Age after age

– Говорю же, мы за рулём, – запрыгнув в кабину грузового аэрокара, уточнила Си под вой разгоняющихся движков. Айзек нырнул следом на место штурмана. Снежная пыль столбом взвилась в морозный воздух над Териберкой, и тяжёлая машина сгинула в неизвестном направлении.

К счастью, искусственные тела не умели икать, иначе Айзек и Си сдохли бы от икоты в следующие несколько дней, когда посёлок с упоением набросился на новую благодатную тему для обсуждений.

***

– Хочешь кофе в постель – спи на кухне, – провозгласил Ник, звоном чашек отмечая первое утро февраля. Вит тихо рассмеялся и быстренько утащил кофе к себе на подоконник, благо тут было недалеко тянуться.

Тут вообще все было недалеко. Жилая капсула, которую заняла парочка неприкаянных душ, метражом больше смахивала на нору или гнездо и была обставлена с претензией на хай-тек в духе японского минимализма с атмосферой хюгге. Короче говоря, вместо кроватей – два спальных модуля, этакие сплошь пластиковые коробки с мягкими стенками внутри, подушками, шторками и маленьким диодиком в потолке. Ложишься, шторку закрыл – и вот твои собственные два метра. А захотел ты поесть, скажем, – в стене окно доставки из фастфуда, что на первом этаже, до твоего непрестижного тридцатого долетит быстро. А дальше песня про японский минимализм, ибо стола у тебя нет, только поверхность того самого спального модуля, и стула у тебя нет, только та самая подушка. Вот и выгребай крошки потом, прежде чем лечь спать… Да не забудь погасить пирамидку электрических свечей у входной двери, это вечное рождественское хюгге.

Ник потягивал кофе и задумчиво обозревал окрестности. От серовато-палевых стен пахло спокойствием и шизофренией, а положение дел спасало только окно с видом на… чужое окно. Впрочем, эта жердочка сразу была отдана пилоту по праву крови, ибо правом стрижиной фамилии Ник не спешил воспользоваться – эксгибиционизм тридцатого этажа того не стоил. Последний глоток кофейной отравы горечью процарапал горло. Шайн, шайн, майн штерн… Нет, в этой комнате, да еще и накануне операции, это звучит как издевка.

«Не поется в клетушке, – мельком подумал Ник, отворачиваясь и пряча лицо. – Только как там было, светит незнакомая звезда, снова мы оторваны от дома…”. А что такое дом, Николай Стрижов? Старая изба на берегу Волхова, которую того и гляди подожгут или снесут, чтобы не портила вид соседним виллам? Гостиничный модуль в Териберке? Сотня отелей за десять лет командировок? Скачешь по точкам на карте, распятый географией, со скрученным тахометром под лопаткой, ты бежишь от одного «дома» до другого. Еще минута, две, – и ты взвоешь, что променял звездное небо на эти четыре стены. «Нет, не важно где, важно с кем. А иначе бы ты выбрал бы Арктику, а не Вита», – Ник никогда не баловался кодерством, но сейчас четкие команды на интерпретацию реальности казались единственным спасением.

Скрип зубов был почти беззвучным. Ник сделал два шага в сторону двери и мягко осел у кучи своего фотобарахла. Пожалуй, это было тем, что с натяжкой можно было назвать если не домом, то имуществом. А скоро и этого не понадобится. В «ЗаВале» его ждали к часу дня, рюкзак с документами и сменой белья он скидал еще с вечера.

– Ты куда сегодня, Ник? – вопросили за спиной.

Врать не хочу, говорить о несделанном тем более. А еще мне жутко страшно, Вит. Я боюсь прозреть, а если поделюсь страхом, то мне еще тебя успокаивать. Так себе логика, друзей недостойная, но вечером я вернусь и ты сможешь зашвырнуть в меня тапком, кружкой, носком… Черт, носки не взял.

– Привыкать к новой среде обитания, – выдал Ник, – окрестности осматривать… А ты уже весь за ионосферой, только тушка здесь валяется?

Вит улыбнулся. Ник не видел, но чувствовал волну оранжевого тепла. Интересно, если он прозреет до единицы, то потеряется ли все остальное?..

Носки. Не забыть носки.

– Профотбор прошёл, – в голосе пилота искрилась Надежда. – Грехи не отпустили, но куда одного ястреба приткнуть, нашли. Завтра приемная в «Рускосмосе».

– Предлагаю устроить генеральную репетицию сборов! И найти мои носки.

– Что?

