Саппалит

Аули легла на спину, обвивая меня ногами. Подняла майку, новую, с рисунком – любила тряпки. Ее аккуратные соски набухли, а верх живота сокращался в такт ударам сердца. Я потянул ее цветастые штаны вниз, обнажая упругие бледные бедра с проступающими мышцами. Еще бы! Она единственная женщина, ходившая с нами в города за вещами. Она была готова идти куда угодно, лишь бы со мной. И сейчас ей хотелось моего тепла. По бледным ногам побежали мурашки, не то от холода, не то от прикосновений. Заскользив вдоль шеи, она положила ладони мне на затылок – так она управляла мной.

Я чертовски устал. Желал ленивых ласк, неспешных движений. Аули же любила уподобиться бурной воде, впивать короткие ноготки в мое тело, скрежетать зубами от удовольствия. Сказывалась ее бурная, но в то же время покорная натура.

И сегодня она флинигранно прочувствовала мое состояние.

Уложила меня на спину, скользила по лицу и шее горячим дыханием, шепча «мой Роддер», особенно выделяя «мой», как будто обладание было для нее наивысшим удовольствием.

Аули растирала меня своим телом, обрабатывала особые точки горячими поцелуями. Она уселась сверху резко, неподготовленно. И вскрикнула. Отклонив голову назад, она расслаблялась, а я ловил пульсации в низу живота. Когда пульсации совпали, Аули начала двигаться с болезненной осторожностью, поглаживая себя между грудей. Я положил руки ей на бедра, туда, где вздувались тонкие, отчетливые мышцы. Аули любила, когда я с силой сжимал их, но сегодня я был готов лишь обозначать усилия безвольными касаниями. Впрочем, этого оказалось достаточно.

Сейчас Аули была невероятно чувствительна. Мышцы между ее ног непроизвольно сжимались. Но каждый раз она расслаблялась, начинала новый танец, сопровождаемый щелканьем суставов, а я расслабленно прикрывал глаза, не столько от удовольствия, сколько от облегчения.

Она старалась до тех пор, пока в моих ногах не унялась дрожь. Эхо удовольствия еще заставляло мышцы подергиваться. Аули рухнула рядом. Обычно она отворачивалась и быстро засыпала, но сегодня уткнула меня лицом в прохладную грудь и обхватила ногами. Засыпая, я продолжал чувствовать постепенно сходящий жар у себя на животе.

Я обязательно возьму ее в Саппалит.

5

Утром все без исключения мужчины занялись ловлей рыбы. Рассчитывать на добычу в горах не приходилось. Чем больше людей, тем сложнее охота. Животина чувствует дрожь земли, ощущает многоголосие запахов. Да и сам переход должен занять больше времени, нежели понадобилось нам с отцом. И хорошо, если он увеличится только вдвое. Большинство женщин возраста отца или старше. Нам не хватало молодых женщин, особенно мужчинам помоложе. Я видел, с какой жадностью они смотрят на Аули, и с каким презрением на меня. Считали меня дурачком, которому сказочно повезло. Думали, вести себя как зверь вполне достаточно. С каждым месяцем инстинкты все сильнее завладевали ими.

Рождались у нас преимущественно мальчики, да и те жили недолго. Я сильно не завидовал Найагерим – десятилетней смуглокожей девочке – дочери Розы, которая, как по мне, через три-четыре года начнет расцветать в полную силу, превратится в настоящую красавицу. Пока с Розой все хорошо, она в безопасности. Но Роза стара. В этом мире ее держит буйный нрав и забота о Найагерим, поскольку другие дети вместе с мужем погибли.

Впрочем, в нашем племени имелись две сестры: Слампа и Солопа. Обе не могли иметь детей, обе были старше меня раза в полтора. Обе любили молодых сильных мужчин. Обе не умели им отказывать. В хозяйстве толку от них было немного, но им все равно удавалось делать наших мужчин чуточку счастливее.

