Страна за горизонтом

Авторов будущей «Одноэтажной Америки» привели сюда рукотворные чудеса. «Позади поля, на крыше шестиэтажного здания медленно накалялся и медленно угасал вензель “G.E.” – “Дженерал Электрик Компани”. Вензель был похож на императорский. Но никогда императоры не обладали таким могуществом, как эти электрические джентльмены, завоевавшие Азию, Африку, утвердившие свой герб над Старым и Новым Светом. Ибо почти все в мире, имеющее отношение к электричеству, в конце концов имеет отношение к “Дженерал Электрик”».

Мистер Адамс, пользуясь своими связями, устроил писателям визит в штаб-квартиру корпорации. Об этом написана отдельная глава книги – ироничная, подробная, рассказывающая не только об удивительной бытовой технике, но и американской рекламе, продаже товаров в кредит и многом другом. Ильф коротко написал жене: «Целый день мы смотрели электрические чудеса… Здесь надо было бы побыть хоть неделю».

У истоков «империи электричества» стояли великие американские экспериментаторы. Запускавший с риском для жизни воздушного змея в грозовое небо Бенджамин Франклин заложил основы теории электричества. Физик Джозеф Генри, использовавший старые шелковые платья жены в качестве изолятора, сумел создать крупнейшие для XIX века электромагниты. А молодой задиристый мечтатель Томас Эдисон заявил: «Мы сделаем электричество настолько дешевым, что только богатые будут жечь свечи».

Застройка конца XIX века в Скенектеди

В одном из очерков Марка Твена в 1904 году описан невиданный аппарат «телеэлектроскоп», благодаря которому из Лондона можно наблюдать Пекин. На главной улице Скенектеди Ильф и Петров могли видеть бывший водевильный театр «Проктор», в котором в 1930 году состоялась первая в мире публичная телевизионная трансляция («Электрический глаз»). Здесь же через год открылась первая «постоянно работающая телевизионная станция» с неудобоваримым названием «Дабльютуикссидаблью» (W2XCW). Впрочем, в 1939 году газета «Нью-Йорк Таймс» авторитетно заявляла, что телевидение никогда не станет серьезным конкурентом для радио, поскольку «люди должны сидеть и смотреть на экран, а у средней американской семьи на это нет времени».

За год до поездки в Америку Ильф и Петров озаглавили один из своих газетных фельетонов «Техника на грани фантастики» – и бойкая фраза на несколько десятилетий вошла в советский лексикон. В заокеанском Скенектеди для самих писателей многое выглядело фантазиями о будущем: «Тут были и электрическая бритва, и пылесос последней конструкции, и стиральная машина, и особый гладильный пресс, заменивший собой электрический утюг, этот анахронизм двадцатого века».

Здесь нужно сделать экскурс во времени. В СССР в 1935 году домашние «электрические морозильные шкафы» были только у членов Политбюро и немногих избранных, а посудомоечные машины и прочие бытовые диковинки не могли даже привидеться простому советскому человеку. Неподдельный, почти детский восторг перед стиральным агрегатом сегодня трудно вообразить, но великолепно описан у Набокова. Профессор-эмигрант Пнин «скармливает» блестящей сливочной эмалью машине «все, что попадалось под руку: свой носовой платок, кухонные полотенца… все это единственно ради счастья следить сквозь иллюминатор за тем, что походило на бесконечную чехарду заболевших вертячкой дельфинов».

Для советского читателя многое требовало объяснения. В конечном итоге, достижения американской цивилизации избавляли домохозяек от «кухонного рабства» и ежедневных бытовых затруднений. Концепция «освобожденной женщины» была очень популярна в Советском Союзе. И здесь в «Одноэтажной Америке» находится место вынужденному журналистскому лукавству, уступке времени и идеологии: «…социальное устройство не дает американцу заработать денег на покупку этих предметов».

Скенектеди, основанный голландскими поселенцами на индейской реке Мохок, не менее известен старинным Юнион-колледжем, в штате Нью-Йорк уступающим по возрасту только Колумбийскому университету. Архитектурный план колледжа разработал известный французский зодчий-классицист Жозеф-Жак Раме, что было первым подобным опытом в США. Соавтором архитектора выступал президент колледжа, просветитель и изобретатель Э. Нотт, которому принадлежит абсолютный американский рекорд: он возглавлял свою alma mater в течение 62 лет.

