Саппалит

Дмитрий Прохоров

Саппалит

Часть 1. Дикарь

1

Мне снился Саппалит.

Его уходящие ввысь стены окружала дымка тумана – защита от взоров недостойных, тех, кто никогда не сможет попасть внутрь. Саппалит куда больше, чем город. Саппалит полнится светом, награждает тебя всем необходимым. Дарит настоящую жизнь. Жизнь избранного.

Дива самолично встречал меня у ворот. Его лицо скрывала тень от красного капюшона. Удивляло, что ростом он был немногим выше меня. Всегда считал Диву если не гигантом, то точно превосходящим любого человека как в размерах, так и в уме. Я не видел его улыбки, но ощущал радушие и теплоту, как если бы он ждал меня слишком долго и уже разуверился дождаться. Дива не зазывал меня. Он неподвижен, как тысячи погибших городов, и, тем не менее, я чувствовал безмолвное приглашение. Приглашение стать частью последнего чуда на планете.

Когда-нибудь я достигну Саппалита и перестану беспокоиться о чем-либо, кроме безмерного счастья, которое он дарит каждому жителю.

Когда-нибудь, но не сегодня.

* * *

Аули, вопреки своей заботливой натуре, грубо растолкала меня. Я отбрыкнулся, застонал, пытаясь задержаться во сне чуть дольше.

– Роддер, мы должны идти, – зашептала она в самое ухо. Ее голос пропитала вина. Значит, дело серьезное, и выбор невелик: либо встреча с чужаками, либо рядом джанат.

Мои кости и суставы затрещали, встали на свои места, освобождая потоку крови привычный путь. Тепло разлилось по телу, а вместе с ним и энергия. Я поднялся, растер виски, лицо. Осмотрелся по сторонам. Большинство уже собрали вещи. Отец и вовсе был наготове. Он сурово смотрел на меня своим взглядом викинга.

О викингах я узнал из книг. Попадая в очередной город, я первым делом ищу книги, не испортившийся сахар да бумагу с карандашами. Раньше меня привлекали всякие безделушки: цветные прямоугольники со стеклами, странные машины с подвижными трубками, давно замершие часы с множеством стрелок и делений, темные браслеты с погасшими экранами. Отец говорит, что без электричества эти вещи потеряли смысл. Все аккумуляторы давно сдохли. Сам я плохо понимаю, что такое электричество. Отец говорит, что помнит это чудо.

Когда все произошло, ему было шесть или семь. Несколько лет они еще могли пользоваться старыми батарейками, генераторами, аккумуляторами. Использовали фонари. После факелы, пропитанные маслом. Потом масло окислилось и пришло в негодность. Хранили пищу в специальных морозных камерах – холодильниках, где она долго не портилась. Да и вообще, благодаря электричеству, еды было вдоволь.

Сейчас же отец ищет механизмы, для которых электричество не нужно: шестеренки, цепи, болты, гайки, трубки. Он жалеет, что в нашем племени нет инженеров – людей, способных восстановить электричество и придумывать разные штуки. Отец думал, я смогу быть инженером. Он обрадовался, если одобрительное кивание его косматой головы с бровями, сросшимися у переносицы, можно принимать за радость, когда я проявил интерес к книгам. Он обучил меня чтению. Вернее, тому, что умел сам. Остальное я узнавал понемногу от других старших, пока сам не научился добывать знания. Сейчас я читаю гораздо лучше отца и кого бы то ни было. Большинство в нашем племени вообще не умеют читать, в том числе и Аули. Но те книги, что я могу осилить, отец называет хорошим топливом, а книги действительно полезные я не тяну. Чтение занимает почти все свободное время, если только я не рисую. Меня не расстраивает отношение отца к моим книгам. Я привык, что он вечно всем недоволен. Оно и понятно: он стареет, тащить на себе племя становится сложнее и сложнее. Да и пройти ему пришлось через многое. Как-никак, он один из немногих, кто застал крах человечества лично, хотя и не может толком объяснить, что же произошло. Но я не беспокоюсь о знаниях, инженерах и электричестве. Знаю: в Саппалите есть все.

– Что произошло? – спросил я у Аули, сматывая спальный мешок. – Чужие?

– Джанат. Твой отец говорит, ветер изменился, и джанат рядом.

– Возможно, нам придется искать новое место.