Это еще одна причина начать объединение с чужаками, если мы не хотим выродиться или попереубивать друг друга, поддавшись зову инстинкта.

Старшим куда сложнее, чем нам. Дело не в возрасте. Мы сразу родились в таком мире. Кочевать с места на место для нас привычно с рождения. Им же пришлось перестраиваться. Наблюдать крушение мира. Мы уже родились в разрушенном мире и лишь продолжали наблюдать его крах.

С рыбой было покончено. Меньше меня поймал только Рапу. С самого утра он был молчалив, смотрел на всех одним глазом, старался не поворачиваться к нам левой стороной. Должно быть, там набухла хорошая шишка от удара отца.

С отцом я не разговаривал. Он вновь пытался подавить меня, произносил слова в особом приказном тоне, а на Рапу смотрел исключительно с презрением.

Пока мы ловили рыбу, женщины с отцом сделали расчеты необходимого, того, что предстояло раздобыть в городе. Вчерашнее решение изменилось: теперь в город шли все мужчины, в том числе Рапу и мальчики, Аули, Слампа и Солопа. Оставшимся поручили жарить рыбу да собрать стафф в единую кучу.

Много чего предстояло забрать из города. Чем дальше мы двигались на восток, тем беднее становились магазины. Тем больше в них было беспорядка и тем меньше ценных вещей. Мы толком не знали, есть ли рядом с найденным комплексом необходимый стафф. Думаю, отец не сомневался в этом, но перестраховаться все равно не мешало.

Мы планировали начать переход на следующий день, прямо с утра. Но, достигнув города, отец схватился за грудь, долго принюхивался и щурился: джанат был ближе, чем он рассчитывал.

Мужчины в основном брали новые инструменты, палатки и спальные мешки – все, что уже порядком износилось, затупилось, пришло в негодность. Меняли рюкзаки, костюмы. Женщины сосредоточились на одежде, собирали для себя, детей и тех, кто остался в лагере.

В голове не укладывалось: как раньше все добро магазинов могло принадлежать кому-то одному? Какой-то человек владел всем этим. Продавал, копил на черный день. А когда такой день наступил, не смог ничего забрать. Возможно, в прежнем мире подобное считалось в порядке вещей. Сейчас же кажется неимоверно глупым.

Аули не отлипала от меня, а я старался держаться ближе к Рапу.

– Рапу, – шепотом позвал я, когда отец пропал из поля видимости. Мы находились в магазине инструментов. – Рапу!

Он обернулся, и я увидел огромное коричневое пятно, выделявшееся даже в тени. Расползлось от глаза на щеку. Отец знатно приложился вчера, а мне стало не по себе. Стыдно перед Рапу. Тем не менее, я собрался и сказал:

– Как мне привлечь внимание Дивы или Прокси?

Рапу не хотел говорить. И не только благодаря вчерашней выходке отца. Саппалит стал для него больной темой, и я мог его понять. Он был изгнан из рая. Вряд ли кому захочется вспоминать о таком. Но меня разжигало. Сверло в центре груди атаковало ребра, оставляя после себя отверстия с костяной крошкой.

В руке я держал сигнальную ракетницу, которая при удачном раскладе сработает в одном случае из ста. Рапу посмотрел на нее, покачал головой.

– Не поможет.

Я отшвырнул ракетницу в сторону, схватил Рапу за руку и только после увидел в другой топор. Лицо Рапу не выражало ненависти или хотя бы намека на угрозу. Я все же отпустил его, понял, что вызнать ничего не удастся. Состроил обиженное лицо, развернулся и пошел искать нужный стафф. Только сейчас я ощутил калесальное напряжение в мышцах.