Выпускники сего почтенного учебного заведения оставили след на многих страницах американской летописи: от великих инженеров до 21-го президента США Честера Артура. Студентом Юниона короткое время был Джордж Вестингауз, гениальный изобретатель, запомнившийся долгой «войной патентов» с Эдисоном, иногда называемой «войной постоянного и переменного тока». Маг и волшебник электричества Томас Алва Эдисон затратил уйму времени и средств – от опытов на собаках до усовершенствования казни на электрическом стуле – в тщетной попытке опровергнуть промышленные достоинства переменного тока. Крест на усилиях Эдисона поставил его сотрудник, а затем блестящий соперник Никола Тесла.

Спустя много лет в Скенектеди отправился начинающий литератор Курт Воннегут. Об этом городе он написал свой первый бестселлер «Механическое пианино». И, как вспоминал позднее Воннегут, был немедленно причислен к писателям-фантастам, ибо «для критиков, которые никогда там не бывали, это казалось фантазиями о будущем».

Литераторы и политики, исследователи и нобелевские лауреаты – таков исторический багаж «большого маленького города», как окрестили его московские визитеры. Труженик Скенектеди производил для всего мира просторные холодильники («мечта молодоженов», по Ильфу и Петрову) и мощные локомотивы, которые покупал Советский Союз, кухонные миксеры («электрические машинки для сбивания яиц») и гигантские турбины для строившихся в СССР электростанций. «Бытовой» прогресс в США опережал самые смелые фантазии – в этом создатели «Одноэтажной Америки» убеждают нас почти в каждой «городской» главе. Трудно даже вообразить, как отнеслись бы соавторы к столь необходимым в наши дни домашним автоматическим диспенсерам кошачьего корма.

Близ штаб-квартиры «Дженерал Электрик» писатели встретили пожилого усатого украинца, торгующего еще не известным в СССР попкорном. Покинувший «лет тридцать тому назад» маленькую деревушку в Волынской губернии, безымянный продавец кукурузных хлопьев жалуется на иммигрантскую судьбу и гротескно смешивает три языка («Так и жизнь прошла, як один дэй»). Историк американской литературы Н. А. Анастасьев нашел скрытые аллюзии: «Все, или по крайней мере многое, сходится: и сроки, и путь жизни, так что, совсем не исключено, Илье Ильфу и Евгению Петрову встретился на американских перекрестках тот самый, только сильно постаревший Матвей Лозинский…» Речь идет о герое повести В. Г. Короленко «Без языка» (1895), первом из русских художественных произведений на американскую тему.

Американская домохозяйка

«В общем это, конечно, большой город, – высказались о столице электропромышленности острые на язык советские гости. – В нем много асфальта, кирпича и электрических ламп, – может быть, – даже больше, чем в Риме. И уж наверно больше, чем в Риме, – электрических холодильных шкафов, стиральных машин, пылесосов, ванн и автомобилей. Но этот город чрезвычайно мал духовно, и в этом смысле он мог бы целиком разместиться в одном переулочке».

Скенектеди как метафора американской провинции впервые возникнет у плодовитого романиста XIX века Генри Джеймса, признанного литературного мэтра по обе стороны Атлантики. Повесть «Дейзи Миллер» (1878) – путешествие в Европу юной и наивной дочери бизнесмена из Скенектеди – впервые вводит в американскую словесность социокультурные противоречия двух континентов. Генри Джеймс объяснил соотечественникам, что не приемлют в них рафинированные европейцы: вульгарный практицизм, отсутствие культурного багажа, резкую речь янки, свободные манеры американских женщин (включая курение).

Простодушная дочь Скенектеди столкнется с холодным высокомерием общества и тонкой интригой соблазнения и не закончит путешествия – подхватит смертельную лихорадку, гуляя ночью среди развалин старого Рима (остатки Вечного города как олицетворение безжизненной, «музейной» европейской культуры). Социальный конфликт у Джеймса поднимается до высокой символики, которую использовал позднее Набоков: провинциальная и обольстительная Лолита-Америка и пресыщенный искушенный Старый Свет, который ведут к саморазрушению заложенные в нем противоречия.

