Тысяча начал и окончаний

И громко объявила:

– Добро пожаловать, уважаемые гости! Меня зовут Оливия Чан, и я приготовила для вас угощение, чтобы вы могли взять еду, поесть и успокоить ваши души. – Мама произносила эту речь много раз, и Оливия ни разу не запнулась. – Прошу вас, подойдите. Добро пожаловать к столу!

С этими словами она разорвала барьер из талисманов вокруг стола. Привидения накинулись на еду. Они отталкивали друг друга, хватали миски и палочки для еды. Некоторые ели руками и заталкивали в рот пищу так быстро, как только могли. Многие призраки больше походили на зверей, чем на людей, так были голодны. Они яростно рвали мясо, погружали лица в миски с супом и огрызались на соседей, добираясь до желанных блюд. Казалось, что еда испаряется, пока привидения сражались… и ели, ели, ели.

«Я приготовила недостаточно еды, – в панике подумала Оливия. Ее желудок сжался от ужаса. – Все эти люди пришли к моему столу, а я не смогу накормить их всех».

«Выдохни».

Она перевела дух. Схватила тележку и бросилась обратно за новыми порциями еды. Креветки в прозрачном сладком соусе; крабы с имбирем и луком-шалот. Один сорт рыбы за другим, все приготовлены на пару́ с острым, соленым соусом. Нежная маринованная говядина, еще шипящая на металлических блюдах. Тушеная куриная грудка, со всеми соусами; свиные отбивные с острым перцем. Свиные ребрышки по рецепту матери, сладкие и политые ярко-красным соусом, присыпанные поджаренным кунжутом. (У Оливии заболело сердце.) А затем, наконец, блюдо за блюдом нарезанных ломтиками апельсинов и миски со сладким супом из красной фасоли. Они исчезли, едва Оливия их поставила на стол, но она не снижала темп, ноги у нее горели, но руки не дрожали.

Ночь подходила к концу, и новые призраки стекались к столу, сменяя тех, кто набил свой желудок и побрел прочь. Луна плыла по небу. В перерывах между новыми волнами привидений Оливия наблюдала, жгла благовония и бумажные амулеты на маленьком костре. Тлеющие искры поднимались в воздух подобно пожеланиям и гасли. Дождь лил без остановки.

Мей Лин не появилась. Оливия следила за столом и так сильно кусала губы, что начала ощущать вкус крови. Приходили новые привидения, некоторые ели спокойно, другие набрасывались на блюда, словно умирали с голоду. Дикость их взгляда, их горе, их страх и ярость, все это стихало во время еды. Берите и ешьте, сказала она. Призраки американских китайцев рыдали сильнее других, смеялись и наслаждались знакомыми блюдами. «Спасибо, – говорили они ей. – Никогда не думал, что снова попробую это блюдо». И один за другим исчезали, таяли, чтобы, наконец, упокоиться.

Вот почему она здесь, новая экзорцистка Чан. Это был экзорцизм лишь в самом приблизительном смысле этого слова. Ее работа не была актом изгнания; ее роль заключалась в том, чтобы утешить одинокие души, предложив им свободу.

Оливия вспомнила о шагах наверху, о ночных рыданиях. Она подбросила вверх свой бумажный амулет и пошла обратно в гостиницу, сквозь толпу туристов в фойе. Они пытались заговорить с ней, но она их не слышала. Она остановилась у стойки администратора и уставилась на портрет Плачущей Дамы.

Вчера Рени перегнулась через стойку и улыбнулась ей. «Наша Плачущая Дама становится… неуправляемой. Не могли бы вы попробовать это исправить или найти ей замену?»

Чем дольше привидение обитает в одном месте, без отдыха, тем более беспокойным оно становится. Жизнь и смерть Бисдена зависела от того, привлекал ли городок туристов привидениями. А когда призрак активен, это придает легендам легитимность. Но привидения, слишком надолго запертые в одном месте, начинают сходить с ума, и тогда причиняют вред людям.

Оливия пристально смотрела на картину, на белую вуаль, закрывающую лицо Плачущей Дамы. За десять лет проведения Фестивалей привидений, с того первого фестиваля в «Гранд-Сильвере», Оливия ни разу не видела Мей Лин.

Под вуалью Плачущей Дамы мог скрываться кто угодно.

