Маленькая семейная комедия

Татьяна так точно воспроизвела интонации Басова, даже голос понизила, что Максим засмеялся. На горизонте снова показалась радуга.

– И каков сюжет?

– Сюжет не один, а сразу несколько. Денёк удался.

Татьяна поведала мужу о своих служебных перипетиях, перемежая повествование то саркастическими, то сочувственными комментариями. Максим слушал, смеялся, кивал – одним словом, всеми способами демонстрировал заинтересованность. Ему и в самом деле было интересно всё, что происходит с женой, только сегодня у него тоже было чем поделиться. Правда, его рассказ предстал в несколько купированном виде. Максим, в красках расписав сцену мытья окон под дождём, благоразумно умолчал о своих дальнейших действиях и знакомстве с Капитолиной Юрьевной.

Объяснить хотя бы мало-мальски разумно, зачем он потащился в чужой дом, Максим не мог и на понимание жены тоже не рассчитывал. Кроме того, говоря о прогулке, он по понятным причинам опустил эпизод с посещением «Макдональдса», а когда дошёл до звонка соседки, умолчал о своих впечатлениях и ассоциациях, сосредоточившись на героических действиях по спасению соседей от потопа.

Максим не обратил внимания, как дважды вдруг прищурились глаза его супруги: в первый раз при упоминании о Витебском вокзале, во второй – о китайском чае. С точки зрения Татьяны, он мог бы не столь бурно выражать восхищение напитком, который, насколько она помнила, не входил в число его любимых.

* * *

Ужин подходил к концу. Чувствуя сытость, наслушавшись историй и наговорившись, Максим пришёл в благодушное настроение, поблагодарил жену, даже поцеловал её в макушку, но зачем-то, совершенно безотчётно, добавил, что мясо он всё-таки любит больше, чем рыбу и овощи, и хотел бы есть его почаще. Не в добрый час он это сказал. Расслабился. Реакция последовала незамедлительно. Татьяна вспомнила о внеурочном звонке подруги, отчего в ней тут же всколыхнулось ранее подавленное возмущение. Она снова сощурилась и, глядя куда-то в область переносицы Максима, прошипела:

– Почаще, говоришь? Подозреваю, что ты его и так часто ешь!

– Тусик, ты о чём? – Максиму не хотелось расставаться с обретённым умиротворением, хотя, задавая вопрос, он уже догадывался, каков будет ответ. Татьяна иной раз отличалась нечеловеческой прозорливостью.

– О чём? А всё ли ты мне рассказал о своих похождениях? Молчишь? Признавайся, ел гамбургеры?

Вопрос про гамбургеры был задан полушутливо, однако Максим не уловил интонационной тонкости. Он, чувствуя приближающееся раздражение, как провинившийся школьник, занял оборонительную позицию.

– Тусь, ну не начинай! Пожалуйста! – слова прозвучали слишком резко.

– Ах, не начинай? Ты меня обманываешь, а я не начинай? Ленка видела, как ты выходил из этого, этого… мерзкого заведения. Из фастфудной забегаловки! Выходил и плотоядно облизывался! – вспыхнула Татьяна.

– Ну да, да! Я там был. Я гулял. Очень захотел есть. Просто до дома было не дотерпеть. А тут… – Максим неумело постарался исправить положение.

– Что тут? Обманщик! Я верила, что тебе нравится здоровое питание, а ты… Эх ты!

На сцену вышла обида.

– Мне нравится здоровое питание.

Максим попытался замять ссору, но вдруг почувствовал, что ничего не выйдет, потому что это неправда. Потому что на самом деле он терпеть не может питаться правильно, он ненавидит фасоль, тем более с рыбой, а любит он вредные сосиски, жирный плов, копчёные косточки и вообще всё омерзительно вредное. Честность возобладала, и Максим внёс уточнение:

– Но я любою мясо. А Ленка твоя доносчица.

