Сага о Тамаре

– Вот именно. Не думала. Ты никогда не думаешь! Как можно было его ночевать оставить?! Приехал к сестре, пусть бы и шел к сестре.

– Поздно было… я боялась, что он будет выходить от меня… и тетя Ира подумает… и тебе скажет… мне не хотелось, чтобы она его видела. Я думала, они спать лягут, и он уйдет.

– Тамара-Тамара. Что ж ты у меня такая беспечная?

– Так мы сидели, тихонько разговаривали. Чего мне бояться? Я же не знала, что он полезет ко мне!

– Ну? И что теперь делать? Как грех прикрывать? Ты знаешь, что тебя замуж никто не возьмет? Какой позор!

– Мам, я же не хотела…

– Кому ты это объяснишь? Боре?! Что ты чужого парня просто так ночевать оставила?

Я уже реву вовсю:

– Он Борю выгна-а-ал, он больше не придет.

Мама сердится и причитает:

– Ой-ой-ой! Да дернуло же меня уехать! Это же надо, за столько лет отвлеклась от дома, отдохнуть надумала! Такой положительный мальчик! Скромный, хороший! Я радовалась, что ты с таким уважительным парнем переписываешься! Чистые, дружеские отношения, и – на тебе! Это ты виновата! КАК ты это допустила? Как ты себя вела?!

– Мы встретились, ничего такого. Я тоже была уверена, что он хороший парень! Когда с Борей по-хозяйски распорядился, я удивилась и встревожилась, но со мной никто так не поступал! Потом мы мирно беседовали… Я бы могла соседей позвать, если бы мне что-то не понравилось, но зачем я буду вмешивать чужих людей? Что я им скажу? Что там такого? Он лег и заснул, и я успокоилась. Я на кухне что-то делала, возвращалась, видела, что он спит… А утром, когда соседи ушли…

– Я хочу с ним поговорить! Ай-яй-яй! Что скажет наша родня? Никто же не поймет. Какой скандал! Позор! Как я братьям объясню? Хрисанф скажет: «Вот дура!». Так вляпаться… такой грех…

* * *

Вовка заявляется, как ни в чем не бывало, широко улыбаясь.

– Ну?!! Рассказывай! – мама настроена весьма решительно. – Как это понимать?

Он увиливает от прямых ответов и нахально огрызается. Разговор кружит вокруг этого ужасного события, но язык не поворачивается говорить прямо. Не принято у нас. Мы с мамой никогда такие вещи не обсуждали. Я готова провалиться сквозь землю от стыда и унижения, что приходится разбираться снова и снова, что было и как. Несколько вечеров подряд я, как в тумане, слышу эти рассуждения обо мне, как будто меня здесь нет.

– Что ж ты сделал, подлец? В моем понятии, в постель девушку укладывают после того, как женятся!

– А вы не ругайтесь! А я женюсь! – развязно заявляет он.

– Сначала предложение делают, – продолжает мама гнуть свою линию. – А ты посватался, как положено? Ты у меня спросил? Куда ты спешил? Так порядочные люди не поступают!

– Так я жениться приехал.

– А ты у нее спросил? 9-й класс! Ей еще учиться надо, в институт собиралась поступать! Если ты три года ждал, еще год мог бы подождать. Хоть бы 10 классов закончила.

– Я думал…

– Он думал! А она, что? Согласна за тебя замуж выходить? Ты у нее спросил? Нет. А че ты полез? Ей только 17 лет!

– Так я не отказываюсь! Я женюсь! Повезу ее к маме в Винницу, познакомлю. Распишемся в Проскурове, я там работаю, и там прописан.

– А учеба как же?

– У нас в Проскурове вечерняя школа есть. Это же областной город сейчас!

Мама немного успокаивается, переходя на выяснение простых бытовых подробностей. Их голоса в нашей маленькой комнатке звенят и молотком бьют по моим ушам, я слышу их как будто издалека и плохо соображаю…

В голове у меня крутится только одно слово: «Стыдно».

