Знамение пути

– Ви-ни-тар! Ви-ни-тар!..

Так с незапамятных времён было принято в сегванских дружинах. Имя кунса превращалось в боевой клич. И его, как расцветку паруса, узнавали издалека.

Винитар выпрямился и обвёл взглядом палубу корабля, не пропустив ни одного из обращённых к нему лиц. Но ответил негромко и так, словно обращался лишь к однорукому:

– Пусть Храмн мне поможет сделать так, чтобы ты, дядька Аптахар, об этом не пожалел.

Миновав Зораликову лодью, на корабле Винитара ещё шире развернули парус и стали быстро уходить по ветру. Конечно, это не было бегством. Дети Хмурого Человека, видевшие сражения, навряд ли решили, будто Винитар от них побежал. Нет!.. Скорее всего кунс из Старшего Рода решил смертельно оскорбить их вождя, совсем отказываясь от боя с «незаконнорождённым». Или, того не лучше, надумал уйти далеко вперёд, чтобы потом подстеречь Зоралика уже среди Островов, где-нибудь рядом с домом!..

Аптахар ещё подогрел ярость врагов, самым оскорбительным образом показав им с кормы свёрнутый кольцом толстый канат. Не нужна ли, мол, помощь, толстобокие тихоходы?..

В ответ ветер донёс замысловатую ругань. Потом Зораликовы люди отвязали вёсла, укреплённые по бортам в особых рогатках, вытащили из уключин защитные крышки – и взялись грести.

– Они попались на твою удочку, кунс! – вернувшись с кормы, удовлетворённо проговорил Аптахар. – Следовало бы Зоралику выучиться получше обращаться с «косаткой», прежде чем ввязываться в сражения! Теперь пусть-ка потеет!..

Сначала Винитар ушёл от Зоралика далеко, так что парус корабля превратился в цветной мазок среди небесной и морской синевы. Потом его люди слегка подвернули просторное клетчатое крыло, и Зоралик начал нагонять – медленно, тяжело, постепенно. Ему должно было казаться, что не Винитар вновь подпускал его ближе, а он его догонял, сам, своим трудом и усилием. Молодой кунс понял, что не ошибся, когда на носу корабля преследователей стало возможно рассмотреть человека – судя по красивой посеребрённой броне, не иначе, самого Зоралика. Он торжествующе размахивал зубастым метательным якорем на крепкой верёвке. Такими стягивают корабли, сходясь в рукопашной. За спиной Зоралика щетинились копья дружины, изготовленные для боя. По обоим бортам яростно работали вёсла…

«Пора!» – решил Винитар и отдал команду. Мореходы, загодя разошедшиеся по местам, схватились за тугие плетёные канаты. Парус рвал их из рук, но ладони у морских сегванов были покрыты роговой коркой: не такое выдерживали. «Косатка» резко ушла на ветер, закладывая разворот, который для менее опытной команды стал бы погибельным. Однако морской конь – так жители Островов называют верный корабль – прекрасно чувствует, что за седок пришпоривает его, устремляя навстречу волнам. И когда ему передаётся решимость стоящего у руля, он сам исполняется яростного вдохновения и творит чудеса, помогая наезднику. Кажется, Зоралик всё-таки понял, что должно было произойти, но толком ничего предпринять не успел. Бело-синий клетчатый парус на мгновение обвис, потом вновь гулко расправился… и «косатка» Винитара, оказавшаяся с наветренной стороны, хищно понеслась прямо в борт его кораблю.

Это непросто – из удачливого преследователя, собиравшегося вот-вот схватить за шиворот удирающего врага, тотчас превратиться в ждущую нападения жертву. Поэтому Зоралик промедлил и не сумел как следует увернуться. Его кормщик лишь переложил руль, сделав удар скользящим, а вот парус перетянуть не успели. Тяжёлый, окованный металлом форштевень «косатки» со страшным треском смял бортовые доски чуть позади мачты. Кто-то не успел убрать весло, и в воздухе мелькнуло человеческое тело, похожее на тряпичную куклу: его подбросило рукоятью. Молодой сегван, только что ещё дышавший, о чём-то думавший, чего-то желавший, упал в холодную воду. На мгновение окрасил её кровью и сразу ушёл вниз. Волны не успели сомкнуться над его головой, когда из покалеченного борта «косатки» вырвало крепление снасти, удерживавшей мачту. Корабль застонал. Резкий крен, оборванная растяжка да ещё парус, в который с прежней силой ломился ветер, – всего вместе мачта не выдержала. Она напряжённо выгнулась, а потом, брызнув щепками, распалась почти ровно посередине и рухнула. Парус освобождённо хлестнул и накрыл носовую часть палубы, где по-прежнему оставалось большинство Зораликовых воинов. Комесы Винитара выкрикивали оскорбления и раз за разом спускали тетивы. Беспощадные стрелы легко прошивали жёсткую мокрую ткань, иные воины так и умерли под ней в унизительной беспомощности, ещё прежде, чем толком началась битва. Другие успели вырваться наружу… как раз вовремя, чтобы встретить сыновей Закатных Вершин, прыгавших к ним на палубу.