Последнее слово сыграло роль очередного катализатора. Перепалка стала быстро набирать обороты. Взаимные упрёки, обвинения, колкости, ядовитые замечания метались между супругами, как шарики у жонглёров. Первая тарелка полетела на пол, когда Максим сдуру упомянул, какие вкусные котлеты готовит его мама, да ещё проявил удивительное знание кулинарии, уточнив, что котлеты рубленые. Огонь и без этого «масла» горел достаточно ярко, но высказывание о чужих поварских достоинствах раздуло его до небес. Татьяна в глубине души сознавала, что свекровь ничего плохого ей не сделала, однако её неожиданно захлестнула безотчётная ревность. Дальнейший спор окончательно перешёл в область фантасмагории.

– А я говорю, Максимушка, ты будешь есть то, что полезно! Никаких! Слышишь! Ни-ка-ких, ни рубленых, ни свиных котлет! Ни с косточкой, ни без косточки! Ты есть не будешь! – орала Татьяна.

– А я, Танюшечка, говорю – буду! Ел, ем и буду есть! Вкусненькие, жирненькие, мягенькие свиные котлетки, котлеточки! Котлетищи! А ещё эскалопчики! Лопатки, рульки, рулетики!!! – вопил Максим, размахивая руками.

Ограниченные размеры кухни не позволяли пластическим способностям артиста развернуться во всю мощь. Самое большее, что он мог в стеснённых условиях, – это, как рыболов, демонстрировать «на пальцах» размеры вожделенных мясопродуктов, стучать кулаком по столу в подтверждение своих жизненных установок да короткими перебежками перемещаться от окна к двери и обратно. Татьяна не отставала от мужа. Следя за его передвижениями, она топала ногой, тыкала пальцем в Максима, в плиту, в холодильник попеременно, словно закрепляя громогласно объявляемые максимы.

– Запомни! Ты умрёшь от холестерина! Я! Тебе! Их! – Имелись в виду мясные яства. – Готовить! Не! Буду!

– Не беспокойся! – парировал разошедшийся бунтарь. – Сам приготовлю! Эка невидаль – свинину пожарить. Без тебя обойдусь! Запомни, диетница полуголодная, свинину испортить не-воз-мож-но!

– Обойдёшься? Испортить невозможно?

Тут Татьяна, до сих пор обращавшая больше внимания на тон извергаемых супругом реплик, чем на их смысл, замерла. Что-то резануло её слух. Она быстро прокрутила в голове последние фразы. Да, она не ошиблась. Её оскорбили словом.

– Кто я? Кто? Как ты меня обозвал? Сам ты, сам ты…

Она схватила со стола ещё одну тарелку и шваркнула её об пол. Тарелка, попавшаяся ей под руку, оказалась, вот досада, из небьющегося сервиза – свадебного подарка какой-то пятиюродной тётушки. Она отскочила от пола и улетела под стол. Татьяна проводила тарелку безумным взглядом.

– Да ты ни разу в жизни ничего, кроме яичницы, не приготовил! – рявкнула она. – Отвратительной, вредной яичницы! И никаких жирненьких, гаденьких котлеточек, эскалопчиков, рулетиков!

Татьяна цапнула следующую посудину из того же сервиза. Это оказался соусник, к счастью пустой. Соусник последовал за тарелкой тоже без всякого вреда. Теперь уже Максим проследил за полётом неистребимой стекляшки, после чего на него снизошло озарение.

– А-а-а! – Максим вложил в восклицание как можно больше сарказма. – Я понял! Ты не умеешь их готовить! Ты вообще не способна приготовить хоть что-нибудь удобоваримое! Поэтому и трескаешь свои паршивые салатики, гречку свою безвкусную! И меня уже год заставляешь. До свадьбы притворялась. Я всё понял! О-о! Какая мерзость эти протёртые супчики! Ненавижу твою здоровую, ха-ха, сбалансированную пищу! Не-на-ви-жу! Ха-ха!