Я представляю, как приду 1 сентября в школу, а на торжественной линейке все повернут головы в мою сторону, будут смеяться и показывать пальцем…

Элеонора презрительно сложит губы и процедит: «Тоже мне, комсорг, называется! Пример для подражания! Пыталась тут поучать нас, как себя вести. А сама! С мальчиком! До свадьбы! Фу!»

Лида укоризненно покачает головой: «Как ты могла? Помнишь слова в романе Чернышевского? Умри, но не давай поцелуя без любви?» И я плачу оттого, что не умерла…

Мама снова строго отчитывает Вовку, он бубнит в ответ: «А вы не ругайтесь…»

А учителя? Математичка Мария Трофимовна, запретит своей дочке Лиде дружить с таким глупым и грязным существом, как я! Семен Львович скажет: «Так вот почему Вы экзамен завалили? Правильно, падшим женщинам учеба ни к чему!»

Я не замечаю, как за Вовкой захлопывается дверь. Мама произносит слова, которые вытряхивают меня из оцепенения:

– Приходится ему доверять. Видимо, парень все же порядочный, поскольку соглашается прикрыть это безобразие законным браком! Распишетесь и будете жить!

Ни ручьи слез, ни мои бессвязные оправдания не помогают. Через неделю, поспешно собрав кое-какие вещи, мы отправляемся в Винницу, к Володиной матери. Я в отчаяньи… Мама провожает меня напутствием:

– Найдете квартиру, напиши! Я привезу тебе нужные вещи, посуду. Помогу устроиться.

* * *

Моя будущая свекровь (ведь мы еще не расписались) принимает меня спокойно. Она и две ее дочери, 12 и 15 лет, ютятся в малюсенькой комнатушке, перегороженной шкафом с занавеской, как и у нас. На одной кровати спит хозяйка, а другую уступили нам, молодоженам. Девчонкам постелили матрас на полу, и спросонья я чуть не наступаю на чьи-то руки-ноги. На правах молодого мужа, Вовка каждую ночь исполняет свой «супружеский долг», а утром младшая сестра весело запрыгивает на кровать, садится на меня верхом, энергично скачет на мне и приговаривает:

– Буду делать, как Вовка!

Ужасно! Меня не покидает мерзкое ощущение унижения, грязи и раздавленности.

Клавдия – крупная и крепкая женщина, со своими детьми не церемонится и тумаками сгоняет девчонку с кровати. Да-да, я вспоминаю, что она работает шеф-поваром в столовой, и принесенные ею под видом пищевых отходов продукты помогают прокормиться их семье.

– С тех пор, как старшая дочь на работу во Львове в КГБ устроилась, полегче стало. Теперь и Володя назначение в Проскуров получил. Четверо их у меня, муж в июне 41-го погиб, – рассказывает она мне свою нехитрую историю.

«Что за ужасный запах? – думаю я. – Им пропитано все, одежда, постель, покрывало». И сама Клавдия от тапок до волос навсегда пропахла чадом. Котлеты! Столовские котлеты и лук, жареные на комбижире, издают этот неповторимый ненавистный запах, который я запомнила на всю жизнь! Этот изобретенный при Советской власти комбижир, смесь сала, смальца, растительных и животных жиров, невозможно забыть, даже если захочешь.

Угол комнаты всегда занимает сваленная в кучу грязная одежда. Мать кричит по утрам:

– Девки! Чья очередь стирать? Кто опять взял мою кофту? Почему она уже в куче лежит? В чем мне на работу идти?

Окрики матери они воспринимают равнодушно, а гора нестиранного барахла никогда не уменьшается.

Появление моей одежды и обуви очень радует сестер, за неделю все мои вещи уже переношены без спросу и попали в стирку. Перестирав гору белья, все равно трудно рассчитывать, что найдешь свое платье. Девчонки наперебой выхватывают из чистого то, что понравилось, неважно, сестры, мое или матери. Не успеешь оглянуться, и ищи снова в углу. Выражение: «Все вокруг колхозное, все вокруг мое» приобретает для меня новый смысл.

