Мастер иллюзий

Откуда-то снизу на излете пришла волна глухого грохота, напоминающего звук взрыва. Он был таким слабым и отдаленным, что я бы не обратила на него внимания… если бы у меня под ногами не дрогнула земля. Я замерла, насторожилась – и мое новое супер-ухо сработало «на пять».

Пространство затопил стремительно нарастающий шелест, взвыл ветер, и вокруг меня грянул многоголосый вопль. Предсмертный, – каким-то шестым чувством поняла я, – и ноги сами рванулись в обратном направлении, в сторону от котлована. В тот же миг земля качнулась и поехала у меня под ногами – в сторону провала. Там, где я только что стояла, зазмеилась трещина. Огромный пласт земли, вместе с растущими на нем березами, оторвался от края и медленно обрушился в темноту. Еще мгновение – и я бы провалилась с ним вместе. Над краем пропасти поднялось облако пыли, крики постепенно затихли, и вскоре их сменил едва слышный горестный плач.

У меня закружилась голова. Тяжело дыша, я села на корточки, прислонившись спиной к ближайшей березе. Я слышала, как она тихонько плачет, оплакивая своих погибших родственниц. В супер-ухе, кажется, застряли последние чаячьи крики гибнущих берез – я чувствовала, теперь они будут мне сниться.

В голове не укладывалось, что чудом избежала гибели.

«Надо валить отсюда», – подумала я, но коленки были как кисель. И тут снова дрогнула земля. Я вскочила на ноги и кинулась в березовую рощу. Где выход?! Где тропинка, по которой я сюда пришла? Ну почему я никогда об этом не думаю! Ага – эти две березы, кажется, мне знакомы… Я сделала несколько пьяных шагов, и в этот миг чудо-ухо подло отказало… и весь мир исчез.

Очнулась я от сладковатого металлического вкуса – если, конечно, бывает сладкий металл. Кто-то изо всех сил совал мне в рот таблетку валидола.

– Уберите, – промямлила я, вяло сопротивляясь. – Не поможет…

И снова отключилась.

В следующий раз меня вернул к жизни липкий холодный ручеек, стекавший мне за шиворот. Вскоре вернулся слух, и я узнала озабоченный голос Люды. Пепси-колой поят, дуры! Я открыла глаза, приподняла голову, открыла рот, чтобы сказать им – «Не надо!», – и мне в рот сунули сдобную булочку.

– У нее голодный обморок! – убежденно говорила кому-то Люда.

Я обнаружила, что лежу на краю экзаменационной полянки, под голову мне подсунут мой собственный рюкзак, рядом хлопочет Люда и неприкаянно топчется Галушкина, а чуть подальше стоит хмурая Антонина и смолит, как паровоз. Собравшись с силами, я выплюнула булочку и почти внятно сказала:

– Все… в порядке.

На том зачет, в общем-то, и закончился. Когда я окончательно пришла в себя, Антонина отпустила девочек по домам, а мне велела проехаться с ней до училища – проконтролировать, чтобы я снова не свалилась где-нибудь в метро.

– Что там у тебя случилось-то? – спросила она вполголоса, когда мы заходили в ворота училища.

Ответила я не сразу. Меня беспокоило супер-ухо. Я им ничего не улавливала, как ни старалась. Ничего, кроме отдаленного сиплого свиста под мышкой, как от закипающего чайника. Похоже, супер-ухо не выдержало перегрузок и отказало. Или изначально было одноразовым.

Досадно. К хорошему привыкаешь быстро.

– Геля! Отвечай, когда спрашивают!

– Где, на площадке? Да ничего особенного. Обморок.

Я еще не решила, стоит ли рассказывать Антонине о том, что я видела в чужом домене. Получить очередной втык за нарушение правил училища – это как раз, что мне «нужно» в канун выпускного.

– Обморок? – по тону учительницы было ясно, что она мне не верит. – И часто с тобой такое бывает?

– Нет. Просто себя плохо чувствую последнее время. Экзамены, переутомление, все такое. Мы все устали. Да, Антонина Николаевна? – неловко перевела я разговор на другую тему. – У вас тоже последнее время вид совсем замученный. Надеюсь, ничего плохого не случилось?

Антонина быстро заморгала глазами, снова потащила из кармана «Приму». У нее и впрямь что-то стряслось, поняла я.