Выкрикнув последнее «ненавижу» и демоническое «ха-ха», Максим поразился, насколько это утверждение близко к истине. Рыба с фасолью, подпираемые овощным рагу, подскочили к горлу. Максима замутило. При этом противнее всего было думать не о ненавистной фасоли, а почему-то о вполне съедобном рагу. Голос Татьяны зазвучал словно внутри его черепной коробки:

– Что ты имеешь против здорового образа жизни?! Против моей основополагающей диеты?!

– Да уж! Твоя диета! – Злость на жену почти сорвала его с тормозов. Остатки здравого смысла не позволили перейти к прямым оскорблениям, но эмоциональный поток остановить не могли. – Да ты меня достала своим правильным питанием!

– Правильное питание – залог не только здоровья! Это залог успеха! В конечном итоге материального благополучия! – припечатала вредная женщина нерадивого мужа.

– Ага. Материального благополучия производителей той дряни, которой ты меня травишь! Ты не врач! Ты садистка! Ещё расскажи про пользу бега трусцой. Для коммерческого успеха. Не-на-ви-жу! Вставать в шесть утра, только ради эфемерной пользы. Нет никакой пользы от недосыпа! Нет, не было и никогда не будет!

– Была польза, есть и будет! Я врач! А ты невежда! Бег помогает тратить лишние калории!

– Что-о?! Дура! Я артист! Я и так трачу гекатонны килокалорий! Я нервный! Мне мяса надо!

В этом месте в воспалённом мозгу Максима в новой интерпретации всплыл постулат о материальном благополучии. Тормоза зашлись истерическим скрипом. Заорав: «Ах, ты считаешь, что я не приношу никакого материального достатка», Максим сграбастал оставшиеся на столе приборы, швырнул звенящую кучу на пол, затем одной рукой поднял табуретку и шарахнул ею о ближайший угол. Табуретка, в отличие от посуды, разлетелась на части. В руке у разгневанного Максима осталась ножка с торчащей из неё планкой. Композиция из обломков очень походила на индейский томагавк. Максим несколько раз рубанул случайно созданным оружием воздух, закатил глаза и принялся скандировать:

– Мя-са! Мя-са! Мя-са! Я уже год не ел мя-са!

Громкие выкрики не пошли ему на пользу, голос сел, и следующие реплики прозвучали как хрипы перелаявшей собаки:

– А-а! Я зна-аю! Ты меня извести хочешь! А сама небось ночью, тайком, как Васисуалий Лоханкин, борщик наворачиваешь! Картошку жареную лопаешь по ночам! Когда я сплю!

Татьяну выпады мужа не испугали. Наоборот, она преисполнилась ледяным спокойствием. Чем глупее звучали обвинения, тем более гневным становился её взгляд. Сначала она решила не реагировать на «бред сумасшедшего», но привычка расставлять точки над «i» взяла верх.

– Сам дурак! Эстрадник недоделанный! Мяса ему надо! Я врач – мне виднее, что тебе надо! Ничего я по ночам не лопаю! И вообще, ещё год назад ты был со мной полностью согласен. Что изменилось? Я хочу знать правду.

Выплеснув наболевшее, Максим ощутил упадок сил. Он перестал бегать, махать руками и шуметь. Хочет она знать правду? Пусть получит.

– Дура ты, а не врач, – просипел он. – Что изменилось? Мы поженились – вот что! Могу больше не выпендриваться. Жрать хочу! Мяса хочу!

Теперь настала очередь Татьяны метаться по кухне и выплёскивать возмущение.

– Ах вот как! Значит, все твои уверения, что ты за здоровый образ жизни, что ты меня в этом поддерживаешь, что ты согласен… Врал, врал, врал! Может, и что любишь меня, врал?!

Татьяна вдруг остановилась, но тут же подскочила к Максиму и с подозрением снизу вверх, для чего ей пришлось немного согнуть колени, уставилась на него, выискивая признаки неискренности. Пошарив взглядом по лицу мужа, изучив морщинки и складочки вокруг его глаз и губ, она «прозрела». Речь её сделалась нарочито медленной и угрожающей.