Нос Винитаровой «косатки» прочно сидел в теле подмятого судна, глубоко войдя сквозь проломленный борт. Он разворотил палубу, искрошил скамьи гребцов… Неповреждённая «косатка» сама по себе была драгоценной добычей. Однако Винитар предпочёл действовать так, чтобы дать своим людям побольше преимущества и не вынуждать их слишком дорого платить за победу. Гласила же мудрость длиннобородого Храмна, который сам когда-то был кунсом и водил в море боевую лодью: никакой корабль тебе не добудет верных людей. А вот люди корабль для тебя либо выстроят, либо купят, либо возьмут…

Винитар был среди первых, кто перескочил борт и схватился с комесами Зоралика, и на то, как он это делал, поистине стоило поглядеть. Если бы две дружины мирно встретились где-нибудь на общем торгу и затеяли воинскую потеху, доблестное состязание мужей, вряд ли кто-нибудь, кроме самых отчаянных, захотел бы встать против него даже на деревянных мечах. Однако битва не спрашивает, хочешь ты чего-нибудь или не хочешь! С кем привёл случай, с тем и рубись. Винитар не заслонялся щитом. В одной руке у него был меч, в другой – длинный боевой нож, и обеими руками он владел одинаково хорошо. Первый же соперник бросился на него, невнятно рыча имя своего кунса и с силой занося широкий клинок. Меч Винитара взлетел навстречу из-за ноги, снизу вверх. Шаг вперёд!.. Винитар не ловил оружие врага, не пытался непременно отбить его. Рыжеволосый воин не успел довершить замаха – меч кунса ткнул его в горло. Сегваны, как и некоторые племена Берега, очень редко кололи мечами, предпочитая рубить. Оттого концы их клинков делались закруглёнными, но это закругление оттачивалось – хоть брейся. Рыжеволосый, ахнув, остановился и попробовал зажать хлещущую рану ладонями. Винитар не стал ждать, получится ли у него. Навстречу, прыгая через скамьи, бежал следующий и уже метил по молодому кунсу косо, сверху вниз, от плеча: достанет и как есть располосует надвое, броня там, не броня. Винитар молча вписался в его движение, двое развернулись, как в танце, и руку Зораликова человека увело вниз вместе с мечом. Он не ожидал этого и потерял равновесие, неловко взмахнул щитом… Винитар поймал его на боевой нож. Сбросил на палубу и пошёл дальше. Сегодня Зоралику ни в чём не досталось удачи. Не станут его люди хвастаться на пирах, будто победили кунса из Старшего Рода. Ничем они, если уж на то пошло, хвастаться больше не будут. И веселиться, поднимая за своего вождя рога душистого мёда, им тоже не было суждено…

…А ведь могли бы отсоветовать Зоралику поднимать на мачту красный боевой щит. Мало ли кто чей враг или союзник – обменялись бы новостями, перекинули с борта на борт по бочонку домашнего пива… да и разошлись подобру-поздорову. Ибо на мирный знак стрелами не отвечают. Что ж… выбрали. И теперь умирали.

Винитар перепрыгнул через одного, лежавшего между скамьями. Белобрысый парень лежал в позе человека, собравшегося как следует выспаться: одна рука заброшена за голову, другая на животе. Только он, конечно, не спал. На нём не было видно крови, голубые глаза светились бешенством и отчаянием, и – это привлекло внимание кунса – в них стояли слёзы. Воин скрипел зубами и силился пошевелиться, но не мог. Винитар увидел, как мотались в такт качке его раскинутые ступни. Парню сломало спину, когда сталкивались корабли. Ударило веслом, а может, бросило о скамью…

Винитар перескочил через него и побежал дальше.

