Сага о Тамаре

Вечером зажигаю керосиновую лампу «каганець».

В постели клопы и блохи. Клопа и в темноте поймать можно, раздавить. После того, как укусит… Утром вся простынь в кровяных пятнышках от раздавленных клопов, напившихся крови. Но когда они кусаются, не слышно. Только воняет ужасно. А блоха ширяет кожу, как шприцом! Тело краснеет и зудит в этом месте несколько дней! Этих ненасытных маленьких кровососов без света не поймаешь… Они неуязвимы! Блоху надо сначала пальцами сдавить, потом осторожно вывернуть простынь и успеть стиснуть ее между ногтей. У нее оболочка плотная, как панцирь. И прыгает она на полметра вверх. Только чуть зазеваешься – и лови снова!

Да еще и вши на меня напали. Стелю газетку на скамеечку, чешу голову густым гребешком, а они расползаются во все стороны. Их так много! Падают, стучат по бумаге, как камешки, еле успеваю их ногтем давить. У меня даже во время войны и оккупации вшей не было. Но тогда со мной была бабушка! Маму немцы поймали и упекли на принудработы, вернулась с чесоткой и вшами, а бабушка не подпустила ко мне… Мамину вязаную кофточку помню, сколько дырочек, столько вшей… Из каждой дырочки жопки черненькие торчат… Бабушка кофточку на морозе развесила, они на морозе вымораживаются… Остальную одежду бабушка сожгла во дворе… Жаль, морозов еще нет. А у меня не так много одежды, чтобы ее жечь…

Муж идет на работу к 10 часам утра, приходит на обед домой в 2 часа дня, а вечером снова уходит до 2–3 ночи. Как только начинает темнеть, одевается, пистолет в карман пиджака, и уходит «на операцию». Что за операции? Не знаю, и спрашивать боюсь. Бандиты, урки и враги народа – вот с кем на работе сталкивается мой муж. Но почему он всегда приходит выпивши?

Ночью перед приходом Вовки я просыпаюсь, слышу, как собаки лают, все ближе и ближе, он их дразнит ради пьяного куража. Когда залает наша дворняжка, я зажигаю каганец и иду открывать ему дверь. Он недоволен:

– Что-то ты быстро открыла! Почему не спишь? Махаешься с хозяйским сыном?

Если замешкалась, тоже подозрение:

– Почему долго не открывала?

Вечером я спешу сварить суп и картошку дотемна, чтобы не жечь каганец. Холодный осенний ветер и крики улетающих на юг птиц напоминают мне строки Пушкина:

«Уж небо осенью дышало,Уж реже солнышко блистало,Короче становился день,Лесов таинственная сеньС печальным шумом обнажалась,Ложился на поля туман,Гусей крикливый караванТянулся к югу: приближаласьДовольно скучная пора;Стоял ноябрь уж у двора»

Я долго лежу в темноте и читаю мысленно навсегда запомнившиеся стихи. Пушкин, Лермонтов, Есенин… Во сне я вижу Большой театр, полутемный зал, царевну Лебедь на сцене в белом платье со сверкающими звездами и луной… Отец сидит в красном мягком кресле рядом со мной и ласково говорит:

– Тамарочка, я покажу тебе Москву, твою родину.

Мне снится огромный дуб на сцене, сверкающая золотая цепь… Ученый черный кот ходит вокруг дуба, его зеленые глаза блестят волшебными огоньками… Из тумана навстречу кораблям палят пушки… Бах! Ба-бах! Все громче и громче!

Отец кричит мне:

– Томка! Я тебе покажу!

Что такое? Он никогда не кричал на меня. Чем я его обидела? И Томкой меня никогда не называл.

– Открой, сука! Убью!

Ой, проспала! Муж! Не услышала издали. Что теперь будет?! Пока Вовка тарабанит в окно, бегу открывать дверь, он вваливается:

– Где он?! Почему не открыла сразу? Следы любовника прятала?