Я не заметил, как подошел отец. Аули вздрогнула. Побаивалась его. Каждый побаивался моего отца. Кто-то говорил об уважении, но страх он и есть страх, как его не назови. Даже я в своих карандашных рисунках изображаю отца непомерно суровым, злым. Добавляю ему рвущие одежду мышцы, как в книгах с цветными картинками, хотя все мы худые. Один лишь Рапу не обращает на отца внимания. Он – единственный из нас обладает небольшим животиком. Но с него и взятки гладки, что бы это не означало.

– Новое место? Ты имеешь ввиду…

– Да. Новое место, – отрезал отец.

– Мы уже везде были. Куда теперь?

Отец закипал. Он не любил вопросов. Особенно тех, на которые у него не имелось ответов.

– Если понадобится, переплывем океан.

– Проще сразу…

– Можешь делать все, что вздумается.

Но именно этого мне было не дано. Спорить с отцом – себе дороже.

Аули помогла надеть рюкзак. На треть его наполняли книги и мои рисунки. Остальное – найденный стафф: мотки ленты, тюбики с каким-то клеем, три упаковки зажигалок, половина из которых вряд ли окажется рабочей, ножи, много соли и специй, восемь кусков мыла, новая, пахнущая пылью, но все же не ношенная одежда и много чего еще. Сахара, увы, не осталось. И такие рюкзаки были у каждого из нас. Помимо этого, ребята покрепче катили набитые прочим стаффом сумки на тележках, колеса которых то и дело увязали в песке. Скоро придет и моя очередь. Мы оставляли очередной город, из которого, кажется, вывезли уже больше, чем могли.

Отец подозвал меня скупым жестом.

– Нам придется уйти. Даже если джанат пройдет стороной.

– Какой в этом смысл?

Он на мгновение задумался. Может, переваривал значение моих слов. Я говорю не так, как остальные. Все благодаря книгам. Молодые зачастую не понимают меня. Старшие давят на них, обучают выживанию. Чтение не является для них необходимым навыком. Я – вроде занзайки или как там правильно? Мне надоело выживать. Я хочу жить. И найти Саппалит.

– В этом городе почти ничего не осталось. Племя растет. Нам нужно куда-то двигаться. Скоро и Аули станет матерью.

Я посмотрел вдаль. Красный полукруг солнца глядел мне в ответ. Уже сейчас было душно. Чуть позже мы будем изнывать от жары, вынужденные мокнуть в своих костюмах, спасаясь от ожогов. Лишь наши лица смогли привыкнуть к постоянному нахождению на солнце.

– Если она не захочет? – спросил я скорее утвердительно.

Отец пронзил меня взглядом. Уж точно не женщинам решать, чего хотеть, даже если речь идет о них самих.

– Это не обсуждается.

Воздух заполнил мои легкие до отказа.

– А если я не захочу?

С грудным ревом отец схватил меня за ворот, дернул в сторону и подсек ноги. Я повалился на пыльную дорогу, закашлялся. Отец продолжал держать меня. Склонился и рычал. Вместе с бранью на мое лицо попали капли слюны. Он бы мог убить меня. Его бы не остановило кровное родство. Однако на моей стороне оказалась сама жизнь. И планы отца, от которых он не мог отступить.

Никто не стал ждать, пока Аули поможет мне отряхнуться, прийти в себя. Она суетилась вокруг, сбивала пыль с моей одежды, лишь бы я не заметил слезы. Ее страх перед отцом превращался в фобию. Кажется, так называли постоянный страх. И вполне возможно, фобия в скором времени парализует ее, превратит в марионетку. Ведь с каждым разом ей приходится прикладывать все больше усилий в попытках справиться со сметающей энергией отца.

– Он хочет, чтобы я занял его место, – сказал я, когда мы быстрым шагом пустились по свежим следам на пыльной земле.

Аули молчала. Ее больше не трясло, но связь с языком она так и не восстановила.

– Хочет, чтобы я стал вождем после него. Знает: ему недолго осталось. Потому и мечется, давит. Пытается пробудить во мне ярость и злобу. Думает, от этого меня станут больше уважать. Но я – не он. Меня и так уважают. Ко мне прислушиваются.

Аули подняла голову. В покрывшихся красными ручьями белках я увидел беспредельную преданность.

– Мне доверяют, – закончил я, а она взяла меня за руку. Сжимала крепко, как если бы я сбегал сотню раз и сейчас готовился совершить очередной побег.