Мы с Аули переместились в магазин походной одежды. Прошли мимо спуска в подвал. В подвалы я больше не ногой. До сих пор помню мучения мужчины с повязкой на глазу – не помню имени, был еще совсем ребенком. Он всегда говорил, что в подвалах хранят самое ценное. Звери будто тоже об этом знали. Мы ждали мужчину с повязкой снаружи, не пошли за ним. А потом нас оглушило ужасом. Сначала на ступенях из подвала показалась окровавленная пушистая морда: глаза желтые, шерсть свалялась, пасть в крови и слюнях. Шипела тварь так, что я запомнил на всю жизнь. Испугалась больше нас. Ломанулась в сторону, стуча по земле лысым, раза в два больше тела, хвостом. Мужчина с повязкой появился следом. Он больше не кричал. Пытался отгрызть собственную руку с почерневшими вздувшимися венами. Кусал рядом с локтем, впивался. Он не мог видеть, но вены почернели и вздулись не только на руке. Первая лопнула на лбу, следующая на шее. Быстро, с щелчком. Дальше я не видел. Отец закрыл мне глаза. Но щелчки лопающихся вен так и засели в мозгу. Жутко.

Я мечтал сменить стоптавшиеся ботинки с не выветриваемым запахом гнили и обзавестись новыми носками. Костюм тоже не мешало бы сменить. Он пропах потом, пылью и отчаянием.

Магазин оказался темным. Витрины перегораживали свет с улицы. Зеркала разбиты. Иногда удается взглянуть на себя в осколки. Там одни углы: подбородок, скулы, глазницы.

Аули вертелась вокруг меня с небольшим факелом. При виде красивых вещей в ней проснулась иная женщина: взбалмошная, непоседливая, с горящими глазами. Она рылась в коробках, подожгла какую-то кофту, вовремя скинула ту на пол и затоптала. Сначала Аули одела меня, потом занялась собой.

С улицы доносились крики отца. Он подгонял всех с плохо скрываемой тревогой. Я заметил его сквозь осколки витрины магазина. Он держался за грудь, походка стала тяжелой.

Обратно мы шли загруженные по самое «не могу». Вечером предстояло наловить еще рыбы, возможно, поймать и зажарить зверя. На полпути у меня закололо в боку. Дети начали хныкать. Они еще не представляли, что это легкая разминка.

Я надеялся, что переход станет последним в моей жизни. Не потому, что джанат застрянет в горах. А потому, что Саппалит найдет меня.

* * *

Утра мы не дождались. Вернулись из города, поели. Отец дал немного времени на отдых. Расправившись с забившимися в подошву камнями, я взялся за карандаш и бумагу. Хотел выразить увиденную несколькими днями ранее горную красоту в рисунке. Устроился поудобней в объятиях Аули, сделал несколько штрихов. На том и закончил. Изображения гор перед глазами тускнели и стекали, как не засохшая краска.

Тревога.

Я попросил Аули подать рюкзак. За рисунками природы, отца, в образе викинга, и Аули, в образе амазонки, нашел изображения Саппалита. Он всегда представлялся мне замком на вершине горы с высотными стенами, башнями. Внутри росли цветочные сады, а люди улыбались друг другу, болтали, смеялись. А еще на них были легкие одежды, не плотные костюмы, как у нас. И солнце не оставляло жженых пятен на коже. Просто грело, просто подыгрывало им, как шкодливый ребенок.

Я попытался уснуть. Некоторое время Аули гладила меня, потом ее кто-то позвал. Она осторожно подложила мне под голову тюк. Я отказался, не хотел спать. Уселся на песке и стал смотреть, как раскладывают по рюкзакам вещи, пристегивают коврики и сложенные палатки. Не то, чтобы я полюбил это место. Просто нам удалось пробыть здесь достаточно долго. И если бы мне удалось пробыть где-то, скажем, год или два, это место стало бы моим любимым. Моим домом.

Отец распоряжался, кому, что и куда класть. Его взгляд блуждал по сторонам, точно он пытался кого-то найти. В нем зарождалась неврозность от приближения джаната. Кто знает, какие муки терпел он сейчас, давая нам время перевести дух.

