Обреченный на любовь

– Не могу я, Алла. Видит Бог – не могу!

Успокоилась она быстро. Улыбнулась ему, рассмеялась. И одним движением бровей отправила в никуда речку и обрыв.

Виты все еще не было. Калинов облегченно вздохнул: ему не хотелось, чтобы она видела его совместное с Аллой появление из парного дэй-дрима. Еще неизвестно, как бы она отнеслась к такому событию.

Те, кто уже явился в Дримленд, отнеслись к нему с некоторым удивлением. Но Клод молчал, а в Стране Грез не принято лезть в чужие отношения, и все тут же словно забыли о нарушителях распорядка. Значит, так надо. Отвернулись, засмеялись, загомонили. С любопытством поглядывали на все еще спящего Игоря. Присутствовали несколько совершенно незнакомых лиц. Но Клода эти ребята знали, во всяком случае, здоровались с ним за руку.

– Меня мать не хотела отпускать. Пришлось через окно…

– А мою давно уже не интересует, куда я хожу и зачем. Кроме своих белых мышей ничего вокруг не замечает… Я думаю, если выйти замуж, то она заметит это лишь после того, как я притащу ей внука.

– А мне иногда хочется отца чем-нибудь ударить!.. Может, тогда он поймет, что я уже вырос.

– А моего и бить бесполезно. Он даже на маму перестал обращать внимание, про себя уж я не говорю. А ведь любили друг друга… Эх, скорее бы Праздник совершеннолетия!

– М-да-а… Еще целых четыре года…

– А хорошо, что есть Дримленд! Всегда можно сбежать сюда, правда?

– Да. Я здесь словно очищаюсь… А то порой глаза бы на Мир не смотрели!

В сущности, большинство из них глубоко несчастны, думал Калинов. Проблема старая как мир. Отцы и дети… Но почему она обострилась именно сейчас? Где-то мы дали маху… И я догадываюсь, где. Все это началось после того, как в законодательном порядке отменили ограничение продолжительности рабочего дня… Куда же это мы тогда смотрели? Где были наш опыт и наши знания?.. Как же: наглядное выражение растущей сознательности, люди живут для общества!.. А люди эти обнаружили, что гораздо легче работать по двенадцать часов в сутки на общество, чем потратить хотя бы пару часов на своего ребенка. Потому что это требует гораздо более тяжкого труда – труда души и сердца! И денег за это не платят… Вот тебе и возросшая сознательность, вот тебе и жизнь на благо общества… Оказалось, возиться с металлом, компьютерами и бактериями проще, чем со своим собственным ребенком. Бактериям не нужна любовь, им вполне достаточно питательного бульона…

Тьфу, черт, думал он, предстоит нешуточная битва. Сколько будет контрдоводов! И обвинения в ограничении свободы личности будут еще не самыми серьезными!.. Предложить закон об обязательном участии в воспитании своих детей?.. Но это никогда не делалось по принуждению… Во всяком случае, нужного результата таким путем не добьешься! Уж в этом-то мы уже не раз имели возможность убедиться.

К тому же, думал он, это только малая часть проблемы. А главная часть – совсем в другом. Просто растить своих детей – это только у животных инстинкт. А у людей это такой же талант, как и все прочие виды человеческой деятельности. И, думается, материнство и отцовство должны быть наградой за подготовку к ним. А не как сейчас: приспичило двоим, и – как следствие – она мать, он отец. И почему-то для того, чтобы монтировать силовые установки космических кораблей, надо обязательно получить спецдопуск, а для того, чтобы «смонтировать» человека, достаточно всего-навсего иметь созревшие природные инструменты да уединенную обстановку… Изготовить силовую установку – сложная и ответственная работа, а «изготовить» человека – развлечение и удовольствие. И даже не просто удовольствие, а наслаждение. Награда за бездумность. Что-то тут природа поднапутала… Однако, кажется, все собрались. Пора!