Для Володи привычен такой порядок, он швыряет грязную одежду в угол. Через несколько дней утром выясняется, что ему нечего надеть, и он топает ногами и орет:

– Томка! Ты почему не следишь за мной?

Выдергивает из кучи барахла одну из двух «соколок» и швыряет мне:

– Я что, как замухрыжка ходить должен? Быстро постирай!

Нагрев в огромной кастрюле воду, я затеваю стирку, отбираю светлые вещи и замачиваю в горяченькой водичке, как научила меня мама.

– Сдурела ты, что ли? Мне сейчас надо! Сполосни и выкрути как следует! На мне досохнет!

Я послушно вытаскиваю из воды его соколку и с ужасом обнаруживаю, что в нагрудном карманчике остался проездной билет. Он не только раскис, но и чернилами полинял на светлую ткань. Вовка в бешенстве:

– Ах ты ж, дрянь безрукая!

И кто назвал пощечины «звонкими»? Удар наотмашь глухим гулом остается у меня в ушах…

«За что?? – слезы обиды неудержимо льются из глаз. – Что я такого сделала? Меня никто не бил! Это несправедливо!»

Вечером мать строго спрашивает у сына:

– Когда распишетесь?

Он туманно объясняет что-то о работе, отпуске, общежитии и прописке.

– Поедешь один, найдешь квартиру, а потом Тамару заберешь, – не терпящим возражений тоном она отправляет его в Проскуров.

– Дурак у меня Вовка, ой, дурак… Весь в отца, – жалуется она мне. – Тот выпьет, бывало, и бузит. Когда погиб, трудно мне эту ораву было прокормить, хоть и пенсию офицерскую назначили, и в столовую пристроили работать. Это же хлебное место, кого зря не возьмут. И проверяющим угодить надо, и на порциях не обсчитаться.

Клавдия раскладывает по тарелкам разогретую кашу и те самые котлеты, принесенные из столовой. Мне кажется, или это объедки?

– А один раз случай был! Зовут меня в зал. Значит, недоволен кто-то. А бабы, знаешь, какие завистливые работают? У-у-у. Так и смотрят, чтобы с должности меня спихнуть, а самим продвинуться. Ну вот, и не предупредил меня никто. Выхожу, сидят два мордоворота с портфелями. Видимо, проверяющие, у меня глаз наметанный. «Что это?» – спрашивают. Смотрю, а в тарелке с супом рыжий прусак плавает. Верхние крылышки растопырил, а из-под них еще прозрачные торчат. Смотрю я и понимаю, что вот сейчас судьба моя решается, полечу я с работы, как пить дать. Я говорю: «Лучок это в супчике, жареный». Один из мужиков ухмыляется: «Лучок, говорите? Так съешьте его». Я быстренько ложку схватила, подцепила тараканчика вместе с юшечкой и – в рот.

Фу, мне совсем муторно становится.

– Да не кривись ты, Тома! Ради благополучия детей, когда такая работа на кону, и не то сделаешь! Да он и не противный был, проваренный. Если даже и были какие микробы, в кипятке сдохли.

Три летних месяца, проведенных в Виннице, отложились у меня в памяти редкими письмами-телеграммами из Проскурова: «Жив-здоров, чего и вам желаю». Мать сердилась на него, ворчала: «Сколько можно квартиру искать?» Наконец, приходит телеграмма: «Приезжай», я посылаю ответную с номером поезда и выезжаю… Впереди меня ждали полгода жизни в страшном сне под названием «город Проскуров»…

Глава 9. Темная ночь

«Темная ночь, только ветер гудит в проводах…» – как ласково, задушевно и с любовью звучали эти слова на репетиции в школе!

