьютером, музыкальный центр, гора компакт-дисков. Плакаты на стене: «Матрица», голая Лара Крофт с двумя пистолетами, Мэрилин Мэнсон в образе гниющего на кресте Христа, незастеленная кровать. Сиамский кот Нерон дремал на подушке.

Три рубашки висели на спинке стула. Лапин взял черную. Надел поверх майки. Осторожно лег на кровать. Зевнул с ревом:

– У-а-а-а-а-а-бл-я-а-а-а-а!

Нерон нехотя поднялся. Подошел к нему. Лапин подул ему в ухо. Нерон увернулся. Спрыгнул на старое ковровое покрытие. Пошел из комнаты.

Лапин посмотрел на большие губы Лары Крофт. Вспомнил медсестру.

– Хар… Хара? Лара. Клара.

Усмехнулся. Покачал головой. С силой выдохнул сквозь неровные зубы.

В полуоткрытую дверь заглянула мать: 43 года, полноватая, каштановые волосы, моложавое лицо, серые лосины, черно-белый свитер, сигарета.

– Ты что, и вправду сыт?

– Я поем. – Лапин застегивал рубашку.

– Погудели вчера?

– Угу…

– Позвонить трудно было?

– Уг-у-у-у, – серьезно кивнул Лапин.

– Мудило. – Мать ушла.

Лапин лежал. Смотрел в потолок. Теребил стальное охвостье ремня.

– Я дважды разогревать не буду! – закричала мать на кухне.

– По барабану… – махнул рукой он. Потом приподнялся. Поморщился. Тяжело оттолкнулся от кровати. Встал. Побрел на кухню. Там мать мыла посуду.

На столе стояла тарелка с куском жареной курицы. И вареной картошкой. Здесь же стояла чаша с кислой капустой. И тарелка с солеными огурцами.

Лапин быстро съел курицу. Картошку не доел. Запил водой.

Пошел в большую комнату. Снял трубку. Набрал номер:

– Кела, привет. Это Юрка Лапин. А Генку можно? Ген. Это я. Слушай, мне… это… потереть с тобой надо. Да нет, ничего… Просто посоветоваться. Нет, это ни при чем. Там… это. Другое. Щас? Конечно. Ага.

Он положил трубку. Пошел в прихожую. Стал натягивать куртку. И чуть не закричал от боли:

– Ой, бля-а-а-а-а…

– Ты чего, опять уходишь? – гремела тарелками мать.

– Я к Генке, ненадолго…

– Хлеба купишь?

– Ага.

– Дать денег?

– У меня есть.

– Неужели не все пропили?

– Не все.

Лапин вышел из квартиры. Хлопнул дверью. Шагнул к лифту. Остановился. Постоял. Повернулся. Спустился по лестнице на четвертый этаж. Остановился на лестничной клетке. Присел на корточки. Заплакал. Слезы потекли по щекам. Сначала он плакал беззвучно. Трясся плечами. Прижимал худые руки к лицу. Потом заскулил. Вырвались скупые рыдания. Изо рта. И из носа. Потом зарыдал во весь голос. Рыдал долго.

С трудом успокоился, пошарил по карманам куртки. Платка не было. Громко высморкался на избитый желто-коричневый кафель. Вытер руку о стену рядом с надписью «ВИТЕК ГОВНОЕД».

Рассмеялся. Вытер слезы:

– Мэр, мэр, мэр… мэр, мэр, мэр…

Опять зарыдал. Колупал пальцем синюю стену. Трогал грудину.

Постепенно успокоился.

Встал. Спустился вниз. Вышел на улицу. Прошел мимо трех домов. В четвертый вошел. Поднялся на второй этаж. Позвонил в 47-ю квартиру.

Зеленую стальную дверь открыли почти сразу.

На пороге стоял Кела: 28 лет, среднего роста, коренастый, мускулистый, лицо плоское, рыжеватые усы, бритая маленькая голова.

– Здоров. – Кела повернулся. Ушел.

Лапин вошел в коридор двухкомнатной квартиры: четыре колеса, ящики из-под аудиоаппаратуры, вешалка с одеждой, горные лыжи с ботинками.

Из комнаты Келы доносилась громкая музыка. Лапин прошел в комнату Гены: ящики с видеокассетами, кровать, буфет, фотографии.

Гена сидел за компьютером: 21 год, взъерошенный, похожий на Келу, но полнее.

– Привет. – Лапин встал у него за спиной.

– Хай… – не обернулся он. – Где пропадал?

– Везде.

– Чо, растворился?

– Ага.

– А я вчера сайт нарыл классный. Гляди…

Он набрал www.stalin.ru. Появилась бледная картинка с изображением Сталина.