Прибывшие, как обычно, рассаживались кружком. Растолкали Игоря. Тот недовольно что-то проворчал, но поднялся, протирая заспанные глаза. Клод разводил костер. Калинов втиснулся между двумя незнакомыми девушками. От них возбуждающе пахло косметикой, но личики были живенькие и не слишком размалеванные.

– А зачем костер? – спросил Калинов ту, что справа.

– Чтобы легче было сосредоточиться.

Клод сел в круг вместе со всеми. Калинов снова оглянулся. Вита по-прежнему отсутствовала.

Ну что ж, подумал он, это даже к лучшему. С ней мне было бы сложнее. Тяжело ломать комедию с тем, кто тебя любит.

Он сосредоточенно стал смотреть в костер.

Сегодня будет мой дэй-дрим, думал он, как бы вы ни старались, ребятишечки. Я заставлю вас плясать под мою дудку. Вы уж меня извините!

Он сунул руку за ремень и крепко сжал пальцами дисивер, усиливая интенсивность гипнотического воздействия. Так прошло несколько минут. Наконец все опять зашевелились, загомонили.

– Как думаешь, чей дэй-дрим сегодня победит?

– Не знаю… Но наверное, Клода. Он сегодня в последний раз. Завтра уходит в Мир. Так что сегодня должен состояться обряд обручения Клода с жизнью.

– Клод уходит?

– Да… А чему ты удивляешься? Всем нам когда-нибудь придется уйти… Дримленд ведь не для взрослых, ты же знаешь.

– А тебе не жаль?

– Конечно, жаль, но ничего ведь поделаешь… А потом, знаешь?.. Может быть, когда мы станем взрослыми, все изменится? Ведь не может же быть, чтобы так все и осталось!

Как же, изменится! – думал Калинов. Это вы, девочки и мальчики, изменитесь. И каждый из вас уже не будет мнить себя центром Вселенной. Ведь в этом и заключается взросление… Ладно, сейчас будет вам обряд обручения с жизнью!

И свершилось. Исчез костер, пропали юные лица вокруг.

За окошком, забранным толстой решеткой, синеет небо и светит солнце. Только что из камеры вышел священник, оказавшийся не у дел, потому что заключенный, увы, безбожник. Заскрежетала тюремная дверь. Пришли. За мной. В последний раз отсчитаю четыреста восемьдесят две ступеньки по лестнице. Никто ничего не говорит. Но я-то знаю, что это не на прогулку. Безликие фигуры. Просто какие-то люди. Да и не люди вовсе. Материальное обеспечение, выполняющее мою волю. Люди там, снаружи. Ждут, пока приведут преступника. Ну что ж, я иду. Считаю ступеньки. Обычно я спотыкался на сто двадцать третьей. Сегодня не споткнулся. Сегодня все не так. Тихо в других камерах. Не слышно криков пытаемых, политические не славят Аллаха. Не бегают серые, как мыши, охранники. Неужели все это из-за меня? И снаружи тихо. Не слышно рокота двигателей. И не слышно выстрелов. Наверное, все выстрелы приготовили для меня… Со скрипом открывают дверь во двор. И я выхожу. Пока прячу лицо. Вот они стоят. Все как один. В руках автоматы. Справа безликий офицер. Материальное обеспечение… Зачитает приговор и даст команду. Ага, вот оно. Узнали. У Клода затряслись руки. Флой закрыла глаза. А у той – кажется, ее зовут Ирена – появились слезы. Игорь опустил ствол автомата… Вот так-то, ребята. Вот вам обручение с жизнью. Вы думали, что придется расстреливать анонимного преступника, врага нации. А тут ваш приятель, друг ваших друзей, и вы абсолютно точно знаете, что он ни в чем не виноват. Ведь это просто делается. Донос. Можно даже без подписи. И если хоть что-то было… А «что-то» бывает всегда. Рассказывал анекдоты про любовные похождения вдовствующей королевы. К примеру. Или в душе желал поменять Христа на Аллаха. И даже, если не было ничего, – все равно!.. И вот ведут к стене. И вам предстоит брать на мушку друга. И нажать на спуск. А если не сделаете, встанете у той же стены. Но не рядом с ним. Каждый в отдельности. Стадом и в могилу не страшно идти, но вы будете один на один со смертью. И вы это знаете… Безликий читает приговор. «Враг нации… участие в распространении… приговаривается к уничтожению… просьба о помиловании… Товсь!» Мне жаль вас, ребята. Потому что после этой игры детство у вас кончится. Потому что через час вы будете ненавидеть друг друга. По-настоящему. В жизни, а не в игре. И больше вы не будете встречаться. Потому что невозможно дружить с человеком, который был свидетелем твоей трусости. Хоть и сам он трус!.. И нет больше ваших лиц. Есть только черные глаза автоматов, пристально разглядывающие меня. «Пли!» – кричит материальное обеспечение. Надо собраться. Чтобы пули срикошетили вверх, а не в стороны. Еще покалечу кого-нибудь… Но что это? Что это?! Выстрелов нет… «Пли!» – надрывается безликий. А выстрелов нет… «Пли!» А автоматы дрожат… «Расстреляю!» И стволы задираются вверх. Под детские подбородки. Сейчас будут выстрелы. Спаси Господь тебя, Калинов, после таких выстрелов!