Как страшно гудит ветер в два часа ночи на пустом вокзале в чужом темном городе, когда тебя никто не встречает! Пассажиры выпрыгивают из последнего вагона поезда далеко от перрона, прямо на землю с высоты в мой полутораметровый рост, и в полной темноте ковыляют по шпалам и рельсам в сторону тусклых вокзальных огней. Я мечусь и всматриваюсь в лица встречающих, но Вовки среди них нет. Оставаться в маленьком обшарпанном здании вокзала до утра одной мне страшновато, и я тороплюсь узнать дорогу в центр. Какие-то попутчики обстоятельно объясняют мне, где находится областное Управление КГБ, и подсказывают адрес единственной гостиницы, где можно остановиться приезжему.

На улице почти нет фонарей, только из подворотен жутко сверкают собачьи глаза… Я стучу в двери гостиницы, минут через десять недовольная толстая тетка-администратор открывает мне и равнодушно-привычным голосом отвечает:

– Мест нет.

– Что же мне делать? Куда идти? Пустите… – жалобно прошу я сонную женщину. И она все же позволяет мне дождаться рассвета в коридоре. Во всяком случае, делает вид, что не заметила мою фигуру, скрюченную в кресле на вылезших пружинах. «Вовка меня не встретил. Как же так?» – я кручусь в жестком кресле, а пружины ковыряют мне бока. Разве это сон? Уставшая и рассерженная, я еле дожидаюсь утра.

Город Проскуров по сравнению с чистым и ухоженным Львовом произвел удручающее впечатление. Ранним утром, в поисках Управления КГБ я за полчаса обошла фактически весь центр, состоящий из одной улицы, застроенной трехэтажными и двухэтажными домами, а дальше был частный сектор с покосившимися заборами, из-за которых доносился лай собак и мычание коров. Позже я узнала, что областным городом он стал недавно, потому что Каменец-Подольск был сильно разрушен во время войны.

Вовка вопит, вытаращив глаза:

– Какая телеграмма???

– Я посылала. Как обычно: «Выезжаю. Число, номер поезда, вагона. Встречай».

– Не было никакой телеграммы! Ты все врешь! Рассказывай, где ты была? Поезд в два часа ночи приходит, где ты шлялась до утра?

– В гостиницу пошла. Что я должна была делать? Ты меня не встретил!

– Но это не значит, что можно с чужими мужиками ночью по городу ходить! Смотри у меня! Со мной такие номера не проходят!

Несправедливые обвинения, оскорбления унижают и обижают до слез. Комнату он не нашел, так зачем было писать «выезжай»? После первого скандала я сижу «на чемодане» в вестибюле КГБ, а его сослуживец предлагает ему временное пристанище:

– Володька, поговори с моей хозяйкой, майор из соседней комнаты уехал с семьей на месяц. Поживете, если она пустит, а там квартиру найдешь.

Добрая женщина соглашается за небольшую оплату временно сдать нам комнату.

– С условием – столоваться у меня будете, и я с вами питаться буду, за ваши деньги.

Вот и началась моя семейная жизнь. Не было у меня ни свадьбы, ни белого платья, ни букетов роз, ни подарков. Разбились мои представления о романтической любви. Никогда больше я не встретила своих одноклассниц. Навсегда исчез из моей жизни Боря, стерлось из памяти его лицо. Далеко, во Львове, осталась моя мама и моя веселая, полная надежд и стремлений, юность… Неужели один-единственный поступок может так резко и бесповоротно изменить ход событий?!

* * *

– Хватит картошки?

Хозяйка заглядывает в мисочку с лежащими в воде аккуратными круглыми картошинками:

– Еще одну почисти. Молодец, Тома, ты так тоненько кожицу срезаешь!

– Это меня мама научила, я могу всю кожуру, не отрывая ножика почистить. Вот такой спиралькой! А что Вы сегодня нам на обед приготовите?

Федоровна ловко режет капусту и объявляет мне «меню на день»:

– Борщ, блинчики с мясом. На ужин отбивнушечки с рисом и салат. На рынке утречком очень хорошего мяса для отбивных взяла.