Я всегда думал, что отцу, как и мне, надоело кочевать с места на место. Сейчас же пришла иная мысль: отец бежит от боли, от невыносимого жжения в груди. Как это часто бывает, дар стал проклятьем.

Какой дар, он же проклятье, есть у меня? Не знаю. Может, упрямство, может, преданность мечте. А может, несусветная глупость и мальчишеский энтузиазм. Ведь кроме меня все и думать забыли про Саппалит. Приняли сторону отца: раз не видели, значит, Саппалита не существует. Впрочем, это не мешало многим коротать вечера в молитвах к Богу.

Мой рюкзак уже был собран. Новый, как и костюм, и ботинки, он радовал глаз, несмотря на тяжесть. Какое-то время мне будет приятно его нести, пока не откроются старые раны. Но я подготовился. Сорвал с женских рубашек специальные уплотнители и подсунул под костюм, ровно туда, где окажутся лямки. Тоже самое и с носками. Перед выходом натяну еще две пары сверху. Знаю, что днем будет жарко, а когда снимешь, еще и вонять, но целые ноги важнее запахов и влаги.

Мои мысли вновь вернулись к джанату. Вспомнились слова Рапу. В Саппалите смогли приручить джанат. И это удивительно! То, от чего мы ищем спасения, служит Саппалиту! Если Прокси подвергли Рапу пытке джанатом – это слишком жестоко. Но сам он не держал на них зла, продолжал мечтать вернуться обратно. Если так произошло, значит, была необходимость. Значит, он заслужил.

Кто же такие Прокси…

Я оглядел лагерь. Десяток минут, и мы будем готовы сняться с якоря и навсегда покинуть пляж. Оставим океан в пользу гор, бурных рек и комплекса у соленого озера. В моей душе зародилась легкая дымка тоски. Глаза метались от худых озабоченных лиц к набитым стаффом рюкзакам, от песчаных горок к блестящей ряби воды, от отца к Аули, от Аули к…

Где Рапу?

Волнение поселилось под ребрами. Шея заработала как проржавевший механизм, поворачивалась дергано, рвано. Своим отсутствием Рапу утвердил значимость: я признался себе, насколько важным было его появление в племени. Он – мост между мной и Саппалитом. Единственный, кто питал меня надеждой.

Где я нахожусь сейчас? В центре моста, в точке, любой шаг из которой определит мое направление. И если бы я не осознал своего положения, то, без сомнения, стал бы ближе к Саппалиту. Теперь же я понял всю серьезность выбора.

Шаг в сторону Саппалита вынудит вычеркнуть из жизни практически все. За племя я не переживал. Они и без меня смогут пропасть. Другое дело Аули. Что, если ее не примут в Саппалит? Если встанет выбор: она или мечта? Как я поступлю? Выберу жизнь, которой грезжу днями и ночами, или человека, готового на все (здесь я не сомневался) ради меня? Предам ее или мечту?

Я тряхнул головой. Мы должны попасть в Саппалит вместе.

Мои глаза скользили по лицам и силуэтам. Рапу пропал.

Что до отца? Сколько бы неприязни мы не испытывали друг к другу, между нами существовала связь, помимо кровной. Он видел меня главой племени, а я хотел, чтобы он отстал. Окажись я в Саппалите, я бы не вспоминал об отце. Или делал это очень редко. Может, никогда.

Рапу, где же ты?

Похоже, выбор, который мне придется совершить, в сотни раз сложнее, чем думалось. И почему у меня возникли эти мысли? Без них проблем хватало.

Вопрос не в том, готов ли я оставить эту жизнь. Вопрос в том, готов ли я оставить Аули? Что движет мной?

– Эй!