Ник победно вскинул голову. Москва, Арктика, да хоть папа-Сахалин и Хибины-мать! Еще умею выбить искру из этого мира, слепой или нет – не имеет значения.

– У нас отличное бюджетосочетание уже три дня как, но вот носки… Носки у нас не сочетаются. Почему твои лежат на моих объективах, а?

Ну давай, скажи мне, что я чокнулся. Да я просто трус, мой дорогой космолетчик. Или я буду шутить, или кирпичей наложу от мысли, что мои глаза, мои родные прекрасные хрупкие глаза, заменят на какую-то бионическую фигню. Это там, за полярным кругом, я согласился почти не раздумывая, а ту-у-ут…

Пара шагов до спальных коробок.

– Мне не нравится, как они стоят.

О, вот так я уже вижу, как ползут к затылку твои брови, Вит.

– Нет, я, конечно, помню песенку пиратскую – мы спина к спине у мачты, против тысячи вдвоем! Только в этой конуре я хочу засыпать не с видом на сортир, а…

Ник с размаху развернул ближайшую коробку. Стол из нее все равно был так себе.

Тихий вздох невесомо задел щеку, и синхронный разворот второй коробки стал молчаливым ответом. Через пару минут подпихивания и выравнивания спальные модули глядели друг на друга разинутыми ртами, наплевав на все остальные двадцать квадратных метров арендованного пространства. И это было правильно.

А еще через полчаса Вит Обье, оставшийся один на один с серым февральским полуднем, обнаружил в окне доставки торт «Прага», настоящий, не какую-нибудь синтетическую имитацию… и пакетик мороженой клюквы. И он вдруг понял, что его так смутило при прощании с Ником.

У фотографа дрожала рука.

***

Трижды возгуглив адрес «ЗаВала», Ник тихо выматерился. Ошибки не было – означенная клиника обитала прямо на границе Старой Москвы и Москвы-2, и ее достижение было возможным только переходом через Павшинский мост. В январский гололед это смахивало на самоубийство. «Зато там расценки, наверно, дешевле», – припечатал внутренний скряга, хотя платить было не ему и вообще.

Теплый рот метро выплюнул Ника в ста метрах от моста вместе с осознанием, что линзы он забыл дома и нечищенный тротуар рассматривать бесполезно. Оставалось положиться на виртуозность вестибулярного аппарата и отключить мысли. Ну или подумать о чем-нибудь отвлеченном… Например, что это место еще два века назад было Меккой жилищного дауншифтинга для всяких гиков, кодеров и молодой интеллигенции, прельстившейся поймой Москвы-реки и близостью метро. Кто ж знал, что через десятилетия… ой, мать вашу… что через десятилетия здесь все останется как было. Нечищенно и скользко.

«Павшинская Пойма приветствует вас! Прослушайте краткую историческую справку…»

Шуганувшийся Ник сделал сальто на верхней точке моста и уцепился за поручни. Принятый имплантами сигнал имел приоритет Администрации Москвы-2 и останавливать вещание не собирался.

«…Стоянка древнего человека и языческое капище на берегу Москвы-реки, обнаруженные нашими археологами, несомненно, являются лучшим доказательством плюсов проживания в нашем округе и благостности данной местности, что было замечено еще далекими предками…»

А мимо Ника бежали, летели, ехали всеми возможными способами нынешние потомки, готовые молиться любому богу, чтобы не разбиться насмерть по дороге к метро или дому.

Администрации молиться было, впрочем, бесполезно. Ник вспомнил свою практику на заводе «Зенит» – кажется, он сдал ее экстерном только ради того, чтобы не сокращать свою жизнь ежедневными переходами из мира Москвы-старой в мир ее новостроечного хай-тековского двойника.

– Может, хоть в ЗаВале есть коньки на обратный путь, – пошутил фотограф, и, перехватывая руками струны вант, начал спуск. Художник в нем тихо и молча любовался клочьями тумана, наползающими с реки прямо на опоры моста и стеклянные башни Администрации. Было что-то домашнее в этом пушном одеяле… Показать бы Виту. Вот поставят глаза новые – щелк и сразу другу фотоньку отправил. Надо уметь видеть плюсы. Как древние люди.

Так в попытках настроиться на благостные мысли Ник преодолел мост, перебежал бульвар, едва не загремев под аэротакси, и нырнул в лабиринт жилых домов. Здесь они были приличной двадцатипятиэтажности и не так загораживали солнце, как дома в Строгино или Текстильщиках.

