О маленькой птице размерами с остров

– Неси тряпки, – крикнул Каин доктору, – готовь веревку, – продолжал он, покуда кровь все сильнее заливала стол и самого Каина, – иглу и трубку, быстрей, – снова кричал Каин. Теперь уже никому его было не жаль, от чего-то совсем не ясного, но в такие минуты совершенно должного, – начинай кровопускание, дальше сам, – скомандовал Каин.

Все затаили дыхание до того что, едва Каин прекращал шевелиться или говорить, наступала тишина, по настоящему гробовая. Девочка и тогда не произнесла ни звука, когда ее ногу разрезал Марек, выпуская кровь. Наполнив склянку, Каин слез со стола, прижимая к руке тряпки и зажимая все телом, согнулся, прошел к окну, шепнул что-то Чарли и тот мигом подтащил кушетку к столу. Девочку уложили на кушетку, сверху стояла склянка с кровью и трубка торчала из нее. Кровь шла долго, было удивительно смотреть, как маленькая девочка перенесла столь долго без движения. Наступил вечер, когда все было закончено.

– Откройте окно, – прошептала Анна – так звали девочку.

– С ней все хорошо? – спросил Витус у доктора.

–Так спросите ее, – ответил доктор.

– Как ты Анна? – спросил, наконец, мясник у девочки.

– Темно как-то, душно, плохо мне, – скороговоркой проговорила Анна.

Каин встал со своего места, сдернул тряпку и открыл окно, затем брызнул водой налицо девочки.

– Не вздумай мне умирать малявка, я тебя очень прошу, – Каин сидел рядом, – смотри на меня не отрываясь, а я тебе расскажу что-нибудь интересное. Что ты хочешь послушать?

–Мне сказки раньше мама рассказывала, – тяжело, с хрипами проговорила девочка.

–Вот же, сказку…

В полуночной тьме глубокой

В стороне забытой и далекой

Спит под дланями людей

Кот красавец дивный котофей

Поживают жизни с людом

Поливая земли с пруда

Радуясь на каждый плод

Ластиться чудесный кот

Своей лаской он смиряет

Кровь от крови умиляет

Всех детей кругом навек

Да хоть старый человек

Вдруг откуда неспроста

Через тернии хвороста

Пробирается дракон

И огнем всех с хаты вон

Рыком страшным вопия

Всем почудится змея

А дракон из чрева пламень дышит

Звуки плача и мольбы не слышит

Поедает страхом льстивый

Все ж дожевывая Фивы

Новых маленьких людей

Рдел и малый котофей

Страшно маленькому стало

Ведь поел уже не мало

Что же станется со мной

Я, увы, ведь не герой

А без человечка худо

Ой, не все пошли б на блюдо

Им кому ж теперь любить

Что ж бежать да горе выть?

Нет, я брат тебя встревожу

Крылья бесов я стреножу

Поборюсь с тобой за человека

И моя им станет в том опека

Будут котиков беречь

То пойдет иная речь

Кот уж будет как бы Бог

Каб дракон бы уберег

И покуда задирался

То дракон уж постарался

Половину аль другую

Съел за душу за милую

Кот за голову схватился

Да так наземь и свалился

Ах, какой же я дурак

Все витаю там же враг

И хватив под лапы меч

Поплелся на бой и сеч

Встал собой перед драконом

Оглушив лишь диким звоном

Рассмеялся страшный змей

Как крылатый чародей

Тряс он брюхом, насмехаясь

Да в коте все сомневаясь

Насмешить пришел он что ли?

Иль, другой какой он воли

Котофей все смотрит прямо

Мечиком грозит упрямо

Воздух, в клочья раздирая

Как бы с ним уж не играя

Раздался и пуще смех

И пустило брюхо всех

Пополам разорвалось

Все, что было вытряслось

А дракон летит за горы

Котофея проклиная взоры

Все отпраздновав гурьбой

Вспоминали страшный бой

Каин не смотрел на девочку, а все когда рассказывал, глядел в окно и лишь окончил, повернулся. Анна едва заметно улыбалась, стараясь исправить гримасу боли на лице, и все же ей это удавалось, хоть и с большим трудом. Наступила неясная тишина, и все как будто бы боялись тишину эту нарушить, так словно, потревожив ее они бы сделали худо для Анны. Дослушав до конца, почти никто не подумал задавать вопросов, ну кроме Чарли, тот всю эту сказку и смотрел на Каина, будто желая вставить какое-то слово. Первой все же оказалась девочка, именно она, а не Чарли задала вопрос, как нельзя более уместный:

–Так о чем эта сказка? – спросила Анна. Почему-то ни у кого более не возникало такого вопроса, вероятнее всего потому, что если бы их самих спросили бы о том же, то они просто ответили бы, что в ней и так предельно все ясно, что творить зло есть плохо и что воздается всякому такому ужасному существу зло творящему. Уж, наверное, Анна могла понять и это, но вопрос ее явно был в другом.