– Детей должно быть двое, – сказала вдруг Антонина. – Или трое. И все девочки. Запомни, Гелечка, на будущее. Единственный сын – это такой страх, такой ужас…

Оказалось, у Антонины есть сын. Любимый сын, кровиночка. Собрался в Академию поступать, и Антонина страшно боится, что он провалится, потому что шансов, что он сам поступит – ноль. Ни денег, ни блата. Ведь Антонина – не какая-нибудь академическая шишка, профессор-международник или великий мастер-демиург. Она – простой учитель. Точнее, Учитель, но кого это интересует?

– От этих мальчишек рехнуться можно, – говорила Антонина, нервно затягиваясь. – Трудных путей ищут, до всего хотят дойти своим умом, помощи не принимают, слушать старших не хотят. А жизни не понимают совсем, существуют в каких-то выдуманных мирах. Им кажется, что жизнь – это компьютерная игрушка, где можно в любой момент перезагрузиться. Не доходит до них, что есть вещи, с которыми играть нельзя. Вот заберут его в армию, и что? Ладно если стройбат – просто потерянные годы, – а пошлют куда-нибудь? В горячую точку?!

Я было собралась ей возразить – как же иначе приобретать опыт, если не рисковать? – но что-то подсказало мне: Антонина мои слова в таком настроении не воспримет. И я промолчала. И про чужой домен ничего ей не сказала. Зачем грузить человека лишними проблемами, ей и так нелегко. Я вот не знаю, смогла бы я на ее месте как ни в чем не бывало вести пленэр. До берез ли, когда единственному сыну грозит стройбат!

Мы вместе дошли до мастерской, попрощались, и я пошла на трамвай. Досада по поводу несданного зачета очень скоро сменилась оптимистическими мыслями о платье для выпускного бала, за которым мы с мамой собирались ехать вечером в ателье. В конце концов, не одна я такая двоечница, пересдам как-нибудь, не в первый раз! О том неприятном домене, после некоторых колебаний, я решила пока забыть. Завтра – профориентация, потом какое-то тестирование с психологом, и выпускной уже на следующей неделе…

В общем, Антонина сама была во всем виновата. Если бы она честно рассказала о Пятне Страха, то, возможно, будущие катастрофы удалось предотвратить. Я была бы предупреждена, и вела бы себя гораздо осторожнее, встретив в метро окровавленного, полумертвого Сашу Хольгера. И я никогда не рассталась бы с Рыжиком. Но мы обе утаили правду, и я поехала домой, не зная, что через неделю моя жизнь переменится навсегда.

Глава 4. Черные нитки

Так случилось, что через пару дней я снова оказалась на той поляне – во второй и предпоследний раз. Идея навестить место неудавшегося зачета пришла мне в голову внезапно, когда мы с Рыжиком гуляли в окрестностях метро «Пионерская». Если, конечно, можно назвать прогулкой блуждание от ларька к ларьку в поисках загадочного крафтового пива «Три медведя». Какой-то злодей рассказал Рыжику, что лучше этого пива на свете не бывает. А я считаю, что такого пива просто нет в природе. Но попробуй, докажи это Рыжику!

Рыжик – это мой парень. Свершилось – у меня наконец-то появился самый настоящий, не воображаемый бойфренд! Уже целых полтора месяца как. И не какой-нибудь там озабоченный курсант, и не чахлый ботан – банный лист, и не синий призрак-оборотень без конкретной формы, зато с коробом насмешек наготове. И даже не однокашник из художественного училища, близорукий гений с крышей набекрень. Мой Рыжик похож на персонажа рекламы энергетика. Он не творческая личность; у него нет ни тайных комплексов, ни личного призрака, ни уха в боку. Он абсолютно, стопроцентно нормален.

Рыжику шестнадцать, как и мне, но выглядит он немного старше. Он невысокий, накачанный, морда весьма симпатичная, а волосы стрижены ежиком и выкрашены в апельсиново-рыжий цвет. Этакое солнышко ходячее. Глаза у него темно-карие, красивые, в густых ресницах. Рыжик об этом прекрасно знает и вовсю стреляет ими по сторонам, когда думает, что я не вижу. Характер у него веселый и добродушный. Такого бойфренда можно с гордостью показывать подругам и водить практически куда угодно. Помню, как девчонки в училище завидовали Эзергили, с ее спортсменами и египтянами. А теперь завидуют мне. Потому что только когда живешь в окружении одаренных выродков (в хорошем смысле слова), начинаешь понимать и ценить, как это круто – встречаться с нормальным парнем.