Под ней надпись: СОБЕРИ КАМЕННЫЙ БУКЕТ ТОВАРИЩУ СТАЛИНУ!

Под надписью виднелись семь каменных цветков. Гена навел стрелку на один. Нажал. Возникла картинка: корова, татуированная изображением Сталина, пасущаяся на лугу из каменных цветков. Над коровой парил лозунг: ВСЕ НА БОРЬБУ С БЕССОЗНАТЕЛЬНЫМ!

– Классно, а? – Гена толкнул его в бедро пухлым локтем, навел стрелку на один из цветков, нажал.

Появилась картинка: два Сталина угрожающе показывают друг на друга. Над ними парил лозунг: ЕСТЬ ЧЕЛОВЕК – ЕСТЬ ПРОБЛЕМА, НЕТ ЧЕЛОВЕКА – НЕТ ПРОБЛЕМЫ!

– Во пацаны гуляют! – усмехнулся Гена.

– Слушай, Ген. Ты про тайные секты знаешь чего-нибудь?

– Какие? «Аум синрикё»?

– Нет, ну… другие… типа ордена.

– Масоны, что ли?

– Как бы. В Сети можно нарыть чего-нибудь?

– Да все можно нарыть. А зачем тебе масоны?

– Мне те, которые у нас.

– Это Кела в курсе. Он про масонов только и трет.

– Кела… – потрогал грудь Лапин. – Он же на черножопых завернут. И на евреях.

– Ну. Он разных знает. А чего тебе?

– Да на меня наехали козлы какие-то. Братство, блядь. Проснувшиеся люди.

– Проснувшиеся?

– Ага.

– И чего они хотят? – Гена быстро двигал «мышью», смотрел на экран.

– Непонятно.

– Ну и пошли их… Во, гляди! Классно, а? Там продвинутые, на этом Сталине!

– Мне посоветоваться надо с кем-то. Кто знает, кто это такие.

– Ну, поди спроси его. Он все знает.

Лапин пошел в комнату Келы: деревянный стеллаж с книгами, большой музыкальный центр с большими колонками, маленький телевизор, портреты Альфреда Розенберга, Петра Столыпина, плакат РНЕ «За новый русский порядок!», три пары нунчаков, шнурованные ботинки на толстой подошве, штанга 60 к г, гантели 3 к г, гантели 12 кг, две бейсбольные биты, матрац, шкура бурого медведя на полу.

Кела сидел на матраце, пил пиво и слушал «Helloween».

Лапин сел рядом. Подождал. Пока кончится песня.

– Кел, у меня проблема.

– Чего?

– Какая-то секта… или это орден… наехали как-то сразу.

– Как?

– Ну, тянут, там, толкают, типа: мы – проснувшиеся люди. Братья. А все к ругом спят. Бабки сулят. Типа, масоны.

Кела выключил музыку. Положил пульт на пол.

– Запомни раз и навсегда: масонов самих по себе не бывает. Есть только жидо-масоны. Про «Б’най Брит» слышал?

– Чего это?

– Официальная жидо-масонская ложа в Москве.

– Кел, понимаешь, эти, которые… ну… ко мне пришли, они не евреи. Блондины, как и я. И даже глаза голубые. Да! Слушай… – вспомнил он, – я только щас понял! У них у всех голубые глаза!

– Это не важно. Все масонские ложи контролирует жидовская олигархия.

– Они говорили, типа, что все люди спят, как бы спячка такая, а надо проснуться, как бы родиться заново, а началось все вообще на улице, возле психодрома подошли и попросили у меня…

Кела перебил:

– Еще триста лет назад все масоны были или жидами, или с прожидью. Раньше, на хуй, жиды масонов использовали, как кукол, а теперь – политиков. А все политики – проститутки. Там, бля, пробы негде ставить. А уж наши… – Кела сцепил жилистые пальцы замком, хрустнул. – У них у всех на залупах татуировка: магендовид и 666.

Лапин нетерпеливо вздохнул:

– Кел, но я…

– Вот, послушай, на хуй… – Кела протянул мускулистую руку, снял с полки книгу. Открыл закладку:

– Франц Лист. Композитор великий. Пишет про жидов: «Настанет момент, когда все христианские нации, среди которых живут евреи, поставят вопрос, терпеть их дальше или депортировать. Этот вопрос по своему значению так же важен, как вопрос о том, хотим ли мы жизнь или смерть, здоровье или болезнь, социальный покой или постоянное волнение». Понял?

В дверь позвонили.

– Генка, открой! – крикнул Кела.

– Ну что за… – Гена злобно зашаркал. Открыл.

В комнату Келы вошел здоровенный парень: 23 года, бритая голова, широкие плечи, кожаная куртка и штаны, большие руки, на торце ладони татуировка «ЗА ВДВ!».