По комнате бегает, злобно пинает мебель, ищет улики. Я оправдываюсь:

– Да какого любовника? Здесь нет никого, и не было!

На шум не вовремя выглядывает тот самый сын хозяина.

– Так вот ты где, сволочь?! Мою жену е*ешь, пока я на работе? Да я тебя посажу, как врага народа!

Точное попадание в челюсть валит с ног ничего не подозревающего парня. Несмотря на крики и ругань родителей, Вовка методично избивает его отработанными ударами. Хозяину еле удается оттащить его, и ему тоже достается в этой потасовке. Почему они не выгнали нас наутро? Мне стыдно и страшно выходить из своей каморки, и затаившись на кровати, я слышу плач хозяйки и приглушенный бас хозяина:

– КГБ… даже и не думай… рука руку моет…

Получается, что на него вообще никакой управы нет?!

Вскоре приехала из Винницы его мать и ужаснулась, в каких условиях мы живем:

– Ах ты, тварь! Скотина, как твой отец! Что же ты над девчонкой издеваешься? А если бы это твои сестры были? Если ты нормальные условия для жизни не создашь, я Тамару к себе заберу!

Довольно быстро она нашла подходящую комнату в центре города, и мы переселились к заметной радости бывших хозяев. Наверное, от них она узнала причину драки, поэтому помогая мне обустроиться на новом месте, Клавдия рассказывает:

– Вовка в отца пошел! Тот ревнивый был, ужас. Однажды я в парке знакомого встретила. С детьми гуляла. Сколько у меня их тогда было? Трое. Вот мы с ним постояли-поговорили, пока детвора бегала, а он проследил. Тоже КГБист был. За кустом прятался, что ли? Да если бы я его заметила, побоялась бы разговаривать. Пришли домой, он следом влетел, как тигр, глаза бешеные. Орет: «К стенке!» К шкафу меня толкнул и обстрелял из пистолета, высадил вокруг меня всю обойму. Я с перепугу сознание потеряла, так и сползла в собственную лужу. Жива осталась, только расстрелянную одежду из шкафа пришлось выбросить.

– И часто он… Вас бил? – несмело спрашиваю я.

– Ну, как сказать, часто ли. Бывало. Запомни, главное, повода не давать. Какому мужчине понравится, что его жена с другим любезничает? Значит, я заслужила. У мужиков кровь горячая. А вы расписались уже?

– Н-н-нет еще, не успели.

– Вот скотина! Сволочь. Свинья. Это же надо! Вот придет, я ему дам!

Руганью, трепкой и подзатыльниками она заставляет его поторопиться с регистрацией брака. Мы наконец-то расписываемся, и она уезжает с чувством исполненного долга. «Главное, повод не давать», – заучиваю я правило, и буду стараться его выполнять! Это же совсем нетрудно, меня не к кому будет ревновать! Я не собираюсь попадать в такую ситуацию!

* * *

В один из последних теплых осенних дней приехала моя мама. На новом месте мы вполне прилично устроены, довольно большая светлая комната с кроватью, шкафом и столом. И, конечно же, общая кухня. В доме, кроме нас и хозяев, живет майор-летчик с женой и грудным ребенком. Мама привезла мне постельное белье, подушки, одеяло, осенне-зимнюю одежду, ложки-поварешки и большой деревянный рундук, в котором легко помещались все вещи. В закрытом виде он мог прекрасно служить широкой тумбочкой.

– Собрала все и малой скоростью контейнером отправила, а сама в плацкарте, – рассказывает она. – Проверить, как вы тут живете.

Мне стыдно было ей жаловаться или просить о чем-то, она все это время даже не подозревала, КАК я живу. Она кивает, когда я показываю ей штамп в паспорте:

– А знаешь, что сказал дядя Хрисанф, когда узнал, что твой муж в КГБ работает?

– Нет, но думаю, ничего хорошего.

– Вот именно. Сказал: «Везет дуракам».

– Почему?