Когда началась перебранка с людьми Зоралика, а потом стало ясно, что сражения не миновать, – Аптахар сразу вспомнил сон, о котором кунс рассказал ему утром. Сновидение было не то чтобы впрямую зловещим, но старый воин не на шутку встревожился. «Ты о чём, дядька Аптахар? – удивился его былой воспитанник. – Вот если бы я увидел, как бьёт копытами сивый конь Храмна, присланный за мной из небесных чертогов… Или встретился со своим двойником, готовым уступить мне своё место в том мире!»

Винитару же, по его словам, приснился всего-то большой пёс. С которым он, Винитар, всю ночь полз сквозь какие-то подземные расселины и пещеры. Сегванская вера уделяла собакам не слишком много внимания. Коренные жители Островов испокон веку ходили в море на кораблях, а по суше ездили на маленьких, долгогривых, уверенно ступающих лошадках. Пасли коров, привычных питаться зимой не столько сеном, сколько сушёными рыбьими головами, разводили смышлёных коз и черноголовых овец, дававших несравненно тёплую шерсть… Ну а Боги любого народа всегда живут той же жизнью, что и те, кто Им поклоняется. Вот и ездил длиннобородый Отец Храмн на чудесном сивом коне, способном скакать даже по радуге, его супруга Родана заботилась о Предвечной Корове, чьё щедрое вымя вскормило самых первых людей, а Хозяин Глубин владел кораблём, скользившим по морю и по облакам.

Но собака?.. Премудрый Храмн создал её, чтобы помогала охотиться и таскала по снегу быстрые санки. Сегваны больше почитали кошек, хранивших драгоценное зерно от крыс и мышей.

«Мало ли во что верят или не верят у нас! – ворчливо нахмурился Аптахар. – Я-то помотался по свету и видел даже больше, чем ты. И я знаю племя, у которого собака после смерти помогает душе достигнуть священного Острова Жизни – или как там он у них называется…»

«Мне действительно снилось, будто он мне помогал. Я ему, впрочем, тоже. Что это за племя?»

Аптахар ответил совсем мрачно, со значением:

«Венны, кунс. Венны».

«Та-а-ак… – протянул Винитар. – А в этом племени есть род, который… – И молодой кунс нехорошо, медленно усмехнулся. – Что ж, дядька Аптахар! Если мой сон окажется в руку, я, правду молвить, не особенно огорчусь. Я ведь примерно за тем в Тин-Вилену и еду. Другое дело, на что мне сдались веннские небеса? Я намерен после смерти отправиться на свои… – Помолчал и добавил: – А что, может, мы с ним и лезли каждый на свои небеса, только поначалу вместе…»

«Помолчи лучше! – безо всякой почтительности оборвал вождя Аптахар. – „В руку“!.. Всякий сон сбывается так, как его истолкуют!.. Забыл?!.»

«Нет, не забыл, – покачал головой Винитар. – Просто не хочу убегать от той участи, которую выпряли мне Хозяйки Судеб. Мало толку гадать, что я по Их воле успею или не успею! По-твоему, лучше будет, если обо мне скажут: он повернул назад с середины пути, потому что ночью увидел дурной сон?»

«Не лучше», – вынужден был согласиться Аптахар…

Теперь он вспоминал утренний разговор, и тревога в нём нарастала. Тем более что, повинуясь строгому наказу вождя, старый воин ныне смотрел на сражения со стороны, с палубы своего корабля. «Я знаю, ты одной рукой бьёшься лучше, чем другие люди двумя, – в самом начале похода сказал ему Винитар. И кивнул на молодые белозубые рожи засмеявшихся комесов: – Кто из этих неразумных сумеет подать мне добрый совет, если какой-нибудь случайный удар всё-таки отправит тебя к Храмну?..»

Аптахар с ним не спорил, сказав себе: в конце концов, каждый когда-нибудь оставляет сражения. А он в своей жизни их видел достаточно. И руку утратил не где-нибудь, а в знаменитой битве возле Препоны. Об этой битве, насколько ему было известно, с тех пор сложили легенды. И ни тени бесчестья его тогда не коснулось.

То есть всё правильно.

Если бы только не пёс, приснившийся кунсу…

Аптахар нащупал у пояса ножны с длинным боевым ножом, пробежал, слушая, как поют над головой редкие стрелы, по палубе «косатки» и, опершись ладонью, с молодой лёгкостью махнул через борт. Винитар не преувеличивал – он и с одной рукой мало кого боялся один на один. А вождь пускай его бранит сколько душе угодно. Потом, после боя. Когда останется жив.