Она повернулась и побежала на кухню. Там еще оставалось немного риса, как раз хватит на одну миску. Все остальное закончилось, поданное на стол на веранде и уже съеденное. Оливия надеялась, что риса хватит. Она поднялась по лестнице на третий этаж и направилась в свой номер. Когда она шла наверх, до нее сверху донеслись знакомые рыдания, и она заторопилась. Когда Оливия открыла дверь в комнату, она увидела женщину, стоящую у окна и глазеющую на пир внизу. На ней было подвенечное платье с испачканным грязью подолом и длинная белая вуаль. Призрачная женщина повернулась к Оливии.

Оливия сняла со своей шеи подвеску-амулет и положила его на пол рядом с собой. Медленно подошла и протянула миску с рисом.

– Я принесла вам немного еды, – сказала она. На этот раз ее голос не показался ей самой слишком громким. – Здесь не очень много, но вы, наверное, голодны. Пожалуйста, уважаемая гостья, возьмите и поешьте.

Плачущая Дама не пошевелилась, но позволила Оливии подойти. От риса поднимался легкий пар и плыл по воздуху. Дождь лил снаружи, барабанил в окно, требовал, чтобы его впустили. Оливия протянула руку, предлагая миску.

Призрачная Дама взяла ее. Прикоснувшиеся к Оливии руки были теплыми и твердыми.

Оливия осторожно откинула с лица женщины вуаль.

Когда умерла мать Оливии, она не вернулась в виде привидения. Оливия почти ждала, что мама вернется, но та не материализовалась в больничной палате, когда папа решил отключить ее от системы жизнеобеспечения, и ни в одну из тех ночей, когда Оливия слышала, как папа плачет в одиночестве у себя в комнате. На похоронах только молчаливое тело с обликом мамы лежало в гробу.

Люди становятся призраками, когда они не знали покоя, или у них осталось незаконченное дело, или они испытывали слишком большие сожаления и не могут упокоиться. Они превращаются в привидения, когда те, кого они любили при жизни, забывают их или не выказывают им уважения. Оливия жгла благовония, несмотря на предупреждения о пожаре в особенно сухие дни, а иногда она откладывала на маленькую тарелочку немного еды, которую готовила, и потом ставила на мамин алтарь. Но она держала этот маленький алтарь в своей комнате, подальше от папы. Всякий раз, когда отец видел его, он кривил губы и внезапно уходил из дома: горе гнало его куда-то в другое место.

Оливия начала оставаться в школе допоздна, просто для того, чтобы не сидеть дома. Она отдалилась от друзей, пряталась в библиотеке. У нее снизилась успеваемость, потом исправилась. Постепенно девушка осознала, что мама ушла. Не просто умерла и стала привидением, а ушла совсем.

Люди становятся привидениями, когда что-то привязывает их к какому-то месту. По-видимому, маму Оливии ничто здесь не удерживало.

Оливия не подала заявление на поступление в колледж. Каждый раз, когда она доходила до раздела «Семья» в анкете (Имя родителей? Их образование? Родственники? Живые? Умершие?), в ее голове начиналась неразбериха. Вопросы эссе были глупыми: «Что вы делали прошлым летом и как это на вас повлияло?». Она просто вспоминала уродливую, идеально чистую раковину в больнице, и не могла ее забыть, как бы ей этого ни хотелось. Кроме того, кто-то должен был заботиться о папе. Оливия не могла оставить его одного.

Ее отношения с Прайей разрушились, и Оливия смирилась с этим.

Подруги уложили вещи и уехали в колледж, а Оливия готовила еду, оплачивала счета и снова готовила. Она позаботилась о том, чтобы все электронные письма мамы пересылали на ее адрес, и чтобы маленькая тарелочка перед маминым алтарем никогда не оставалась пустой. Когда девушка открыла письмо из гостиницы «Гранд-Сильвер» экзорцистке Чан с просьбой приготовить угощение для Фестиваля привидений в этом году, сердце Оливии глухо забилось.

«Единственная ночь, когда духи ходят среди нас».

Она помогала готовить еду для призраков каждый год, но никогда еще не занималась этим одна. И она не ездила в «Гранд-Сильвер» с того первого лета в Бисдене.

– Папа, – сказала она в тот вечер, скручивая салфетку в тугие кольца под столом. – Я в августе поеду в Бисден.

Он посмотрел на нее с печальной улыбкой. «Он так сильно постарел за последние месяцы», – осознала она.

– Я понимаю, – ответил он.

* * *

Оливия обнаружила, что смотрит в лицо незнакомки. Суровое лицо, на котором оставили следы возраст и голод.

