Туда и обратно

Я всегда был весьма послушным, но любознательным ребенком. По сей день помню два ярких момента. Однажды (еще до школы, когда бабушка Соня возилась на кухне) я засунул пинцет в розетку. Пробки выбило и мы сидели без света, пока с работы не пришел отец. Больше всех переживала бабуля – не усмотрела! Но мама-педагог «отмазала» нас обоих: ребенок развивается! Примерно в тот же период мне стало интересно, как устроен вентиль воды в туалете (тогда все трубы и вентили с ржавыми подтеками были предметом интерьера советских санузлов и кухонь – все должно было быть на виду). Бабуля разогревала обед на кухне, а я взял в любимой кладовке трубный ключ (его называли «попка» за внешнюю схожесть с попугаем), пошел в туалет и крутанул вентиль… Бабуля помчалась в ЖЭК и воду перекрыли. На этот раз с работы пришел дед Петя с паклей и краской, и запаковал вентиль на место. И снова нам с бабулей ничего не было – списали на мое буйное развитие.

Также мой отец еще со студенческих лет увлекался фотографией и киносъемкой. Разумеется, у нас дома был бачок для проявления пленки, ванночки, пинцеты, проявители и закрепители, фотоувеличитель и красный фонарь. И опять же мы с братом и отцом (а потом я уже и самостоятельно) все это проявляли и закрепляли, печатали фотографии и составляли альбомы. Правда, только черно-белые пленки и фотографии. Цветные фото тогда как-то никто не делал, а вот цветные слайды делали. И если фотографией в те годы увлекались многие, этим было никого не удивить, то киносъемка была большой редкостью. Но не для нас! В семье была кинокамера и киноаппарат для любительских фильмов на пленке шириной 8 мм, без звука. Конечно, мы не снимали художественных фильмов. Была только документальная хроника из наших поездок во время отпусков, а также семейные события вроде 1 сентября и т. п. Даже сохранились фильмы времен аспирантуры отца. Сначала фильмы были черно-белые, а потом мы уже снимали цветные с конца 60-х. И фильмы, и цветные слайды мы относили проявлять в специализированное фотоателье на улице Ивана Кудри (сейчас Маккейна) – по-моему, оно было единственным в Киеве, где можно было проявлять кинопленку.

Кроме этого, мы с братом снимали мультфильмы на автомобильные темы: рисовали на бумаге дорогу, а на роль автомобилей и поездов брали масштабные модели из нашей же коллекции и нашу же детскую железную дорогу. Мы быстро освоили технологию съемок и сделали несколько мультиков. У нас даже была брошюра (она у меня есть до сих пор) о том, как снимать любительские кинофильмы.

Вообще, у отца была одна любопытная черта: он ко всему подходил основательно и если чем-то увлекался даже кратковременно, то неизменно покупал все необходимые для этого инструменты и справочную литературу (Гугла тогда не было, к сожалению). Думаю, будет лишним говорить, что у нас, конечно же, были справочники автомобилиста, фотографа, кинооператора и соответствующее оборудование. Эту черту полностью унаследовали я и мой сын. Очень хорошо, что сейчас есть интернет, который позволяет знать гораздо больше, но при этом ничего не надо хранить на полках. И все справочники отца на месте, конечно, хотя это уже скорее раритет, чем полезная вещь. Ну, а инструментарий… Да, его мы покупаем, повинуясь зову предков J. Всю семейную документалистику (фото и кино) я уже оцифровал. Хотя киноаппарат тоже есть и всегда можно посмотреть «живое» кино со стрекочущей пленкой. Правда, пленка часто рвется – время берет свое. Это уже вчерашний день, но такой дорогой и теплый – день детства.

Кроме этого всего, мы с братом клеили сборные пластиковые модели самолетов. Продавали тогда такие немецкие (ГДР) наборы. Клеил их, в основном брат, а я был на подхвате. Собирали мы ТУ-134, ИЛ-62, Союз-Аполлон и другие модели.