«ЗаВал» обладал диодной вывеской и начищенным крыльцом. Ник на радостях рванул вперед со всей дури и прилетел лбом в прозрачную стеклянную дверь, не успевшую вовремя убраться с дороги.

– Аки мотылек, агрррх, – прорычал Стрижов.

Робот-администратор спрашивал что-то дежурное про запись, но Ник сейчас предпочел бы тишину и пакет замороженных пельменей, например. На лоб.

– Вы целы? – раздалось вдруг над ухом совсем не автоматическое, а настоящее.

– Местами, – ответствовал Ник, усилием воли отрывая руку от разбитого лба и поворачиваясь на голос. – Я…

«… обычно только в глазных клиниках так влетаю», – хотел отшутиться Ник дальше, но почему-то осекся. Зрение, конечно, было сейчас не помощник, но от стоявшего рядом мужчины исходила такая спокойная уверенность в ситуации, что, казалось, разбейся Ник здесь до полусмерти – этот человек ни минуты не сомневаясь собрал бы его заново. И при всем том совершенно птичья резкость движений – секунда, и документы уже забраны из рук, а страницы неистребимой печатной бюрократии листаются чуть ли не со скоростью 25 кадров в секунду. «Киборг он, что ли…» – мельком подумал Ник. Но нет ни светящихся дорожек микросхем на коже, никаких явно стальных деталей под простой водолазкой и вытертыми джинсами. Да и лицо обычное вроде, ассиметричная ухмылочка вот появилась…

– Ну что ж, давайте знакомиться, – проговорил мужчина, пристроившись за стойкой администратора и приглашающе махнув рукой. – Я Заневский Денис Кириллович, можно просто Дэн, ибо за несколько дней нам этот официоз надоест до оскомины.

– За несколько дней? – эхом отозвался Ник, чувствуя, как предательски ударяет вдруг в лицо жар и слабеют колени. Вит. Он же его даже не предупредил. Чер-р-рт…

Заневский вскинул голову. Они смотрели друг на друга почти в упор, и зеленые глаза хозяина клиники, сначала удивленно раскрытые, медленно превращались в понимающий грустный прищур.

– А вам не рассказали, на что вы подписываетесь? – тихий голос ударил по нервам. – Совсем ничего не рассказали?.. И могу поспорить, искать видео на ютубе вы просто испугались, а читать договор сочли ниже своего достоинства, ибо какая разница, что там за кабала.

Повернувшись к шкафам за спиной, Дэн достал с самой верхней полки какой-то полупрозрачный сверток полиэтилена и положил на край стола. За толщей воздушных капсул и россыпи силикагеля мягко блестели два аморфных чипа с длинными нитями контактов.

Фотограф молча смотрел на предложенный к употреблению апгрейд. Интересно, если сейчас сгрести все документы и сбежать, меня переведут куда-нибудь в отдел церковного просвещения или сразу вышвырнут из журнала?

– Все уже оплачено, – мягко возразил Дэн.

– А можно будет сегодня вечером уйти?..

– Вы смотрите на меня так… – Дэн запнулся, – так, как мои девчонки, когда что-то выпрашивают. Не надо, Николай. Я не хочу выпустить вас отсюда через три часа после операции и через четыре часа после нее же найти вас в психушке. О, я вижу, вам и этого не рассказали… У вас в карте здесь написано минус десять диоптрий. Я выправлю вам зрение до единицы и тут же отпущу в гущу Москвы. Ни тонкой подстройки к имплантам, ни привыкания к сверхчеткости, неумение пользоваться собственными фичами ко всему прочему. Мир обрушится на вас как многотонная сверхдетализированная масса, понимаете? – в ход пошла вся сила убеждения. – У вас закружится голова, вам станет страшно сделать даже шаг, вы не почувствуете расстояния. Сейчас вы ориентируетесь на световые пятна, и вдруг одно из них превратится в лицо любимого человека. Вы увидите каждую его морщинку, каждый изъян, каждое движение мимики – и не сможете отфильтровать детали, чтобы мир сумел остаться прежним. Вы ведь не видите сейчас моих глаз, верно?