– Стоп! – заорал Калинов. – Стоп!!!

И все исчезло. Перед глазами снова луг, дотлевающий костер, солнце, на горизонте далекий лес.

Калинов опустился на траву – так дрожали колени. Все остальные стояли. Неподвижными глазами смотрели в пространство. Молчали. Не знали, куда деть руки. Кто-то громко всхлипнул.

Калинов уставился в землю. Ему было нестерпимо стыдно.

– Да-а, – сказал Игорь Крылов скрипучим голосом. – Хотел бы я знать, чей это был дэй-дрим…

– И я, – отозвался Клод. – Уж я бы ему выписал напоследок. От всей души…

– Я знаю, – выкрикнул знакомый голос.

Калинов поднял голову. Между ним и остальными стояла Вита. Лицо ее было искажено болью.

– Ты!.. – говорила она. – Ты!.. Я ненавижу тебя!.. Пр-ровокатор!

Она заплакала. Громко, по-детски, взахлеб.

– Ненавижу! – выкрикивала она сквозь рыдания. – Ненавижу!

Калинов встал. Он явственно почувствовал, как в одно мгновение между ним и остальными пролегла стена. Стена невидимая и непреодолимая. Пока непреодолимая…

– Простите меня, ребята, – сказал он, ни к кому не обращаясь. – Я должен был это сделать.

Они молчали. Никто на него не смотрел. Как будто его здесь и не было. Никогда.

– Жизнь – это не детские игры, – говорил он. – Жизнь часто бьет по физиономии… И отнюдь не букетом цветов.

– Зачем? – растерянно спросил Клод. – Зачем все это? Разве мы не понимаем?

– Уходи! – крикнула Вита. – Уходи! У тебя душа старика!

Калинов пожал плечами.

Все-таки они молодцы, думал он. И ни в коем случае нельзя бросать их на произвол судьбы. Но разговаривать с ними надо на их языке. А для этого нужно опуститься до одного уровня с ними… Или подняться – не знаю, что уж окажется правильнее. И я буду не я, если не сделаю этого.

Они молча смотрели на него. Только Вита не смотрела. Они закрыли ее от него стеной своих тел, и он слышал только ее плач. Они смотрели на него и молчали, и он понял, что его изгоняют. Как вчера Вампира. Потому что обманулись. Потому что он не оправдал их доверия.

Неужели моя вина столь велика, что даже ты не простишь меня, спросил он мысленно Виту. А не дождавшись ответа, не удивился, когда вокруг помимо его желания стал стремительно сгущаться серый туман.