Это была не Мей Лин. Это была не мама. И никто из тех, кого она знала.

– Кто вы? – прошептала Оливия, а призрак молча смотрел ей в лицо. Взгляд старой китаянки ничего не выражал, и она раскачивалась взад и вперед, а плохо сидящее на ее фигуре подвенечное платье шуршало вокруг нее. Оливия подумала, что эта призрачная женщина, возможно, вовсе не невеста, а кто-то привязал ее к гостинице «Гранд-Сильвер» против ее воли и заставил служить привидением. Эта женщина не была похожа на юную, хорошенькую белую девушку, которую в рекламных проспектах гостиницы описывали, как Плачущую Даму. Видимо, это не имело значения для того, кто загнал призрака в эту ловушку.

Но если ночь истины существует, то это сегодняшняя ночь. Так сказала мама: во время Фестиваля привидения становятся похожими на самих себя больше всего. Не на тех, кого хотят видеть живые. Не на ту, кого хочет увидеть Оливия.

Ночь Фестиваля – это шанс получить свободу.

Оливия подавила в себе разочарование и улыбнулась женщине. Девушка протянула ей пару палочек для еды, женщина взяла их и начала есть. Риса было немного, очень скромная порция. Но с каждым глотком взгляд женщины становился все более живым и осмысленным, а движения более скоординированными. Вскоре рис закончился. Оливия открыла рот, чтобы извиниться, но незнакомка заговорила первой.

– Спасибо, – произнесла она. Голос ее звучал хрипло, и Оливия подумала, что это, возможно, из-за ее постоянных рыданий. – Проводи меня к двери, дитя, пожалуйста.

Оливия взяла ее за руку и проводила к лифту. Пока они спускались на первый этаж, женщина смотрела на свое отражение в медных стенках лифта. Они вместе прошли мимо туристов, которые во все глаза смотрели на них, но держались на безопасном расстоянии. Оливии показалось, что Рени пробирается к ним, но толпа туристов плотно сомкнулась и преградила ей путь.

Когда они переступили порог, женщина подняла руки, и ее белое подвенечное платье и вуаль рассыпались в пыль. Где-то позади них что-то крикнула Рени. Под платьем у женщины оказались прочная хлопчатобумажная одежда для путешествий и свободная куртка. В руках она держала шляпу, и она натянула ее на голову, держа за поля. Сильные, решительные очертания ее плеч напомнили Оливии бабушку.

– Спасибо за еду, дитя, – сказала женщина. Она похлопала Оливию по плечу. – После столь долгого одиночества я и забыла, каково это, когда для тебя готовят твои родные. А твоя стряпня показалась мне именно такой, – она начала таять, но прежде, чем уйти окончательно, она сжала руку Оливии. – Иди и корми своих гостей.

Оливия подняла глаза. Небо начинало светлеть, и большинство призраков исчезло. Но у стола еще оставалось несколько привидений, подбирающих остатки еды. Одна женщина выделялась: девушка в брюках, с темно-каштановыми мокрыми волосами и маленьким ртом. Ее одежда была насквозь промокшей, а когда она заметила Оливию, уголки призрачных губ приподнялись.

– Девочка с геймбоем, – сказала Мей Лин. – Ты выросла.

Тепло, желанное тепло разлилось в груди Оливии. Мей Лин совсем не изменилась с тех пор, как они впервые встретились.

– Да, выросла, – ответила она. – Благодаря тебе.

Мей Лин посмотрела на стол и вздохнула.

– Почти все съели. А выглядело так хорошо, – она заправила прядку волос за ухо, оглядывая остатки пиршества. – Я почти успела к столу в прошлый раз, когда твоя мама готовила еду в этой гостинице, но все-таки опоздала.

У Оливии упало сердце. Она помнила, как Мей Лин несла ее на руках к гостинице «Гранд-Сильвер». Неужели она задержала ее и заставила упустить свой шанс перестать быть привидением?

– Я знаю, о чем ты думаешь, – сказала Мей Лин. Она протянула руку и взъерошила волосы Оливии. Отнимая руку, она задела сломанными пальцами лоб Оливии. – Не надо. Я не жалею об этом. Я увидела попавшую в беду малышку и сделала все, что в моих силах, чтобы ее спасти. Хотелось бы, чтобы кто-то оказался там и сделал то же самое для меня.

«Самая важная часть обслуживания – это быть внимательной к другим», – сказала тогда мама. Оливия прикусила губу и оглядела стол. Все блюда разобрали, даже рыбью кожу и глаза съели.