И как всегда бывало в моменты, когда почва уходит из-под ног, а тебе, например, надо встать на галерке во весь рост и на фоне сотен человек, перекрыв голосом шум, задать самый неудобный вопрос для президиума, глаза у Ника непроизвольно наполнились слезами. И сквозь соленую линзу он увидел тот самый мир абсолютной единицы. Искрится радужка Дэна Заневского, она цвета майской зелени в старице Волхова. Электро-белый свет клиники нестерпимо резок, мир вокруг оказывается разлинованным в хай-тек геометрию. А пакет с бионикой, которая сделает эту картину мира новой константой, медленно уплывает за край стола…

Наверно, это сработали рефлексы. Когда что-то падает, рушится, ускользает от нас – мы кидаемся за этим вслед, в любую бездну, не давая разбить и разбиться. Ник резко развернулся, пытаясь ухватить сверток рукой. Но пальцы встретили сопротивление. Не понял…

– Моряна! Ясна!

На Ника испуганно пялились два кудрявых чуда в перьях, пардон, в комбезах. И с бантами. Но их цепкие ручонки продолжали тянуть у Ника сверток.

– Что происходит? – Дэну явно очень хотелось подкатить глаза к потолку, но тогда это значило бы выпустить из прицела взгляда сладкую парочку. – Разве я не говорил вам…

– Мы тоже хотим разби’ать людей! – на весь холл заявила темненькая, что была потоньше и повыше.

– Чтобы помочь им починиться, – добавила светленькая, и еще сильнее потянула на себя сверток. – Мы там уже все настроили!

Дэн явно хотел добавить к этим заявлениям что-то неподобающее возрасту 5+, но Ник решил, что хватит с него этого сюра и пора брать разговор в свои руки. С детьми он всегда ладил быстро, хоть и сам к тридцатнику не обзавелся своими.

– Как вас зовут, юные хирурги?

Детвора переглянулась. Видимо, нечасто к ним обращались напрямую.

– Ясна, – представилась светленькая и вдруг зарделась.

– Моргяна, – хмуро ответила темненькая и пробурчала совсем тихо. – Везёт тебе, Ясна, не надо Г выговаивать, когда спргашивают, как тебя звать…

– Море Ясное, – кивнул Ник и услышал удивленный выдох там, где должен был находиться отец этой парочки. – Так вот, хирурги, у меня к вам деловое предложение. Оставим папе мои глаза и займемся более интересным и очень нужным делом.

Волшебное слово «нужность» немедленно вернуло глаза на место. Это вам не баловство, это что-то прямо грядет!

– У вас краски есть здесь?

Синхронный кивок.

– Тогда берите краски и идите к входным дверям. Папа сейчас отключит автоматику и вы разрисуете всю дверь, хорошо? Чтобы такие вот люди, как я, больше не врезались в нее сослепу.

Две сестры с воплями команчей нырнули в недра клиники, а Ник посмотрел на Дэна. Тот улыбался.

– Я хотел просить лично вас, но раз так… – слабо оправдался Ник, но тут же перешел к делу. – На каких условиях я остаюсь у вас и на сколько дней?

– Минимум пять, – коротко кивнул Дэн. – Импланты придется отключить для тонкой настройки и во избежание помех. Поэтому если есть какие-то незаконченные дела – вот диван и сколько угодно времени. Простите, но такой порядок, Николай…

– Ник. Я буду готов через пятнадцать минут.

Упасть на белую кожу дивана, увидеть свое растрепанное отражение в зеркальном потолке и быстро спрятаться от него за ширмой век.

<Отправить сообщение>

For: Ястреб

«Вит, я тут пропаду на несколько дней. Все хорошо будет. Клюквы мне оставь немного)»

***

Входящее выдернуло невидимую чеку, позволяя пульсу ударить в голову. Сбитое дыхание, полная потеря самоконтроля. Последний раз такое было в заливе Радуги, когда отражатель фотонной тяги начал рассыпаться в труху прямо во время посадки. Мысленная молотилка в голове стала невнятной, но ощутимой почти физически. Не помогло даже распахнутое настежь окно. Оставить клюквы – да легко, только что за смешной якорек такой? Что-то из разряда очень теплого, вроде недопетой песни или должка в виде редчайшей кенийской арабики. Так цепляются за жизнь те, кто не позволил себе большего…

И вдруг – как выключило. Ни мыслей, ни волнения. Пустота и невыразимая легкость, почти отрывающая от земли. Невесомость здесь и сейчас.

Вит скосил глаза на часы. Пятнадцать минут прошло.

Что с тобой там, Ник?..

Глава 1

Сон схлынул мгновенно, превратив кривую пульса в холку ощетинившегося зверя. Ударная волна, пущенный по телу ток – Ник не знал, с чем сравнить такой переход от сна к яви. Слишком резко, слишком страшно. Как лед пробить с той стороны…

А в ушах звенела почти абсолютная тишина. Почти – потому что рядом был какой-то шорох. Словно дышал кто-то. Стерег. Охотился.