Наверное, на его месте сейчас должен был бы стоять Клод. Наверное, таким вот образом и заканчивается обряд обручения с жизнью. Но Клод наверняка ушел бы с другим настроением.

Когда он исчез, Вита заплакала еще громче и безутешней. Остальные растерянно смотрели на нее, не зная, чем можно помочь. Только Алла ласково гладила Виту по голове.

– Не плачь, – приговаривала она. – Не плачь. Мы же выставили его. Теперь он оставит тебя в покое.

– Нет! Я не хочу, чтобы он оставил меня в покое. – Слова прорывались сквозь рыдания, падали, как крупные капли грозового дождя. – Я люблю его! Люблю!

– И правильно, – приговаривала Алла. – И люби! Он еще не закостенел. Из него еще вполне можно вылепить человека. Так что люби себе на здоровье!

Калинов всего этого уже не слышал. Сердце его билось по-иному, не так, как вчера. Перед ним вновь был пульт джамп-кабины с мигающим сигналом «Вы ошиблись в наборе индекса». А снаружи стояла Лидия Крылова. Она смотрела на него с надеждой и страхом.

– Все будет в порядке! – весело сказал он и подмигнул ей.

Он дождался, пока она поверила и улыбнулась ему. Тогда он улыбнулся ей в ответ и пошел прочь, насвистывая бравурный мотив. Но сердце его сжималось от неожиданно навалившейся тоски.

– Нет, Алекс, вы были просто великолепны! Я давно уже не слыхал такой страстной речи!

Калинов сидел на скамейке, а Паркер возвышался над ним, вскидывая в восторге руки и тряся лохматой головой.

– Чем же закончилось голосование? – спросил, волнуясь, Калинов, но Паркер словно его не слышал.

– Как вы схлестнулись с Нильсоном! – громыхал он. – Скажу прямо: я даже не ожидал от вас, обычно такого спокойного и выдержанного, столь бешеного темперамента!.. И когда вас удалили с заседания, добрая половина зала – не меньше – кричала: «Долой председателя!»

– Да ну их, в самом деле! – проворчал Калинов. – Не могут понять, что запретить проще всего… Разобраться труднее! Тем более, что сами во всем виноваты. Дети-то тут причем?

– Да уж, создали мы им жизнь! – сказал Паркер, усаживаясь на скамейку рядом с Калиновым.

– Вот лучшие из них и пытаются сбежать от такой жизни, – заметил Калинов. – Из тех же, кто не пытается, ничего и путного, как правило, не выходит… Так, щенки, привыкшие ходить на поводке!

Паркер с интересом наблюдал за ним. Действительно, какой темперамент, какая порывистость! Что стало с Калиновым? Всего несколько дней с молодыми, и словно подменили человека.

– Так чем же все-таки закончилось голосование? – спросил Калинов.

– А чем же оно должно было кончиться? – Паркер снова вскочил на ноги и маятником заметался перед Калиновым. – Конечно же, ваше предложение победило! Слава Богу, Совет состоит не из одних Нильсонов.

Калинов вдруг ощутил внутри пустоту. Ну вот и все, подумал он. Битва мнений окончена. Не надо больше готовить речей, подбирать аргументы и контраргументы. Не надо опасаться политических соперников. Фиктивный индекс не закроют! Победа во всех направлениях!.. Только почему же мне так грустно?

Над городом повисло ласковое августовское солнце. По улицам сновали озабоченные граждане. Озабоченные чем угодно, но только не своими детьми.

– Пойдемте к нам, Алекс, – сказал Паркер. – Нам тоже нужны психологи. С вами всегда чертовски приятно работать.

– К сожалению, ничего не выйдет, Дин, – ответил Калинов. – Полчаса назад я отправил в Комиссию просьбу вывести меня из состава Совета. Так что с психологией покончено…

Он вдруг замолчал. Паркеру показалось, что друг к чему-то внутри себя прислушивается.