– Я найду что-нибудь поесть, – сказала она. – Я тебя накормлю, чтобы ты нашла дорогу домой.

Мей Лин покачала головой.

– Солнце восходит, малышка. Пиршество закончилось.

Оливия пальцами ощупала блюда, отодвигая в сторону обглоданные кости. Хрящей не осталось, и почти весь соус вылизали с блюд. Мей Лин права – на столе не осталось еды.

Ее взгляд метнулся к сервировочному столику на колесах, стоящему у дверей гостиницы. Она присела перед ним на корточки, заглянула между полочками. «Вот», – подумала она. Лужицы пролитого соуса и маленькие кусочки, упавшие с блюд на металлические поддоны, когда она толкала тележку по гостинице. Взяв деревянную лопатку, Оливия тщательно соскребла лужицы и кусочки себе в ладонь. У нее щемило сердце.

– Добро пожаловать, уважаемая гостья, – произнесла она, протягивая Мей Лин руку. – Возьми и поешь, и пусть душа твоя порадуется.

Мей Лин открыла рот, потом закрыла. От неожиданности в ее глазах закипели слезы. Она взяла ладонь Оливии, обхватила ее левой рукой, а правой сгребла еду. Пока она ела, ее изувеченные пальцы выпрямлялись и становились целыми, а кости снова приобретали прежнюю форму, издавая неприятные щелчки. Раны призрачной девушки одна за другой затянулись.

«Останься со мной, – хотелось сказать Оливии. – Не ешь мою еду. Не уходи». Она проглотила свои слова и держала руку неподвижно.

К тому моменту, когда Мей Лин проглотила последнее зернышко риса, ее лицо было залито слезами. Она их вытерла.

– Спасибо, – произнесла она. Голос ее звучал хрипло, но отчетливо.

Оливия взяла ее за руку, их пальцы переплелись. Рука была теплой, такой теплой.

За ее спиной редели тучи, превращаясь в тонкие полоски по мере возвращения жары. Луна исчезла, а дождь стих. Вздохнув, последнее привидение за ее столом растаяло в утреннем воздухе.

Послесловие автора

Фестиваль голодных привидений

Китайская традиция

Фестиваль голодных привидений, или Ю Лань, устраивают на седьмой месяц по лунному календарю в конце лета. Говорят, что в этот день не упокоившиеся души бродят среди живых. Чтобы успокоить их и отправить домой, люди предлагают им еду, жгут благовония и бумажные амулеты и устраивают для них развлечения. В наши дни Фестиваль голодных привидений часто сводится к приготовлению еды для своих предков и посещению концертов живой музыки и китайских опер. Когда призраки удовлетворены, они могут уйти и вернуться домой. Писать этот рассказ было довольно трудно! Для осуществления этого проекта мне было очень важно написать о чем-то личном. Я – китаянка по отцу, из пятого поколения родившихся в Америке потомков, поэтому я понимала, что мне нужно написать о чем-то, связанном и с диаспорой, и с идентичностью человека смешанной расы. О чем бы я ни решила писать, это должно было быть явственно азиатско-американским. Существует долгая история заселения китайскими иммигрантами Аризоны, где я выросла, но она не известна широкой публике. «Фестиваль голодных привидений» затрагивает много тем, в том числе – важное значение гостеприимства, уважение и почтение к людям, которые приехали до тебя. Поместив события в Аризону, я получила возможность написать о предках американцев китайского происхождения, о забытом наследии которых я хотела напомнить.

Лори М. Ли

Стальная кожа

Отец Йер был андроидом.

Он не всегда им был – по крайней мере, она так думала. После запрета андроидов многое изменилось. Ее отец, Менг, так никогда и не стал прежним.

Она хранила это воспоминание – всего лишь хаотичный набор картин и звуков, но яркий, как неоновые надписи, бегущие по черному экрану. Воспоминание о том дне, когда андроиды восстали.

Большинство ушло мирно – те, у которых сохранились нетронутыми основные коды. Другие боролись (те, программное обеспечение которых спонтанно разрушилось), и это позволило им открыто нарушать протоколы, а также вызвало другие побочные эффекты – те побочные эффекты, которые привели в такой ужас человеческую часть населения, что люди первым делом инициировали запрет использования андроидов.

Это произошло после обеда; на западе пылало зарево заката, а на востоке – зарево пожара. Дом дребезжал, когда громадные воздушные танкподы проплывали над головой, направляясь к громовым раскатам взрывов металла и бетона – туда, где сражались андроиды.