Даже моих родителей он более-менее устраивает. Хотя мама при первом взгляде на Рыжика в ужасе проговорила: «Да он же совсем взрослый!» – а потом, невзирая на сопротивление, устроила мне ликбез по поводу внезапной беременности (как будто я сама всего не знаю). В общем, бойфренд точно из Маринкиного парадокса: «чтобы как у всех, но при этом гораздо лучше».

– …если бы он на питстопе не пошел на дозаправку, то отыграл бы секунд пятнадцать, – втолковывал мне Рыжик, пока мы шли мимо ларьков, протянувшихся километра на два вдоль Коломяжского проспекта. – С другой стороны, тут есть риск просто встать с пустым баком. Помнишь, Гелька, как было клево, когда тот японец не доехал до финиша метров двадцать – выскочил и побежал пешком, но ему все равно не засчитали?

– Ага… Как интересно…

Я читала, что если женщина внимательно смотрит в лицо, кивает и время от времени говорит – «ага», то она точно не слушает, а у мужчин все наоборот. Надеюсь, Рыжик об этом не знает.

– Хотя был вариант вообще не идти на третий питстоп, а заправить на втором полный бак… но тогда пришлось бы не менять в третий раз резину, и тогда…

– Ага… А «он» – это кто?

– Так, ты меня слушаешь вообще?

– А, я думала, ты опять о том итальянце, как его… Скудерия Квиринале.

Рыжик залился хохотом.

– Гелька, ты балда! Это не гонщик! «Скудерия Квиринале» – это конюшня Феррари!

– Конюшня? – ну теперь настала моя очередь посмеяться. – Ты чего? Откуда у них конюшня-то? «Формула-один» – это ж автогонки!

Новый взрыв хохота со стороны Рыжика.

– «Конюшня» – просто название такое, для понта. Типа, они все такие древние, с традициями…

У Рыжика очень довольный собой вид. На лице – выражение превосходства мужского интеллекта над женским.

Чем ближе к метро, тем больше вокруг становилось народу. Нас то и дело пихали, толкали и проходились по ногам. На вход в вестибюль «Пионерской» вытянулся длиннейший хвост. Еще пять лет назад здесь такого не было, а все из-за этих новостроек.

Комендань явно переживает строительный бум. Раньше тут были только огромные зеленые пустыри, а теперь плюнуть некуда – непременно попадешь в чью-нибудь оранжевую каску. Слева от нас новый небоскреб, похожий на воина в древнерусском шлеме, мрачно смотрел на другой небоскреб, похожий на нахальную жабу с высунутым до земли сорокаметровым зеркальным языком. Дальше были хаотически были разбросаны белые ветшающие коробки «кораблей»-девятиэтажек, а между ними, на каждом свободном пятачке, велась интенсивная застройка. Вдалеке, за плоскими крышами «кораблей», торчала и вовсе странная башня. На жилой дом непохожа – вся белая, ни единого балкона, – а на зубчатой верхушке мигает красный огонек.

А справа, за грязной и суетливой полоской торговых павильонов, уснувшими волнами вздымались пологие изумрудные холмы Удельного парка. Оттуда веяло свежестью и тишиной…

– О, кстати, – не унимался Рыжик, – ты видела блондинку, на центральной трибуне, еще орала и флажком махала? М-м-м… – и взгляд стал такой задумчивый, туманный, что сразу захотелось дать ему хорошего пинка. Ну какой реакции он от меня ждет? «Да, я сразу заметила! Клевые у нее буфера, а ноги от ушей ваще улет!»

– Послушай, Рыжик, – в сердцах рявкнула я, – Ну сколько можно трепаться об одном и том же! Или о девчонках, или об автогонках, или где бы денег раздобыть! Неужели тебя в жизни ничего не интересует – только деньги и девчонки?

– Не деньги и девчонки, а «бабки» и «телки», – уточнил Рыжик. – Бабки и телки – это круто!

И принялся мерзко хихикать, очень довольный своим остроумием. Я нарочно никак не отреагировала. Рыжик далеко не так туп, как притворяется, но потакать ему я не собираюсь.

Мимо ломился народ. Меня в очередной раз толкнули. Терпение лопнуло.

– Слушай, ты случайно не заметил, что мы обошли все пивные ларьки по левой стороне Коломяжского?!

– Но осталась ведь еще правая сторона! – радостно объявил Рыжик и потащил меня на переход. Я уперлась обеими ногами.