Ник попытался открыть глаза. Свет не появился. Кромешная тьма расцветилась оранжевыми искрами. Ослеп? Ослеп?!

– Да чтоб вас всех!.. – крикнул Ник, отдаваясь животному страху.

– Тш-ш-шш, тише, ти-ише…

Мягкие теплые ладони схватили его за кисти рук. И замерли.

– Это просто повязка. Все хорошо, Ник. Все хорошо.

Голос был женский с той хорошо знакомой интонацией матери, у которой на руках вырос уже не один беспокойный спиногрыз. В отпечатке тьмы под веками вдруг появилось лицо старой знахарки с Имандры – та говорила на своем языке, но так же уверенно и по-матерински брала на себя ответственность за горе-фотографа и его подвывихнутую ногу. Птицы. Птицы под крылом прячут.

Ник больно прикусил губу. Одно в голове никак не вязалось – теплые сильные руки были… почти мужскими? Да о чем угодно сейчас, только не о…

– А вы похожи на своего отца? – уточнил Ник у темноты. Его откровенно понесло.

Темнота смутилась, и руки вдруг исчезли. Ну вот, спугнул.

– Это флирт такой, да? На больничной койке? – рассмеялась женщина совсем без капли напряжения.

– Паника бывает разной! – провозгласил Ник. – А когда я паникую, то услышишь и не такое…

Страх уходил. Фотограф донырнул до дна и ослеп. Отрицание, гнев, принятие? Обидно, Ник, ты так легко вписался в единый для всех шаблон.

– Вот отойдешь на пару минут, а жену увели, – Дэн появился в пространстве разговора совершенно бесшумно и кто знает, был он здесь с самого начала или только зашел.

Ник безошибочно повернул голову на звук. Чего греха таить, он давно тренировал свое тело, готовил рефлексы, отрабатывал реакции… Он готовился к тому, что может ослепнуть. Компенсация и замещение происходили сами собой, но тем острее и сильнее хотелось оставаться фотографом, хотелось драться за каждый кадр и ролик.

– Снимай повязку, Ник.

Пальцы нащупали застежку-липучку на затылке быстрее, чем мозг заметил фамильярное «ты». Принят в семью, что ли?

Рывок. Бархатный лоскут скользит по щеке вниз. Вдохнуть глубоко, как перед нырком в сеть, и открыть глаза.

Пятна.

Светлое, темное.

Искра.

Слезы?

– Ннни… – голос у Ника прервался. – Нничего не изменилось.

Пустое это все. Надо было генное редактирование родителям пользовать, а не киборгом становиться.

– Но ты же нас видишь? – уточнил Дэн с плохо скрываемой радостью.

И не дожидаясь ответа, в секторе обзора сощуренных глаз появились провода и планшет. В руки ткнулся разъем под импланты.

– А что толку…

– Подключайся, – усмехнулся вдруг Дэн. – Да на Катерину любуйся, разрешаю.

Короткий импульс иголочками прошелся по виску, стоило только подключить кабель. Ник, раздавленный мыслью, что ничего из затеи не получилось, с трудом заставил себя поднять голову и посмотреть на Катерину. Красивое имя. Да и она, наверно, красивая. Руки добрые ведь.

Размытый светлый лик в обрамлении каштановых кудрей вдруг стал четче. Это было странно – будто художник работал сейчас над мирозданием, ребром мастихина пробивая контуры в размазанной пелене. Сначала золотистый блик на косой челке. Потом ямочку на подбородке. Соболиные брови и короткие выгоревшие ресницы. Маленькая морщинка в уголке губ…

Он понял. Пальцы Дэна скользили по планшету, он видел их периферическим зрением. Этот бог апгрейда выкручивал диоптрии, пробуя на прочность нервы Ника.

– Жги, – выдохнул киборг.

Глаза. Ее глаза. Не оторваться. Искрящаяся небесная радужка, невообразимо редкого оттенка опаловой океанской волны у самого берега, которая идет на тебя, закрывая солнце… И если эта волна погасит ветер, то надо лишь успеть вдохнуть перед тем, как узнаешь что там, за гранью.

Отрицание, гнев, принятие? Ник вдруг жестко сощурился. Жизнь менялась в ритме «ахтунг, импровизируем», каждый новый день добавлял сто грамм радости с оттенком полынной потери, но ненависть к шаблонам оставалась непоколебимой скалой, бараньим лбом, режущим океан. И психологический ГОСТ разобьется вдребезги так же, как и волна, потому что за принятием есть и следующий шаг.