– Иногда достаточно просто решиться, – ответил Каин. Он то и вопрос ее понял, пожалуй, что один, – бывают всякие трудности, но в большинстве своем они сами нас боятся, стоит только сделать главное – побороть свой страх перед ними. И я вижу, что ты отважная девочка, – Каин тоже ей улыбнулся, – прямо как этот кот.

– Мне приятно такое сравнение, – прошептала Анна.

– А что с жителями Фив? – вставил вдруг Чарли.

– Какое тебе дело, об этом в сказке не говорится, – рассержено проговорил Каин.

– Ты не читал мне таких сказок, – продолжал Чарли.

– А ты и не просил, – отрезал Каин. Все кругом рассмеялись, а Каин вроде бы, даже обиделся, но посмотрев на улыбающуюся Анну, заулыбался и сам.

Тем временем луна уже подступилась к окошку, разгораясь сильнее в сумерках приходящей ночи. В комнате становилось холодно из-за открытого настежь окна, но все же та теплая атмосфера, что находилась среди этой необычной компании, не давала никому замерзнуть. Окно все же прикрыли, впереди ждала еще долгая ночь, бессонная и тяжелая. Тяжелая для всех; для Анны – маленькой девочки, которой предстояло сразить саму смерть, отвагой юного сердца; для Витуса – отца и мясника, в том именно смысле, что этой ночью он отец, как может, никогда прежде, больше чем мясник; для Марека – доктора, который перестал быть лекарем в самое важное для того время, но все же взял на себя полномочия не менее грузные, чем прежние; для Каина, который и задумал все происходящее и без которого ничего бы этого не случилось. Над которым не меньше чем и на Чарли, теперь висел Дамоклов меч, ниточкой отделяя лик спасителя, от лика убийцы. Чтобы означала неудача? А то, что Чарли спасен зря, то, что Каин пошел на шаг представленный может быть дьяволом, и заманен в ловушку бахвальства. В такие минуты самым тяжелым делом было прогнать эту тревогу и еще важнее не показывать ее перед дитем. Каин долго рассказывал истории и сказки, пересказывал уже написанные книги, едва не валясь с края стола, на котором сидел. Ночь так и закончилась под рассказы Каина, на которого, и смотреть было тяжко, так он устал, на него и не смотрел никто впрочем, он сидел боком ко всем присутствующим, рассаженным кое-как по углам и к лежавшей девочке тоже. Боль Анны утихала, и вместе с тем закрывались ее зеленые глаза. С опаской и некоей затаенностью в сердце не ведомо от кого, можно было сказать, что все позади и все обошлось. Так же вкрадчиво ослабляли свою бдительность присутствующие. Витус был единственным, кто не сомкнул глаз до пробуждения дочери. И девочка очнулась.

Был следующий день, впоследствии ставший последним днем спокойствия и безмятежности. О этом дне можно упомянуть разговором, принятым с трех сторон однозначно единой мыслью. В следующий за тем день и началось то, о чем было оговорено ранее. Чарли вышел из дому около полудни и не являлся почти до самого вечера, и пришел не один. Он уходил за больными и привел их, несмотря на неверье и страх. Все трое занялись одним делом, и у каждого была своя задача. Пока Чарли сновал по улицам города в поисках очередного страждущего, пытаясь при этом не попасться на глаза легионерам, Каин с доктором готовились к операции, доктор, стерилизуя склянки и трубки, Каин, читая молитвы.