– Достало! Хочу тишины и покоя! И чтобы мне никто каждые десять секунд не наступал на ногу.

– Это где ж ты найдешь такое место на Комендантском?

– А парк?

– Па-арк? – Рыжик с кислым видом посмотрел на другую сторону проспекта. – Че там делать-то, в этом парке?

– Как что – гулять! Дышать свежим воздухом!

– Мда?

– Там живая природа! – соблазняла я, а в голове уже вертелась та самая мысль. А не наведаться ли на полянку? Просто так – посмотреть, что да как. Разумеется, никаких проникновений в чужой домен. Да и вход наверняка давно закрылся. И вообще, со мной Рыжик. Просто постою там на травке…

– Давай, пошли. Белочек покормим!

На лице Рыжика застыло обиженное выражение: – «Но там же нет пива!»

– О'кей, компромисс, – согласилась я. – Идем в парк, гуляем там полчасика, а потом возвращаемся и обходим всю правую сторону Коломяжского в поисках твоих несчастных «трех медведей»!

На том и договорились.

До полянки в глубине парка мы добрались минут за двадцать. С прошлого раза здесь ничего не изменилось. Кажется, после нас сюда никто не забредал. Даже пачка из-под сигарет, которую Антонина бросила в траву, там и валялась. Над головой монотонно шумели березы. Ничего прозрачного, весеннего в них уже не осталось – они словно надели плотные зеленые маски… Так, а это что?

Проход между двумя березами – тот самый, через который я в прошлый раз проникла в чужой домен, – был перекрыт. Причем очень странным способом. Кто-то не поленился обмотать стволы черными нитками, густо, как паутиной. Небось, не одну катушку истратил. «Паутина» начиналась примерно от уровня колен, а заканчивалась на высоте пары метров.

Я остановилась так резко, что Рыжик наступил мне на всю ту же исстрадавшуюся ногу.

– Гелька, ты чего?

– Смотри! – я указала на затянутый нитками проход.

– Ну, нитки. Вот же кому-то делать нечего было. И что?

– Да ничего! – с досадой ответила я, внимательно рассматривая паутину. Что бы это значило? Если это не детские забавы, и не маловероятное случайное совпадение, значит, кто-то знает о том, что здесь – проход в чужой домен. Может, кто-нибудь из наших постарался? Или Антонина? Нет, это не в ее стиле…

«Не иначе, как вход закрыл владелец домена, – решила я. – Не хочет, чтобы к нему всякие шастали. Логично. Но почему нитками?»

– Гелька, пойдем отсюда.

– Подожди ты…

Я подошла поближе к «паутине», коснулась пальцем нитки. Ничего особенного не произошло – только я заметила, что нитка шерстяная. И в чем смысл? Может, тонкий намек? Непонятная ловушка?

– Рыжик, ты не отойдешь в сторону? Мне…м-м… в кустики захотелось. Да, да… Подальше. Вот туда, за деревья… Ага. И отвернись.

– «Избушка-избушка, повернись к лесу передом», – процитировал бойфренд, удаляясь в указанном направлении.

Вот теперь можно было немного поработать. Я подошла вплотную и заглянула в просвет между нитками, на ту сторону. Березы сегодня глухо молчали. Но определенно пространство там было другого качества. Вход остался. И я бы, пожалуй, смогла туда пройти. Если однажды прошел в домен, второй раз войти по своим старым следам уже несложно – лишь бы никто не мешал…

Кажется, на той стороне было темнее, чем здесь. В лицо дул слабый, но раздражающий холодный ветерок, студил кожу. Дыхание чужого домена… Ах, если бы не было Рыжика, я бы попыталась…

И тут я заметила что-то белое. Оно было приклеено с той стороны к ниткам, словно бабочка, угодившая в паутину. Нечто вроде листика бумаги, намотанного трубочкой на нитку на уровне глаз. Он висел со стороны домена, поэтому с полянки оставался невидимым. Я не без опаски просунула внутрь руку по самое плечо, стараясь лишний раз не касаться ниток, оторвала лист и вытащила – записку!

Никакого адресата на ней не было. Я с внутренним холодком развернула ее и прочитала:

«Любимая, не ходи по этой дороге, она нестабильна».

Непонятно почему, по коже пробежали мурашки. «Кто это – любимая? – волнуясь, подумала я. – Это мне? Кто же это написал?»