– Как же? Он считает, что ты удачно замуж вышла. У мужа и зарплата хорошая, и льготы. Перспектива должность получить. И квартиру. Позавидовал тебе. Ты что, не понимаешь? А тебе учиться надо! Володя мне обещал, что ты в вечернюю школу пойдешь.

– Да, пойду. Мама, а почему от нас отец ушел? Вы же не ссорились вроде?

– Не он ушел, а я его выгнала. Потому что он меня предал. Я так понимаю – поженились, так на всю жизнь. Нечего другим под юбки заглядывать! И что ты мне тут допрос снимаешь?!

Снова я ответа не получила. И что значит, «под юбки заглядывать»?

Мама уезжает во Львов довольная. Штамп увидела, быт устроить помогла, необходимые вещи привезла, наставление дала – учись. Видимость благополучия. Конечно, при ней Вовка не скандалит.

* * *

Учеба в вечерней школе совершенно отличается от обычной. Дисциплины нет, задания легкие для меня. Так, отбываловка. Скучно и неинтересно. Учителя серые и сонные. Ученики ленивые и тупые. Где наши увлекательные путешествия по истории? Сложные тригонометрические уравнения? Литературно-музыкальные вечера? Художественная самодеятельность? Задушевные песни под аккордеон? Все осталось далеко во Львове, как в перевернутом бинокле…

На занятия иду одна к шести, в 9 вечера Вовка заходит за мной, провожает домой и возвращается на работу до 2–3 ночи. Без него мне из дому выходить не разрешается, только до школы в определенное время по утвержденному маршруту.

– Знаю я вас, б***ей! Вы так и стараетесь налево свернуть!

Мои оправдания только распаляют его:

– Не смей спорить со мной!

Мы идем по улице, он всегда немного впереди. Я боюсь даже смотреть по сторонам, чтобы он не рассердился снова. Вдруг замечаю, что его рядом нет. В панике оглядываю улицу, толпу на тротуаре, ищу его глазами и вижу его издевательскую ухмылку. Он изнутри магазина наблюдает за моими метаниями. Я тороплюсь догонять его, чтобы не получить трепку, как в прошлый раз:

– Ты что? Раззява! На мужа смотреть надо, а не на мужиков пялиться!

Но в этот раз моя спешка еще больше злит его:

– Вот ты ж б***ь! Прешься в узкие двери специально, чтобы об мужика сиськой потереться!

– Да я даже и не думала! И не видела этого мужика!

– Да-да, не видела! Так я и поверил. Ты меня за дурака держишь? Я вас, б***ей, насквозь вижу!

– Что ты меня обзываешь все время? Это несправедливо!

«Как можно на белое говорить черное? – думаю я, плача. – Зачем мне эти мужики? От этого не знаю, как отбиться».

– Так, а кто же ты? Б***ь, она б***ь и есть.

– Да ты же у меня первый был!

– Э-э, это еще доказать надо! Все вы, бабы, хитрые, подставляетесь специально, когда у вас месячные! Окрутила меня и жениться заставила!

Эти неоспоримые и непробиваемые аргументы приводят меня в полный ступор… Он, что – серьезно? Он меня буквально изнасиловал, и это у него называется «подставилась»? Я – хитрая? А мне кажется, я глупая и беззащитная… И никто не может мне помочь… Защитить от этих нападок…

Я виновата во всем, что у нас поломался выключатель, что недосолила борщ. Теперь он избивает меня еще и за то, что не девкой взял… И ревность, ревность, ревность к каждому столбу. Обзывает меня! Это так несправедливо! Я не смотрю ни на кого! У меня никогда не было привычки глазами стрелять! Как он не понимает, что мне это неинтересно?!

Ночью он яростно нападает на меня, я отбиваюсь руками и ногами, а он доволен:

– Давай-давай! Это именно то, что нужно!