– Коллега! – возмущенно сказал Паркер. – Но ведь это похоже на бегство!.. Заварить такую кашу и… Кому же, как не вам разгребать это болото?!

– Увы, Дин, – сказал Калинов, и было в его голосе что-то такое, что Паркер сразу понял: решение принято, и разубеждать Калинова бесполезно.

– Чем же вы собираетесь заниматься?

– Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам… Разгребать болото можно и с другой стороны.

Теперь Паркер удивился твердости, которая прозвучала в голосе друга. Сказал – как отрезал! Ни капли сомнения.

Над старинными зданиями разнесся грохот: на Нарышкином бастионе Петропавловки отметила полдень пушка.

– Не пора ли снимать дисивер, Алекс? – спросил Паркер. – Или вам понравилось ходить в семнадцатилетних юнцах?

– Саша! – раздался вдруг сзади девичий голос.

Паркер обернулся. На мостике через Фонтанку стояла та самая девушка, которую он видел в записи с рекордера. Рыжеволосая принцесса в зеленом платье с глазами цвета изумруда…

Калинов встал и протянул Паркеру руку. Тот крепко пожал ее.

– Прощайте, коллега! – сказал Калинов. – Желаю вам удачи! Будем чистить болото с противоположных сторон… Я снял дисивер еще вчера вечером, после изгнания с заседания Совета.

Паркер застыл на месте, открыв рот и забыв опустить руку. Калинов повернулся и побежал туда, где ждала его принцесса.

– Александр Петрович! – крикнул Паркер.

Но Калинов его уже не слышал. Легкими прыжками он несся по Невскому, а худенькая девушка бежала ему навстречу, и ветер развевал рыжие длинные волосы.

И тогда Паркер отвернулся и пошел в противоположном направлении. Через несколько шагов он оглянулся. Калинов и девушка шли назад, к мосту. Над ними с криками носились чайки. Бронзовый конь вставал на дыбы. Девушка доверчиво прижималась к Калинову, а тот мужественно расправлял узкие юношеские плечи.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ОБРЫВАЮЩИЙ НИТИ

…и дрожью незаметной Колеблет ветер нить, порвать пытаясь тщетно; Она крепка, тонка, прозрачна и проста.

Зинаида Гиппиус «Нить»

1. ДЕТИ «СОЛОВЬЯ»

Вчерашний выходной Калинов провел с детьми. Погуляли в лесу, набрали грибов, потом сходили на берег залива и часа два бросали камешки в воду – у кого больше «блинчиков» получится. Когда вернулись, теща организовала обед по-домашнему – угостила жареной картошкой с грибами. Пообедали с удовольствием: даже Сережка не ныл, что такой еды не хочет. О Вите Вирджиния не заговорила ни разу.

Неделю назад Вита умчалась на Марс. Ее ждал месяц беззаботной жизни в Эолисе – одном из модных марсианских курортов. Неделя – срок небольшой, однако Калинов уже затосковал. Наверное, поэтому нынешнее утро оказалось таким хмурым и безрадостным. И, наверное, поэтому Калинов решил совершить сегодня на службу живой визит, хотя дела и не требовали подобного героизма.

Он тосковал, делая зарядку на лоджии, тосковал за умыванием и бритьем, однако, позавтракав, должен был сказать себе правду: тоскует он не по Вите, а всего лишь по ее телу.

Разлука с Витой была не худшим поворотом, особенно теперь, когда между ними наметилась странная, непривычная трещинка – а Калинов чувствовал ее уже месяца три. Поэтому они впервые в совместной жизни решили провести отпуска в разное время и отдельно друг от друга: поживут какой-то срок в разлуке, глядишь, все и образуется… Накануне отъезда Вита отвезла детей к бабе Джинджер – если уж освобождать мужа от семейных забот, так до конца.