Из всего вышесказанного у читателя может возникнуть ощущение, что мне и в школу некогда было ходить из-за всех этих увлечений. Ничего подобного! На все хватало времени – и на школу, и на уроки, и на велосипед, и с ребятами погулять по улицам. А еще и самодельные игрушки мастерили: рогатки, танки из пластилина и троллейбусных угольных контактов (по Ереванской их полно валялось, где ходили маршруты 17 и 19), всякие кораблики с резиномотором и парусники… Ну и много книг читал (кроме школьной программы): Николай Носов, Николай Трублаини, Жюль Верн, Конан Дойл, Фенимор Купер, Луи Буссенар, Дюма. Книги Перельмана по занимательным наукам (Занимательная физика, Занимательная механика) были и остаются моими любимыми, все время их перечитывал. Еще мы читали журналы «Наука и жизнь» (очень интересный) и «Знание-сила» (скучноватый для детей, поскольку он предназначался для ученых), которые выписывал отец. А кинотеатр Спутник! Все фильмы того времени там пересмотрели (Фантомас, Зорро, Приключения неуловимых, Анжелика и масса других). Причем такой образ нашей жизни вовсе не был уникальным. В круг наших знакомых входили семьи ученых и преподавателей, где подобное (плюс-минус) насыщенное детство было нормой. Да и в так называемых «простых» семьях дети тоже много читали, ходили в кино, собирали конструкторы и клеили самолеты, не говоря уже про велосипеды, секции во дворцах пионеров и самоделки.

В общем, в детстве мы не скучали. Родители не жалели денег и времени на наше с братом развитие. И мы благодарны им за это. И вообще за прекрасное детство. Кстати, отец был строгим человеком, но очень любящим. Он не любил говорить о любви, а просто любил – своими делами, поступками, отношением. И весь мой личный жизненный опыт убедил меня в одном: кто много говорит, тому веры нет, там нет дел, это пустой человек.

Был у отца и один «пунктик» – он страшно хотел, чтобы я закончил школу с золотой медалью. Он сам закончил после войны школу с золотой медалью, у мамы была золотая медаль, у всех его друзей были медали, у их детей были медали, у моего брата была медаль – «все люди» закончили школу с золотой медалью, значит и я должен. Если я приносил из школы четверку (самую обычную, в дневнике в какую-нибудь среду появлялась 4 по математике, например), то все, это было нытье на целый вечер: «Ты что, хочешь в дворники пойти? Улицы подметать? Почему все могут, а ты не можешь?». Если четверка появлялась в табеле за четверть, это был скандал с теми же словами, но на два дня. Однажды в четвертом классе мне за вторую четверть по математике учитель поставила тройку… Не знаю, как так получилось, но вот так. Мама дорогая! Я пошел домой кружным путем. Сначала зашел к бабулям, рассказал им. Они накормили меня, налили рюмку пива для храбрости и стали ждать деда. Бабушка Катя вообще никогда не понимала, как можно переживать из-за какой-то учебы. Она всегда говорила моей маме: «Ну что ты сидишь за теми уроками? Оно тебе надо? Пятерка, четверка, какая разница? Иди погуляй лучше, как все дети!» Но мама училась. Она ничего не понимала в физике, но зубрила ее наизусть и рассказывала, как стихотворение. Медаль получила. Такое вот стремление. Да, ну вот, пришел дед. Мы сообща решили, что моя тройка – это ерунда. Но домой они меня не отпустили, стали ждать маму. Отец меня никогда не бил, этого как раз не боялись. Но все знали его отношение к вопросу учебы. Поэтому больше думали не обо мне, а о том, как отца успокоить. Пришла мама за мной. Еще посидели. Мама пошла домой сама. Поговорила с отцом (ребенок развивается) и вернулась потом за мной. Я пришел, отец ухмыляется. Мне было ужасно стыдно. Потом я уже подтянулся по математике, конечно.