Полгода… Много это или мало? За полгода он выдрессировал меня так, что я не поднимаю глаз, ни с кем не разговариваю. Если в школе со мной за одну парту случайно садится парень, у меня от страха холодеет все внутри. Я все время с ужасом оглядываюсь на дверь, не появится ли Вовка раньше звонка? И стараюсь при первой возможности пересесть, иначе просто перестаю что-либо слышать и понимать…

А в общем, даже хорошо, что у меня в этом городе ни знакомых, ни друзей. Если бы встретила кого-то на улице, побоялась бы остановиться и заговорить. В кино пойти? Не может быть и речи! А как это объяснить? Сказать: «Ой, Лида, ты меня извини, я не могу с тобой разговаривать, у меня очень муж ревнивый, он меня бьет и ни за что б***ью называет». Она бы пальцем у виска покрутила… Нет-нет, никто не должен знать! Стыдно даже выговорить вслух, что муж меня бьет!

Тоскливая зима в Проскурове постепенно сменяется весной с проливными холодными дождями и непролазной грязью…

Глава 11. Сдать оружие!

Какой прекрасный весенний денек! Неужели наконец-то закончились хмурые дожди? Привет, теплое солнышко! Я не спеша шагаю в вечернюю школу и напеваю про себя популярную песенку из кинофильма «Весна»:

«По бульвару мрачно шел прохожий,Птицы пели трели про апрель.Нес прохожий толстый, чернокожий,Многоуважаемый портфель».

У меня нет многоуважаемого портфеля, обычная матерчатая сумочка с книжками и тетрадками.

«Шел мужчина чинно и солидно,Презирая птичий перезвон,По лицу мужчины было видно,Что весну не одобряет он».

Не могу сказать, что я не одобряю весну… И веселый птичий щебет мне нравится. Я столько раз смотрела этот фильм, что слышу каждую интонацию звонкого голоса Любови Орловой и вижу задорное выражение ее лица, когда она поет:

«Что вся эта весна ни к чему,Что, песня не нужна никому,Что вешняя вода – ерунда,Да, да, ерунда!»

Я даже тихонько подпрыгиваю в такт музыке. Правда, потом оглядываюсь украдкой. Никто не видел? Хорошо, что Вовка за мной не наблюдает. При нем-то не попрыгаешь. Сразу начнет: «И перед кем это ты выпендриваешься? Смотри, получишь у меня!»

Занятия начинаются в шесть. Задания несложные, учителя нестрогие, какие там требования в вечерней школе? Ученики после работы приходят уставшие, пару уроков вытерпят и домой просятся, канючат:

– Отпустите, глаза слипаются, учеба в голову не лезет.

Учитель ворчит для вида, а сам рукой махнет, идите, мол. Только директору на глаза не попадайтесь.

Позавчера из пятнадцати учеников в классе было двое. Нас перевели в другую аудиторию и объединили с девятым классом. Мы к годовой контрольной готовились, а те стих учили. Учительница сказала: «Главное, не шуметь». Муж мой пришел к девяти, как обычно, а наш класс закрыт, в соседний заглянуть не додумался. Помчался домой, проверить, может, я дома. Навстречу ему сотрудники из управления:

– Куда бежишь?

– Жену ищу.

Он, видимо, давно прославился своей беспредельной ревностью, они и решили подшутить:

– Так мы видели ее, она с двумя летчиками под ручку шла и смеялась. Куда-то на блат-хату помчались, наверное.

В бешенстве он домой прибежал, меня нет. Снова в школу. Повезло мне, что урок пять минут назад закончился, и весь класс вместе с учительницей выходил! Встретил меня на крыльце, рычит:

– Где была?

– На уроке.

– Врешь! Так и смотришь, как бы налево свернуть! Одни мужики на уме! Видели тебя с двумя хахалями!

У училки такие глаза удивленные были! Подумала, наверное, что я такая распутница, что за мною глаз да глаз нужен. А мне так стыдно! За что он меня ругает? Я ничего такого не делаю! Как он не понимает? Не нужно мне это! Не смотрю я ни на кого, никогда стремления не было глазами стрелять!