Перед уходом Калинов связался с ними. Сельма и Сережка уже успели поспорить, можно ли сейчас добраться вплавь до Кронштадта; выкупаться в бассейне; передраться под душем; помириться; умять завтрак. Обо всех этих успехах отцу было доложено наперебой и с восторгом.

– Смотрите, не балуйтесь в джамп-кабине, – напутствовал детей Калинов.

Потом на экране появилась баба Джинджер. Отношение Вирджинии к Калинову всегда было не совсем ему понятным, каким-то заискивающе-покровительственным и не слишком теплым, но Калинов не обижался: он и сам понятия не имел, как должна относиться теща к зятю, который сказочно вдвое старше ее. Они обменялись парой ничего не значащих фраз, и Вирджиния отправилась провожать внуков в школу, потому что они, увы, еще не доросли до того возраста, когда джамп-кабина станет отзываться на их команды.

Запирая двери квартиры, Калинов ощутил, что ему не хватает прощального поцелуя, которым Вита ежедневно одаривала его при утреннем расставании. Мотнул головой – ощущение было сродни занозе. Чтобы отвлечься, прошел мимо лифта и побежал вниз по лестнице, вслух считая ступеньки. Как часы разлуки… Выйдя из подъезда, уважительно раскланялся с соседкой, спешащей домой после утреннего моциона.

Соседка жила здесь уже лет тридцать, хорошо знала старого Калинова и первое время с подозрением поглядывала на Калинова-юнца. Однако с расспросами не приставала. И не удивительно: любопытно, чем бы она могла поинтересоваться? Куда исчез хорошо ей знакомый А.П.Калинов и почему принадлежащую ему квартиру занял молодой человек с таким же именем?.. На что означенный молодой человек посоветовал бы ей связаться с ближайшим терминалом Глобального Информационного Банка. И узнать, что член Социологической комиссии и Совета Планеты, лауреат Нобелевской премии милосердия, действительный член нескольких академий кавалер Ордена Почетного Легиона и Золотой Медали «Kindness»…[5] заслуженный… скончался в возрасте девяноста восьми… светлая память навсегда… И дата смерти совпадает с датой открытия Дримленда. Так что приобретение опустевшей квартиры новым хозяином является вполне своевременным. Что же касается имени, то его соседка могла и не знать. Разница в возрасте между ними была такой, что представляться при первой встрече он посчитал невежливым. И при второй – тоже… Кроме того, и появлялся он в этой квартире только тогда, когда Вита по служебным делам покидала Землю и ему становилось неуютно в Кокореве, хотя вид на Ладогу лишь немногим отличался от вида на Маркизову лужу… И в конце концов, он мог быть родственником того Калинова…

Немногие знали правду об А.П.Калинове. Знала Вита, но всегда говорила, что сердцем в это не верит. Со слов дочери знала Вирджиния, но та вообще не определилась: верить или не верить, – и иногда верила, иногда не верила, а иногда и вообще старалась позабыть об этом. Знал Дин Паркер, так помогший Калинову в истории с Дримлендом. Знали отдельные члены Совета Планеты. Отдельные…

Калинов вспомнил, как несколько лет назад умирал Паркер. Калинов прибыл к нему перед самым концом. Паркер был крепким мужиком, умирал в сознании и утерял контроль над собой лишь однажды, за несколько минут до смерти. Ненависть, вспыхнувшая в его взгляде, была столь сильна, что Калинова бросило в дрожь.

– За что? – воскликнул Калинов.

Но Паркер уже взял себя в руки.

– Простите, Алекс, – прошептал он.

Калинов вздохнул:

– Это вы меня простите, Дин!

– Не за что, – прошептал Паркер. – Вы ни в чем передо мной не виноваты.

И все-таки глаза его говорили совсем другое.

Когда же они, наконец, остановились, Калинов вдруг невольно подумал о том, как хорошо, что так мало людей знают его историю. И что все они преклонного, в основном, возраста.