Йер хотелось выстроить эти картины в строгом порядке, как фрагменты кода, поставить каждый момент на соответствующее ему место: отрывистый грохот стрельбы; согнутый фонарный столб, глубокие отпечатки пальцев в металле; странный контраст разноцветных виртуальных рекламных роликов, мигающих над дымящимися стенами в тех местах, где дублирующие источники энергии еще не вырубило короткое замыкание.

Пуля, разворотившая окно и грудь ее матери. Отец тащил ее прочь, он тряс ее, чтобы она замолчала, и его пальцы впивались в ее руки, оставляя синяки.

«Все в порядке, Йер. Теперь ты моя, – отец похитил ее и увез в безопасное место. – Ты моя».

– Как ты тут справляешься? – спросил Аланг. – Его нет уже четыре дня.

– Спасибо, я умею считать, – Йер втянула воздух, раздувая ноздри. Отец уехал по делам, хотя что это за дела, никто не знал. Менг не работал уже почти год, с тех пор как его уволили с должности инженера-робототехника и они переехали в Литтл-Винай. Их сосед Аланг был теперь единственным настоящим другом Йер, поэтому она сразу же почувствовала себя виноватой за резкий ответ.

– Ты хочешь об этом поговорить? – продолжал он.

– Об этом?

– О твоих… – он покрутил пальцем, словно хотел намотать на него слово. – Чувствах.

Она потерла висок.

– Вовсе нет.

– Держать в себе все это разочарование неестественно.

– Сам ты неестественный, – не самый удачный из ее язвительных ответов, но Аланг рассмеялся, что заставило ее улыбнуться.

– Ха! – произнес он, показывая пальцем на ее лицо. – Я думал, ты уже забыла, как это делается.

Она тут же нахмурилась, и он, застонав, откинулся спиной на шаткие деревянные ступеньки. Они сидели на их обычном месте за многоквартирным домом. На другой стороне извилистой полоски грязи, которую в Литтл-Винае называли улицей, два соседа орали во всю глотку, высунувшись из окон (так они беседовали), а на углу спал бродячий пес, вялый от сырости.

Йер подергала воротник своей рубашки, материя намокла от ее липкой кожи. Сезон дождей закончился, но влажность будет высокой еще несколько дней. В прошлом, целую жизнь назад, она могла переждать ураганы с ливнями в комфортабельном доме с регулируемой температурой, в ховере[3] с климат-контролем, и в одежде из «интуитивной» ткани. Здесь такой роскоши не было. Литтл-Винай был всего лишь кучкой строений, втиснутой между тенями сверкающих металлических небоскребов Винай-Сити и горными джунглями, занимавшими весь основной ландшафт.

– Я только хочу сказать, – произнес Аланг, приподнялся на локтях и примиряюще махнул рукой, – что если мы поговорим об этом, это может помочь.

– О чем тут говорить? Папа не позвонил ни разу с тех пор, как уехал. Что, если его ховер сломался посреди джунглей, и его съел тигр? – менее разумная часть ее сознания сомневалась насчет этой деловой поездки – возможно, это обман, и он не собирается возвращаться. Она по-настоящему в это не верила – почти, – но трудно было не драматизировать. Особенно после прошлого года.

– Ну, его бипод действительно издает такие звуки, будто его пытают.

– Это не утешает, – сказала Йер и ударила его по руке.

Аланг поймал ее палец и удержал, когда она попыталась вырваться. После короткой, не очень решительной борьбы, она смягчилась и позволила ему переплести пальцы с ее пальцами, несмотря на то, что их кожа сразу же стала влажной от пота. Он торжествующе улыбнулся.

– Ты не так уж сильно от него отличаешься, знаешь ли, – сказал он, проводя большим пальцем по костяшкам ее пальцев. У нее что-то дрогнуло в животе. – Менг в каком-то смысле стоик. Он плохо выражает эмоции.

Ее губы опять потихоньку растянулись в улыбке.

– Плохо выражает эмоции?

Он был не совсем неправ, но Аланг знал того Менга, которым папа стал после запрета андроидов. Йер знала, каким был отец раньше – до запрета, до смерти мамы и до того, как их жизнь полностью перевернулась.

Она помнила смех Менга – искренний и не извиняющийся. Она все бы отдала, чтобы снова услышать его.