Вообще, я учился всегда хорошо. Но никогда не понимал этого странного стремления к золотым медалям. Возможно, во времена школьной учебы родителей это было более честно и открыто. Но в мое время получение золотой медали превратилось в полную профанацию. Родители, классные руководители бегали к учителям и напоминали: это же «медалист», так вы уж не портите ему/ей оценки! Ребенка «заряжали» на медаль и он становился «священной коровой». Это был какой-то кошмар. Нет, это были умные, способные дети, они действительно заслуживали «золотую» медаль. Но система ее получения была чудовищно бюрократической. К тому времени, когда я учился в школе, серебряные медали отменили, оставив только золотые. Нужно было последние два года иметь в табеле за все четверти по всем предметам только пятерки, за предыдущие годы тоже должны были быть высокие оценки. Плюс образцовое поведение, участие в олимпиадах… Ну разве это мыслимо? Кто это придумал и зачем? Разве может ребенок, да еще в сложный подростковый период полового созревания, действительно вот так отлично везде успевать? Ведь обычно тот, кто хорошо знал языки или историю, не проявляли особых способностей в физике, например, и наоброт. Это нормально, но неправильно с точки зрения чиновников, придумавших нелепые требования для получения золотой медали. Поэтому оценки завышали, «тянули» тех «медалистов» на медаль. Я тем более хорошо все это знал, потому что мама ведь работала учителем в школе. И поэтому я искренне не понимал, зачем нужна та притянутая за уши медаль. Ну сдам в институте на один вступительный экзамен больше, зато не буду позориться из-за этого «золота». В чем проблема? Я всегда был очень чувствителен к фальши и не переносил ее на дух. А если мне что-то не нравилось, то я этим не мог заниматься. Поэтому за медаль я не боролся и не получил ее, хотя выпускной табель у меня был весь в пятерках (даже по пению), кроме физкультуры – там была твердая четверка.

Вот с таким «бэкграундом» я выходил из детства и вступал во взрослую жизнь.

1.2. Выбор профессии

Свою будущую специальность – промышленная теплоэнергетика – я выбрал, в общем-то, случайно. Я не могу сказать, что с детства мечтал стать инженером-теплоэнергетиком. До школы я сначала хотел быть постовым – регулировать движение. Дедушка Петя (отец мамы) где-то у себя на стройке изготовил на токарном станке круглую деревянную палку и наклеил на нее полоски изоленты, чтобы получился полосатый жезл. Я им регулировал движение: мы с братом натирали мастикой паркет путем интенсивного движения по полу на коленках на половых тряпках, воображая себя водителями автомобилей. Вот мы и регулировали этим жезлом движение друг-друга по очереди. Вообще, у моего дедули было 7 строительных специальностей (маляр, штукатур, каменщик, столяр, плотник и еще какие-то, я точно всех не знаю, но все высшего разряда), так что он не только жезл мог изготовить, но и те полы, которые мы натирали, или гараж, например, чем активно пользовался его любимый зять – мой отец. Потом я хотел быть водителем пожарной машины – героически мчаться по городу и прибывать на пожары под взгляды восхищенной публики, желательно девочек. Позднее, по пути в школу ранним утром между сугробами, которые были выше меня ростом, я мечтал быть пенсионером – ничего не делать, спать сколько влезет да еще и получать за это деньги! Это же предел мечтаний! И не смейтесь, а лучше признайтесь честно: вы ведь грезили о том же самом, не так ли? Уже гораздо позже я узнал, что спать пенсионерам почему-то совсем не хочется. Вот так всегда в жизни получается: наши желания часто не совпадают с нашими возможностями. Так выпьем же за то… Впрочем, мы отвлеклись.

Мои родители всю жизнь проработали на одном месте: мама – в английской спецшколе (45 лет стажа), отец – в институте коллоидной химии и химии воды Академии наук Украины. В СССР было стыдно часто менять работу, таких людей называли «летуны» и относились к ним с подозрением. Исключение составляли разве что жены военнослужащих. Учился я хорошо и мой путь был предопределен – вуз и наука. В советское время очень поощрялись профессиональные династии, особенно рабочие. Но, как говорится, чем богаты, – служащие так служащие, тоже пусть будут. Я был точно технарем, а не гуманитарием, мне нравились физика, химия, математика. Особенно физика и особенно тепловые процессы и гидравлика. Поэтому когда встал вопрос выбора профессии, то мне было совершенно ясно, что надо идти в инженеры и в киевский вуз (куда ж я от мамы?). Что касается конкретной специальности, то мне, как и брату, друзья семьи посоветовали промышленную теплоэнергетику: профессия хорошая, знания дает универсально-инженерные, везде пригодятся. Особенно меня подкупило, что там основными дисциплинами были как раз тепловые процессы и гидравлика. И, забегая вперед, скажу точно, что я никогда не жалел и не жалею о том, что пошел на эту специальность.