– У тебя все получится, – тихо проговорила она, и солнце в ее глазах заиграло лучиками нежности.

– Как думаешь, люди пойдут за мной?

Она дернула плечами и спешно добавила:

– Я пойду.

– Для меня этого достаточно.

Ведь попасть в Саппалит дано не каждому.

* * *

В лагере все осталось по-прежнему. Женщины держали хозяйство, ухаживали за детьми. По загону важно расхаживали куры. Мы выменяли животину у другого племени, оставившего здешние места. Возможно, их уже нет в живых, ведь, если верить отцу, они направились прямо навстречу джанату. Мне пришлось долго уговаривать отца, а ему пришлось пожертвовать механическими часами, которыми он, по непонятной причине, очень дорожил. Глава того племени тоже оказался падок на безделушки, потому с легкостью отдал нам петуха и двух куриц за еще блестящие и, главное, долговечные часы. В нашем мире все, что долго служит, имеет высокую цену. После отец злился на меня, приходя в новый город, отчаянно искал механические часы. Тщетно. Зато обида вскоре спала, когда мы стали регулярно питаться яйцами, а, иногда, и куриным мясом. В основном же наш рацион составляла рыба, водоросли, моллюски, да редкий тощий зверек или пойманная ящерка. Иногда выходили настоящие блюда. И все благодаря книгам.

Сколько бы я ни пытался обучить детей чтению, всем им не хватало усидчивости, концентрации, равно как старшим не хватало ума осознать важность этого навыка.

Мы пересекались с другими племенами десятки раз. По приказу отца, мужчины сразу принимали воинствующий вид, размахивали прутьями и битами. У отца, ко всему прочему, был пистолет, правда пустой. Патроны ушли на диких зверей. Даже собак сейчас не встретить. Если они не поиздохли, то бродят поодиночке, тощие и больные. Невкусные – кожа да кости.

После каждой встречи с чужаками, я спрашивал отца, почему мы не объединяемся с другими. Ведь вместе мы сможем больше. Нам не придется бояться, переживать за безопасность, как раньше. Возможно, в других племенах есть инженеры.

В ответ он всегда вспоминал кровопролитную стычку, из которой мы еле унесли ноги, потеряв половину стаффа и трех соплеменников.

– И будь у них инженеры, – добавлял он, смотря на меня сверху, – то они осели бы в ближайшем городе, а не шныряли по пустынным землям.

– Будь нас больше, не приходилось бы столько заботиться о безопасности.

– Нам бы пришлось заботиться о безопасности вдвойне и ждать удара от ближних.

Я знаю, о чем он. О человеческих костях. Мы видели их не часто. Но когда видели… Кто-то из нас обязательно блевал. Обычно мужчины. У женщин хватало самообладания. Вопрос никогда не поднимался, но негласное мнение было едино: ни при каких обстоятельствах мы не будем есть людей.

И все же, переубедить отца сложнее, чем восстановить электричество. Везде ему мерещатся ловушки, везде видится враг. Он мнителен, и жизнь его проходит в ожидании новой запандни. Спорить не буду: возможно, его мнимость не единожды спасла нам жизни. Доказательств нет, и, я надеюсь, они нам не понадобятся. Уверен, главная причина его страхов – неумение сходиться с людьми, нежелание находить… сейчас вспомню… компромиссы! Он не допустит, чтобы кто-то принимал решения наравне с ним или, тем более, вместо него. И я точно знаю: пока я вступаю с ним в перепалки, он видит во мне приемника. Какими бы разными мы не были.

Но он забывает, вернее, не хочет брать во внимание, что я уже поспособствовал росту племени. Аули ушла за мной. Появилась ночью, когда мы только выстроили загон для курей. Отец думал, ее заслали своровать кур обратно или вырезать нас всех спящими, чтобы потом съесть, но она пришла ко мне и только потом к племени. Аули стоит трех женщин или одного сильного мужчины. Так решил я сам. И что-то подсказывает: не прогадал.

Она из тех людей, о которых хочется заботиться. Она и сама может постоять за себя. Спеси и отваги ей не занимать. Однажды она чуть не вспорола брюхо Нордену, когда он, в мое отсутствие, пытался зажать ее в походе за водой. Благо он понимал с первого раза и оказался не слишком настойчив. Ему хватило ума признать вину и более никогда не совершать подобных ошибок.

Аули бойкая, воинственная. Я зову ее моей амазонкой.