У каждого из приехавших в Соединенные Штаты случилось собственное их открытие, порой весьма своеобразное. Город на реке Мохок поразил Ильфа и Петрова «высоким техническим разумом», который «с предельным умением» порождал большие и малые современные чудеса: электрическую кухонную плиту (ее называли беспламенной плитой) с вытяжкой и таймером, прибор-регулятор температуры для комнат и спален, выбрасывающий кубики льда рефрижератор и термощипцы для завивки волос… Равнодушный к материальным достижениям американской цивилизации Владимир Набоков отыскал в рощах близ Скенектеди доказательства своего анализа таксономического значения гениталий неарктических форм бабочек-голубянок.

История с золотым портсигаром

Ильф и Петров – имена в некотором смысле загадочные. Несмотря на большое количество воспоминаний, мы слишком мало знаем их историю. Авторы культовых книг для нескольких поколений, они породили немалое количество мифов, стали объектом для самых парадоксальных историко-литературных исследований и домыслов.

Официальные советские биографии Ильфа и Петрова бедны событиями. Старший из будущего писательского дуэта, Илья Ильф, был третьим сыном одесского банковского служащего Арье Файнзильберга. Глава семейства хотел, чтобы все мальчики получили надежную профессию, поэтому Илья закончил ремесленное училище и начал работать в чертежном бюро. К беспокойству отца, сыновья проявляли больше интереса к литературе и искусству, нежели к «практическим специальностям».

Илья Ильф

Евгений, младший в будущем литературном тандеме, сын преподавателя епархиального училища, в те годы зубрил греческий и латынь в классах 5-й одесской мужской гимназии. Более известен был его старший брат Валентин Катаев – подающий надежды литератор, чье дарование оценил сам Бунин. Жизнь южного города у моря в ощущении надвигающихся бурь перейдет на страницы известной катаевской повести «Белеет парус одинокий».

По подсчетам старожилов, власть в Одессе в годы революции и гражданской войны менялась четырнадцать раз: Антанта, гетман, Директория, Добровольческая армия. В повести «Сухой лиман» Валентин Катаев писал: «Немецкая оккупация и никому не понятная гетманщина сменялись петлюровщиной; петлюровщину вышибала молодая Красная гвардия; Красную гвардию сменяли интервенты: высадились со своих военных транспортов отряды британской морской пехоты, которые бегали по улицам, гоня перед собою футбольные мячи, маршировали черные как смола сенегальские стрелки и зуавы в красных штанах и стальных касках – цвет французской оккупационной армии; появились греческие солдаты со своими походными двухколесными фургонами, запряженными ослами и мулами; потом интервенты исчезли; их заменили белогвардейцы – деникинцы со своей контрразведкой, которая расстреливала и вешала ушедших в подполье большевиков…»

Летом 1919 года из-за наступления белой армии на Одессу под ружье поставили даже негодных к строевой службе. Теоретически они могли видеть друг друга в прицел: рядовой красного ополчения Илья Файнзильберг и деникинский офицер Валентин Катаев, его одногодок и будущий друг.

Слишком опасные тайны ранней советской истории: многие из того поколения на протяжении всей жизни вынуждены были таить «скелеты в шкафу». Весной 1920 года Валентин Катаев и его младший брат Евгений были арестованы одесской ЧК. Младший, надеясь на снисхождение, уменьшил свой возраст. Фальшивый год рождения 1903 оставался с ним на всю жизнь. Братьям сильно повезло: их выпустили через полгода, в отличие от многих других, получивших в подвале чекистскую пулю в затылок.

После гражданской войны Илья Ильф перепробовал множество занятий, самым приличным из которых был бухгалтерский учет (мечта его отца) в заведении с названием Опродкомгуб. Сам Илья Арнольдович позднее признавался, что счетоводом оказался неважным и «после подведения баланса» перевесила литературная, а не бухгалтерская деятельность.