– Да. Ты точно врал. Любишь ты не меня-а. – За констатацией прискорбного факта последовало откровение: – Любишь ты свой сакс проклятый! А я тебе нужна была, нужна была, была… – Татьяна никак не могла подобрать верные слова, чтобы выразить негодование, смешанное с презрением к человеку, не оправдавшему доверия.

– Про любовь не врал, – хрипло буркнул Максим. – А бегать всё равно не хочу. Мяса хочу! Вот моя мама…

Очередное упоминание о маме привело Татьяну в бешенство. Последовавшее за ним словоизвержение превзошло все предыдущие по эмоциональной мощи. Звуковому диапазону от утробных басов до, выражаясь высоким слогом, колоратурного сопрано, а попросту визга на грани ультразвука могла бы позавидовать бравшая восемь октав латиноамериканка Джорджия Браун, внесённая в книгу рекордов Гиннеса.

– Коне-е-ечно! – вопило оскорблённое самолюбие. – Твоя мамочка! Она всё делает лучше, вкуснее, красивее, здоровее, как там ещё! Куда-а-а уж мне-е-е! Я ду-ура набитая! Неуме-еха каторжная! Пустышка! Пробка! Шарик воздушный!

В этом месте Татьяна неожиданно прервала поток самобичевания. Возникший из неведомых глубин сознания «шарик воздушный» как-то выпадал из бранного контекста. Через долю секунды Татьяна почти спокойно выдала дополнение: «Который сдулся совсем», но затихшая было «фурия» не замедлила вернуться на авансцену и с новой энергией, наливаясь силой, продолжить гневные крики:

– Правильно. Дура! Потому что вышла за тебя замуж! Вместе с твоей мамочкой! Так и вижу, как она шастает тут между нами. Туда-сюда, туда-сюда. И ночью тоже. Как тень у-у, у-у, влета-ает – вылета-ает. И пальцем мне эдак грози-ит, грози-ит: береги моего сыночка ненаглядного, а не то у-у, у-у… Бр-р-р!

Во время безумного монолога Максим сначала стоял, вытаращив глаза, потом, не имея возможности вклиниться в обвинительные речи, попробовал протестовать жестами. Когда дело дошло до «бр-р-р», он, совершенно забыв, что всё ещё держит обломки табуретки, попытался сердито взмахнуть рукой. Результат не замедлил сказаться – несчастная деревяшка врезалась ему в лоб, оставив ровненький розовый след точно между бровями. Максим рефлекторно попытался потереть ушибленное место, снова стукнул себя по голове, наконец сообразил, в чём дело, и с отвращением отбросил мебельные останки куда-то в сторону прихожей. Проследив за полётом «томагавка», он ощутил животную ярость, которая выплеснулась в крике, заставившем замолчать Татьяну.

– Всё-о! Хва-атит! Надое-ело! У-у-у! – взвыл озверевший муж и, не переставая голосить, заметался между кухней и комнатой. – Как! Я! Я! Человек разумный! Не просто хомо, а самый настоящий сапиенс! С большой! Да-да, с большой буквы! Как я, хомо с большой буквы сапиенс с высшим образованием, умудрился жениться на такой… такой… – Не сразу найдя нужное слово, он потряс кулаком, взъерошил волосы и боднул головой воздух. Последнее движение, видимо, прояснило его мысли. – Да! Правильно! Пустышке! Пробке! Шарике воздушном!

«Шарик» смутил Максима так же, как и Татьяну. Он примолк, чувствуя дежавю, нахмурил брови и встал в центре комнаты, озираясь по сторонам. Татьяна, не говоря больше ни слова, следила за мужем. По выражению его лица она поняла: принято какое-то решение и сейчас последуют какие-то действия. Так оно и оказалось. Только действия были совсем не те, которых она могла ожидать. Ссора зашла слишком далеко. Самолюбие, упрямство, нежелание сделать первый шаг к примирению определили самую неприятную модель развития событий.