– А разве… мясо разное бывает? – удивляюсь я. Мне это и в голову не приходило.

– Да, детка. Например, для борща надо сахарную косточку брать, чтобы навар был. И обязательно клади мясо в холодную воду. После закипания воду лучше слить и поменять, тогда бульон будет прозрачный и полезный.

От воспоминаний о кипящем бульоне я передергиваюсь, и мурашки ужаса бегают по спине! На всю жизнь я запомнила этот урок! Я рассказываю ей историю с ожогом, а она продолжает, сочувственно покачав головой:

– На кухне того и гляди, то порежешься, то обожжешься. Так вот. Когда для отбивных мясо выбираешь, нужно внимательно на цвет смотреть: свинина должна быть нежно-розовой, а говядина – светло-красной.

– А… как знать, где свинина, а где говядина? Мы с мамой редко мясо покупали, и то – косточки в магазине. Больше макароны и картошку, на мясо денег не хватало.

– Понимаю. Но мужчин надо сытно кормить и разнообразно. И мясное, и мучное. Сходим с тобой на рынок, я тебя научу, какой кусочек для фарша пойдет, какой для гуляша. Иди, отдыхай, успеешь еще наработаться.

– Так я помочь Вам хочу.

– Вот тесто подойдет, позову тебя пирожки с вишенками лепить. В 2 часа у Володи обед, надо три блюда успеть приготовить. Возьми мои записи, сколько я на продукты потратила, Володя придет, отдаст. С работы-то во сколько приходит?

– Бывает до двух и до трех ночи.

– Что так поздно?

– Я не спрашиваю, вы же знаете, он в органах. Секретно.

– Хозяева комнаты на-днях вернутся. Съезжать вам пора. Что, твой Володя, квартиру нашел?

– Да нет, не успел вроде.

– А мне, Томочка, показалось, что я запах перегара слышала утром. Водочка и самогон – плохие друзья, до добра никого не довели. Лучше бы он с тобой в постели баловался, чем водочкой. Ну-ну, не смущайся, дело молодое…

Как мне было не смущаться? Он вваливался ночью, пьяный, вонючий, грубо лапал меня, задирал мне рубашку и брал меня силой, как и в первый раз. Отвратительный паршивый самогон и дешевые сигареты, слюнявый рот. Я содрогалась от брезгливости, когда он приближался ко мне. Когда он сползал с меня и сразу засыпал, я скулила, как побитая собака. Какие там любовные ласки? Кроме боли и стыда – ничего.

* * *

Сложив вещи, я допоздна смирно жду на кухне своего мужа, хотя он прекрасно знает, что майор с женой и ребенком вернулись из отпуска. Он влетает, пошатываясь, хватает меня за руку:

– Пойдем! В гости пойдем!

– Что? Куда? А вещи?

– Тихо! Никогда меня не спрашивай, ясно? Я знаю, что делаю! За столом посидим, а потом и переночуем!

Ничего не понимаю. Куда идти? Уже темно. Какие гости? Что значит – посидим и переночуем? Мне это совсем не нравится! А ему плевать! Он тащит меня за собой, а добросердечная Федоровна говорит мне:

– Иди-иди, детка! Пока молодые, надо гулять! Пусть вещи у меня побудут.

Я уже не слышу, как она вздыхает:

– Вот непутевый. Не повезло девчонке.

Изрядно принявшая самогона компания шумит. Вовкины сослуживцы г-у-л-я-ю-т. Наше появление сопровождается радостными криками:

– О! Вовка! Жінку привів!

– Налейте ей штрафную!

Для меня абсолютно непривычно находиться в такой обстановке! К запущенной холостяцкой квартире давно не прикасалась рука хозяйки. Простой деревянный стол, накрытый куском клеенки, прожженной до дыр в нескольких местах и с круглыми отметинами от горячих кастрюль и сковородок. Среди недоеденных разломанных банок с американской тушенкой валяются ломти помятого хлеба, грязные вилки и здоровенные куски обгрызанных соленых огурцов.