Первые журналистские опыты Ильфа в одной из одесских газет не оплачивались, зато в редакции выдавали ячневую кашу и соленую хамсу. Евгений Петров в это время работал следователем уголовного розыска и чаще всего выводил пером на серой казенной бумаге протокол осмотра трупа. По легенде, они даже не встречались в родном городе, что маловероятно, а познакомились уже в Москве.

Оба южанина, переехав в 1923 году в столицу, устроились, по протекции Валентина Катаева, в редакцию газеты «Гудок» в отдел фельетонов. Бесконечные коридоры Дворца Труда на набережной Москвы-реки, где размещалась редакция «Гудка», – точные прообразы тех, по которым в «Двенадцати стульях» мадам Грицацуева гонялась за Остапом Бендером. Задиристая газета железнодорожников не могла кануть в литературную Лету, ибо в ней, помимо Катаева, Ильфа и Петрова, в те же годы работали М. Булгаков, Ю. Олеша, К. Паустовский, а в шумную редакционную комнату «Гудка» нередко захаживали И. Бабель, В. Маяковский, В. Шкловский.

Дворец Труда в Москве

Вместе с первыми опубликованными фельетонами родились два знаменитых псевдонима. Илья (Иехиель-Лейб) Файнзильберг составил свое литературное имя на еврейский манер – как аббревиатуру из первых букв имени и фамилии – ИЛЬФ. Евгений Петрович Катаев, забросив писания протоколов следствия, взял (по отчеству) псевдоним Петров, чтобы не конкурировать с литературным именем старшего брата.

Судя по воспоминаниям Валентина Петровича, летом 1927 года он предложил молодым фельетонистам авантюрный фабульный ход для первого совместного романа: «сюжет о бриллиантах, спрятанных во время революции в одном из двенадцати стульев гостиного гарнитура». Сам Катаев видел себя в роли Дюма-отца, наводящего финальный лоск на тексты начинающих литераторов. В обговоренных условиях «тройственного союза» фигурировал золотой портсигар (предмет особого шика), которым дебютанты должны были одарить «мэтра» с первого гонорара.

Сам того не ведая, Валентин Катаев стал «повивальной бабкой» гениальной двойни советской литературы. Прочитав рукопись «Двенадцати стульев», он понял, что никакого покровительства Илье Ильфу и Евгению Петрову уже не требуется, и убрал свое имя с титульного листа.

Дочь писателя Александра Ильф рассказывала: «Вероятно, история соавторства не знает такой поразительно дружной пары. Они были половинами единого целого. Они дополняли один другого. У них был разный круг друзей и жены с несхожими характерами. Дети разного возраста. Разные вкусы и разные пристрастия. Все десять лет совместной работы, встречаясь почти ежедневно, они обращались друг к другу на “вы” (и вовсе не потому, что Ильф был на пять лет старше). Но это был единый организм, один писатель – “ИЛЬФПЕТРОВ”».

Свой третий роман, «Одноэтажную Америку», авторы создавали необычным для себя способом – порознь, по главам, согласовав лишь общий план книги. Как впоследствии признавался Евгений Петров, «двадцать глав написал Ильф, двадцать глав написал я, а семь глав мы написали вместе, по старому способу». Исследователи (в их числе близкие друзья писателей Ю. Олеша и В. Шкловский) сделают несколько попыток вычленить по тексту, кто именно что создал: начало, середину или финал. Оказалось, что соавторы, которых насмешливо именовали «сиамскими близнецами», выработали единую стилистику, неотличимый литературный почерк.

Золотым портсигаром, полученным по договору, Валентин Петрович Катаев все же остался недоволен. В подарок ему преподнесли портсигар маленький, дамский.

«Мне скучно строить социализм, – говорит Остап Бендер. – Что я, каменщик в фартуке белом?» Последняя фраза отсутствует во всех изданиях «Золотого теленка», кроме первого (1931). По всей видимости, бдительные редакторы оберегали читателя от ненужных аллюзий на В. Брюсова:

Каменщик, каменщик в фартуке белом,Что ты здесь строишь? Кому?– Эй, не мешай нам! Мы заняты делом,Строим мы, строим тюрьму…

В отличие от феерически смешных «Двенадцати стульев» и «Золотого теленка», отобразивших 1920-е годы и надолго ставших культурным кодом советской интеллигенции, книга-путешествие «Одноэтажная Америка» создавалась в иное политическое время. Литература, как и вся советская жизнь, запахнулась серой сталинской шинелью.