– Йер, он, наверное, так занят, что у него нет времени позвонить. Перестань беспокоиться. У тебя есть я.

Она это ценила, больше, чем мог предполагать Аланг, но тем не менее ей было обидно думать, что отец просто задвинул ее в конец списка своих приоритетов. Она была его дочерью. Разве он не должен хоть один раз позвонить, сообщить, что он жив, – хотя бы для этого?

И разве ему безразлично, как она справляется без него? Даже тесные комнатки их квартиры казались пустыми и просторными, когда она оставалась там одна. Односельчане не возражали, когда она шла вслед за ними вверх по склону горы в их сады и на полосы рисовых грядок, но она всегда чувствовала себя неуклюжей и бесполезной, глядя на их работу. Аланг учил ее работать мотыгой и отличать сорняки от побегов риса, но она пока не была готова приобрести собственный участок.

Однако это было бы хорошим средством отвлечься от ожидания. Ей просто хотелось, чтобы отец позвонил. Она терпеть не могла неопределенности.

Он никогда бы так не поступил до запрета. Та ночь изменила их обоих, но Йер очень задевало то, что отец ведет себя так, будто только он один пострадал. Он ни разу не подумал о том, как она страдает, потеряв мать, и это постоянно беспокоило ее.

– Ой! – произнес Аланг, поднимая брови. Она посмотрела вниз и с удивлением обнаружила, что с силой сжимает его пальцы.

Она тут же их отпустила.

– Прости, я…

Он встал, потирая руку. Неужели только из-за этого он уйдет? Из-за одного неловкого движения? Неровный край ступеньки врезался в ее ладони. Неужели от нее действительно так просто избавиться?

Аланг не ушел. Он положил обе руки ей на плечи и сказал:

– Ладно, послушай: в доме 2а живет тот ребенок, о котором я тебе говорил. Мне нужно, чтобы ты задала ему трепку.

Она рассмеялась, одновременно удивившись и почувствовав облегчение. Через мгновение он обнял ее за плечи и привлек к себе.

Прошла целая неделя, и знакомое позвякивание бипода Менга наконец-то оповестило о его возвращении.

Йер бросилась к черному ходу в их дом, задыхаясь. Она помахала отцу рукой, пока тот парковался. Когда он не ответил на ее приветствие, она опустила руку и постаралась не сжать пальцы в кулак. Коротко кивнув, он прошел мимо нее в здание.

Йер постояла несколько секунд, уставившись на покрытый пятнышками ржавчины бипод и втянув голову в плечи. Потом она с трудом сглотнула, медленно повернулась на каблуках и последовала за ним в дом.

– Как прошла поездка? – спросила она ему в спину, когда он бросил маленькую дорожную сумку на свою койку. Узкий матрас упирался в стенку, как и ее матрас в гостиной.

Он дернул одним плечом. Йер стиснула зубы. Прошла неделя, и вот как он с ней общается? Даже не одного слова в знак приветствия?

– По каким делам ты ездил? – снова попыталась она. Так как почти наступило время ланча, она открыла дверь в чулан и достала две порции сухого концентрата. Может, он долго ехал и проголодался. Стряпня была одним из тех дел, которые им пришлось освоить после запрета андроидов, даже если это умение заключалось всего лишь в том, чтобы поместить концентрат в кухонный автомат и нажать кнопку.

Несмотря на то что Йер поставила его тарелку на столешницу, за которой они обычно сидели, Менг это проигнорировал и устроился за своим рабочим столом. Его «офисный уголок» находился прямо рядом с кухонным отсеком и представлял собой всего лишь щербатый столик, втиснутый в угол рядом с семейным алтарем, на котором блестели золотом и серебром бумажные амулеты и лежало старое подношение из сырого риса на бамбуковом подносе.

Ногти Йер скрипели по дну ее тарелки, в горле скапливались слова, душили ее.

Внезапно она вспомнила, почему она сначала почувствовала облегчение, когда он уехал. Хотя они оба горевали, но они горевали не вместе. Менг пристально наблюдал за ней и в то же время держался на расстоянии; его странное поведение стало так угнетать ее, что она испытала облегчение, оставшись одна, освободившись от тяжести его молчания. Кроме того, она думала, что, возможно, если он побудет вдали от нее, это поможет ему сосредоточиться на чем-то другом. Он назвал это деловой поездкой, и, так как Йер считала интересы Менга исключительными, она осмелилась надеяться, что, если он сможет вернуться к любимой работе, тот отец, которого она знала, тоже вернется.