Аули совсем небольшая. Ее кожа белая, как редкие облака на небе. Солнце для нее особенно опасно. Кожа вмиг покрывается красными пятнами, сыпью, и чешется до кровавых отметин. Волосы отливают золотым. Давным-давно я читал книжку про похожую на нее девчонку, которая носила длинные чулки или что-то вроде того. Правда характеры их сильно разнятся. И характер Аули мне по душе куда больше.

Иногда мне кажется, она готова тащить на себе и свои, и мои обязанности. Я совершенно точно могу на нее положиться. Наверное, она – мой хранящий ангел. Хотя, мне больше нравится другое слово – друг.

Старшие женщины перешептываются за нашими спинами. Говорят, у нас буду красивые и умные дети. Старшим лишь бы посудачить. Хочет ли Аули становиться матерью? Она согласится на все, если я попрошу. Ее безропотное подчинение порой доводит меня до белого накаливания, и она чувствует это, но ничего не может с собой поделать. Аули решила принадлежать только мне. Но я не хочу, чтобы она становилась моим рабом. Она и не похожа на раба, как их описывали в книгах. Иногда мне нужно, чтобы она возразила, поспорила. Но я для нее как ненасытный деревянный идол, с чьим мнением она дала клятву соглашаться при любых обстоятельствах.

Я не хочу, чтобы мне беспрекословно подчинялись. Моя душа не нуждается в этом. Я – не мой отец. И вряд ли смогу повести за собой племя. А если и смогу, то не наше. Я готов вести лишь тех, кто сам захочет идти со мной. И это правильно. Так и должно быть. Так пишут в книгах.

Но сейчас не время думать о детях, племени, и даже об Аули.

Я хочу найти Саппалит и забыть о существовании проблем.

2

На утро отец разбудил меня чуть свет.

– Мы должны выдвигаться, – сказал он, прикрывая рот рукой. Он не умел говорить тихо.

Я поднялся, огляделся вокруг. Кроме двух часовых, лагерь спал.

– Вопросы потом, – отрезал он и ушел, давая мне время собраться.

Аули спала рядом. Я решил не целовать ее, боялся разбудить. Тогда не избежать вопросов, ответы на которые я и сам не знаю. А она не успокоится, пока я не скажу что-нибудь обнадеждывающее. Не люблю врать. И успокаивать не умею. Всегда чувствую струпор, когда нужно кого-то поддержать.

Отец ждал меня на выходе из лагеря. Собрал рюкзаки. Уверен, там точно не нашлось места для книги или альбома с карандашом. Часовые вели себя так, будто ничего не происходило.

– Сначала отойдем, – видя мое нетерпение, сказал отец.

Пересекая длинную песчаную равнину, мы направлялись к зеленому холму, на склоне которого одно время пытались выращивать овощи. Земля плодоносила лишь для сорной травы, которой, впрочем, не брезговали курицы.

Всегда удивлялся резкой смене ландфашта, поверхности: здесь песок, а двумя шагами далее – сочная зеленая трава, где, порой, распускались голубоватые и фиолетовые цветы. Отец говорил, раньше такого не было. Не было резких перекосов. И многих растений тоже не было.

Достигнув вершины холма, мы остановились. Несмотря на утреннюю прохладу, одежда на спине взмокла, лоб покрывала не просто испарина, а цельные капли пота. Отец сбросил рюкзак, снял с пояса бинокль. Лег на живот и стал высматривать что-то. Я примостился рядом, повторил за ним. Плечи уже постанывали, тело не успевало исцеляться. Как и остальные лазутчики, я привык жить с болью и усталостью.

– Что мы ищем? – спросил я тихо. Отец не любил, когда его отвлекали. Некоторое время он молчал, потом, убрав бинокль, ответил:

– Новое место.

Опять он заладил.

– Тогда мы должны идти вдоль океана.

Отец посмотрел на меня, слегка прищурил левый глаз.

– Океан дает нам многое. Почти все.

– Мы должны найти живую землю.

Живую – значит плодоносную.

– Но и без воды нам не обойтись.

Ухмыльнувшись, будто я сказал несусветную чушь, он продолжил.

– Есть реки, озера.

– Да только где они?

Внутри кипело. Любая идея отца воспринималась как нечто инородное, чужое, то, с чем нужно бороться. И не важно, прав он или нет. Причиной, во многом, был и разговор, который обязательно состоится сегодня. Иначе мы бы взяли с собой кого-нибудь еще.