До Ильфа и Петрова, в 1930 году, в США побывал автор «Красного дерева» и «Повести непогашенной луны» Б. А. Пильняк. Литературным результатом его поездки стал «О’кэй. Американский роман». В первый день пребывания писателя в Нью-Йорке был арестован в Коломне его отец, земский ветеринарный врач (по делу «контрреволюционного заговора микробиологов и ветеринаров»). Таковым оказался фон для написания американского травелога Пильняка, до краев наполненного советским пафосом и забористой критикой заокеанского капитализма.

Иногда литературные цитаты могут перекликаться самым мистическим образом. Натужно старавшийся «строить социализм» Борис Пильняк напишет: «Разве не стоит жить только для того, чтобы видеть эту эпоху, – даже только видеть? – и разве не вдвойне чудесно быть – ну, хотя бы каменщиком эпохи?!»

В 1932 году Ильф и Петров начали работать в газете «Правда» в только что созданном отделе литературы и искусства, который возглавил старый «гудковец» А. Эрлих. Приход беспартийных соавторов в ведущую газету страны открывал им возможности большей финансовой и социальной стабильности: безденежье, «литерное» питание и «квартирный вопрос» всегда присутствовали в советской жизни. С другой стороны, жанр фельетона («жанр последней страницы») позволял хотя бы формально быть несколько в стороне от «большой» сталинской политики, если такое вообще было возможно в годы террора. Тем не менее Ильф и Петров не восславляли сталинскую коллективизацию, не требовали расправы с «вредителями» и не составляли политических доносов на коллег.

Евгений Петров

Дебют соавторов фельетоном «Клооп» в центральном органе печати чуть не обернулся оргвыводами. Речь в нем шла о бессмысленно раздутых и ни на что не годных бюрократических советских учреждениях. Лидия Яновская, автор первой в Советском Союзе книги о творчестве Ильфа и Петрова, вспоминала: «Арон Эрлих, в 30-е годы заведовавший отделом литературы в “Правде”, много лет спустя рассказывал мне, как после публикации “Клоопа” его вызвал главный редактор “Правды” Л. З. Мехлис и спросил: “Вы хорошо знаете Ильфа и Петрова?” – “Да”, – с готовностью ответил Эрлих. – “И ручаетесь за них?” – “Д-да”, – ответил Эрлих, окончательно угасая (и даже в пересказе слышалась эта его обреченная интонация). – “Вчера я был у Иосифа Виссарионовича, – сказал Мехлис. – Эти вопросы были заданы мне. Я ответил на них так же, – продолжил он благосклонно. – Но помните: вы отвечаете за то, чтобы “Клооп” не повторился».

По поводу хождения на работу в «Правду» Илья Ильф оставил лишь несколько строк в записных книжках, которые не подлежали публикации: «Бесконечные коридоры новой редакции. Не слышно шума боевого, нет суеты. Честное слово, самая обыкновенная суета в редакции лучше этого мертвящего спокойствия… В этой редакции очень много ванн и уборных. Но я ведь прихожу туда не купаться и не мочиться, а работать. Между тем, работать там уже нельзя».

Фельетоны Ильфа и Петрова, сегодня напрочь забытые, были для начала 1930-х годов самой острой из возможных сатир. В стране «победившего социализма» дозволялось высмеивать только «отдельные недостатки», в основном в лице мелких бюрократов, нерадивых завхозов и туповатых управдомов. В 1934 году появляется «фельетон с подтекстом» Ильфа и Петрова «Разговоры за чайным столом», в котором старый большевик Ситников, отец двенадцатилетнего сына-пионера, приходит в ужас от тотальной промывки мозгов в школе:

– А задачи решали?

– Решали.

– Вот это молодцы! Какие же вы решали задачи? Небось трудные?