Сегодня в школе годовая контрольная по математике. Осталось сдать экзамены и получить аттестат. Мама говорила, надо учиться дальше. Как? В Проскурове нет высших учебных заведений. Учиться в другом городе? Он ни за что мне не позволит.

Контрольная – семечки! Мы задачки быстро перещелкали, и нас отпускают пораньше. Сторож закрывает дверь за учениками, радостно убегающими по домам. А я в растерянности. Стою на широком крыльце и с тревогой думаю, как мне быть? Обычно Вовка ждет меня, провожает домой, но сейчас слишком рано. Пойти домой? Он придет сюда, а меня нет. Опять скажет: «Где шлялась?» Мне не по себе, и после сомнений и колебаний, я все же решаю идти в сторону управления, ему навстречу, по освещенной центральной улице.

Во всех окнах здания областного управления КГБ горит свет. Спрашиваю на проходной Понятовского, и дежурный отвечает мне казенным голосом:

– Все на партийном собрании.

На мой растерянный вопрос:

– А мне что делать? Мне домой надо идти.

Он неопределенно пожимает плечами:

– Так собрание может долго будет, идите.

Он не понимает! Если я пойду, опять будет скандал! Я не хочу «заслуживать». Я не хочу нарываться. Я не хочу быть виноватой! Как же ему объяснить? Сказать, что муж ревнивый? Подумает: «Э-э, дыма без огня не бывает!»

– Да нет, я сама не могу.

Охранник важно подводит итог:

– Ну, позвать его с собрания я не могу, у нас так не принято.

Что же мне делать? А вдруг собрание еще три часа продлится? Обычно он приходит поздно ночью. Если я тут допоздна болтаться буду, ему тоже не понравится. А вдруг у него после собрания еще дела? Операция? Вдобавок у меня горло сильно разболелось, на пронизывающем апрельском ветру долго не погуляешь. Я возвращаюсь к дежурному:

– Передайте ему, когда выйдет, что жена приходила и пошла домой.

Он пожимает плечами и равнодушно отворачивается.

До дома идти неспешным шагом ровно десять минут. После горячего чая с малиной уютно закутываюсь в одеяло и проваливаюсь в сладкий сон…

Вовка появляется вскоре, часов в 11, и с порога орет, вытаращив красные пьяные глаза:

– Ах ты, проститутка! Я пришел в школу, а тебя там нет! С кем шлялась? Я тебе сейчас допрос с пристрастием учиню!

Снова скандал! Стулья летят, двери бахают!

Мои объяснения тонут в потоке ругани. Один удар – и я лечу на кровать, второй – на сундук в углу. Пока он со злостью буцает стол, я тихонько сползаю с сундука и выскакиваю из комнаты. Куда бежать?! Кто поможет? В панике стучу в дверь хозяйской комнаты:

– Помогите!

Третий удар приходится поддых хозяину:

– Ты чего мне мешаешь с женой разговаривать?

Тот улетает на кровать, задрав ноги, и влипает в стенку головой! Хозяйка кричит истошным голосом:

– Что ж ты творишь, паразит?

Из своей комнаты на шум выходит рассерженный майор-летчик, пытается утихомирить его:

– Ты успокойся! У меня ребенок спит!

А Вовка ему с ядовитой ухмылочкой:

– А ты уверен, что это твой ребенок? Все офицерские жены – шлюхи! Пока ты летаешь, она всю роту обслуживает! А ты теперь ублюдка кормишь!

Оскорбленный, красный от злости, майор за шиворот выкидывает его из хозяйской комнаты.

Я, дрожа, хожу за Вовкой в надежде, что он успокоится, но на глаза стараюсь не попадаться. Он заходит в нашу комнату, шатаясь, раздевается, скомканные брюки летят на стол, грязные ботинки под кровать. Босиком выходит во двор в туалет, возвращается и ногами в черной раскисшей грязи топчется по коридору, по кухне. Я прислушиваюсь к его передвижениям и вдруг – бабах! Сшибая двери с петель, рвется к майору, доказывать свою правоту:

– А ну, выходи! Поговорим!