Злобно шипя: «Всё! С меня хватит! Я! Целый год тебя терпел! Твои пробежки, твои утренние зарядки! Гадость твою морковную! Я! Всё! Ухожу!» – Максим бросился к платяному шкафу, стоявшему около двери, чуть не сбил с ног оказавшуюся на пути к цели жену, выдернул из-под шкафа чемодан и, распахнув дверцы, начал беспорядочно бросать в него первые попадавшиеся под руку вещи. Глядя на творящееся безобразие, Татьяна с трудом подавляла желание стукнуть паршивца всё той же ножкой злосчастной табуретки. Вид у неё при этом был такой, словно она обдумывает план боевых действий. В конце концов, кивнув самой себе, Татьяна с выразительно приподнятой правой бровью нарочито спокойно задала вопрос:

– Тебе помочь? – Затем с максимально возможным презрением добавила: – Высокообразованный артистишка прогорклой эстрады! Танцоришка! – Максим проигнорировал её выпад, и она закончила: – Ну как знаешь!

Чтобы последнее слово осталось за ней, Татьяна, гордо вскинув голову, покинула «поле боя» и скрылась в ванной, не забыв запереть дверь. Максим, в свою очередь, не желая продолжать общение с «этой помешанной», закончил засовывать в чемодан свои рубашки, трусы и носки, после чего с яростью захлопнул крышку, щёлкнул замками и рывком поднял набитую вещами «тару». «Таре» столь грубое обращение не понравилось. Замки не выдержали резкого движения, чемодан раскрылся, и тряпки, абы как запихнутые в его нутро, посыпались на пол. Максим некоторое время с недоумением переводил взгляд с чемодана на тряпичную горку, потом, словно очнувшись, отшвырнул чемодан, который тут же закрылся, лязгнув защёлками, и замер на одном ребре вопреки законам физики. От металлического звука Максим вздрогнул, пробормотал «да-да», подбежал к письменному столу и стал вытаскивать из ящиков документы и деньги. Выбрав паспорт, он сразу запихнул его в задний карман джинсов, а тоненькую пачку денег, повертев в руках, сунул обратно в стол. Всё время его манипуляций Татьяна просидела в ванной, не издав ни звука.

Завершив финансовую операцию, Максим решительным шагом прошествовал через комнату в прихожую, сохраняя хладнокровие, обулся и покинул квартиру, громко хлопнув дверью. Он и сам не знал, куда пойдёт – лишь бы подальше от этой «колыбели раздора». Чемодан остался покачиваться на полу.

Наступившая тишина заставила Татьяну покинуть убежище. Но вышла она не сразу – сначала приоткрыла дверь и в щёлку оглядела разгром, учинённый супругами. Первой она посетила кухню. Там было на что посмотреть: среди растоптанного ровным слоем по полу месива из остатков рагу, печенья и сахара красивыми круглыми островами выделялись, будь они прокляты, молочно-белые тарелки, а из-под стола выглядывал, как нос корабля, покидающего гавань, изогнутый «клюв» вечного соусника. Татьяна потрогала кончиком тапки разлившееся перед ней «море печали», вздохнула и перешла в комнату. Здесь тоже наблюдались, хотя и не столь масштабные, следы семейной баталии. Если кухонный «пейзаж» напоминал о водных просторах, то в комнате явно просматривались горные вершины, образованные стоящим на ребре чемоданом, и цветущие поля из смеси разномастных тканей. Потревоженный шагами хозяйки чемодан упал на бок и раскрылся. Татьяна, как до этого Максим, вздрогнула от стука. Она чувствовала, что злость отступает, а ей на смену идёт растерянность. Что же делать? Татьяна бездумно наклонилась и подняла оказавшуюся сверху любимую рубашку мужа, в крупную серо-зелёную клетку. Но обида и раздражение сдаваться не захотели. Пробормотав: «Ах так», Татьяна с силой бросила рубашку в чемодан, топнула в сердцах ногой и прямо в домашних тапках выбежала вслед за мужем, шарахнув дверью не хуже Максима. Квартира поступила в полное распоряжение тишины. Но уже через пару минут где-то не то в комнате, не то в прихожей послышались звуки, похожие на вздохи и скрип половиц…

* * *

Как могло случиться, что два, любящих друг друга человека, целый день пребывавшие в приподнятом настроении, вдруг рассорились почти до развода, докатились до битья посуды и взаимных упрёков, выраженных в крайне нелицеприятной форме? Видимо, случился какой-то природный катаклизм, повлиявший на эмоциональный фон в отдельно взятом жилище.