Шею обожгло. Я посмотрел на песок, куда отскочил небольшой серый камушек. Обернувшись, увидел Рапу. Кудрявая голова торчала из-за зеленого пригорка. Вернее, торчали взъерошенные волосы и выпученные глаза. Он толкал меня взглядом.

Я поднялся, дождался, пока отец отвернется и неспешно, чтобы не привлекать лишнего внимания, направился к нему.

– Садись, – приказал он и потянул меня за руку. От неожиданности я пошатнулся, упал на одно колено.

На моем лице проступила гримаса боли.

– Что ты делаешь?

Рапу вел себя странно. От его расслабленности, валяжности не осталось и следа. Более того, он выглядел испуганным. Вероятно, окончательно сошел с ума.

– Сядь ровно.

Он держал в руках серебристую блестящую клейкую ленту.

– Что ты задумал? – спросил я, хмурясь. Все же подчинился.

Рапу искал начало ленты, ковырял длинными ногтями за едва заметный выступ.

– Да что с тобой?

– Саппалит, – только и ответил он.

Я присмирел. Спокойно взял у него ленту и оторвал кусок.

– Да, – вместо благодарности сказал Рапу. – Руки. В стороны.

Он обмотал мой костюм на руках от локтя до плеча. Отполз, присмотрелся, кивнул и вернулся. Синяк на его лице выглядел еще больше.

– Теперь на колени.

Рапу обматывал мою куртку лентой крест-накрест – от плеча к противоположному бедру. То же самое и на спине. Он отмотал еще ленты, приложил к моему животу, там, где пересекались линии. Поморщился и замотал головой. Таким сосредоточенным и молчаливым я, да и вряд ли кто-то другой, не видел Рапу никогда.

– Вставай.

Выпрямившись в полный рост, я увидел отца. Он стоял рядом с Аули, что-то выспрашивал, озирался по сторонам. Он искал меня.

– Нет! – Рапу вновь с силой потянул рукав моего костюма.

Он заставил меня встать на одно колено, а другую ногу выпрямить. Обмотал лентой колено, затем, когда я сменил позу на противоположную – другое.

– Сгодится, – констратировал он, когда я уселся на задницу и вытянул ноги.

Я чувствовал себя по меньшей мере странно. Не столько из-за своего нового вида, сколько из-за поведения Рапу. Он постепенно приходил в себя. Становился тем самым Рапу, которого я знал.

– Зачем это? – спросил я.

Рапу растирал виски.

– Саппалит, – сказал он и поморщился. – Ты хотел в Саппалит?

– Конечно! – я подскочил.

– Не знаю, сработает или нет.

Его лицо исказилось приступом боли.

– Не говори, что это я сделал, – сказал он, всеми силами пытаясь не встретиться со мной взглядом. – Теперь это твоя ответственность.

– А Аули?

Он посмотрел на меня, словно я говорил на другом языке.

– Аули пойдет со мной, – сказал я.

– Сейчас слишком опасно. Твой отец… – он не договорил.

Я протянул ему руку. Он пожал ее, но на меня так и не посмотрел. Страх перед отцом делал его беспомощным, жалким. Не похожим на самого себя.

– Уходи. Нас не должны видеть вместе.

Я кивнул. Выглянул из-за бугра, убедился, что отец не заметит моего появления.

Но появиться незамеченным мне не удалось. Солнце, отражаясь от блестящих лент, блинковало, слепило глаза. Первым меня заметил кто-то из мужчин – прикрыл глаза рукой и окликнул соседа, указав пальцем. Вслед за ним поворачивались и остальные. В том числе и отец. Его и без того хмурое лицо покрыла злоба. Огромными скачками он устремился ко мне. С каждым его движением в моем теле крепло напряжение. Я замер и стал ждать.

– Ты решил нас похоронить?!

Еще до того, как отец достиг меня, тело начало реагировать: правая нога ушла назад, спина округлилась, руки поднялись к животу. Сам того не сознавая, я готовился вступить в драку.