Отец продолжал высматривать что-то на востоке. Так говорил компас на его руке. А я продолжал борьбу.

– Мы изучили ближайшие города, районы. Нам придется идти очень далеко в надежде непонятно на что. Многие не переживут этот переход, а, возможно, и все мы. Повезет ли нам с едой? Дети будут кричать и ныть, за ними женщины, а после и остальные. Кур вообще не заткнешь. А сколько вещей нам придется тащить на собственных горбах!

Когда мой напор иссяк, я увидел, как отец, отложив бинокль, принюхивается с закрытыми глазами, как водит головой из стороны в сторону. Это означало лишь одно.

– Джанат близко, – проговорил он, зачесывая волосы пятерней.

– Сколько у нас времени?

– У нас нет времени.

* * *

Когда это случилось, на планете жило восемь миллиардов человек. С трудом представляю, сколько нужно места, чтобы вместить всех. Наверное, люди были повсюду. Оказаться одному на сотни километров, как сейчас, не представлялось возможным. Сколько людей осталось? Не знаю. Не знает и отец.

Всему виной – джанат.

Отец моего отца следил за погодой. Наблюдал за движением облаков, мог предсказывать дождь и солнечные дни на несколько дней вперед. То была его работа.

Джанат предстал облаком, возникшим сразу в нескольких точках земли. Крупным серым облаком, с желтыми переливами – так рассказывал отец. Облако приняли за кислотное – тоже опасное, но уже ставшее привычным для людей. Джанат пролился дождем, начал испаряться, а после стало происходить нечто странное.

Стало трудно дышать. Легкие людей раскалялись, сгорали изнутри, а вместе с ними и остальные органы. Те, кому досталась слабая доза джаната, теряли контроль над разумом и телом. Так отец моего отца спустя несколько часов перестал двигаться, а вскоре сошел с ума.

Отец не любил рассказывать о тех временах. Если его и удавалось вывести на разговор, обычно он вспоминал о горах трупов, которые сжигали прямо на улицах. Думали, дело в вирусе, заразе, поразившей человечество. Но то был джанат.

Когда опомнились, оказалось слишком поздно. Люди не верили своим старшим – правительствам – бежали, куда глаза глядят. Мать отца сбежала в трейлере с соседями. Так называли тех, кто жил рядом, но не был частью племени. Они мчались на юг, к воде, пока оставалась возможность заправляться и был жив аккумулятор. Сейчас, когда мы свободно берем то, что лежит в магазинах, – это дело привычное. Но тогда оно считалось воровством и несло последствия – наказания.

В скорости наказывать стало некого и некому. Выжившие сбивались в племена. Пытались начать все заново. Мать отца сошла с ума еще до того, как они прибыли на место первой стоянки. Она разодрала кожу лица в кровь, а после выцарапала себе глаза. Отец тоже получил дозу джаната. Но он не выжил из ума. Вместо этого он стал чувствовать джанат. Таких, как он, наверное, больше нет. Сам он говорит, что незначительные дозы джаната давали людям новые способности: кто-то получал крепкие кости, кто-то – чуткий слух, а кто-то видел в темноте не хуже кошки. Я знаю, отец опасается тех, в ком, как и в нем, сидит джанат. Это одна из причин, почему мы не сходимся с другими племенами.

Люди, с которыми отцу довелось жить, когда он был ребенком, говорили, что джанат, как и любое облако, должен рассеяться, исчезнуть. Но этого так и не произошло. Джанат по-прежнему гонится за людьми, желая сжечь нас или свести с ума. Дар отца выручает, и страшно подумать, что будет, когда его не станет.

Впрочем, другие как-то выживают, значит, и мы выживем. Тем более, что джанат сходит. Он перемещается, и там, где он побывал вновь можно жить. Земля неспешно рождает новые плоды, появляются животные. Я рад этому. Еще больше я рад, что джанат ничего не смог сделать с водой. Я люблю воду. Вода дает жизнь. Об этом я постоянно твержу отцу, но он, то и дело, пытается утащить нас вглубь. Возможно, он и вправду надеется найти реки, где получится обосноваться, где земля рождает полезные растения. Где мы сможем осесть. И нам ничего не остается, кроме как идти за ним.

Каким бы не был путь, сколько бы опасностей не поджидало нас, я не боюсь. К тому моменту, как нам вновь придется срываться в дорогу с насиженного места, я обязательно найду Саппалит.