А теперь из знавших все и до конца остался лишь один. Этот человек был непосредственным начальником Калинова, и звали его Пол Рассел.

Десять лет назад, перед самым рождением дочери, Калинову приснилось, что он умер. Странный сон оказался, тем более что героем его был не Калинов-нынешний, а тот Калинов, первый, лауреат, кавалер и прочая.

Странный оказался сон, материальный, как суперсинема. Тело старого Калинова лежало на постели, привычное, знакомое и в то же время полузабытое. Как давно покинутый родительский дом… Тело лежало мертво-неподвижно, устремив на него пустой взгляд остановившихся глаз, а он, Калинов-новый, беззаботный, как новорожденный ребенок, воздушным шариком парил над умершим и все время подавлял в себе неуместное желание показать трупу нос.

Потом он понял, что не просто парит над телом, а медленно поднимается вверх, все выше и выше, в Никуда, в Вечность; покинутое холодное тело становится все меньше, и только пустой взгляд не отстает, упорно тянется за Калиновым, словно последнее «прости», словно единственная нить, связывающая его с собственным прошлым…

А затем он проснулся. И обнаружил, что того, обыкновенного страха, с которым, как правило, просыпаются среди кошмара, на этот раз не было. Лишь светлая грусть касалась души, как тогда, когда в последний раз встретился с умершей вскоре матерью и, прощаясь с ней, знал, что следующей встречи уже не будет.

Он открыл глаза, долго смотрел в темноту, и не было ни одной мало-мальски законченной мысли, и никаких привычных чувств. Только СВЕТЛАЯ ГРУСТЬ…

Собственно говоря, живого визита на службу сегодня вовсе не требовалось. Дела в производстве были какие-то мелкие: нарушение непрерывности между школами первой и второй ступени в Хельсинки, провалы социальной работы в Твери и тому подобное. Дела эти отношения к отделу Пола Рассела не имели. Вот если бы в Твери произошли очередные вылазки монистов… Но за отсутствием своих сложностей помогали коллегам. Этим можно было заниматься прямо дома, однако на холостяцкой квартире рабочее место отсутствовало, а на Ладогу возвращаться не хотелось. Кроме того, вчера с Калиновым связалась вдруг Аллочка Крылова, напросилась на личный разговор, и такой разговор Калинов решил провести в служебной обстановке – «мисс миллионерша» в последние годы стала «девочкой-закачаешься», и не хотелось давать недоброжелателям поводов для домыслов. Вита порой ревновала мужа к Алле, они и дружить-то перестали, как казалось Калинову, именно по этой причине. Вот родила бы хоть одного, посмотрела бы я на твою точеную фигурку, сказала как-то Вита в минуту откровенности. Впрочем, встречались они редко…

Выйдя из служебной джамп-кабины на пятнадцатом этаже здания Социологической комиссии, Калинов спустился к себе. В бюро дежурил сегодня заместитель Калинова Рэн Милбери, работал с тейлором. Остальные находились в бегах: мелкие дела тоже требуют суеты. Поздоровались, перекинулись парой фраз о прошедшем уик-энде. Потом Калинов отправился в свой кабинет.

Он не был тут почти неделю, и кабинет выглядел нежилым. Впрочем, пыли нигде не наблюдалось: автоматика действовала исправно. Он поднял шторы на окнах, впустив внутрь сентябрьское солнце, и просмотрел поступившую за выходные информацию. Ничего интересного: косяком шла текучка, не требующая его участия. До визита Аллы оставалось полчаса, и он ввел в компьютер охраны код на пропуск ее через контролирующие автоматы. Вспомнил, что так и не собрался к Крыловым за прошедшую неделю, хотя вернувшийся из рейса Игорь и приглашал его. Попенял себе и тут же оправдался текучкой и плохим настроением, тем более что Крыловым сейчас и без гостей нескучно, после такого-то перерыва.