Самой сложной задачей наградил себя Чарли, убеждать отчаянных людей пусть и проще, но и их надо убедить, а затем еще и привести куда нужно. Когда тебе говорят, что тебе пустят кровь, это лишь усложняет задачу, но обманывать Чарли не хотел. Казалось бы, дело верное и почем только горевать, но, увы, не каждый соглашался легко. До чего же сильна их надежда, порой думал Чарли, надежда на какое-то неизбежное, неминуемое чудо, которое почему-то должно свершиться, была сильнее прямого спасения. Вот же она та самая дверь, ко входу в которую вы стоите, но они не идут, от того лишь, что хотят непременно попасть внутрь, и так надеются попасть туда сразу, что и дверь ту отворить не считают нужным. Чарли водил под руки прокаженных каждый день, а то и по два раза на дню, даже чаще по два. По мере того как поздоровевших становилось все больше молва разлеталась по округе и тайком пробралась в каждый уголок города, уголков тех было не столь много, потому что город был не так велик. Чарли, несомненно, это дало не малое подспорье в его деле, теперь-то люди, наконец, перестали биться головой в стену и нашли двери, но сквозь них им все равно приходилось идти с Чарли. Сдвигая одну сторону, другая все ближе подходила к краю, Каин уставал все сильнее, усталость переходила из физической в душевную. Прежде почти неотрывно читавший молитвы Каин, теперь все больше спал. Глядя на согбенного Каина, не раз печалился Марек. Доктор проводил целые монологи, глядя в окно из дома.

– Стервятники проклятущие, ох уж стервятники. В землю вас всех, как и прочих, загрызут же, загрызут… – говорил Марек. Пролетали словечки и по крепче от доктора. Как бы там ни было, всякий раз Каин утешал Марека и даже порицал за столь резкие высказывания.

Прошел уже год, с момента первого пациента. Ввалилась целая толпа, однажды в дом доктора и среди них двое прокаженных, мужчина и женщина, оба средних лет. Они были пьяны и прямо таки требовали своего исцеления. Каин таки не выдержал и в первый, и последний раз отверг вошедших. Прогоняя их, Каин едва ли не силой добивался своего, до того обозлился он. Страшная ярость напала на него в тот миг. И лишь успели выйти от него люди, Каин упал как подкошенный не то от упадка сил, не то в молитве какой и стал просить прощения, аж до умаления некого.

– Они то уж не простят поди, а ты их прости, как всегда прощал, в тебе эта сила есть и я знаю что зла в тебе нет, а лишь один вопль мук твоих. Давно я ждал этого, а кабы не дождался, то и впрямь не человек ты Джим, – проговорил все это вслух Марек.

– Простите меня людишки бедные, простите немощного, осилю я вас. Простите … – Каин со слезами на глазах сидел на коленях и говорил далее тише и тише.

– Так может вернуть их, а? – вставил вдруг доктор.

– Да ну, зачем им это? – вопросительно ответил Каин. Его глаза широко открылись и поглядели выше, на стоявшего Марека.

– Как это зачем? – снова переспросил доктор.

– Не нужно, думаю, не стоит, – чуть с улыбкой ответил Каин.

– Это, пожалуй, верно, – заключил Марек. – А почему?

– Я пьяных не люблю, – спокойно договорил Каин.

Под самый вечер пришел Чарли в тот день и привел еле живого юношу, на вид не более чем лет семнадцати. Не говоря ни слова, прошла еще одна операция, тишина длилась несколько часов. Парень был уже едва ли не мертв еще в самом начале, ну а уж после и вовсе его жизнь можно было определить лишь по чуть заметному дыханию. Ночь созрела до темна, когда парень, наконец, очнулся, он глядел в потолок, а глаза его хоть и были открыты не выражали уже ничего совершенно, он глядел так долго, а затем начал едва слышно лепетать.

– Свет то какой, радость мою лелеешь, дня ясного. Радостно мне, приятен свет твой и жизни я той рад. Теперь совсем не страшно, как чудо дается, мир заветный, чудесный мир. Вовсе такой же, радость моя из него оттуда она и шла и я за ней теперь. Облаками движется и одно все создает, дивный наш мир… – все затаенно вслушивались в слова юноши, но только Каин выглядел так, будто что-то понял, хотя спроси его, не объяснил бы, наверное, никогда. Слова парня вдруг закончились и все это поняли не сразу, а лишь после нескольких минут, так как говорил он с большими паузами после каждого слова, и все надеялись услышать еще, дальше, но он тем давно окончил. Каин положил свою выпачканную в крови ладонь на лицо паренька и сжимая челюсти снова заплакал, но теперь уж скупо одной слезой. В нем томилась нестерпимая злоба. Как же так думал он, не уж то за тех, не уж то за них такая кара.