Майор вынужден выйти, чтобы ребенка не разбудить, и грозит ему:

– Вызову комендатуру! Ты нарушаешь воинский Устав, я старше тебя по званию!

Да куда там! Бесполезно. Вовка ему:

– Это еще надо разобраться, какой ты майор! У нас в особом отделе КГБ на всех на вас досье есть! Мы еще разберемся, за что ты майора получил! Может, ты самозванец?! Предатель?

Кто же выдержит такие несправедливые обвинения? Майор долго терпел, уговаривал распоясавшегося лейтенанта. Но теперь! Майор кидается драться, а Вовка ростом маленький, на две головы ниже его, но крепкий, сбитый такой, натренированный. Драться и арестовывать – это же его работа. Снизу майора кулаками дубасит, к стенке припер, не вырваться. И орет:

– Я еще посмотрю в твое личное дело, где ты майора заработал!

Отскакивает и вытаскивает из подштанников свой член:

– Да я на тебя положил с прибором! Вот! Я на вас на всех положил!

Все должны видеть, ЧТО он положил.

И он демонстрирует майору и всем нам свое хозяйство. Паясничает, злорадно хохочет, держа его двумя руками и потрясая во все стороны. Позорище! Я и представить себе не могла, что такое возможно!

Взбешенный майор пытается его ударить, но тот, зная все болевые приемы, бьет его в пах ногой. Вмешиваются хозяева и жена майора, и начинается всеобщая драка. Женщины разнимают их, пронзительно визжат, ревет испуганный ребенок!

Нет ничего страшнее, чем пьяный агрессор в доме! Крушит все подряд на своем пути! Ему кажется, что его окружили враги, и он просто обязан их победить! А значит, будет биться до победного конца!

Метнувшись к себе в комнату, Вовка хватает пистолет и выскакивает с криком:

– Все на пол! Руки за голову!

Да он сейчас перестреляет всех! Сколько в пистолете патронов?!

Но кроме меня, никого нет. От страха у меня ноги не идут. Хозяева и жена майора успели забаррикадироваться у себя в комнате, а майор – выскочить во двор. Вовка – клац, дверь за ним на засов, а тот кричит снаружи:

– Лейтенант Понятовский, я вызываю военную комендатуру!

Вовка затвором клацает:

– Кто первый войдет, тому пулю в лоб!

Пистолет поворачивается ко мне! Убьет. Одно случайное движение, и он меня убьет… Но я же не виновата. Я ни в чем не виновата! Что? Что он говорит?! Сердце бухает в ушах, как барабан, и теряется смысл слов.

– Ложись в постель! Быстро!

Зачем? В постели меня пристрелить? Это наказание такое? Однако, спорить совсем не время, и я послушно ныряю под одеяло, в чем была.

– Нет! Раздевайся!

Стуча зубами от страха, надеваю ночную сорочку.

Только позже я поняла, что какой бы он не был пьяный дурак, а сообразил, теперь ему неприятностей не миновать.

Через каждую минуту Вовка вопит:

– Всем тихо сидеть! Дверь не открывать! Перестреляю!

Ложится со мной в кровать, вроде бы мы спим, и никакого скандала не было. Оказывается, вот какой он придумал план!

Приезжает патрульная машина. Комендант настойчиво стучит и официально заявляет:

– Лейтенант Понятовский! Открыть дверь! Сдать оружие!

Не услышав в ответ ни звука:

– Дверь будет взломана!

Наверное, Вовке очень хорошо было известно, как поступают в таких случаях, и что его ждет. С его разрешения трясущаяся хозяйка открывает дверь.

Сам он лежит рядом со мной. Дверь прикрыта. Комендант командует из коридора:

– Выйти из комнаты!

Молчание. Я лежу ни жива, ни мертва. Вовка на окрики не отзывается. Видимо, комендант прекрасно знал Вовку и о его дебошах тоже. Он и несколько вооруженных солдат топчутся в маленьком коридорчике. Выждав паузу, он мирно говорит:

– Хватит воевать, я в гости пришел, Володя.