Затемнение

Действие второе

Сцена первая. Прощайте, принципы

Импульс выбросил Татьяну на лестничную площадку и заставил промчаться вниз без оглядки. Только выскочив на улицу, беглянка остановилась, но не потому, что пришла в себя и осознала происходящее. Она просто почувствовала, что бежать ей неудобно. Пока раскрасневшаяся молодая женщина стояла посреди тротуара, соображая, в чём причина неудобства, на неё стали оглядываться немногочисленные поздние прохожие. Под удивлёнными взглядами посторонних людей Татьяна, наконец, догадалась проверить, всё ли в порядке с её гардеробом.

Естественно, в порядке было не всё. Во-первых, на её ногах красовались очаровательные домашние тапочки без задников, зато с длинными розовыми заячьими ушами. А во-вторых, о ужас, она совсем забыла, что одета в шёлковый домашний халатик «критической длины», который в данный момент оказался вызывающе распахнутым на груди, вкупе с распущенными волосами придавая своей хозяйке излишне фривольный вид. Пока она изучала самоё себя, из неизвестно когда набежавшей тучи закапало, а какой-то несимпатичный дяденька пристроился поблизости и теперь с подозрительной заинтересованностью разглядывал странную особу. Увидев этого типа и ощутив холодные струйки на шее, Татьяна немедленно ринулась обратно в подъезд.

У самой двери она с разбега наскочила на незнакомца, который чудом успел увернуться. Татьяна подсознательно отметила его высокий рост, тёмные волосы и черты лица, показавшиеся ей очень симпатичными. Понимая, что ведёт себя, мягко говоря, невежливо, она проскочила мимо мужчины, но, преодолев два лестничных пролёта, обнаружила его на площадке второго этажа. Татьяна приостановилась и вытаращила глаза, а мужчина улыбнулся и поздоровался с ней. Голос у него оказался на удивление приятным, под стать внешности. Мелькнула мысль, как он мог раньше неё оказаться в подъезде? За ней последовала другая: «Господи ты боже мой! Я выгляжу как проститутка, сбежавшая из дома терпимости!» Дом терпимости напомнил о собственном доме. Татьяна в два прыжка преодолела оставшееся расстояние, дёрнула дверную ручку, но дверь не поддалась. Не поверив в ужасную реальность, Татьяна снова потрясла ручку. Дверь не ответила ей взаимностью. Тогда бедняжка, ощутив сильнейший прилив жалости к себе, уткнулась головой в филёнку, украшавшую дверное полотно, и расплакалась.

– Что же это такое, что же за день-то такой, – тихо подвывала несчастная, начисто забыв, что день-то как раз был не самый плохой, и настроение у неё тоже было хорошее до самого вечера. – Что же мне делать, ой-ё-ёй! Что де-ела-ать! Хорошо, что я не в мыле-е, как инженер Щукин, не го-олая совсе-ем…

Кто-то тронул Татьяну за плечо. От лёгкого прикосновения она подпрыгнула, ойкнула, потом обернулась. Перед ней стоял давешний незнакомец.

– Простите, – улыбнулся мужчина. – Я не хотел вас напугать.

– Ничего, – буркнула Татьяна и снова ойкнула, вспомнив про свой внешний вид. Она постаралась поплотнее запахнуть халатик, предназначенный только для мужниных глаз, и, придерживая его на груди одной рукой, другой пригладила растрепавшиеся волосы. Ноги в глупых детских тапках с розовыми ушами спрятать было некуда.