На следующий день было решено никого не принимать. Мальчишку пошли хоронить на то самое кладбище, где прежде хоронили всех Каин, Чарли и Бен. Вернувшись домой, Каин раскрыл тетрадь, не весть откуда взявшуюся и начал долго и усердно в ней что-то писать. Когда Чарли спросил его, Каин ответил, что пишет обо всем случившемся давным-давно, а как вышел в их совместный поход, свою тетрадь брать не стал. Он был уверен, что через пару лет, вернувшись, обязательно все опишет, но не довелось вернуться, и может, не доведется еще очень долго. На следующий день снова приняли двоих, все прошло хорошо.

Когда были написаны фолианты другой книги неизвестно, но они пришли в этот мир. Так и теперь появилась библия. Пройдут тысячи лет, и в другом свете она снова объявится, как нечто непреклонное, словно сама истина.

На стянутых жилах

В брошенных силах

В чумной голове

Черной лживой игре

Каменных стен

Лопнувших вен

Больших океанов

Глаза великанов

Челюсти скал

Каленый метал

Грузные вожжи

Страшные мощи

Рваные части

Грызущие пасти

Реки и море

Все чье-то горе

Болью моститься дорога

Частью бывает острога

Сердца не малый кусок

Деревом станет лишь волосок

Римская империя была первой, после иудейского государства из тех, кто узнал о книге, ибо именно из-за нее все и началось. Впрочем, были и другие возможные причины войны евреев с Римом. Как раз именно в этот период поднялся внезапный мятеж «преданного» британского населения. Казалось бы, обреченный на гибель план двух самых удаленных провинций империи сработал. Основанный на серии отвлекающих маневров бой, был долгим и упорным и все же закончился не совсем так как того желали стороны, ни одна в итоге не оказалась полностью удовлетворена. Так или иначе, Британия и Иудея, более не входившие в Римскую империю, все же во многом зависели от последней. Главное же события сошло на Иудею, как раз по той самой зависимости, хватило лишь одного слуха. Слух этот пришел из Рима и вернулся туда же в сенат.

Разговор в сенате начался с обсуждения политики в отношении все того же Израиля, а когда все закончили говорить встал Император Флавий. Он говорил о разном, и все вроде бы, ни о чем, как бы начиная издалека, наконец, дошел до того момента, где говорилось о Каине.

– Мы давно пускаем мимо ушей слух о некоем человеке, что евреи зовут спасителем. Вернее так должно быть по библии, в сущности же это простой лекарь, который, тем не менее, сумел повести за собой уже целый город. Тот самый город эпидемия чумы в котором, вынудила нас увести отряды за его пределы. Город – «Порог», так он называется. Скоро этот юноша перейдет порог и пойдет не известно еще куда, его проповеди последуют за ним, оставляя за собой длинный шлейф. Чем это может угрожать Риму? Быть может и ни чем, но вот дать Риму он кое-что все-таки может. У меня есть одно письмо, которое вам я читать ни кем не обязан, однако, я зачту его, – проснувшиеся патриции из сената, живо глядели теперь на своего императора и на письмо вынутое им из одежд. Письмо было небольшим и выглядело вовсе не официально. – В подвластной вами территории находится юноша по имени Джим. Его судьба крайне тревожит еврейский народ. Он возомнил себя мессией, хоть и не может быть таковым, он смущает римский народ и насмехается над священным писанием. Мы готовы идти на крайние меры, чтобы изловить преступника. В частности вернуть иудею в состав Римской империи, – окончив читать, Флавий сел на стул и внимательно глядел в зал.

Каин долго просидел над тетрадью в одно утро, когда пытался вспомнить ту тысячу лет, что прошла для него в пещере, пока не вошел Чарли и не избавил его от мук забвения.

– Ты сегодня один? – спросил с порога Каин.

– Я здесь один, а там за окном люди, они пришли благодарить тебя, – отозвался Чарли.

– Сейчас мне меньше всего этого хочется, – с тоской проговорил Каин.

– Идти, наверное, все равно нужно, как ты считаешь? – снова спросил Чарли.

– Из-за меня не стало мальчишки, они знают это?

– Ты можешь рассказать все что захочешь.

– Я не бывал там уже два года, ты знаешь лучше меня кто находится в здравии, а кому помирать. Много ли их?

– Возможно, кто-то и нуждается, но поверь, они не стали бы приходить если бы не поверили в то, что чума уже позади.

–Хорошо, идем. Позже я скажу тебе еще кое-что, а пока идем.