…А в кузнице у Белого ручья всё происходило совсем не так, как представлялось смотревшему с вершины холма. То есть снедь, принесённая девушкой для вечери, в самом деле оказалась превыше всяких похвал, и светец, разожжённый молодым кузнецом, вправду походил на цветок за порогом – походил так, как волшебная баснь[5] на урочное каждодневное дело. И Щегол с Оленюшкой действительно сидели на лавке возле стены.

«Добрые у тебя руки, Шаршава…»

«Добрые… В огонь сунуть бы. Или топором обрубить. Как-нибудь невзначай…»

Крепкие девичьи пальцы сомкнулись на руках кузнеца, словно этим могучим ручищам вправду угрожала беда.

«Что молвишь такое!»

«А что? Строга твоя матушка, а и то чую – уже скоро позволит бус у тебя попросить…»

Волосы парня были заплетены так, как плетут их все веннские мужчины: в две косы, перевязанные ремешками. На ремешках следовало носить бусы, подаренные невестой или женой. У кузнеца ремешки пока были гладкие. Девушка вздохнула:

«Тяжко тебе».

«Тебе будто легче…»

«Может, и легче».

«Стойкая ты».

«Я того человека видела всего один раз, потом снился лишь. А лет тому уже минуло… Иногда слух дойдёт, если люди передадут… А ты свою Заюшку с той ярмарки любишь. Расскажи ещё про неё».

Шаршава вздохнул:

«Да что сказывать. На руках бы носил, по земле ходить не позволил…»

«А не могло твоему дедушке просто приблазниться, будто тот Заяц ему на полпяди короче продал верёвку, чем обещал?»

«Я уж спрашивал… Батогом поперёк спины получил».

Оленюшка задумалась. В который раз, и всё без толку. И не такова вроде неправда, чтобы суд судить и виру истребовать, подавно – месть мстить. Но и не спросишь посереди торга: да что ж ты, друг Заяц! Я тебе – мёдом разбавленным за ту верёвку платил?.. Да… Пятнистые Олени сами никогда не засылали сватов ни к Лосям, ни к Тайменям. Тоже помнили о подобных обидах. Десятилетия назад нанесённых. А что? Старики правы. Ослабни строгая память – и вовсе не станет в людях стыда. Не станет закона.

Только легче ли от таких мыслей, если Шаршаву Щегла того гляди на ней – нелюбимой – женят родители? Заюшку милую заставят забыть?..

И она по слову матери примет нелюбимого мужа, воспретит себе думать про когда-то встреченного Серого Пса?..

И вновь тихо в кузнице, только потрескивает еле слышно лучина в красивом, на сказочный цветок похожем светце. И сидят друг подле друга парень и девушка. Ни дать ни взять брат и сестра…

Иногда происходят-таки чудеса:Взяли с улицы в дом беспризорного пса.Искупав, расчесали – и к морде седойПододвинули миску со вкусной едой.Вполовину измерив свой жизненный круг,Он постиг благодать человеческих рук.И, впервые найдя по душе уголок,На уютной лежанке свернулся в клубок…Так оно и пошло. Стал он жить-поживать,Стал по улице чинно с Хозяйкой гулять.Поводок и ошейник – немалая честь:«У меня теперь тоже Хозяева есть!Я не тот, что вчера, – подзаборная голь.Я себе Своего Человека завёл!»И Хозяйка гордилась. Достигнута цель —Только ей покорялся могучий кобель…А потом на прогулке, от дома вдали,Трое наглых верзил к ней в лесу подошли.И услышали над головой небеса,Как она призывала любимого пса…Вот вам первый исход. Спрятав хвост между ног,Кобелина трусливо рванул наутёк.Без оглядки бежал он сквозь зимнюю тьму:«Этак, братцы, недолго пропасть самому!Ну и что, если с ней приключится беда?Я другую Хозяйку найду без труда.Ту, что будет ласкать, подзывая к столу,И матрасик постелит в кухонном углу…»А второй был на первый исход непохож.Пёс клыки показал им, и каждый – как нож!«Кто тут смеет обидеть Хозяйку мою?Подходите – померимся в честном бою!Я пощаду давать не намерен врагу!Я Хозяйку, покуда живой, – сберегу!Это право и честь, это высший закон,Мне завещанный с первоначальных времён!»А теперь отвечай, правоверный народ:Сообразнее с жизнью который исход?

2. Знамение

Всем известно, что на равнинах Шо-Ситайна обитает гораздо больше скота, чем людей.