Осторожно открывает дверь и просовывает голову в комнату. Горит свет, мы лежим на кровати под одеялом, повернувшись лицом к стене. Комендант спрашивает издали, вкрадчиво так:

– Говорят, тут шумел кто-то?

Вовка ему спокойно, не поворачиваясь:

– Что ты прешь ко мне в спальню? Мы с женой давно спим, ничего не слышали.

Тут комендант дошел до кровати и как заорет над ухом:

– Встать!!! Сдать оружие!!!

Меня продолжает трясти до клацанья зубов. А Вовке приходится вставать и разоружаться. Отобрав пистолет, комендант пересчитывает в обойме патроны:

– Куда стрелял? Одной пули не хватает. Ты понимаешь, мудак, что ты под трибунал пойдешь?

– Вот она! – я подаю коменданту пулю. – Выпала.

– Твое счастье, что не стрелял! Пиши объяснительную начальнику.

Когда я ее подняла? Сама не помню.

Комендант еще долго спокойно беседует с ним на кухне, напоследок говорит:

– До утра веди себя тихо, утром поговорим.

И уезжает на патрульной машине.

Я снова трясусь от ожидания продолжения. Но Вовка быстро засыпает мертвецким сном. Мне совсем не до сна…

На чистой простыни лежат его ноги с налипшей грязью между пальцами. Ложиться с ним рядом не хочется. А больше негде. И страшно, что проснется!

Остаток ночи я провожу на сундуке, всхлипывая и поскуливая, как побитая собака. На рассвете я нахожу себе занятие, разорванный пододеяльник зашивать. Устроившись с нитками-иголками, кое-как накладываю стежки и поливаю штопку слезами…

Неожиданно храп прекращается. Я со страхом исподлобья наблюдаю за проснувшимся Вовкой. Под подушкой лап-лап, пистолета нет. Помнит, сволочь! Подходит ко мне:

– Чего не спишь?

– Не хочется.

Возле меня ножницы лежат, я перехватываю его взгляд, и сердце от ужаса падает в пятки. Ой-ой! Сейчас он со мной расправится! Я же всегда и во всем виновата!

Он ножницы не берет… Вертится по комнате… Я потихоньку ножницы прячу. А он хватает со стола нож! Крутит его, задумчиво на меня смотрит, и вдруг с размаху бьет себя в грудь! Нож с лязгом летит на пол. Кровища хлещет сквозь пальцы. Зарезался! Кошмар! Меня колотит мелкой дрожью, что делать?! Скрючившись и шатаясь, он зажимает рукой рану, доходит до кровати и падает, как мешок. Капли крови растекаются по постели. Вовка жалобно морщится и шипит сквозь зубы:

– Быстро вызови медсанчасть!

Хорошо, что я знаю дорогу! Мне там военный стоматолог пломбу вставлял. Запыхавшись, кое-как объясняю, что случилось, и возвращаюсь ждать врача. А дома! Такая грязища! Он босыми ногами грязи нанес, солдаты сапожищами натоптали. Разбитые стекла и черепки битой посуды. Поломанные стулья. До приезда санитарной машины хмурая и расстроенная хозяйка молча помогает мне навести порядок, а я тщательно вымываю полы.

Когда женщина-врач заходит в нашу комнату, Вовка говорит мне:

– Выйди!

О чем они разговаривают? Что он ей объясняет?

Она выходит после осмотра и отвечает на мой вопросительный взгляд:

– Ничего страшного! Нож вошел неглубоко, разрезал сосок, но было много крови. Я так думаю, до сердца он и не собирался достать.

Хозяйка в тот же день втайне от меня дала моей маме телеграмму: «Срочно приезжайте, заберите дочку».

Глава 12. Я Тому люблю

Как обычно, после большого скандала, Вовка ходит смирный и тихий. Агнец. Вовремя встречает меня из школы. На «операцию» не ходит! Потому что пистолета нет… На меня покрикивает, но это мне уже привычно…