Мне казалось, что он набросится на меня, нырнет плечом в живот. Но он подошел вплотную, уперся лбом в мой лоб и громко дышал. Я глядел на его гигантские ноздри. Отец был выше меня, и когда я поднял глаза, чтобы встретиться с ним взглядом, он ударил меня боком ботинка по левой ноге и толкнул в правое плечо.

Подсечки я не ожидал. Падая, услышал, как хрустнул позвоночник. Отец уселся сверху. Колено по-хозяйски положил мне на грудь и стал давить. Одной рукой сжимал мое горло, другой закрывал рот и нос, окончательно перекрывая воздух.

– Решил нас сдать? Решил продать? Тронулся на своем Саппалите?

Говорил не мой отец. Вероятно, он начал проигрывать сражение джанату. Возможно, в нем кричала боль, переместившись из груди в голову. Но взгляд его был спокойным, отстраненным, и я полностью поверил, что он готов убить меня. Убить своего сына.

Я брыкался, вертел головой, лишь бы вновь почувствовать в легких воздух. Без стеснения швырял руки в попытках попасть отцу в лицо, чтобы тот на мгновение ослабил хватку. Солнце в моих глаза тускнело, небо превратилось в серое, затем коричневое и вот-вот готовилось стать непроглядной чернотой. Из последних сил я, опираясь ногами, попытался оторваться от земли в надежде, что отец потеряет равновесие и слезет. Но я не справился.

Последнее, что мне удалось запомнить, так это нависшую над отцом фигуру Аули с дикими глазами.

А потом мое горло и легкие обожгло. Я закашлялся и смог перевернуться на бок. Без сопротивления. До слуха донеслись крики. Аули!

Оставаясь слепым, я встал на четвереньки, развернулся в сторону звука. Дождался, пока не увижу тонкой полоски света, поднялся.

Отец сидел на Рапу, как минутой ранее на мне. Рапу сопротивлялся куда больше, барахтался, поднял пыль. Аули висела на шее отца. Мгновение, и она оказалась на песке, коротко вскрикнув.

– Мы подобрали тебя! – орал отец, избивая Рапу. – Саппалита нет! Нет!

Отец продолжал колотить его, вкладывался в каждый удар. Я уже видел кровь на лице Рапу. И видел, как все молча наблюдали за избиением.

– Помогите же! – закричал я, на ватных ногах спеша на помощь Рапу.

– Это ты запудрил ему мозги! Саппалита нет!

Он все забыл…

Глотая поднявшуюся пыль, я добрался до отца. Зашел со спины, просунул руки ему подмышки и потащил подальше от Рапу.

– Беги! Беги, Рапу!

Он оказался куда проворней меня. Вскочил и понесся в сторону города, как раз туда, откуда шел джанат.

Отцу вновь удалось повалить меня, зацепив и рванув вверх мою ногу. Добивать он не стал. Куда больше его интересовал Рапу. Отец не кинулся за ним в погоню. Вместо этого отработанным движение залез под куртку костюма, снял метательный нож и швырнул в удаляющуюся спину. Без сомнений, острое лезвие достигло бы цели, если б мгновением ранее в отца не врезалась растрепанная Аули.

Наконец мужчины племени сообразили, что пора это прекратить, пока никто не погиб. Я глядел вслед бегущему Рапу. Аули склонилась надо мной со свежей ссадиной на щеке.

– Ты поплатишься! – шипел отец.

Его удерживали двое. Наконец он бросил сопротивляться. Джанат отпустил его. А, может, боль. Мне хотелось свалить все на джанат, снять с отца ответственность.

– Сними эту дрянь, иначе останешься здесь.

Это о блестящих на солнце лентах. Отец стряхнул с себя руки соплеменников.

– Черта с два, – вспомнил я фразу из книги. И, кажется, она как нельзя лучше подходила к ситуации.

Похоже, отец забыл, что именно он вселил в меня веру в Саппалит.