Кстати, когда там же учился мой брат (он старше меня на 6 лет), заведовал нашей выпускающей кафедрой промтеплоэннергетики профессор Назар Юрьевич Тобилевич – легендарная личность, родственник знаменитого украинского писателя Ивана Карпенко-Карого (Тобилевича), который, в свою очередь, был братом П. К. Саксаганского и М. К. Садовской-Барилотти. В общем, там чувствовалась настоящая порода – пробы негде ставить! В мое время Назар Юрьевич уже находился в почтенном возрасте. Как говорят в западных университетах, он был профессором-эмеритусом, т. е. почетным профессором. У него было аристократическое лицо, благородная осанка – настоящий интеллигент! Говорил только по-украински, на красивом языке. Я учился по двум его учебникам (расчеты парогенераторов и расчеты выпарных станций сахарных заводов), оба они были написаны по-украински. Все остальные учебники в библиотеке нашего института были на русском.

1.3. Перестройка

Очень хорошо помню, какие большие надежды возлагались на горбачевскую Перестройку, начавшуюся в 1985 году. Отпустили зарплаты, вернее разрешили получать больше за счет всяких надбавок (1.5–2 ставки), хозтем и кооперативов. А цены оставались прежние.

Я в то время как раз уже учился в вузе – в 1984 году я поступил в киевский технологический институт пищевой промышленности (КТИПП), на энергетический факультет (специальность промышленная теплоэнергетика). Преподаватели активно заключали хозтемы с заводами и получали 0,5 ставки надбавки к своей зарплате. Я, будучи еще студентом, как раз в то время уже начал приобщаться к научной работе. И вдобавок к стипендии получал небольшую зарплату с хозтем. В общем, во второй половине 80-х можно было хорошо зарабатывать официально, тем более, что цены оставались советскими.

В нашей семье деньги никогда не играли главной роли. Безусловно, они были важны и нужны, спору нет, но они всегда оставались точно не на первом месте. Вообще, у нас в семье было кредо: нужно заниматься только тем, что тебе нравится. Только любимое дело может принести успех. Это главное. А вот уже занимаясь любимым делом, нужно стараться хорошо зарабатывать, конечно. Но никак не наоборот! Иначе счастья не будет.

Для нас важно было здоровье, любимое дело, учеба, развитие, отдых. У обоих родителей отпуск был почти два месяца, его тогда обычно брали целиком. Да и кто даст отпуск маме-учительнице не летом? И мы всегда куда-то ездили в отпуск: под Одессу на Золотые пески в Каролино-Бугаз, а потом на ЮБК – в Дом творчества ученых Кацивели. Также любили отдыхать в палатке на берегу реки Десна в районе села Пуховка. Отец даже оттуда на работу ездил в тот период, когда мы жили в палатке не в период отпуска или не только в отпуске. Помню, как мы в палатке под дождем смотрели все серии «Семнадцать мгновений весны» по маленькому черно-белому телевизору Электроника. Штирлиц забрасывал провод-антенну для рации где-то в лесах под Берлином, а мы забрасывали провод-антенну для телевизора на кусты под Киевом. Романтика!

Родители неплохо зарабатывали, по советским меркам, но больших накоплений никогда не делали. Все уходило на интересную жизнь сейчас. Как я уже говорил, у нас материальное никогда не было фетишем и самоцелью. Всего должно быть в той мере, чтобы приносило пользу. У мамы всегда был главный девиз: протягивай ножки по одежке. Не можешь заработать на что-то такое-эдакое, ну и не надо, проживем и без него!

Поэтому, становясь на научную стезю, я точно знал, что мне нравится это занятие, и что этим больших капиталов не наживешь. Для этого есть другие способы, которые мне не нравились. Либерализация доходов, начавшаяся с Перестройкой, внушала уверенность в том, что и в науке можно будет вполне достаточно зарабатывать на достойную жизнь. В наш институт с удовольствием шли работать молодые люди, видя для себя хорошие перспективы. И я настроился на оптимистичный лад.

1.4. Последний курс

Мой последний курс института (1988-89 г.г.) получился очень насыщенным по разным причинам – личным и общественным.

1.4.1. Рождение сына

Я всегда ощущал себя мудрым и взрослым не по годам, поэтому женился рано – в 1987 году, когда нам с женой было по 20 лет (мы одноклассники). По нынешним временам это считается, конечно, очень рано, а тогда, в СССР, это было вполне в порядке вещей: родители помогают детям, дети потом родителям, карьера была предсказуемой, будущее было расписано с детства – плановая экономика. Так чего тянуть? Вскоре жена забеременела и мы ждали рождения ребенка в сентябре 1988 года.