Меня усаживают на один из хромых стульев с разбитой спинкой. Некоторые гости восседают на растрепанной несвежей постели, скинув свои кители и гражданские пиджаки. С ужасом оглядывая эту нереальную обстановку, я пытаюсь вспомнить, где я это могла видеть? Мой отец до войны был руководителем автобазы, родители дружили с высокопоставленными людьми в городе, с начальником ГАИ, директором ателье. Они наряжались, ходили в гости семьями, танцевали танго под музыку патефона, пили шампанское и хорошие вина, слушали модные романсы, часто всей компанией ходили в кино. Когда мы жили с мамой, тем более, я не видела пьяных компаний, шумных застолий. И все же меня не покидает чувство, что я… Точно! Это же «Евгений Онегин»! Сон Татьяны!

«Глядит она тихонько в щелку,И что же видит?… за столомСидят чудовища кругом:Один в рогах с собачьей мордой,Другой с петушьей головой,Здесь ведьма с козьей бородой,Тут остов чопорный и гордый,Там карла с хвостиком, а вотПолу-журавль и полу-кот»

Раскрасневшиеся, разгоряченные алкоголем люди, перекрикивая друг друга, спорят о работе:

– Да я всех урок наперечет знаю! Они мне с другой стороны улицы кланяются! Боятся, сволочи!

– Тебя? Как бы не так! Они просто знают, что с органами шутки плохи!

– А я тебе говорю, у меня в каждой банде свой человек есть! А ты только и умеешь, что протоколы писать!

– Да что ты понимаешь! Кто б говорил? Я всю войну в особом отделе прошел! Мы таких, как ты, к стенке ставили!

– Это из-за тебя моего курьера накрыли!

– Нет, это ты всю операцию провалил! Повезло тебе, что без стрельбы обошлось! Пошел бы под трибунал!

Мне становится страшно от непонятных разговоров о бандитах и урках, о стрельбе и драках. В моем представлении работники КГБ – герои, благородные защитники советских людей. Разведчики и контрразведчики, которые своим аналитическим умом и выдержкой побеждают врагов Советской власти. Например, обожаемый Кадочников в «Подвиге разведчика», который играл роль Николая Кузнецова! Сколько раз, дрожа от восторга, мы повторяли пароль: «У вас продается славянский шкаф?» – «Шкаф продан, могу предложить никелированную кровать с тумбочкой». И таинственный ответ: «С тумбочкой?» – «С тумбочкой!»

Кто эти люди? От едкого дыма папирос и самокруток у меня режет глаза и саднит в горле. Галдеж и шум отзываются дикой болью в голове. Я забиваюсь в уголок и терпеливо жду, когда закончится застолье, и не понимаю, что дальше будем делать мы? Прикрыв глаза, я пытаюсь подремать, потому что до кровати добраться сегодня мне, видимо, не придется. Сквозь мутную пелену полудремы далеко за полночь я слышу:

– Ах ты, падлюка, да кто ты такой, чтобы меня поучать? Еще молоко на губах не обсохло!

Летят бутылки и огрызки со стола, а мой муж хватается за грудки с собутыльником, с которым только что обнимался и пил из одного стакана. Орущая компания разнимает их, обоим неслабо попадает по ребрам до того, как они успокоятся и примут мировую. Я забилась в угол, как маленький зверек, и в моем усталом мозгу невольно снова высвечивается цитата из сна Татьяны:

«Еще страшней, еще чуднее:Вот рак верхом на пауке,Вот череп на гусиной шееВертится в красном колпаке,Вот мельница вприсядку пляшетИ крыльями трещит и машет:Лай, хохот, пенье, свист и хлоп,Людская молвь и конский топ»

После потасовки и пьяного примирения со слюнявыми объятиями гости начинают расходиться, а нас вежливый хозяин оставляет ночевать, хотя ночевкой трудно назвать сон на проваленном замызганном диване среди неубранного хаоса, тем более, что уже рассвело!