– Да нет, не очень. Задачи материалистической философии в свете задач, поставленных второй сессией Комакадемии совместно с пленумом общества аграрников-марксистов…

– Кушайте, кушайте, – пытается погасить «образовательный» конфликт мама, «старая домашняя хозяйка» с интуитивным житейским пониманием наступивших реалий.

Слишком мало известно об обстоятельствах написания самой известной русской книги о Соединенных Штатах. Как рождался замысел «Одноэтажной»? Советским литераторам за рубежом оставляли мало места для творческих импровизаций. На выезд за границу писателей такого уровня требовалось постановление Политбюро, как это было в случае с самым известным тогда публицистом «Правды» Михаилом Кольцовым, или личное распоряжение Сталина, как это было в случае с командировкой Бориса Пильняка в США. В дальнейшем оба автора, не оправдавшие доверия «великого вождя», были арестованы и отправлены на расстрельный подмосковный полигон «Коммунарка».

9 июня 1935 года был принят закон, по которому побег советского гражданина за границу карался смертной казнью. За недоносительство об этом «тягчайшем преступлении» его родственникам полагалось тюремное заключение. Все выезжающие в заграничные командировки знали, что их семьи остаются в качестве заложников советского государства.

Ильф у плаката со Сталиным. Москва, 1934. Фото А. Козачинского

Можно предположить, что ходатаем перед «хозяином» за Ильфа и Петрова был бывший секретарь Сталина Лев Мехлис (тоже одессит) – ортодоксальный куратор советской печати, главный редактор «Правды» и будущий начальник политуправления Красной армии. В таинственных, недоступных пониманию простых смертных «верхах» незримо согласовывались сроки, утверждались расходные денежные суммы и прочие детали будущей поездки.

«Муза дальних странствий» – строка запрещенного Н. Гумилева, пущенная в широкий обиход Ильфом и Петровым, – так названа глава из «Двенадцати стульев». Но каковой была первоначальная творческая установка для большого «странствия» за океан? Ни записные книжки писателей, ни их письма, ни мемуары современников достоверной информации не содержат. Ознакомительная журналистская поездка? Эта версия выглядит наименее правдоподобной. Даже из далекой и неопасной Индии должны были приходить остросоциальные репортажи. Талантливая и злая сатира на бездуховное мироустройство американской «Вороньей слободки»? Налаживание литературных и иных полезных для советского государства контактов? Сами авторы «Одноэтажной» оставили этот вопрос открытым. В накопившейся большой и многослойной экзегезе по-прежнему много загадок.

Словно упреждая будущих хулителей, Ильф и Петров скажут в конце книги: «Нам непонятна такая постановка вопроса – ругать или хвалить. Америка – не премьера новой пьесы, а мы – не театральные критики. Мы переносили на бумагу свои впечатления об этой стране и наши мысли о ней».

За восемь лет до появления ильфопетровской книги Юрий Тынянов писал: «Много заказов было сделано русской литературе. Но заказывать ей бесполезно: ей закажут Индию, а она откроет Америку».

Маленький город

Одно из важнейших открытий состоялось уже в начале пути: «Америка – по преимуществу страна одноэтажная и двухэтажная».

Илья Ильф и Евгений Петров поведали не только о великих городах Соединенных Штатов – читатель был давно о них наслышан. Первым из русских литераторов им довелось увидеть и описать жизнь американской провинции, что во все времена было нелегкой задачей для гостей из Старого Света.

«Очень многим людям Америка представляется страной небоскребов, где день и ночь слышится лязг надземных и подземных поездов, адский рев автомобилей и сплошной отчаянный крик биржевых маклеров, которые мечутся, среди небоскребов, размахивая ежесекундно падающими акциями. Это представление твердое, давнее и привычное…»

Американский же маленький город явил собой эстетически непривычный феномен. Еще в 1830 году литератор и посланник в США Петр Полетика писал в пушкинской «Литературной газете»: «Архитектура, рассматривая как отрасль свободных художеств, не ослепляет взора в Соединенных Областях. Обыкновенно оная является в виде скудости и лишенная вкуса. Иногда видишь деревянный шпиц, возвышающийся над некрасивым кирпичным строением. В другом месте фронтон в греческом вкусе, но деревянный, приделан к зданию, видом очень прочному».