Каин отворил дверь и увидел толпу, собравшуюся на морозном воздухе, там были мужчины и женщины, дети и почти не было стариков. Все как один склонились на колено перед Каином и затаили мертвую тишину. Каину сложнее всего была эта тишина, но именно благодаря ней он успел, молча оглядеть людей вокруг и узнать едва ли не каждого из них. Среди них были и Витус со своей дочерью, были спасенные и те, кто был с ними рядом, во все эти ночи. Стоявший рядом Чарли, вдруг тоже подошел к толпе и сел возле них. На глаза Каина опустился белой дымкой свет, это пелена застилала ему глаза и не давала пролиться слезам. Каин подошел к Чарли и начал тормошить его за руку.

– Ну ты то чего, встань Чарли, встаньте все, прошу вас, – говоря это Каин подходил к каждому и тормошил словно спящих котов.

Когда все встали, Каин еще с минуту поглядел на толпу и собравшись начал говорить.

– Вы мне кланяться пришли, я принимаю, я рад… – несколько невпопад начал Каин, – а только вы всего-то не знаете, не знаете, как я виноват перед вами. Сколько среди вас стариков? – вопрос хоть был пожалуй больше риторический, а кто-то все же выкрикивал о том что он старик, – вас совсем немного, я прошу прощения у вас старики, но впрочем не за вас мне больнее всего, уж простите и за это. Я не уберег одного мальчика, он хоть может не совсем уж и мальчик был, а я все же не сберег его. Вы может, меня и за то простите, но он помер из-за меня, я ему надежду дал и не знаю, как его зовут, я виноват перед ним и прощения просить мне уже не у кого. – Каин остановился и даже замер как-то неловко, и старики уже не кричали и слов не слышно было более, а тишина воцарилась еще страшнее прежней. Каин стал отходить в сторону, пока и не ушел вовсе. Чарли остался. И лучше бы и ему было бы уйти, потому как, в следующее мгновение, едва ли не до злобы, было выражено его неопределенное чувство, когда вся эта толпа, минуту назад преклонившаяся, разошлась так легко, будто они уж более ничем не обязаны этим людям. Каин для них как вовсе ничем теперь стал, а может и того хуже.

Вернувшись обратно в комнату, Чарли увидел Каина сидящего над столом, в каком-то исступлении. Сложно было подобрать верные слова, чтобы начать разговор и Чарли их подбирать не стал, а сказал только то, что хотел узнать, еще до того.

– Ты обещал сказать мне еще чего-то, – пробубнил Чарли.

– Мы уходим, – быстро подняв голову и опустив снова, ответил Каин.

В ответ Чарли не сумел сказать ни слова.

– Не важно, кланяются нам или бранят, мы свое дело сделали, теперь пора помочь другим, тем, кто более в том нуждается.

К обеду пришел Марек и тепло простился с Чарли и Каином, а позже пришел Витус, вместе с дочерью Анной. Витус подарил Каину большой кусок мяса, а Анна какую-то бусинку. Для Чарли Анна тоже приготовила подарок и достала еще одну бусинку и сказала, что таких бусины у нее всего было три, одну она оставила себе.

Вдвоем Чарли и Каин отправились на юг, там, где чума была в самом рассвете. Чума семимильными шагами опережала путников, но они все же шли, противопоставляя ей чудо. Городов спасенных от эпидемии не могло быть много потому, как даже на ту жалкую тысячу людей должно было уйти не меньше года. Гораздо быстрее того распространялась молва которая описывала приход путников не иначе как чудо и почитая будто бы бога. Люди по всей Европе посеяли надежду на спасение, а вместе с тем и молитвы. Тогда-то эти молитвы и донеслись в Иерусалим, а оттуда в Рим. И уже после того, Каина ждали еще больше, но теперь еще и те, кто был рад ему не как исцелителю, а как клад возможной награды за его поимку. Тем не менее, никто точно не мог сказать где находится таинственный человек, потому как и впредь Чарли и Каин действовали с определенной осторожностью и Чарли снова приводил больных тайно. Те же кто уходил излечившись, ни один не выдавал тайны, потому как и в правду почитал то за великий грех. Предать своего спасителя ни кто не хотел, но совершали попытки и иного рода. Например, притворялись больными, что бы их сопроводили к Каину, но Чарли по одному только виду уже мог наверняка определить даже стадию болезни, не то что уж там симуляцию и потому и в этом была определенная трудность. Еще одной трудностью было и то, что в лицо их (этих самых спасителей) никто не знал, а стало быть, поймать их было совершенно невозможно. В итоге награду пришлось упразднить и искать целителей собственными силами.