Я снова уткнулась в записку. Почерк был крупный, размашистый, мужской. Написано черной шариковой ручкой. Лист – обычный стикер, квадратик с клейкой полоской. Так… Это еще не все!

Внизу листа имелась приписка:

«И предупреди остальных».

В голове все перепуталось окончательно. Для кого же эта записка? Если для меня – то почему с той стороны? Чтобы случайные прохожие не заметили? Нет, вряд ли для меня. Она для того, – вернее, для той, – кто пойдет с другой стороны. Со стороны котлована.

А кто эти «остальные»?

Скорее всего, это адресовано не мне… Увы. (Теперь я почему-то испытала разочарование). Почерк незнаком. Записка прикреплена изнутри. И главное – никто никогда не называл меня любимой… Даже Рыжик.

Поклонников у меня сейчас не было – Рыжик всех распугал. А в тайную любовь я не верила. Ну не такие они, парни, чтобы по кому-то безнадежно страдать дольше двух недель. Это скорее наше, девчоночье.

Однако почерк Рыжика надо будет на всякий случай проверить.

Я закрыла вход, спрятала записку в карман и окликнула:

– Эй, избушка! Поворачивайся!

Ничего особенного в тот день больше не случилось. Выполняя договоренность, мы еще часа полтора бродили по Комендантскому в поисках пива. И все это время меня не оставляло ощущение, что кто-то смотрит мне в затылок. Или как будто холодом веет в спину – словно где-то форточку не закрыли. Несколько раз я, не выдержав, даже оборачивалась, но так никого и не заметила. Однако ощущение пристального и недоброжелательного взгляда прошло только тогда, когда за нами закрылись двери метро.

Глава 5. Матовый, прозрачный, зеркальный

В холле училища повесили объявление. В четверг, в полдень – выдача дипломов! Наконец-то! Особенно радовало, что никто не потребовал от нас пересдачи зачета по пленэру. Но оказалось, что я рано обрадовалась. В день выдачи меня разбудила звонком Антонина и без объяснений повелела явиться в училище к одиннадцати часам.

Солнечное утро, окна училища распахнуты настежь. В холле не протолкнуться. Я вертела головой, пытаясь высмотреть Антонину, но она меня сама нашла. Выхватила из толпы и притащила в учительскую. Там не было никого, кроме Костика Малевича. Костик сидел за директорским столом и хмурясь, рассматривал какую-то репродукцию.

– Костя, готов?

– Вы мне нарочно такую картинку подложили, да?

– Не болтай ерунду. Сдавай работу и выметайся, время вышло.

Костик встал из-за стола и протянул Антонине исписанный лист.

– Не думаю, что мне светит зачет, – ухмыляясь, сказал он. – Я написал то, что в самом деле думаю об этом сюжете.

– Посмотрим.

Учительница приняла работу и указала мне на директорское кресло.

– Побыстрее, у тебя полчаса. Мне еще понадобится время на проверку…Так… Что бы тебе такое задать… Попроще…

«Как же! Знаю я это „попроще“»! – подумала я, глядя, как Антонина копается в стенном шкафу.

– Ага, вот это подойдет!

Антонина достала из шкафа коробку и выложила передо мной на стол три стеклянных шара размером с кулак, лист бумаги и карандаш.

– А в чем вопрос-то?

– Это и есть вопрос. Работай.

Антонина вышла из учительской и закрыла ее за собой на ключ.

Я почувствовала, что впадаю в отчаяние. Опять! Да что ж это такое?!

Похоже, Антонина задалась целью лишить меня диплома. Во-первых, ничего подобного мы не проходили. Во-вторых – интересно, какое отношение имеют эти три стекляшки к Чистому Творчеству? Почему не дать мне нормальное творческое задание?!

Время шло, я постаралась взять себя в руки. Ладно, ничего не поделаешь, надо думать. По крайней мере, здесь есть хоть что-то – эти три сферы, – а в парке и того не было. Я сосредоточила внимание на шарах. Посмотрелась в зеркальный, поправила перед ним прическу. Ха, ну и вид у меня в нем! Разложила шары перед собой в ряд. Зеркальный – посередине, матовый и прозрачный – по бокам…

Хм, а если провести такую аналогию… Матовый шар – реальность, инертная тупая материя. Зеркальный – ну, допустим, иллюзии. Прозрачный… Что такое прозрачный? Серый мир? Домены? Что-то еще?