Я принял новую реальность, док, но дальше жечь буду я.

Перехват управления.

Зум.

Дэн успел только тихо чертыхнуться, но планшет уже был бесполезен.

– Десять седых ресниц, – констатировал Фотограф, продолжая глядеть Катерине Валько не то в глаза, не то в самую душу. – Сколько еще тогда седины под краской в кудрях спрятано… Что за горе вас так убило?

И все-таки было невыносимо тяжело. Ник чувствовал, как тянется по черепу полоса огня и превращается в настоящий пожар у имплантов. Мир был резким невыносимо, а вязкая муть в голове все больше походила не на последствия наркоза, а на защитную ширму перегруженного сознания. Женский голос говорил что-то про сыновей, то ли погибших, то ли без вести пропавших, но веки смыкались сами собой. И это тоже был шанс на выход из глубины.

Повязка снова обхватила голову. Легкий браслет холодным металлом обжег пульсирующую вену на запястье. А теплые руки… О нет, они не обиделись, они не держали зла. Они заботливо поправили под головой подушку и смахнули слезинку, показавшуюся из-под повязки.

– Ты справишься, Ник. Все хорошо будет.

Кажется, Заневский и Валько сказали это одновременно.

И потекли долгие дни в комнате с белыми стенами. Браслет оказался не прикроватными наручами для пленения малость ненормального Стрижа, как поначалу нарисовалось Нику в воспаленном воображении, а весьма полезным пульсометром, избавлявшим от классики жанра «больной, просыпайтесь, пора пить снотворное». Сон был неприкосновенен, но распорядок дня в «ЗаВале» никто не отменял. И утро неизменно начиналось с букета цветов и Катерины, этот букет вносящей. Где ей удавалось добыть в февральской Москве ромашки и васильки – уму непостижимо, но Нику казалось, что он запомнил теперь каждую веточку, каждый листик, да на всю оставшуюся.

Вторым посетителем был Рыжик. В этой лавочке нашлась даже котейка, и даже котейка была как с Альфы Центавры – непуганая и мурчливая, мигом обшерстившая толстовку Ника в знак не то безусловной любви, не то заявления прав собственности на эту самую толстовку. Потом права на Ника заявлял Дэн, чаще – один, иногда с каким-нибудь врачом, представлявшимся то хирургом, то офтальмологом. Твердить попугаем, что ничего не болит – о, это получалось очень убедительно. Врачи уходили довольные и счастливые, но Дэн оставался. Дэн оставался надо-олго, ровно до того момента, пока Ник не начинал просить пощады.

Это было жестоко. Это было необходимо.

Это была муштра, которая смутно напоминала изучение английского в детстве.

Фокус на дальний угол комнаты. Зум. Резко переключиться на передний план. Сколько вен на моем запястье? Сколько лепестков у ромашки? Сохранить кадр. Нет, не через файл памяти, а скинуть прямо на карту в имплантах, минуя мозг и субъективность. Видеопоток… Мгновенно нагревается дорожка контактов, вшитых под кожей на виске, и Дэн тихо чертыхается на тему отечественных комплектующих. Тут же Нику выдается гипотермический пакет, и все повторяется по кругу. Доведение реакций до автоматизма – оказывается, редакция заплатила даже за это.

– Им надо было еще мозгов для этого всего прикупить, – выдыхал Ник в пустой комнате, оставаясь один на один с тарелкой супа.

Так начиналась вторая половина дня, комбинация сна, лежания под киберврачом и возни с Морем Ясным. С какого перепуга детвора признала в фотографе наставника (или главаря банды), так и осталось загадкой, но запертый в белых стенах Ник вдруг стал центром притяжения цвета и света. Сестренки оккупировали кровать, одеяло превратили в «фигвам», потому что слово «юрта» Моряне было не выговорить, а Нику воткнули перо. К счастью, за ухо и не за то, где наложили швы. Правда, сказать про индейцев Ник мог не больше, чем эти оторвы уже узнали из книжек, а за вопрос «где ваши куклы?» чуть всерьез не лишился скальпа.

– А давайте я расскажу вам про Север, – предложил фотограф, чувствуя себя Диком Сэндом и Жаком Паганелем разом. Ну то есть находящимся в плену аборигенов и страстно желающим обойтись без членовредительства.

– А что такое север-р? – уточнила Ясна из «фигвама».