Их рабочий день начинается в десять, к этому времени Володя и хозяин квартиры кое-как приводят в порядок свои помятые лица, одежду и бодренько убегают на работу. Кто скажет, что делать мне?!

– Нам надо вещи забрать, – несмело напоминаю я вслед Вовке.

– Некогда мне сегодня, работы много, – важничает он, даже не глядя в мою сторону. – Перебьемся как-то.

Две недели дней и ночей похожи на первую, как две капли воды. Мы приходим в гости к каким-то холостым и семейным людям, Вовка участвует в пьянке и шумных разговорах. Среди ночи доходит до драки, зачинщиком которой чаще всего становится мой хвастливый и агрессивный муж. Потом все мирятся, расходятся по домам, а нас оставляют ночевать. Утром все убегают на работу…

А я вынуждена слоняться по городу. Мне негде помыться, постирать, поесть. Пару раз забредаю к Федоровне, и она по доброте своей кормит меня и сочувствует:

– Вижу, твой квартиру так и не нашел.

«Мне так стыдно», – думаю я.

Если так дальше пойдет, скоро и застолье с ночевкой станет роскошью, Вовка опозорился у всех сослуживцев. Кому понравятся гости, которые оскорбляют хозяев? Целый день неизвестно, куда мы попадем вечером.

Однажды глубокой ночью очередной возмущенный хозяин квартиры выгоняет разбушевавшихся драчунов по домам. Вот только у нас – дома нет…

Темнота. Муж уверенно ведет меня по грязным узким улочкам частного сектора к своей бывшей хозяйке. После условного стука в окошко дверь открывает женщина в нижнем белье, ласково приглашает:

– О, Володя! Заходи в дом.

Она одна. Крохотная кухонька и небольшая комнатушка, две кровати, полуторка и односпалка, между ними столик. Хозяйка уступает нам более широкую кровать, а сама ложится на другой. Я, измученная, проваливаюсь в сон, позже просыпаюсь от возни на соседней кровати. Муж со своей давней любовницей шепчутся:

– Ты с ума сошел!

– Я говорил, надо было сразу уложить ее на эту кровать, а нам лечь на твоей, как обычно.

Повернувшись лицом к стене, я притворяюсь спящей. Да черт с ними! Пусть делают, что хотят, только бы меня не трогали! Какой позор, муж с любовницей на соседней кровати! А я боюсь шелохнуться, вдруг догадаются, что я не сплю! Мне стыдно, что у меня муж – пьяница и драчун! Мне стыдно спать на чужих кроватях! Если мама узнает, я сгорю со стыда! Скажет, вот дочка у меня недотепа! Папа! Слезы начинают течь у меня из закрытых глаз. Я тихонько смахиваю их со щек, стараясь не шмыгать носом. Вот папа бы меня защитил! Он бы как дал этому идиоту по голове! Сказал бы: «Убью, и точка!»…

Просыпаюсь утром. В комнате никого. Хозяйка воркует с моим мужем на кухне. Во дворе на веревке висят его простиранные вонючие носки, майка, рубашка. Приглашают меня завтракать. Я молча сажусь к столу.

– Скажи спасибо ей, – Вовка, криво улыбаясь, тычет в женщину пальцем. – Она нам квартиру нашла.

Глава 10. Ах, ты тварь!

Ура! Наконец-то! У нас будет свое жилье!

– Федоровна! Мы – за вещами! У нас теперь своя комната!

Я высплюсь, отдохну и приготовлю нормальную еду! Перестираю свои платья, развешу в шкаф! Искупаюсь…

– Вода на улице? – в этот момент, как будто в ответ моим мыслям, говорит Федоровна. – А посуда есть?

Вовка отмахивается от нее, как от надоевшей мухи. Мы забираем узелки со своими вещичками и поселяемся в частном доме на окраине.

Что-то рано я обрадовалась… В других комнатах живут хозяева, а у нас, кроме кровати и стола, нет ничего, даже электричества.