Как ответственный семьянин, я думал о дополнительных заработках. После школы с ее душной атмосферой, в институте я попал в совершенно иную систему организации учебного процесса. Там я учился легко и свободно, и закончил институт с красным дипломом. Поэтому у меня всегда была повышенная стипендия, но этого было мало, конечно. Выручали подработки на хозтемах.

И вот как раз в мае месяце меня и еще одного отличника учебы из моей группы, Владислава Тернавского, вызвал к себе заведующий нашей кафедрой Николай Алексеевич Прядко. Замечательный педагог, он очень интересно подавал материал, с большим уважением относился к студентам и мы очень любили его лекции. Наследуя традиции профессора Тобилевича, Николай Алексеевич тоже говорил исключительно по-украински, причем настоятельно. Он требовал, чтобы с ним говорили по-украински и был прав, конечно. В разговоре с ним я всегда спокойно переходил на украинский, хотя основным моим языком был все же русский. Без никакой политической подоплеки, а просто тогда так было принято.

К сожалению, исторически так сложилось, что отношение к украинскому языку было скорее «музейным», т. е. к нему относились, как к чему-то отживающему и не слишком актуальному. Такое отношение уходит корнями в глубокое прошлое, во времена ликвидации Екатериной II Запорожской Сечи. Вот с тех пор и стало навязываться мнение, что русский язык является единственно правильным, передовым, а все остальные языки – местечковые. Он стал языком общения в пределах Российской империи, на нем издавалось подавляющее большинство научной литературы, в том числе и технической. Поэтому в Киеве, где проживало множество национальностей, основным языком общения стал русский (особенно он стал активно доминировать с 70-х годов). Это было плохо (с национальной точки зрения), но это было так. В семье у нас было принято больше говорить по-русски, хотя иногда переходили на украинский. Дедушка и бабушки говорили на суржике. Ну и песни, конечно, отец пел и украинские, и русские. Вообще, у нас никогда национальные темы как-то не обсуждались особенно. Такие были времена.

Так вот, вызвал нас профессор Прядко и говорит:

– Мой одногруппник, он сейчас заведующий отделом в Государственном институте проектирования в сахарной промышленности (ГИПроСахар), ищет к себе в отдел на лето толковых студентов-помощников. У них большой объем работ и сами они не справляются. Завал, одним словом. Не хотите ли поработать там? Это вам будет засчитано вместо обязательной летней практики на заводе.

Ну, кто же от такого откажется?! Разумеется, мы с радостью согласились. Нам назначили минимальную зарплату, как молодым инженерам, – 140 руб. Но в то время, как я уже говорил, вовсю расцвели хозтемы. Например, в нашем случае, сахарные заводы активно заказывали много проектов реконструкции на хоздоговорной основе. А поскольку головной проектной организацией в сахарной промышленности был как раз ГИПроСАхар, то они были завалены работой. Из вечно полунищих инженеров-проектантов из советских анекдотов они в одночасье превратились в уважаемых людей. К своим зарплатам инженеров проектанты получали премии по хозтемам, которые достигали 1–3 тысяч рублей в месяц! Каждому! К некоторым даже вернулись сбежавшие жены – Перестройка творила чудеса.

К концу августа нас с Владиком даже стали уговаривать остаться у них работать дальше на полставки, а потом и на полную ставку – после окончания института весной 1989 года. Но мы отказались. Нам не очень нравилась нудноватая проектная работа, а главное не понравился режим работы: на входе стояла вахтерша, как в концлагере; проверять и «не пущать» было, похоже, смыслом всей ее жизни; начало и конец рабочего дня, а также обеденного перерыва отмеривались школьным звонком, висевшим на этажах; главный инженер проектов все время торчал у окна своего кабинета и выслеживал тех, кто выходил из института на 2 минуты раньше или приходил на 3 минуты позже звонка, «сливал» нарушителей начальникам их отделов и те уже принимали дисциплинарные меры, ну и все в таком же духе. Царила атмосфера слежки и клетки в зоопарке. Даже если кто-то в туалет выходил больше трех раз, то начальник группы язвительно спрашивал, что случилось, не перегрузились ли мы работой. Люди думали не о результате, а о внешних половых признаках проявления дисциплины – звонках, количеству походов на перекуры и создании видимости работы. А мы с Владом были вольными хлопцами, нам это все было не по душе. И мы отказались. Мы уволились 9 сентября, забрали свои трудовые книжки и разъехались по домам. Причем гораздо раньше школьного звонка – вот радости-то! А вечером того же дня в нашей квартире зазвонил телефон и мама радостно закричала мне: у тебя родился сын!!!