– Что случилось? Вы захлопнули дверь? – догадался мужчина и успокаивающе добавил: – Не бойтесь. Я ваш сосед снизу. Кирилл, – представился он.

– Татьяна, – машинально ответила страдалица. – Да. Так получилось. Бред какой-то. Первый раз со мной такое.

– Постойте. Я сейчас, – сказал Кирилл и сбежал вниз по лестнице.

Не было его долго. Минуты три. За это время Татьяна успела взглянуть на ситуацию со стороны, оценить её нелепость и в очередной раз за вечер расстроиться. Вернулся Кирилл со стамеской и ещё какими-то железками в руках. «Что-то я сегодня уже слышала про запертую дверь и этот инструмент, – подумала Татьяна. – Господи, это же Макс рассказывал. Бред, бред, бред. Полнейший. Так не бывает. Две соседки на одной площадке случайно захлопнули двери… Бред». В ожидании помощи она отошла к перилам. Взгляд, бездумно брошенный вниз, отозвался новым испугом. Татьяна глянула на Кирилла. Вот он. На месте. Возится с её замком. Но она только что отчётливо видела его этажом ниже. Правда, со спины, но она не могла ошибиться. Она ещё раз, тайком, глянула на лестницу. Там никого не было. «Я переутомилась. Все эти сегодняшние истории… Мерещится», – ненаучно констатировала она. Тем временем сосед закончил работу.

– Ну вот. Пожалуйста, – он распахнул перед Татьяной дверь.

– Спасибо большое! – воскликнула она и шагнула за порог. – Спасибо! До свидания!

Дверь захлопнулась, теперь уже не сама по себе, а под нажимом Татьяниной руки. Кирилл остался на площадке. Он пожал плечами, улыбнулся и стал спускаться к себе, слегка помахивая стамеской.

* * *

Оказавшись дома, Татьяна опять расплакалась. Она устала, её терзали противоречивые чувства, среди которых преобладали обида и вызванные беспокойством за мужа угрызения совести. Необходимость наводить порядок в кухне и комнате только усугубляла ситуацию. Время позднее, завтра рано вставать – работа есть работа, а тут… Кошмар и ужас нечеловеческий!

Ликвидировать комнатный «горный пейзаж» оказалось проще и быстрее, чем кухонную «марину». Татьяна не стала сортировать и раскладывать по местам валявшиеся на полу вещи Максима. Утирая слёзы, она кое-как побросала в чемодан его рубашки и бельё, а чемодан сунула в шкаф, стараясь не думать о том, что произошло. Она догадывалась, что в разгоревшемся скандале, конечно, есть доля и её вины, но… Нет, время признания ошибок ещё не пришло. В кухне Татьяна собрала разбросанную посуду, и на этом её энергия иссякла. Она плюхнулась на табуретку, уронила руки на колени и отдалась полноценным рыданиям, сопровождавшимся мелкими короткими вздохами с подвыванием. Правда, бурное проявление эмоций длилось всего минуту-другую. Это был своего рода последний аккорд в пьесе жалости к самой себе – у плакальщицы банально потекло из носа, она была вынуждена искать платок, сморкаться, то есть двигаться и выполнять низменные действия, входившие в противоречие с высокими трагическими чувствами. В результате после нескольких завершающих вздохов плач прекратился. Совсем успокоиться Татьяне не удалось, но некоторое облегчение она всё-таки получила. Махнув рукой на беспорядок, она быстро умылась и забралась в постель. Сон не шёл. Татьяна тихо лежала, прислушиваясь к ночным звукам, и ждала, не щёлкнет ли замок, не звякнут ли ключи, не появится ли на пороге с покаянным видом блудный муж. Не щёлкнул, не звякнули, не появился. Отмечая про себя любой стук, любой уличный шумок, она время от времени косилась на мобильный телефон – а вдруг зазвонит? Самой набрать отлично известный номер ей не позволяла ложная гордость, а вернее врождённое упрямство. Она предпочитала изводиться от беспокойства, но ни в коем случае не показывать его противной стороне.