– О! Здорово, зёма, – встал с матраца Кела.

– Здоров, Кел.

Они размахнулись, сильно стукнулись правыми ладонями.

– У вас тут, говорят, железо ржавеет! – улыбнулся парень крепкими зубами.

– Ржавеет, на хуй. Вон, – кивнул Кела на штангу.

– Ага. – Парень подошел к ней, взялся, приподнял. – Понял…

– Только, Витек, пару недель – максимум.

– Нет проблем. – Парень взял штангу в правую руку. Посмотрел на Лапина. На пиво. – Чего, квасите?

– Да нет. – Кела рухнул на матрац. – Я тут с молодежью базарю.

– Хороший шнур, – кивнул парень и вышел со штангой.

– Про «Союз Сатаны и Антихриста» слышал? – спросил Кела Лапина.

– Это что?

– А про «Бне Мойше»?

– Нет.

Кела вздохнул:

– Ёпгеть, чем вы, на хуй, дышите, непонятно!

– Компутэром. – Гена заглянул в комнату.

– Компутэром, на хуй, – кивнул Кела. – А ты знаешь, кто и где придумал Интернет? И зачем придумал?

– Сто раз уже говорил, – почесал щеку Гена. – А чего… все в мире придумали евреи и китайцы.

– А ты «Имя мое Легион» читал? – Кела перевел взгляд на Лапина. В дверь позвонили.

– Открой, – кивнул Кела Гене.

Вошел тот же парень в кожаном. Со штангой в руке.

– Кел, слушай, я чего забыл: там в пятницу Вован к себе звал. Помахаться. Поедешь?

– Давай.

– Я зайду тогда.

– Давай. Во, Витек, «Имя мое Легион» не читали. И спортом ни хера не занимаются.

– Каждому – свое! – улыбнулся зубами парень. Протянул Гене штангу: – Подержи, молодой.

– Да ты что! – засмеялся Гена. – У меня камни в почках.

– Чо, правда?

– Правда! – ответил за Гену Кела. – Во, на хуй, Вить. Двадцатник пацану – и камни в почках!

– Да-а-а-а… – Парень прислонился к косяку, продолжая держать штангу. – Я чего-то такого не припомню. Так рано. Камни. У нас это. В батальоне один сержант старлея вылечил. Тот спать на холоде не мог.

– Чего?

– Камни в почках. Пивом напоил. Четыре литра. Потом, говорит – пошли поссым. Ну встали. Старлей ссыт. А тот ему ребром по почкам – хуяк! Тот – о-о-о-о, бля! Моча с кровью. И весь песок из почек вышел. Вот так. Полевая медицина.

Парень повернулся и вышел.

Зазвонил телефон.

Кела взял трубку:

– Да. Здоров, зёма. А! Ёпгеть, а чего ж ты? Всё, на хуй! Завтра еду брать. Не говори! Сегодня иду по улице, думаю – неужели с «четверки» гнилой, на хуй, пересяду на приличную тачку? Ага! Да… да… точняк. Ага!

– Вы чего, новую машину покупаете? – спросил Лапин.

– Не новую. «Гольф» 93-го года. – Гена зевнул.

– Разбогатели?

– Праотцы пару штук подкинули.

– Хорошо.

– Пошли в чате поколбасим. Там кинозавры понабежали.

– Да я хотел с Келой потереть.

– Это Воронин. Надолго. Пошли, хуйнем!

– Пошли…

Вернулись в комнату Гены. Сели рядом у компьютера.

Гена быстро вошел в чат под именем Кillа Вее:/)

Зхус /:

Я тоже купил вчера арджентовский «Призрак оперы». Понадеялся на Джулиана Сендса, которого обычно в хуевых фильмах не видел. Он самый клевый для меня актер после Микки Рурка. Уебищный фильм!!!! /-

De Scriptor /:

Да и «Тьма» сранье сраньем.

Наташа /:

Твой Джулиан Сендс – хуйня. Он только в «Чернокнижнике-2» хорошо сыграл, а уж «Призрак оперы» – отстой полный.

Кillа Вее /:

Вы все слабохуйные пиздососы! А Джулиан Сендз племянник Фили Киркорова:)

Старый Как Мамонт /:

Гнилая! Где тебя dhtvz носило?

Кillа Вее /:

В пизде мамонтихи, Лохматый. Чего вы дрочите на Сендза, если есть Чууулпан Хамыыыытовааааа с Кеану Риввввзом!!!! Ребята, я их полюбила и люблю!

De Scriptor /:

Долбоебизм не лечится:/ (Но его можно использовать в мирных целях.