* * *

Разумнее было бы поставить меня в центр, где блинки от лент перекрывались идущими спереди и сзади. Но меня, а значит и Аули, поставили в хвост, чтобы не возникало нового повода для драки. В начале пути отец попытался исподтишка сорвать ленты. Ничего не вышло. Я все видел, был готов.

Мы едва достигли горной гряды, с которой только начинался наш путь, а солнце уже опустилось. Разбили лагерь, скромно перекусили. Кто-то вызвался вернуться и наловить рыбы, пока мы не ушли далеко. Отец согласился, наказав вернуться с рассветом. Кроме того, он выставил караульных. На меня он так и не посмотрел.

Вопреки здоровому смыслу, я улегся в мешок прямо в костюме, побоялся, что отец предпримет новую попытку сорвать ленты. Аули лежала рядом, и мне стало спокойней. Она действительно готова на все ради меня. Такая маленькая и такая смелая. Ее смелости хватит на нас обоих.

Перед тем, как провалиться в сон, я вспомнил о Рапу. Мне стало горько. Его не ждет ничего, кроме смерти. И лучше бы она была быстрой. Возможно, смерть от метательного ножа отца была хорошим исходом, но все вышло так, как вышло. Я был ему благодарен.

А в голове стоял крик отца: «Саппалита нет!»

* * *

На третий день мужчины отказались от пищи. И, конечно, Аули. Вся еда доставалась женщинам и детям. Привалы стали чаще, длиннее. Женщины, будто нарочно, искали поводы для остановки, подговаривали детей. Те начинали хныкать, раздражать остальных. Даже куры чаще кудахтали в своих клетках. Отец скрывал негодование, которое исходило от него, как запах опасности от хищника.

Были и свои плюсы. За время привалов в горной реке нам удалось поймать несколько рыбин с розоватым мясом. Это немного успокоило отца, ненадолго сбило напряженный градус.

Вглядываясь в знакомую местность, воспроизводя прошлое путешествие в памяти, я пришел к тому, что мы не преодолели и половины пути. Самый сложный морозный подъем оставался впереди, а хныканье детей и роптание женщин уже перешло в хроническую стадию. Иногда я давал себе волю и представлял, что осталось одно лишь кудахтанье кур.

Чем дальше мы шли, тем сложнее становилось. Я держал в памяти крутые подъемы, пронизывающие ледяные ветра. День становился короче. Нам приходилось выходить с первыми лучами. К тому же я ощутил новое сопротивление – не поддаться настроению женщин, с которыми даже отец ничего не мог поделать. Он мог лишь все испортить своим напористым характером. Он и сам понимал это. Поэтому сглатывал недовольство вместе с горной водой.

Аули держалась молодцом. Питала меня своей стойкостью и терпением. Я подумал, что именно она могла бы возглавить племя. И что характером она похожа на улучшенный вариант отца. Закрались глупые мысли, будто ее могут не взять в Саппалит. Если уж я попаду туда, то она тем более. Сегодняшней ночью, во время дежурства, я решил нанести на ее одежду блестящую ленту. Отец привык к моему виду, привыкнет и к ней.

Дерзость мыслей удивила меня. Я решил, что мы с Аули важнее для отца, чем он для нас.

* * *

Ночь выдалась теплой. Удалось обойтись без дополнительной куртки. Пришлось бы пододевать ту под свою, чтобы блестящая лента оставалась на виду. Хоть в ночи ленту не видно, все равно я поступил бы именно так.

Догорели последние костры. Многие уже спали. Аули провожала меня улыбкой, которую мне почему-то захотелось сравнить с упавшим с дерева листом. Я пообещал вернуться, когда лагерь уснет. Предстояло покрыть и ее куртку лентой, сделать на шаг ближе к Саппалиту. Ленту я нашел на месте драки отца с Рапу и спрятал в рюкзаке, пока никто не видел.