А что, если с помощью этих шаров выстроить схему взаимодействия трех миров? Просто взять и описать то, что видишь. Зеркальный шар отражает матовый, не отражает прозрачный. Матовый шар не отражает ничего, и даже в зеркальном он видит только самого себя. Прозрачный… через него видно оба шара, но его самого увидеть нельзя… Антонина не обманула, это действительно несложно!

Когда в замке повернулся ключ, я уже закончила. Торжественно вручив Антонине исписанный лист, я понеслась в большую аудиторию, откуда доносился звук множества голосов.

Выпускники-реалисты собрались в большой мастерской живописцев. Устроились кто где – на подоконниках, на колченогих табуретах, а кто-то и прямо на полу расселся. На бутафорском рояле высилась стопка дипломов. Николаич, наш директор, стоял рядом в затрапезном пиджаке и общался с народом. Минут через десять в аудитории появилась Антонина. Вошла и тихонько села на табуретку за спиной у Николаича. – Можно начинать, – сказала она.

Николаич как будто только ее и ждал.

– Дорогие наши выпускники!

И толкнул речь. Даже не речь, а так… что-то вроде завета отца семейства ораве блудных сыновей.

Сначала он долго распространялся на любимую тему – о братстве мастеров. Дескать, это больше, чем просто слово, и мы это еще поймем и прочувствуем на своей шкуре, когда начнем работать самостоятельно. Особенно Николаич упирал на то, что мы как бы единая семья. Что мы все из одного корня, хранители и созидатели традиции Чистого Творчества, и что мы должны всю жизнь помнить о том, какая именно замечательная школа подготовила из нас, ленивых раздолбаев, таких крутых без пяти минут мастеров реальности. Что реалисты должны всегда помогать друг другу, и что мы всегда можем рассчитывать на помощь школы и его, директора, персонально. И еще об ответственности (ну как же не напомнить-то в тысячный раз?). Типа, Дар Творчества – это ответственность перед человечеством, и чем выше наше мастерство, тем больше должна быть и самодисциплина. Что мы привыкли играть с реальностью, но теперь игры кончаются, и с этого момента спрос с нас будет – как со взрослых. И так далее в том же духе.

– …и вручая вам эти дипломы, мы символически передаем вам эстафету Традиции, – закончил Николаич. – Но помните, что традиции – это не более чем форма. А чем ее наполнить – с этого момента решать вам!

После этого директор начал раздавать дипломы. Выдача тянулась очень долго, потому что для каждого из учеников Николаич приберег пару напутственных добрых слов. Слушая, как он характеризовал достижения поочередно десятков реалистов, я только дивилась, откуда он, безвылазно сидя в своем кабинете, так хорошо нас знает. Своей очереди я ожидала с некоторой опаской – интересно, что же он обо мне скажет, в прошлом году я доставила ему немало неприятностей… Но так и не дождалась. Директор, пошептавшись с Антониной, отложил в сторону несколько дипломов, пожелал всем успехов и попрощался до субботы, когда мы все встретимся на грандиозном выпускном балу для всего нашего училища.

Довольный народ, синея корочками, пошуршал на выход. На крышке рояля остались три диплома. Отступника Костика Малевича, закоренелой двоечницы Галушкиной и мой.

Черт! Как чувствовала! Ох уж эта Антонина! Не смогла обойтись без последней подлянки! Ну и что теперь? На второй год оставят? Позорище-то какое!

Распихивая толпу, я догнала довольную, улыбающуюся Антонину и вцепилась ей в рукав:

– Антонина Николаевна, я по поводу последнего задания…

– Незачет, – бросила на ходу она.

– Почему?!

– Потом, все потом. Девочки, идите встречайте своего куратора.

– Какого еще куратора?!

Но Антонина уже исчезла в дверях учительской.

– Пошли почитаем, что там на доске объявлений, – раздался позади застенчивый голос Галушкиной.

Я почувствовала раздражение. Что она, решила, будто мы с ней одна команда? Раз нам не дали дипломов, так мы теперь с ней дружить будем?

Ничего не ответив, я рванула вперед.

Возле доски объявлений творилось что-то невообразимое. Казалось, там собрался весь поток.

– Что там? Что там? – спрашивала я, работая локтями.

Наконец удалось пролезть. Годовое расписание уже сняли. Вместо него появилось несколько новых объявлений и какая-то схема. Так: объявление для тех, кто проспал весь май, о том, где и когда будет выпускной бал; результаты зачета по пленэру… А это что за схема?

«Производственная практика»?!

Как? Зачем? Первый раз слышу!