Поскольку по вечерам, после ГИПроСахара, делать мне было нечего, то я решил найти еще какую-то подработку. А когда чего-то хочешь, оно появляется. Я увидел на столбе объявление, что в школу № 200 возле нашего дома требуется вечерний дворник на полставки. Отлично! Ставку я получал в ГИПроСахаре, а здесь еще полставки. Итого 1.5 ставки, а больше не разрешалось по КЗОТу. Я пошел в школу и устроился у них дворником. Нужно было по вечерам поливать цветы (лето, жара) и немного подметать школьный двор, по необходимости. У меня даже был свой кабинет: отдельный сарайчик с метлами, лопатами и шлангами. Жена приходила меня проведать и мы прогуливались: я подметал, а она поливала. Завхоз как-то сказала мне: «А чего вы свою жену бережете? Беременность – не болезнь! Женщинам в положении надо двигаться. Движения метлой прекрасно подходят для этого!». Но я ее не послушал, конечно, и продолжал «беречь» будущую маму.

Угрозы и кошмарные сны отца осуществились – я пошел в дворники, учась при этом на одни пятерки. Мы долго еще потом смеялись, вспоминая этот страх отца. Жаль, что он не дожил до этого момента. И вообще очень жаль.

1.4.2. Перепись населения 1989 года

Это была последняя перепись населения в СССР. И вообще последняя перепись, которая производилась традиционным способом: переписчики ходили по квартирам и заполняли анкеты. Для этого привлекались прежде всего студенты. А поскольку перепись проводилась как раз период зимней сессии, то в деканаты в декабре 1988 году вызывали отличников учебы, претендентов на «красные» дипломы, и говорили им: «Вам доверяют дело государственной важности! Нужно провести перепись населения. Поскольку вы все успеваете в учебе, то сессию сдадите досрочно по «бегункам», преподаватели уже предупреждены. Верим, вы справитесь!».

Я тоже попал в отряд переписчиков. Прошелся по преподавателям, сдал зачеты и экзамены. В институте я их всегда сдавал легко, а в этот раз было еще проще. Особенно запомнился мне экзамен по марксизму-ленинизму. Технари, конечно, не любили всех этих историй КПСС, философий и политэкономий как по отдельности, так и оптом в виде лженауки под названием научный коммунизм. Все понимали, что это бред, искаженная мифология, а не наука, а главное, никто не знал, зачем это все нам нужно в нашей профессии. Но надо, так надо, учили. По всем этим дисциплинам у меня были «пятерки», конечно, но я в них особо не вникал. Надо заметить, что у меня есть одна особенность: я могу не сразу воспринимать новый материал, но по прошествии времени, когда сформируется целостная картина предмета, его логика, у меня количество переходит в качество и происходит скачок знаний. Так вот, прихожу я сдавать научный коммунизм. Отдал «бегунок» и зачетку преподавателю, вытащил билет и сел готовиться. Вспомнил материал по билету и начал отвечать. И тут у меня произошел тот самый скачок! Из меня так поперли вдруг все эти первоисточники, все три источника и три составных части марксизма, что я остановиться не мог! Преподаватель послушал меня две минуты и кричит: «Стойте, подождите, я сейчас!». И убежал. Вернулся с заведующим кафедрой и усадил его рядом со словами: «Вы только послушайте, как прекрасно отвечает студент!». И меня опять понесло. Эти двое слушали, как завороженные. Видимо, им не приходилось слышать ничего подобного ни до, ни после этого. Я и сам был в шоке! В общем, они поставили ОЧЕНЬ ОТЛИЧНО большими буквами и чуть ли не целовали на прощание. В деканате потом на меня смотрели с подозрением – как можно по такому предмету получить ТАКУЮ оценку?