Крот /:

Эта мокрощелка щас опять все засрет.

Кillа Вее /:

Обязательно, мальчики:/-

Зхус /:

Есть предложение: уебывай по своей же ссылке.

Старый Как Мамонт /:

КилкаБи, заткнись на время. Я тут недавно нарыл: www.clas.ru. Можно заказать редкие фильмы на дом. Любимого Кроненберга взял:)))

Крот /:

А у Ардженто кто-нибудь видел «Демоны»?

Vino /:

Демонов снял не Ардженто. Или Дж. Ромеро, или Лючиано Фульчи. Вчера РенТВ крутили Феномена твоего хилого Ардженто – полный трэш. С хеви-металом на саундтреке.

Кillа Вее /:

Ой, кто пришел! Сладко запел угловатый соловушка! У тебя еще стоит? I’m always ready, motherfucker!!!!:/)

Vino /:

Кillа Вее, если ты хочешь, чтобы тебя кто-то трахнул до посинения клитора, то… ///!

– Ген, я домой пойду. – Лапин встал. Потер грудь.

– Чего ты, Лап? Давай напиши чего-нибудь. Давай, хуйни не по-детски!

– Да не, я… на хер. Я с Келой хотел побазарить, а он опять про своих жидов.

– Ну, а на хера ты завел его? Поговорил бы о чем-нибудь другом. Масоны-масоны… Он теперь только об этом и будет пиздеть. Я с ним вообще больше нацвопросов не касаюсь. Заебало.

Лапин махнул рукой. Постоял.

– Ген.

– Чего? – печатал Гена.

– Поехали в пивняк.

– В какой? – удивленно повернулся Гена.

– В любой. У меня… это… денег до хера.

– Откуда?

– От верблюда.

Вошел Кела с новой бутылкой пива.

– И вот что. Генк. Я тебе, на хуй, последний раз говорю: будешь дурь сосать – отселю к праотцам. Там соси, на хуй, в сортире.

– Я сто лет не сосал, ты чего?

– Позавчера? А? Когда я курей возил. А у тебя твои козлы были. Нет, что ль?

– Да ты чего? Кел? Мы новый «ВВ» слушали.

– Ты не пизди главному. Мудаки. Вы не врубаетесь ни хуя. – Он отхлебнул из бутылки. – У чеченов дохлых мозг знаешь какой был? Как сыр швейцарский. С дырами. Вот такими. От чего? От дури. Понял?

– Ты уже рассказывал. – Гена сунул в рот жвачку. – Кел, а от пива печень жиром заплывает.

– Задумайся, на хуй. Предупредил. В последний раз.

Кела вышел.

– Ой, бля… – вздохнул Гена. – Как давёж надоел. Бля, чего они на Качалове так помешаны? Витек, Шпала, Бомбер, – они ж тупота, все с двумя извилинами, понятно, чего им не качаться. Но Кела-то – умный. Он книг больше прочел, чем они все. И туда же – здоровое тело, бля, здоровый дух. И мне, бля, каждое утро гантели эти вонючие в постель сует! Представляешь? Я сплю, бля, а он – под жопу мне гантели! Дурдом…

Лапин смотрел в экран. Встал:

– Ушел я.

– Чего ты?

– Дело есть еще…

– Лап, чего ты сегодня такой?

– Какой?

– Ну… как побитый?

Лапин глянул на него и рассмеялся. Приступ истерического смеха заставил его согнуться.

– Ты чего? – не понимал Гена. Лапин хохотал. Гена смотрел на него.

С трудом Лапин успокоился. Вытер выступившие слезы. Тяжело вдохнул:

– Все… ушел.

– А пивняк?

– Какой?

– Ну, ты же в пивняк меня позвал?

– Пошутил.

– Ну и шутки у вас, малэчык.

Лапин вышел.

На улице стемнело. И подморозило. Лужи потрескивали под ногами.

Лапин добрел до своего подъезда. Вошел. Вызвал лифт. Посмотрел на стену. Там были знакомые граффити. Две из них – ACID ORTHODOX и РАЗРУХА-97 принадлежали Лапину. Он заметил новую надпись: УРАЛ, НЕ БОЙСЯ ПРОСНУТЬСЯ.

Черный фломастер. Аккуратный почерк.

Диар

8.07.

Киевское шоссе. 12-й километр

Белая «Волга». Свернула на лесную дорогу. Проехала триста метров. Свернула еще раз. Встала на поляне.

Березовый лес. Остатки снега. Утреннее солнце.

Из кабины вышли двое.

Ботвин: 39 лет, полный, блондин, голубые глаза, добродушное лицо, спортивная сине-зеленая куртка, сине-зеленые штаны с белой полосой, черные кроссовки.