Несведущие иноземцы даже посмеиваются над меднокожими странниками равнин, называя их то собирателями овечьего навоза, то пожирателями вонючего сыра, то нюхателями пыли и ветра из-под конских хвостов. Шо-ситайнцы не обижаются. Что взять с чужестранцев! Да и следует ли обижаться на очевидную глупость? Она лишь создаёт скверную славу тому, кто изрекает её. Придумали бы ещё посмеяться над почтенным мономатанским купцом – за то, что он больно много золота скопил в сундуках!

Равнинный Шо-Ситайн – большая страна. Её племена говорят на нескольких языках, не вполне одинаковых, но близких, как единокровные братья. Большинство слов общие для всех. Одно из таких общих слов обозначает богатство. И оно же во всех шо-ситайнских наречиях обозначает скот. Хозяйственного, зажиточного человека так и называют: «сильный скота». И другого слова для наименования достатка нет в Шо-Ситайне. Не понадобилось за века, что живут здесь кочевые кланы, а степную траву топчут их благодатные табуны и стада. Иного богатства шо-ситайнцам не надобно.

Самые рассудительные из чужестранцев, справедливо признавая скот как богатство, всё же числят его не самым истинным и высоким символом изобилия. Не таким всеобъемлющим и совершенным, как золото. Имея золото, говорят они, ты сумеешь купить себе всё остальное. И корову, и коз, и овец. И коня, чтобы объезжать пастбища, и собаку, чтобы всё сторожила.

Ну да, хмыкнет в ответ шо-ситайнец. Золото. Хорошая штука, конечно. Много славных и полезных вещей можно приобрести на торгу в городе, когда звенит в кошеле золото, вырученное за проданный скот. Но всему своё место! Ты встань-ка посреди пустошей Серой Коры, где во все стороны на множество поприщ – лишь белёсые глиняные чешуи, высушенные солнцем, словно в печи. Даже перекати-поле, занесённое в те края ветром, взывает к Отцу Небу и просит нового ветра – убраться поскорей из погибельного места. Ну и что ты будешь делать там со своими золотыми монетами? Унесут они от погибели тебя, обессилевшего? Укажут дорогу к воде? Оборонят, наконец, от степных волков и гиен?.. И которое богатство тогда покажется тебе истинным, а которое – ложным?

Так подумает про себя шо-ситайнец, но вслух спорить не станет. Нехорошо это – спорить, ибо в споре сшибаются, как два безмозглых барана, самомнение и упрямство, и что бы ни победило – всё плохо. Не станет кочевник и похваляться числом своих стад, ибо так поступают только глупцы. Глупцам невдомёк: и золото в сундуках, и отара на пастбище – мимолётны, словно кружевной иней, которым заморозок одевает траву перед рассветом. Набежит туча, омрачит благой лик Неба… и золотом поживятся разбойники, а стадо выкосит мор, или вырежут вечно голодные волки… или угонят в ночи лихие молодцы из враждебного клана.

Поэтому, случись хвастаться, разумный шо-ситайнец не станет бахвалиться овцами и коровами, знающими его голос. Меднолицый житель степи со скупой гордостью упомянет о тех, чья доблесть не даёт его достоянию улететь по ветру, уподобившись путаным шарам перекати-поля. О тех, чьё присутствие рядом с ним возвещает всему поднебесному миру: вот свободный человек, мужчина и воин. О тех, чьи предки с его предками сто поколений грелись возле одного огня, пили одну воду и ели один хлеб…

Он неторопливо расскажет вам о друге-коне и верной собаке.

Все знают: пригнав в Тин-Вилену скот и выгодно сбыв его на торгу, шо-ситайнец сначала потратится на дорогую уздечку для славного жеребца. Потом велит мастеру кожевнику наклепать золотые бляшки на ошейник могучего кобеля: по числу убитых волков.

А подарки любимой жене и украшения дочкам-невестам он отправится покупать уже в-третьих.

Благо тому, чей конь послушен и быстр, а пёс – сметлив и бесстрашен!

Но Отец Небо сотворил всех людей разными. И если одному довольно знать достоинства своих питомцев и про себя ими гордиться, то другой не сможет спокойно спать, пока не уверится, что его конь не просто быстрый, но – САМЫЙ быстрый и равного ему не найти. И пёс у такого человека должен быть не просто зол и зубаст, не просто способен охранить от любого посягательства стада и добро, хотя бы хозяин полгода отсутствовал. Он ещё и должен биться с себе подобными, доказывая, что именно он – самый лютый, самый выносливый и самый крепкий на рану…

Образованный чужеземец, которому и тут до всего есть дело, назовёт хозяина боевых псов рабом мелочного тщеславия:

– Хочешь почестей, так и дрался бы сам! Почему заставляешь отдуваться собаку?