* * *

– Почему мы идем на восток? – спросил я после долгого молчания. Мы давно оставили зеленый холм и направлялись вперед, туда, где отец разглядел что-то в бинокль. Я видел лишь бесконечные горы и с трудом представлял, что можем мы найти там ценного.

В привычной манере он отвечал не сразу. Вряд ли обдумывал. Просто не любил говорить. К тому же мы недавно закончили молчаливый привал, перекусив заранее припасенной рыбой, где у меня было предостаточно времени на вопросы, но которое я безнадежно упустил.

Увы, мне не удалось перенести возвышающуюся красоту гор на бумагу. Отец об этом позаботился. Поэтому я выковыривал набившиеся камушки из подошвы ботинок.

– Джанат движется с запада. С юга мы заперты океаном. Идти на север – не известно, как разросся джанат.

– Он может быть совсем узким, – вставил я.

– Может. Но нельзя рисковать. Никто не знает, как поведет себя джанат.

– А если окажется, что джанат поджидает нас и за горами?

– Это мы и должны проверить.

Горы приближались. С зеленого холма они казались меньше. И вскоре, я начал понимать, что привлекло отца. Не знаю как, но он смог почувствовать в расщелине небольшую речушку, скорее, крупный ручей. Тем не менее, речушка должна где-то брать начало. Именно его мы искали.

Кроме того, на вершинах гор торчали столбы с проводами, уходящими вглубь. А где есть провода, там жили люди.

Я всегда опасался, что нам придется идти сквозь горы. Скалистые громады уже встречались на нашем пути, но еще никогда не вставали непреодолимой стеной. На сколько они протянутся вглубь? Насколько опасным окажется их преодоление?

Выбора не было.

Пройденные нами города уменьшались. От бесконечных стеклянных высоток, выцветших вывесок на врытых в землю столбах, каменных кругах, где раньше для развлечения гоняли воду, мы пришли к двух-трехэтажным постройкам песочного цвета, ржавым машинам с разбитыми стеклами и вырванными внутренностями, горбатым дорогам. Отец говорил, раньше жизнь строилась вокруг больших городов – столиц. Если мы удаляемся от крупного города, а на встречу лезут поселки да деревушки, значит, другой крупный город не за горами. В нашем случае все как раз наоборот.

– Ты никогда не отвечал, но, может, расскажешь, как определить близость джаната?

– Этому нельзя обучиться.

Земля под ногами становилась жестче, а мои ботинки – комфортней от шага к шагу. Я начал понимать, для чего они, на самом деле, созданы, с их рифленой подошвой, поглощавшей неровности и мелкие камушки, которые потом я с удовольствием буду выковыривать. Нравится мне это дело.

Дышалось иначе, вроде чище, но тяжелее. Идти предстояло в подъем.

Солнце начало путь к горизонту. Скоро оно раскраснеется, превратится в алый шар. Будет слепить нам глаза. Очки у меня всегда наготове – болтаются на шее.

– В груди разгорается огонь, – сказал отец.

По началу я не понял, о чем он, но быстро сообразил: ответ на мой вопрос. Мне все-таки удалось выудить из него признание.

– И он жжет изнутри. Чем ближе джанат, тем сильнее жжет.

Отец остановился, посмотрел на меня. В его тяжелом взгляде я уловил боль. Надеюсь, показалось.

– Этому нельзя обучиться.

Я смотрел на него, не отрываясь. Грубый и закрытый, он тоже нуждался в поддержке. Но он бы никогда не принял ее, и уж тем более не признался в этом.

– Ты бы хотел избавиться от своего дара?

– Нет.

Он и не мог ответить иначе. Ответственность за других являлась смыслом его жизни. Не будь нас, он бы пропал. Сам бы пошел к джанату и сгорел в его невидимой дымке. Он жил не ради себя.

До гор оставалось около часа пути, если мой глазомер не врал. Несмотря на привычку к длительным переходам, ноги ныли от ребристой, неровной поверхности земли. Новых кровавых мозолей не избежать.

Горизонт пропитала тонкая алая прослойка.

Когда мы достигли гор, совсем стемнело. Я предложил разбить лагерь. Мне было все равно, где заночевать, лишь бы сбросить походный рюкзак и немного расслабиться. Отец продолжал вести меня вперед. Кроме рюкзака, он тащил веревку. Перекинул ее через плечо. Знатная добыча, если нас убьют.