Прошел год с тех пор как царь Израильского царства отправил письмо в Рим, и вот уже сам он оказался в вечном городе. Балдуин царь и король, именовался он перед всеми по-разному и в Рим приехал именно как король. Ему хватило смелости приехать в Рим, а может, это решение как раз было, наоборот, из страха, но он приехал. Синедрион, упраздненный и вновь восстановленный всего полвека назад, к тому моменту стал едва ли не самостоятельно управлять государством, во всяком случае, церковь возымела определенный вес среди не столько даже народа, сколько среди знатных господ. Именно благодаря книге теперь еврейский народ поверил в свою уникальную миссию народа избранного. Согласно же преданию книги и сын божий должен быть евреем, а уж ни как не европейцем, ставящим под сомнение саму суть священного писания. Император Флавий, несомненно, понимал сущность вопроса и все же его мысли не были столь категоричны.

– Мне право даже неловко принимать твою сдачу. Хотя в ином случае, я не задумываясь отрубил бы тебе голову приди ты вот так, – эти слова прозвучали в контексте разговора, едва начавшегося после долгих приветствий и сказал их естественно Флавий.

– С этим нужно покончить, только это я могу ответить сейчас. И да, ты прав все выглядит куда как более глупо, чем это видит мой народ. Но так это видится лишь на первый взгляд, копни глубже и увидишь, как далеко может пойти рана, вместо пальца порой теряют руку. Этот человек сам по себе ничего не значит, и ты заешь об этом не хуже меня, но народ в тяжелые годы может пойти за кем угодно, лишь бы их поманили спасением. Я боюсь что и твоим землям угрожает не меньшее. – отвечал Балдуин.

– Может ты и прав, но все же сам ты боишься не этого. Тем более тебе плевать на мои земли. Молчи. Я и без тебя знаю, что волнения легче всего создать в гибнущей массе, – Флавий говорил надменно, всяко давая понять, что принимает гостя из жалости.

– Если ты знаешь это, тебя не станут мучить предчувствия и домыслы, когда ты введешь легионы в Иерусалим. – Балдуин говорил, конечно, не надменно, но все же так будто они находились в равном положении, что немного злило Флавия.

–Я сделаю, так как ты хочешь. Заберу твои земли и поставлю тебя префектом в провинции, – уходя вперед, оборвал Флавий. Это означало что их прогулка с Балдуином, как и их разговор окончены. Балдуин в свою очередь понял последние слова и понял их правильно. Префектура связывала руки королю, так как став префектом его непременно окружат римлянами.

Сам ли император или кто-то другой повлиял тогда на ход дела, но прямо за этим же разговором последовала череда арестов. Сразу же нашлись те люди, что были в сговоре с этими двумя лекарями, и если бы времени прошло не так много, то наверняка нашли бы и Марека, но его это обошло. О том сразу же стало известно и Чарли, следом же рассказавшему Каину. Случилось это как бы вовсе не вдруг, были события и предвещавшие неизбежный поворот. Разговор произошел не внезапно, Чарли планировал его уже несколько дней, но все жалел своего друга, теперь же Чарли решился.

– Нам пора уходить и из этого города, – начал с порога Чарли, впервые за долгое время пришедший один, без больного.

– Не уж то за эти полгода чума перевелась и тут? – спросил удивленно Каин. При этом расположение его духа можно было бы считать приподнятым, он почему-то надеялся на лучшее, хотя все говорило о худшем.

– Нет, я пришел один не просто так, нас ищут. Да, да нас давно ищут, но теперь дошло до худого. Многих поймали, тех, кого чума не забрала от нас, забрали римляне – Чарли сказал это и замолчал.

– Увы, так должно было случиться, я не мог не предвидеть, но уходить не стану. Я не стану говорить тебе как поступить правильно, потому что не знаю, но для себя я верно решил – я не уйду, – Каин старался спрятать свое лицо, стыдясь перед Чарли, за то что ему он не смог дать совета, не смог разрешить его мытарств. Каин, безусловно, не мог знать, что мытарств то этих у Чарли вовсе и не было и незачем винить себя, – лучше уж мы не спасем ни кого более, чем на каждого спасенного от чумы получим человека истерзанного. И тот и другой хоть не один человек, а все же судить его можно бы и так. Положим, чума это убийца и ее грех очень тяжел, но тот другой, который мучает и истязает своим насилием, толкая другого на предательство, грех этого человека несравнимо ужаснее. Может я и не совсем прав, но мне это видится именно так.