Кочевник с заплетённой в три косы бородой не спеша наклонится и погладит пушистого зверя, невозмутимо растянувшегося у ног. О чём толковать с чужестранцем, не понимающим очевидного? Объяснять ему, что кобель, который боится или не умеет за себя постоять, не нужен ни при отаре, ни возле красавицы суки, собравшей кругом себя женихов? Способен ли понять горожанин, никогда даже издали не слыхавший плача гиены и воя степных волков, затевающих ночную охоту, что от пса-победителя каждый хозяин стад захочет щенка – такого же широкогрудого, с неутомимыми лапами и мощными челюстями?.. А главное, наделённого таким же благородным воинским духом? И значит, пёс, с которым, по мнению чужака, поступают жестоко и несправедливо, станет отцом многочисленного потомства, подарит свой облик новым продолжателям породы?..

Всё это и ещё многое может поведать шо-ситайнец заезжему человеку, но чего ради попусту болтать языком? Чем сто раз услышать, лучше пускай один раз увидит собственными глазами. И «сильный скота», немногословный от жизни посреди степного безлюдья, лишь сделает рукой приглашающее движение и неохотно обронит:

– Что зря спорить? Приходи завтра утром на След. Сам и посмотришь.

Город Тин-Вилена лежит между горами и морем, на берегах большой бухты, чьё удобство радует мореплавателей, а красота насыщает самый избалованный взгляд. По форме своей бухта напоминает след лошадиного копыта, а именно – правой передней ноги. Местные жители хорошо знают, почему так. Некогда, во времена юности мира, этими местами скакал славный жеребец Бога Коней, почитаемого в Шо-Ситайне, и именно здесь ему довелось коснуться копытом земли. И пускай досадливо морщатся грамотеи-арранты, уверенные, будто знают решительно всё об устроении мира: в Тин-Вилене вам будут рассказывать именно так. Эту легенду знают здесь все. А ещё в городе помнят, что в том своём полёте предводитель небесных скакунов сопровождал маленького жеребёнка. Ведь свирепые жеребцы, бесстрашные хранители табунов, очень любят играть со своими только что народившимися детьми, и любой кочевник подтвердит это всякому, кто вздумает усомниться. Так вот, именно над будущей Тин-Виленой малыш ухватил величайшего из коней за клубящийся вороной хвост, отчего тот и ударил оземь копытом. Но жеребёнок удался весь в отца, он повторил его движение… и между холмами предгорий сделалась небольшая круглая котловина.

Это-то урочище[6] тин-виленцы и называют Следом. Здесь единственное место в округе, откуда не виден замок-храм Близнецов, вознёсшийся над высокой каменистой вершиной. И След не виден из замка, даже с верхней башни, где всегда бдят зоркоглазые стражи и лежит припасённый хворост – на случай тревоги. Даже оттуда не видно, что делается в котловине Следа, и ничего случайного в том нет. Просто Тин-Вилену когда-то основали нарлаки, и многие её жители до сих пор с гордостью возводят к первопоселенцам свой род. А нарлакское племя известно среди прочих сугубой приверженностью старинным обычаям – по крайней мере в том, что касается внешней стороны их соблюдения. Так вот, познакомившись с местным народом и впервые узрев бои псов, суровые старейшины поселенцев накрепко порешили: у праотцов наших от веку не было подобной забавы – стало быть, негоже и нам! Только вот любопытство людское – что неугомонный ручей. Как его ни загораживай, как ни запирай – обязательно отыщет обходной путь. Шо-ситайнцы пригоняли в город скот на продажу, здесь волей-неволей мирно встречались разные кланы – и, понятно, кочевники пользовались случаем, чтобы стравливать и сравнивать знаменитых собак… Посмотреть на бои тайно приходили самые дерзкие из горожан. Потом с упоением – и опять-таки тайно – рассказывали друзьям. Среди друзей, ясно, находились такие, кто немедля бежал шепнуть на ушко старейшинам. Те яро гневались, непокорным наглецам «вгоняли ума в задние ворота» с помощью ивовых прутьев… Но опять приезжали кочевники – и всё повторялось.

Говорят, дело начало меняться, когда один из старейшин, выслушав донос ябедника, строго осведомился: «Так поведай же скорей, дурень, кто победил?»